Шанелька и Крис [СИ]

Глава 3

Несмотря на необходимость выспаться перед обещанным Крис насыщенным днем, спали плохо. Сначала Шанелька долго слушала, как подруга вздыхает и ворочается, шоркая локтем по стене и стараясь не потревожить. Не вытерпев, спросила:

— А ты-то чего? Я со своими страстями, извини, а тебя и не спросила, может, тоже какие проблемы? С Алекзандером?

— Да норм… — Крис помолчала. Потом продолжила, несколько смущенно, — на самом деле, с принцем. Мальчикам в одиночку жить нельзя. Тосковать будет. И с девками тоже нельзя, я ведь не планирую дома питомник устраивать. Значит, нужно для Мориеси подыскать друга.

— Сплинтера? — зевая, предложила Шанелька.

— Кого?

— Ну, это такой гениальный помоешный крыс. Учитель черепашек ниндзя.

— Чего?

— Тимка мелкий был, мы мультики смотрели, и кино. Сплинтер сбежал из лаборатории, заматерел и вырос, стал подземным гением. В-общем, сказка такая.

— А от принца хозяйка отказалась, — печально ответила Крис, — я его потому и взяла, она уезжала, попросила, кто может, забрать. Я фото увидела. И влюбилась. Теперь нужно еще одного. А я прям боюсь.

— Ревнуешь заранее?

Крис тихо рассмеялась, блестя в темноте глазами.

— Там на форуме постоянно вешают фотки малышни. Они такие ми-ми-ми и ня-ня-ня, я стану принцу подбирать друга и по пути насобираю целую команду. Прикинь, в квартире будут клетки, покрывала с дырками и обгрызенные ножки у дивана.

— А тебе так нравится?

— Да.

— Так может и пусть?

— Вот я тоже подумала…

Потом они снова немного поспали, и теперь уже Крис, открыв глаза, с недоумением уставилась на согнутую спину Шанельки и голубоватый свет монитора на длинных волосах.

— Ты чего там? А спать? Ты в почте, что ли?

Блики мигнули, переливаясь, Шанелька покачала головой, легко и быстро трогая клавиши.

— Нет. Я так. Мне очень нужно. Немножко еще. Ты спи, ладно?

— Завтра, — напомнила Крис, завертываясь в покрывало, — нет, сегодня уже.

Шанелька кивнула. Черные строчки выстраивались на светлом, еле заметно мерцающем фоне.

«Раскозяй жил недалеко, на песчаной полянке с краешку большого пляжа, но никто его не видел. Потому что он был маленький, смешной и очень себя стеснялся. Гулять выходил только утром, совсем-совсем утром, когда солнце вылезало из воды, щуря яркий глаз, и светило пока еще тихонько, бережно прогоняя ночные тени, и те уползали под высокие стебли песчаной осоки.

И пока не уползли совсем, Раскозяй брел по песку, вздыхал, растопыривал лапки, смешные, кривые и волосатые, ну просто раскозяйки какие-то, и печально думал о том, кому он такой нужен. Ни красивых перышек, как у громкой сороки, ни сильных клешней, как у мрачного берегового краба, ни пышного хвоста, как у прибегающей каждый день огромной собачищи. А главное, никого не звали так смешно и некрасиво. Сорока, шептал Раскозяй, и горюнился, пряча кривые лапки за круглую спинку, со-ро-ка, какое красивое слово, стройное, будто само летает. Краб, проговаривал он дальше, и прямо видел, как могучий старик поднимает над панцирем сильную клешню и щелкает ею — берегись, отхвачу лапку, только сунь! Краб!

А с собачищей было еще завиднее. Потому что прибегала она не одна, а тащила за собой невиданной красоты существо, названия которого Раскозяй не знал, но зато знал другое — существо подарило собачище имя! И теперь лохматая не просто собака (что само уже в сто раз прекраснее ста раскозяев — со-ба-ка), а красиво и плавно — Альма.

— Альма! — кричало существо, еле успевая за лохматой собачищей, и кажется, сердилось, — Альма, я кому сказала, стоять! Сидеть, Альма!

Альма не слушала, носилась по утреннему пляжу, только песок летел фонтанами из-под толстых лап. А потом свешивала язык, садилась и когда существо обнимало толстую шею, шлепало этим своим языком прямо по розовой круглой щеке. И скалилась, слушая смех.

Раскозяй тоже слушал, но прятался, сидел в зарослях осоки, держа стебли перед собой лапками, и выглядывал. Вздыхал от зависти. Ему бы такое красивое существо, как толстой собачище Альме. Он бы никуда от него не убегал. Стоял бы, когда оно просит. Сидел, когда надо. Даже лежал бы, хотя лежать на песке Раскозяй не любил, его восемь круглых глазок не закрывались, и чесались от мелких песчинок.

Однажды, когда Раскозяй упечалился до полного отчаяния, он вдруг нашел на низкой ветке куста еще одного смешного. И встал, разглядывая и поворачиваясь то одним круглым боком, то другим. Надо сказать, что шеи у Раскозяя не было, потому, чтоб рассмотреть нужное, ему приходилось вертеться, даже уставал сильно, если попадалось что интересное.

Смешной был длинным и толстым, спереди (во всяком случае Раскозяй решил считать передом ту часть, которая ела) торчали рога и все тулово пестрело точками и загогулинами.

— Ах, — сказал Раскозяй шепотом. А надо сказать, что голос у него был скрипучим и хриплым, так что, сами понимаете, громко говорить Раскозяй тоже стеснялся.

— Ты кто? Можно, мы с тобой будем дружить? У меня есть чашечка из круглого листа и ложка из длинного. А еще я умею красиво обгрызать сухие веточки, и из них получаются волшебные палочки. Ты хочешь, я подарю тебе одну? Я ее выгрыз вчера, на ней даже слюни еще не обсохли.

Но Толстый и Длинный не обратил на Раскозяя никакого внимания. Он откусил край зеленого листа, сжевал и съел. Откусил еще один, сжевал и съел. Откусил третий, сжевал и съел. Откусил…»

Шанелька судорожно зевнула, закрыла нетбук и, положив его на ковер, свалилась навзничь, повернулась на бок и заснула мгновенно.

Ей снился маленький печальный Раскозяй, который терпеливо ждал, когда толстая гусеница доест лист и, может быть, услышит его слова, сказанные стеснительным шепотом.

Утро началось поздно и сразу с телефонного звонка. Крис села, моргая и пытаясь понять, откуда ноет виброзвонок. Свесила голову с тахты, нашаривая под краем покрывала мигающий мобильник. И легонько толкнула спящую Шанельку.

— Эй, сонная красавица, тебе сын звонит.

Шанелька с трудом разлепила глаза, тыкая телефоном в щеку с отпечатком подушки. Села, прокашливаясь.

— Тимкин? Ты чего? Что случилось…

— Нормально, мам.

Сын помолчал, и от этого Шанелька проснулась мгновенно, спустила ноги, нащупывая ступнями тапочки.

— Что?

— Сказал, нормально. Тут тебе звонили. Ну, Дима звонил. Твой.

— Подожди…

Она не сразу сообразила, щурясь на мягкий осенний свет, заполняющий просторную комнату. Из ванной слышался шум воды.

— Почему тебе? Он почему…

— Не мне. Домой звонил, на домашний. Говорит, у тебя телефон отключен. Бабушка сразу за сердце. Хотела тебе ночью звонить, я отговорил. Ты что, ты его забанила, что ли?

Шанелька нахмурилась с досадой, откидывая покрывало и зябко поводя плечами. Не та ситуация, чтоб с сыном вести сейчас душевные беседы и что-то там ему объяснять.

— Чего хотел?

— Откуда я знаю. Вроде ничего. Просто спрашивал, куда ты делась, почему не звонишь. Бабушка не стала ему говорить. Решила сперва у тебя, чтоб ты сказала, чего и как.

— Правильно, — одобрила Шанелька, волнуясь и сердясь, — и правильно. Могу я нормально отдохнуть недельку? Без мотания нервов? Вот и все! Я отдыхаю.

— Так чо? Не говорить ему, что ты в Москве?

— Нет! И вообще пусть не звонит! И бабушку не дергает. И тебе, чтоб тоже!

— Не кипишуй, мам. У меня деньги кончаются, на телефоне. Я ей передам.

— Передай. Тимочкин, и поцелуй. Бабушку от меня. И тебя тоже.

— И себя поцелую, — засмеялся Тимка, — Крис тыщу приветов. И поцелуй.

— Но-но!

Крис с чашкой кофе стояла в дверях, внимательно слушая реплики. Пошла впереди Шанельки в кухню, а та влеклась следом, сердито пересказывая неуслышанное. Садясь в угол рядом с клеткой Мориеси, расстроилась, тоже беря со стола чашку горячего кофе:

— Нет, ну я не понимаю. Он полагает, что теперь можно постоянно всех нас дергать? Слов не понимает, да? Черного списка не понимает?

— Упорный, — одобрительно заметила Крис, садясь напротив. Солнце кинуло блестящую полосу на влажные черные волосы, — если бы в кино, ты первая бы аплодировала, вот какой, добивается и добьется.

— Почему-то в жизни то, что показывают в кино, совсем по-другому воспринимается. Может, мне начать жить, как в кино?

Они неторопливо ели нарезанный сыр, укладывая ломтики на белый хлеб с маслом, Шанелька цепляла вилкой тонкие кусочки авокадо, жевала вдумчиво, запивая вкусное горячим сладким кофе. Просыпалась потихоньку уже по-настоящему.

— Как именно? — уточнила Крис, что-то обдумывая.

— Ну… ну я не знаю. К примеру, бегать топиться в пруд. Или там, шлепать босиком по лужам, мотая в руках босоножками, а пенсионэры будут провожать меня взглядами, смахивая непрошеную слезу. Еще, а что еще? Написать картину, она покорит мир, и тут опа-опа, увидит ее Димочка Фуриозо, просветлится и станет петь под окнами серенады.

— Тебе уже пел. Череп.

— О черт. Нет уж. Не хочу больше.

— А с тапками в руках дошлепаешь как раз до местной дурки. Или сляжешь с воспалением легких. А пенсионэры забудут про тебя тут же, сразу выпьют и в свои шахматы шпилиться дальше будут.

— Какая ты неромантичная, — расстроилась Шанелька, — и вообще. Что там сегодня по плану? Поплакать о Диме и несвадьбе я успею и дома, я себе поклялась, что у тебя все выброшу из головы. Только танцы, только хардкор!

— Кандидаты, претенденты, соискатели, — подсказала Крис, — соперники и воздыхатели.

— Нет. Не хочу. Не же-ла-ю! Будем отдыхать бабским коллективом в составе двух баб-с. И по вечерам втроем — с принцем.

— Хорошо, — согласилась Крис, — сегодня просто гуляем. День прекрасный, ты у Тимсона не спросила, там дождь? Потому что ты сюда точно привезла хорошую погоду. Едем в центр, Арбат, улицы, в кафе посидим, в парке пройдемся. Форма одежды — стильная аутдорная, обувь удобная, чтоб к вечеру ноги не отвалились. Фотик возьмем и будем себя кругом и везде снимать-снимать.

— Да! И ни на кого глядеть не будем! Только сами!

Когда уже выходили и Шанелька встала у лифта, переминаясь блестящими вишневыми полусапожками под узкими брючками, Крис хлопнула себя по лбу.

— Спускайся сама. Мне нужно Сашке быстро звякнуть, походи там под кленами, полюбуйся. Я через десять минут.

Лифт, гудя, увез Шанельку. А Крис, прикрыв входную дверь, встала в прихожей, разглядывая себя в зеркало и покусывая блестящие губы, прижала к щеке мобильник.

— Алло? Квартира Клименко? Тимсон, ты? Это Крис. Слушай, я насчет Димы. Угу, ладно, давай бабушку и дуй по своим делам. Татьяна Васильевна, это Кристина. Все прекрасно, да. Я вот что хотела, спросить.

Шанелька бродила внизу, у тишайших золотых кленов, шуршала ногами по чеканным листьям, таким драгоценным, что и наступать страшно. Задирала голову, становясь у ствола и просматривая через тысячи одинаковых золотых звезд сочное синее небо. И быстро оглядываясь, не видит ли кто, трогала шершавые стволы рукой, прикладывала ладонь, будто слушала кожей.

Приготовилась прогонять мысли о Диме, те, что точили ее обидой и растерянностью, ноющим недоумением, как все получилось и нужно ли делать что-то. Но вместо них думалось почему-то о маленьком смешном Раскозяе, которого она не успела провести через его неприятности, и порадовать чем-то, потому что ночью устала, свалилась спать, а еще совершенно не представляла, чем же кончится сказка. Она должна кончиться хорошо, ведь не для тоски и печали случился именно этот Раскозяй, который непонятно кто даже для самой Шанельки. Хватит печалей и в жизни, а сказки творятся, чтоб прибавить света и радости. Но одновременно сказка должна совершаться, как совершается жизнь, иначе сказочный герой умрет, не так, как умирают люди, а как литературные персонажи, так и не став настоящим. Побледнеет, высохнет и разлетится невидимой пылью, уйдя из памяти. А раз взялась, будь теперь добра, тащи на себе.

— Будь добра, — прошептала Шанелька, улыбаясь, — ну да. Именно. Будь к нему доброй. А еще, если про слова, там было другое слово. Герой. Сказочный — герой. Тоже не просто так.

Крис улыбнулась навстречу улыбке подруги. Поправила на спине рюкзачок, подхватила ту под руку.

— Приветы, — спохватилась Шанелька, подстраиваясь под уверенный шаг, — ты передала Алекзандеру приветов?

— Сто штук. Он их тут же вернул тебе обратно. С процентами.

Шанелька любила московский октябрь. Зеленую еще, сочную траву, усыпанную желтыми листьями, и то, как они ложатся на блестящие автомобили, отражаясь в цветном глянце. Сейчас, глядя в окно автобуса, она вспоминала те свои октябри, в которых уходила от людей, выискивая тихие улицы в подмосковном небольшом городе, как смеялась Крис — все ближайшие к столице города на самом деле спальные районы мегаполиса, и найти тишину оказывалось несложно, утром все ехали в центр, оставляя октябрь в его мягком осеннем одиночестве. Шанелька тогда работала дома, могла не толкаться в транспорте, так что, выходила по домашним делам, выбирая переулки и тупички, где почти никого, только она, неяркое солнце и эти вот ослепительно золотые клены, теряющие свои драгоценные листья. А еще у нее был свой личный кусочек неба. Кусище. За их улицей и парой переулков начинался огромный пустырь, отделяющий город от дач и небольшого совсем поселка. И неба на пустыре, заросшем травами, среди которых носились собаки и торчали их зевающие владельцы, было больше, чем трав, тропинок и маленьких тайных овражков с песчаными обрывчиками. Небо там было не только осенью, Шанелька ходила к нему и весной, следя, как заполняется отдыхающая земля маленькими зеленями травок. И зимой, когда закаты случались почти днем, не успеешь, уже и темнота, а успеешь, в небесах развернется грозное от огромности действо, мешая света с багровыми тучами и горами сахарных облаков. После, вернувшись домой, в Керчь, туда, где небо свободно отражалось в степи и в морской воде, Шанелька вспоминала заброшенное поле с благодарностью. Как хорошо, что прогулки к небу были так рядом с панельными многоэтажками, и как же прекрасно, что не исполнились ее страхи: не случилось ей увидеть, как просторный кусок земли, полный трав, разроют экскаваторы, готовя котлованы для новостроек.

И еще она была благодарна Крис, за те медленные прогулки в самой Москве, когда и там они, нырнув в узкий проулок, вдруг в самом центре оказывались на почти безлюдной, сказочно тихой улице, с набережной, запечатанной в бетонные берега, с парком, полным старых деревьев. Удивительно, думала она тогда, идя к мраморному фонтану, чертящему сумрачный воздух над чашей сверкающими рассыпчатыми вервиями воды, так удивительно, столько людей, но все они копятся в одних и тех же местах, а рядом — такая тишина. Интересно, есть ли такое сейчас? Или народ, стремящийся в мегаполис, уже заполнил его и переполнил, переливаясь через края людных улиц и площадей. И очень хорошо, что теперь ей не нужно выискивать для себя тут отдохновенное одиночество. Его можно вкусить и дома. Конечно, летом на юге полно отдыхающих, но пришла осень и еще недавно людные места снова принадлежат Шанельке. И котам.

А тут, ладно, пусть тут будет народ, разный, я буду смотреть на людей, их лица и одежды, и это меня отвлечет, решила она, гуляя с Крис по Арбату, новые впечатления тоже нужны, и та суматошная энергетика, которая тугой волной идет от толпы, я приму и ее. Хорошо, что это не успеет меня утомить.

— О! — сказала Крис, прерывая благостные мысли подруги, и отодвинула высокий стакан со свежевыжатым соком, чтоб удобнее смотреть в стеклянную стену-окно небольшого кафе, — какие люди. Кажется, нас заметили и кажется, люди идут к нам. Чего ты морщишься? Улыбнись.

Шанелька вздохнула, расставаясь с плавными мыслями. Так хорошо сидели, так мирно, молчали вместе, усталые после нескольких часов пешего хода по окрестностям Красной Площади и Арбата. Ели всякое вкусное, теперь вот пьют не менее вкусное.

Она скорее глотнула из своего стакана любимого сока. Грейпфрут, горьковатый, приятный. Дорого, но разок можно. И вдруг сейчас придут мешать.

За белыми большими буквами, начертанными по стеклу, приближалась мужская фигура, кто-то высокий, в расстегнутом длинном плаще.

— Узнала? — спросила Крис, поправляя волосы.

— Нет, — Шанелька поспешно допила вкусный сок.

Мужчина уже входил в двери, на миг пропал в полумраке и бликах, и явился совсем рядом, склонил голову в туго зачесанных светлых волосах стального оттенка, забранных в хвост.

— А… — сказала Шанелька, краснея от первой мысли, которая мелькнула в голове.

Она его узнала, по фотографии, присланной Крис. Как та говорила? Азанчеев кто-то там Аксенович (интересную фамилию и интересное отчество Шанелька запомнила слету), генеральный директор или зам директора чего-то там столичного. И узнав, не могла не подумать о пирсинге господина директора, которым он так поразил их в летнем Коктебеле, где вместо нынешних прекрасно сшитых брюк носил даже не плавки, а какую-то набедренную повязку. Когда носил.

А подумав, Шанелька тут же на себя рассердилась. Вот же кулема, ругала себя маминым словом, сама же постоянно провозглашаю независимость и неформальность, а когда кто-то так независимо украшается пирсингами во всяких интимных местах, только про это и думаю? Интересно, у него он и сейчас при себе? Под этими модными штанами…

Сок встал поперек горла и Шанелька, закашлявшись, схватила салфетку, прижимая ее ко рту.

Азанчеев благожелательно переждал приступ кашля и сел на свободный стул.

— Не опоздал? У нас совещание, но я надеялся, дорогая Крис, вы подождете.

Он улыбался обеим, а небольшие светлые глаза смотрели пристально, но без неприятного любопытства.

Шанелька возмущенно глянула на безмятежную подругу. Та кивнула и заговорила о пустяках, обращаясь то к Азанчееву, то к Шанельке. Пояснила извинительно:

— Это по делу, Нель, бумаги кое-какие.

Шанелька кивнула тоже. И успокоясь, что Крис не собирается ее сватать, мысленно обругала себя за подозрительность. Она же писала ей — дружат теперь. И Москва, тут совсем другие скорости и возможности, почему бы Криси не воспользоваться тем, что они могут пересечься. По делу.

Нужно будет еще раз сказать, подумала она дальше, кивая в ответ на вежливые слова Азанчеева, чтоб не вздумала как тогда, летом, мечтать о новых знакомствах для любимой подруги. Хватит уже. Наелась выше крыши.

Она все еще раскачивалась привыкнуть к тому, что их уже трое за столиком и надо бы принять участие в общей беседе, как вдруг Азанчеев встал, снова склоняя голову.

— Мне пора, дамы. Спасибо. И надеюсь, до встреч.

Крис тоже встала.

— Я на минутку. И кофе еще закажу, да?

— Закажи, — согласилась Шанелька, немного ревниво и с интересом глядя собеседникам в спины. Вот они миновали сумрачную зону перед солнечным выходом. Встали снаружи, Крис, перечеркнутая большой буквой Р, что-то говорила, поднимая к Азанчееву смуглое лицо. Тот внимательно слушал. Улыбнулся, кивая. А потом вдруг вместе посмотрели внутрь, где одиноко сидела за столиком Шанелька.

— У тебя с ним, что ли, роман? — спросила она, когда Крис вернулась, а следом пришла официантка, поставила перед ними две крошечных чашечки и ушла.

— Ой, нет. Он просто попросил кое-какие бумаги посмотреть. Ты сердишься? А еще пригласил нас с тобой в театр. Завтра вечером. Ты хотела на Виктюка, прикинь, как раз на него и пойдем. «Служанки».

— Правда? — Шанелька попробовала обрадоваться, да черт, она же так мечтала попасть в этот театр и именно на этот спектакль. Но как-то все было тускло и радость не такая уж и большая. Какая-то по обязанности получалась радость.

— Хорошо, — все же сказала, — спасибо ему. Только пусть никого с собой не приводит, ладно? Никаких там своих подручных и подопечных. Если вдруг вы там решили. Меня.

— Решали, вообще-то, — засмеялась Крис, — вернее, я решала, ему не рассказывала. Это наши с тобой дела и проблемы, а они пусть думают, что мы самые классные и у нас все тип-топ.

— Постоянно, — согласилась Шанелька, — сплошные тип-топ. Думаю, по моему похоронному фейсу каждая собака поймет, что тип-топом не пахнет. А тем более проницательный пропирсингованный генеральный. Ты, Криси, все же ленива и нелюбопытна. Давно бы уже проверила, звякает ли у него в бруках, или он все свои серьги бережет на лето.

— Можно просто послушать, — предложила Крис, — припасть к штанам, когда идет.

— Представляю. Ой.

Они уже медленно шли к метро, толпа вокруг становилась все гуще, и люди уже не были такими праздно фланирующими, бежали быстро, неся каждый свои заботы, написанные на замкнутых лицах.

Много людей, снова подумала Шанелька, это все равно как нет вокруг людей. А есть просто толпа, такой человеческий салат-винегрет. Хорошо, что я уехала обратно в Керчь.

— Одеться, — спохватилась она, стоя на эскалаторе, — надо же театрально одеться, да? У меня платье, и туфли даже с собой. А колготки я, кажется, забыла.

— Да можешь хоть в джинсах, — утешила Крис, — нонеча не то, что давеча, главное, на спектакль попадем, а в чем, уже не так важно.

— Хочу в платье, — не согласилась Шанелька, — зря, что ли, тащила. В джинсах я и дома круглый год.

За окнами автобуса стоял серый сумрак, расцвеченный плывущими мимо огнями. Шанелька смотрела на них и уже с нетерпением хотела оказаться дома, то есть, в квартире Крис, и чтоб уже поужинать и наговориться. Потому что в компьютере ее ждала сказка, и спроси ее сейчас Крис, о ком и о чем она, придется ответить — о Раскозяе. И станет стеснительно и неловко, за такое вот — смешное, прямо скажем, дурацкое.

И это значит, я правильно ее пишу, вдруг обрадовалась Шанелька, ведь он именно такой, об этом и переживает, об этом печалится. Я сейчас совсем как он.

— Ты писала ночью? — Крис привалилась к ее плечу, зевнула, прикрывая ладошкой рот, — новую сказку, да? Про кого?

— Э-э-э, — неопределенно ответила Шанелька, — ну… в-общем, сказку, да.

— Это хорошо. Это правильно. Пиши, Форест, пиши!