Шестеро

Спичечный коробок

Я не сказала Лео о своих подозрениях, но он сам обо всем догадался. Стоило мне лишь спросить у него, чем закончилось следствие по поджогу дома, в котором жила семья Даяны, как он все понял.

– Мы поднимем нужные файлы и поговорим с нужными людьми, – он выглядел слишком задумчивым.

– Что-то не так?

– Боюсь, мы можем вскрыть нечто нехорошее. Отчего станет только хуже.

– Главное, что это поможет расследованию, разве нет?

– Поможет ли? – Леонид с явным сомнением посмотрел мне в глаза.

Полиция не могла игнорировать тот факт, что у Яны мог быть мотив, чтобы избавиться от Филиппа. Если он узнал ее тайну, которую она до сих пор так яростно оберегает, это могло стоить ему жизни. Существовала высокая вероятность того, что раскрытие этого секрета разрушит многие жизни. И в этом есть моя прямая вина. Если бы я не начала слушать те записи, то никогда бы не узнала об этом. Понятия не имею, как буду жить, когда все закончится, зная, что уничтожила хороших людей.

– Нам пора выезжать за Анной, если ты не передумала, конечно, – раздался голос Лео.

– Да-да, конечно, едем.

И с чего только я решила, что девочка будет мне рада? Наверняка, мое лицо напомнит ей о том, что случилось с ее мамой. Уже на подъезде к больнице, я вцепилась в ручку двери, боясь навредить этому, и без того натерпевшемуся, ребенку. Кем я вообще себя возомнила? Вмешиваюсь в чужие жизни, будто это какая-то ерунда. Нельзя наследить на чьем-то белоснежном ковре и сделать вид, что это – не ты. Чувствую, мне придется еще очень долго расплачиваться за собственные опрометчивые действия.

Нас с Лео провели в комнату, где Анна ждала нас вместе со специалистом, который работал с ней в последние сутки. Нас заверили, что девочке стало намного лучше. Она недавно проснулась и пока мало, что понимала. Ей объяснили, что пришли хорошие люди, которые присмотрят за ней до того момента, пока не приедут ее бабушка с дедушкой. Девочка не улыбнулась, но и не испугалась при виде нас с Леонидом. Для трехлетнего ребенка у нее довольно осмысленный взгляд. Я знала, что она умеет говорить целыми предложениями, но пока что она молчала. Мы стояли у порога в ожидании, когда Анна сделает шаги в нашу сторону. Она продолжала настороженно осматривать нас. Лео улыбался ей, но не слишком широко. Он, видимо, хотел показать, что рад ее видеть, но ему жаль, что при таких обстоятельствах. Вряд ли девочка могла оценить его тактичность, но искренность и добрый взгляд следователя явно ее подкупили: она сделала несколько несмелых шагов в его сторону. В конце концов, Анна оказалась подхваченной Леонидом на руки. Я стояла рядом и не решалась заговорить с ней. Девочка оказалась куда более смелая: она первая протянула мне тоненькую ручку в знак приветствия.

– Привет, милая, – я ответила на ее жест, аккуратно сжав рукой ее маленькую ладошку.

– Что ж, нам пора, – заключил Леонид.

Анна уткнулась в его плечо и помахала на прощание женщине-психологу, работавшей с ней все это время.

В автомобиле следователь усадил девочку в детское кресло. Спрашивать, откуда оно у него, я не стала. Мы проехали несколько километров, когда Анна засопела. Похоже, после такого стресса, она еще долго не сможет по-настоящему отдохнуть и выспаться.

– Пока мои ребята в полиции проверяют всю информацию по тому пожару, мы можем поработать из моего дома.

Я обернулась на малышку: ее голова завалилась набок, но она продолжала спать.

– Почему ты решил ее забрать? Уверена, были и другие варианты.

– Я веду это дело. Мне следовало догадаться, что семье Филиппа может грозить опасность. Стоило приставить к ним хотя бы одного полицейского. Тогда ничего бы не произошло, да и преступник уже бы сидел в камере.

– Или убийца напал бы в другом месте. Не думала, что ты станешь себя винить в этом.

– Люди постоянно себя в чем-то обвиняют. Все плохое всегда на нашей совести, – Лео говорил об этом спокойно, видимо, давно свыкшись с постоянным чувством сожаления.

– Мне не нравится это ощущение. Оно давит вот здесь, – я схватила себя за шею, – и мешает дышать.

Он молча кивнул, ничего не ответив. Слова-слова. Сколько можно выпустить слов, но так ничего и не сказать? Я знала, что он понимает, знала, что ему жаль, но это то, с чем он не мог помочь, это то, что нельзя исправить или изменить. Это – данность, чем быстрее которую мы примем, тем скорее нам станет легче.

У Леонида небольшой частный дом в самом старом районе города, где я практически не бываю. Здесь, в основном, живут пожилые люди. Ну, и Лео. Развлечений в этом месте никаких, торговых центров тоже, только парочка продуктовых магазинов и почта.

Внутри дома пахло сосновым лесом. Наверняка, где-то стоял ароматизатор, но мне некогда заниматься его поисками. Я помогала Лео уложить Анну в кровать: мы обложили ее со всех сторон большими подушками, чтобы она не упала, когда решит перевернуться на другой бок, трижды поправили ее одеяло, посадили рядом с ней игрушку-ламу, которую ей выдали в больнице, и тихо, как мышки, вышли из комнаты.

– Надеюсь, она не испугается, когда проснется в незнакомом месте, – сказал Леонид, когда мы уже оказались в соседней комнате – гостиной.

Здесь все обстановлено проще некуда: диван, два кресла, комод и телевизор, висящий на стене. Ничего лишнего. Настоящий минимализм.

– Все будет в порядке. Я надеюсь…

– Думаешь, мы раскроем это дело? Темп у расследования совсем нехороший. Все идет к тому, что это растянется на долгие месяцы, а то и годы.

Лео переживал. Я видела это в его бегающем взгляде, в нервном движении рук, в неуверенной походке и во временами дрожащем голосе. Он держался храбро, но не существует людей из стали. Не бывает в нашем мире супергероев, прилетевших с другой планеты с целью нас всех спасти. Все, кто у нас есть – это такие люди, как Леонид – самые обычные, но почему-то сильные духом. Любого человека можно сломить, но пока он борется, есть шанс, что не все потеряно.

– Хотела бы я помочь, но у меня в голове творится какой-то хаос. Ничего не понимаю.

– Мы что-то упустили. Когда ничего не получается, нужно начинать сначала, – Леонид, открыл папку с записями. – Пожалуй, пробегусь по материалам дела. Если у тебя есть информация, которой я не знаю, то милости прошу.

Немного помявшись, я все же рассказала ему историю из блокнота Лолы, которую, по ее словам, ей диктовал сам Филипп. Леонид слушал внимательно, но ничего не помечал и не записывал.

– Мне как-то слабо в это верится. Слишком много совпадений, – он покачал головой. – Зачем ему вообще понадобилось рассказывать об этом?

– Предчувствие, наверное, – я пожала плечами.

– Ты веришь в то, что он чувствовал свой скорый конец? Поэтому, решил излить душу какой-то малознакомой девчонке из группы, чтобы она записала его рассказ в своем блокноте?

– Думай, как хочешь. В жизни много чего не имеет никакого смысла. Знаешь ли, нет ничего странного в желании рассказать правду.

– А правда ли все это или обычные байки? – Леонид с явным недоверием посмотрел на меня.

– У него своя правда. Верить в нее или нет – дело каждого, кто прочтет этот рассказ. В этом и суть. Каждый раз, когда кто-то говорит тебе о своей жизни, только ты решаешь, лжет он или нет. Ты, либо принимаешь услышанное, либо отвергаешь. Иначе никак.

– Хорошо завернула, молодец, – он улыбнулся и снова вернулся к документам, зарывшись в них на следующие полчаса.

Некоторое время я посидела рядом с ним, пару раз сходила посмотреть на Анну, приготовила нам с Лео кофе на его просторной кухне. Ему несколько раз звонили из полиции и сообщали новости. «Ничего важного» – говорил он мне после каждого разговора. Яну отпустили домой, но под нее сейчас усиленно «копали», она вдруг резко стала подозреваемой номер один. Они перелопачивали историю ее жизни, начиная с рождения. Никто не знал, что конкретно нужно искать, и будет ли это хоть как-то связано с текущим расследованием. Мне хотелось помочь, но не полиции, а Яне. Я решила поехать к ней и поговорить.

– Мне нужно отъехать. Думаю, ты справишься тут один.

Быстро распрощавшись с Лео и не дав ему даже возможности мне перечить, я быстро оделась, вышла из дома и вызвала себе такси. По дороге позвонила Эду и быстро ввела его в курс дела. Он тяжело вздохнул и попросил меня быть осторожной, на этом наш разговор закончился. Я вообще теперь старалась меньше говорить и больше слушать, как и советовал Липп из моего сна.

Даяна моему визиту не обрадовалась. Когда она открыла дверь и увидела там меня, выражение ее лица стало более раздражительным, чем на допросе. Каким-то образом она, похоже, чувствовала, что все происходящее с ней – моих рук дело. Если бы она точно знала, насколько сильно я перед ней виновата, то мне бы сейчас не поздоровилось. Вместо этого Яна, нехотя, но все же пригласила меня в дом.

– Уже слышала новости, да? Чудо, что меня отпустили домой, – в ее голосе смешались злость и безразличие. Она говорила так, будто решила, что все уже потеряно, но в то же время, не могла перестать злиться на то, как устроен мир. – Им лишь бы обвинить кого-то. Меня, например. Почему бы и нет?

Я хранила молчание, давая ей высказаться, выплеснуть все эмоции, весь гнев и обиду. Когда же мы оказались за кухонным столом, она резко замолчала и удивленно посмотрела на меня.

– А зачем ты пришла?

– Попросить тебя рассказать твой секрет.

Она подскочила со стула и бросила на меня яростный взгляд.

– Ты с ними заодно?

– Я хочу помочь тебе, а не им. Расскажи мне, что случилось, и мы вместе придумаем, как поступить дальше.

Яна пристально изучающе смотрела на меня. Вряд ли по моему лицу можно понять, блефую я или нет, но через пару минут она заметно расслабилась и села обратно.

– Пусть и дальше тратят на это свое время, все равно ничего не узнают, – она недовольно фыркнула. Видеть ее такой мне прежде не доводилось.

– Я не узнаю тебя, Яна, – мне понадобилось много смелости, чтобы признаться ей в этом.

– В каком смысле?

– Сейчас ты ведешь себя обозленно, пытаясь сохранить свою тайну. Похоже, это что-то плохое, да?

Неожиданно она положила голову на сложенные на столе руки и тихо заплакала.

– Моя жизнь, – сказала она сквозь всхлипы, – в любом случае будет кончена. Не могу жить с этим грузом, Ева, но и избавиться от него не в состоянии.

– Неужели нет никакого решения? – я положила руку на ее спину.

Она ничего не ответила, продолжив плакать. А я все думала и думала, пытаясь понять, что же такое ужасное, она могла сделать. Из-за какого секрета человек станет настолько сильно рисковать, даже позволит сделать себя подозреваемым в убийстве, которого явно не совершал. Только если…

– Это сделала ты, да? – спросила я у нее, но она никак не отреагировала. – Ты заступилась за убийцу Филиппа на собрании. Сказала, что у него могли быть мотивы.

Яна подняла голову и посмотрела на меня со страдальческим выражением лица. Казалось, она сейчас заревет, как бешеный зверь, разорвет саму себя на части, лишь бы только это прекратилось.

– Ты не убийцу Липпа пыталась оправдать. Ты говорила о себе, да? – мне не требовалось никакого подтверждения, ее возобновившаяся истерика все сказала за нее.

Яна снова упала на стол и зарыдала с новой силой. Она издавала нечеловеческие вопли, сжимала руки в кулаки так сильно, что ногти до крови впивались в кожу. Я пыталась ее успокоить, но она не реагировала на мои прикосновения. Больше для нее ничего не существовало – она осталась наедине с тем, что сделала много лет назад.

Где-то через час она успокоилась. У нее не осталось сил, чтобы сопротивляться и спорить со мной. Когда Яна перестала плакать, она первым делом посмотрела на меня и уверенно кивнула.

– Да, это была я.

На главный вопрос ответа не последовало, и я решила сама его задать.

– Почему?

Она посмотрела куда-то в сторону совершенно новым взглядом. Такие взгляды появляются у тех, кто достиг такого отчаянья, когда уже ничего не страшно, когда сама смерть кажется великим благом.

– Знаешь, мои родители – далеко не святые. Моя мать – помешанная на дисциплине истеричка. Она била меня за плохие оценки, била за беспорядок в комнате, била за грязную посуду, била за неряшливый внешний вид, била за общение не с теми людьми, била просто так, потому что проснулась в плохом настроении. Отец… Он не был жесток со мной, но и не заступался. Зато постоянно приводил в мамино отсутствие в наш дом других женщин. Его мое присутствие ни капли не смущало. Какое клише – иметь таких родителей, да? Сейчас-то они другие люди, делают вид, что ничего из этого никогда не происходило. Иногда они так смотрят на меня, что я сомневаюсь в своей адекватности. Они ведут себя так, будто это – мои выдумки или бредовые сновидения.

– Ты желала им смерти? – спросила я тихо-тихо, боясь спугнуть ее открытость.

– Не просто желала, но и попыталась их убить. Во мне, несмотря на все, что они сделали, не хватило жестокости, чтобы взять нож и зарезать их во сне. Мне хватило смелости лишь на поджог, но когда начался пожар, я испугалась и вернулась в дом, чтобы разбудить родителей. Для них это стало хорошей встряской. Их сильно напугала перспектива сгореть заживо. После этого они изменились: сплотились в восстановлении дома, мама перестала меня шпынять, а отец, может, и продолжал ей изменять, но уже не на моих глазах. Я так и не набралась храбрости им признаться…

– После этого у тебя появились проблемы?

– Ох, Ева, – Яна громко вздохнула, – иногда мне кажется, что они у меня с самого рождения. Я подожгла дом с родителями внутри – разве в тот момент я была здорова? Вряд ли.

– Но причем здесь Филипп? Как он узнал об этом?

– Когда приехала вторая пожарная машина, нас уже вывели наружу. Я в стороне от родителей сидела на бордюре, а он подошел ко мне и предложил одеяло. Откуда оно у него взялось, понятия не имею. У него были такие добрые сочувствующие глаза, будто он знал все, через что мне пришлось пройти. Когда я поднялась, чтобы взять одеяло, у меня из кармана ветровки выпали спички. Мы стояли друг напротив друга и смотрели на этот маленький коробок, а потом он решительно нагнулся, поднял его и куда-то ушел. Я думала, что все кончено. Была уверена, что он меня сдаст, но ничего не произошло. Никто об этом не узнал, он никому не сказал. Всю жизнь я испытывала к нему такое чувство благодарности, какое невозможно выразить словами, Ева. А теперь я так сильно на него злюсь. Ему следовало сдать меня еще тогда. Все бы уже осталось позади.

– Значит, вы говорили об этом, когда Свят увидел вас в машине.

– Мы сразу узнали друг друга. Первое время не решались поговорить, но затем он рассказал на собрании о своей болезни, и я осознала – он-то точно поймет меня и не осудит. Так и вышло. Я в мельчайших подробностях рассказала ему о своей жизни и о содеянном, а еще о чувстве вины, преследующем меня с того самого дня. Он посочувствовал мне, сказал, что это не делает меня плохим человеком, ведь я вовремя остановилась, и в итоге никто не пострадал. Филипп заверил меня, что я – никакой не монстр, а просто натерпевшийся человек, который совершил ошибку. Он поклялся, что никому не скажет и сохранит мой секрет.

– Наверняка, у совершенного тобой преступления уже истек срок давности.

Яна шмыгнула носом и потянулась к салфеткам.

– Это неважно. Когда все вскроется, родители возненавидят меня, а муж и дочь разочаруются во мне. Ничем хорошим это не кончится.

– Это мы еще посмотрим, – смело заявила я, уверенная в том, что сейчас для меня нет ничего невозможного.