Шестеро вышли в путь. Роман

Глава двадцать вторая
КАТАЙКОВУ ПРИХОДИТ В ГОЛОВУ МЫСЛЬ

В воскресенье ночью, когда Ольга думала, что Булатов ходит один по лесу и разгоняет тоску, он шел на свидание с Катайковым. Медленно, поглядывая по сторонам, прошел он до конца улицы и вышел за город. Пройдя еще с полверсты, он огляделся и, увидя, что никого нет, свернул в лес. Здесь его походка изменилась. Он зашагал быстро и деловито. Он боялся опоздать: не следовало сегодня сердить Катайкова.

Тропинка была почти незаметна. Иногда Булатов внимательно смотрел под ноги: не сбился ли с пути. Нет, кажется, верно, трава примята и кое-где сломана ветка. Тропинка вывела его на маленькую поляну. Здесь стоял сруб с провалившейся крышей, без окон. Черт его знает, кто, когда и зачем поставил его далеко от дороги, в непроезжем и непрохожем месте.

Булатов огляделся. Никого. Значит, он пришел слишком рано. Он подошел к срубу и заглянул внутрь. В углу на чурбане сидел Катайков и, молча улыбаясь, смотрел на Булатова.

- Поздно приходите, - сказал он любезно. - Все с барышнями гуляете? Если для секретности, то одобряю. Шаркуна в серьезном деле трудней заподозрить. А если всерьез шаркунничаете, то следует прекратить. Барышни вас в Париже дожидаются. А здесь это вам ни к чему.

Булатов промолчал. Он сел на второй чурбан, стоявший у стены, и молча стал набивать трубку.

- Вы небось злитесь, - сказал Катайков, - что я вас уму-разуму учу? Напрасно. Злиться нечего. Я не о вас забочусь, а о себе. Мы с вами теперь одной веревочкой связаны. Я на этом рисковом деле больше вашего могу потерять. Вы все равно уже в революцию все потеряли, а я, изволите видеть, приобретаю. Мне много есть чего рушить. Так позвольте уж мне беспокоиться.

- Беспокойтесь, кто вам мешает, - сказал Булатов и стал раскуривать трубку.

Катайков смотрел на него злыми глазами. Видно было, что многое хочется ему еще сказать, но он сдержался.

- Так вот, - сказал он другим тоном, - перейдем к делу. Был мой человек у Миловидова.

Он замолчал и следил за Булатовым недобрым, тяжелым взглядом.

- Ну? - спросил Булатов, выждав паузу.

- Действительно подтверждает, - сказал Катайков. - Не соврали вы.

Булатов пожал плечами:

- А вы все не верили? Драгоценности-то видели собственными глазами, чего же тут сомневаться?

- Я ведь в брильянтах не знаток. Я лен понимаю. Хлеб понимаю. А брильянты я не понимаю.

Катайков погладил рукой подбородок, как бы раздумывая, и положил руки на широко расставленные колени.

- Ну ладно, - сказал он. - Что прошлое поминать, доверял или не доверял. Теперь верю. Значит, давайте говорить по делу. Шхуна придет шестого июля. Нынче у нас пятнадцатое июня. Имеем двадцать один день. Карту помните? (Булатов молча кивнул головой.) Пойдем самым прямым путем. Колесить нам нет интересу. Соберемся у меня на хуторе. Значит, десять километров уже в кармане. Оттуда тракт пятьдесят два километра до Водл-озера. Лошади на хуторе будут. До Водл-озера довезут.

- Пятьдесят два километра - небольшое дело, - сказал Булатов.

- Это еще безделка, - сказал Катайков, - дело будет впереди.

Ужасно они раздражали друг друга. Катайкову была просто непереносима молчаливость и сдержанность Булатова. Он чувствовал в ней все вековое пренебрежение барина к мужику, и мужицкая кровь в нем кипела. Булатов же не мог выносить того, что Катайков был как бы главным и все время это подчеркивал. Он, мол, и богат, ему и терять есть что, не то что некоторым голодранцам. Каждый из них с удовольствием бы отказался от компаньона. Но Катайкова заворожил блеск брильянтов, а Булатов понимал, что ему самому никаким образом не пройти эти триста километров, которые лежали между Пудожем и норвежской шхуной.

- На Водл-озере, - продолжал Катайков, - будет нас ждать карбас. Пересечем озеро прямо на север и пройдем на карбасе по Илексе до порогов. Версты четыре выше порогов деревенька есть - Калакунда. Продукты туда завезут. Значит, там денек отдохнем и обновим запасы. Дальше пойдет тропа. Тут уж о лошадях не приходится думать. Дойдем до деревни Луза. Через озеро Лузское нас перевезут, дальше опять тропа до Носовщины. Места, скажу прямо, тяжелые. Обойдем озеро Ик, озеро Монастырское и только в Носовщине можем отдохнуть. И туда будут отправлены люди с продуктами, так что там опять обновим запасы. От Носовщины пойдем до Калгачихи. Там уже я сам не бывал: но, говорят, дьявольские места. И в Калгачихе будет нас ждать запас. Оттуда тропа идет через кряж Ветреный пояс. Что за кряж, не знаю. Мало кто там бывал. Однако известно, что невысокий и тропа есть. Раз проходили люди, значит, и мы пройдем. В Калгачихе мужичонка на печке отлеживается, набирается сил. Он проводником пойдет. В молодости, говорит, ходил один раз. Может, и врет, мужичонка неверный, но другого нет. Больше никто не хаживал. Ну, а как Ветреный пояс пройдем, тут уже к Белому морю дорога. В Перинг-озере - это деревушка такая - будет нас ждать человек один, крестьянин хороший из Малошуйки, - его посылает приятель мой. К нему в Малошуйку поехал гонец по железной дороге через Сороку, а там по тракту. Гонец этот, по моему расчету, в Малошуйке будет через неделю. Значит, в Перинг-озере встретит нас проводник, и с ним мы дойдем до Малошуйки. Оттуда до губы Нименьга рукой подать, и тоже есть свои люди. Предупреждаю: дорога трудная. Я человек здешний и то побаиваюсь. Там уж, если кто ослабеет, нянькаться не придется.

- А где же Миловидов? - спросил Булатов.

- А вы-то разве не знаете? - притворно удивился Катайков.

- Знаю, - сказал Булатов, - да хочу вас проверить. Может, вы все врете насчет Миловидова, а сами заведете подальше: меня - в болото, а брильянты - в карман.

Катайков усмехнулся очень весело и потер руки.

- Непременно так бы и сделал, - сказал он с удовольствием. - И не задумался бы. И правым бы себя чувствовал. Потому что вам они ни к чему - все равно ветром пройдут, а я бы их в дело употребил. Но только без вас меня на шхуну-то не возьмут, а здесь мне, изволите видеть, с брильянтами делать нечего. Вот ведь какая беда-то…

- Ну, а все-таки где же Миловидов? - спросил Булатов.

- Калгачихи не доходя, - сказал Катайков. - Туда мы свернем и дня два побудем в лагере. Проводник Миловидова встретит нас на тропе у Калгачихи.

- Так, - сказал Булатов. - Что ж, все понятно.

- Понятно-то понятно, - хихикнул Катайков, - да вот как вы дорогу выдержите. Там, видите ли, места для шаркунов неподходящие. Еще зимой по насту на лыжах пройти можно. Даже муку на лыжах доставляют, прямо в заплечных мешках. Летом там не многие хаживали. А доходило еще меньше.

- Я-то дойду, - сказал Булатов.

- Ну, если вы дойдете, так я уж наверное доберусь. Я к здешним местам попривычнее вас.

- Я не о вас беспокоюсь, - сказал Булатов. - А вот девушка как дойдет?

Катайков замер. Лицо его сразу стало серьезным.

- Какая девушка? - спросил он.

- Каменская, дочь учителя.

Катайков встал и неторопливо надел фуражку.

- Прощайте, - сказал он, - не поминайте лихом. В таком деле, извините, участвовать не могу. - Он встал и пошел к двери.

Булатов помолчал, с удовольствием выпустил дым изо рта и, только когда Катайков был уже в дверях, сказал негромко:

- Пожалеете.

Катайков остановился. Злобно улыбаясь, он сказал!

- Нет-с, не пожалею! И так дело было рисковое, а уж если девчонка припуталась… извините, я человек серьезный. Считайте, что ничего не было. Вы ко мне не приходили, и ваших побрякушек я не видел. И жалеть о них, поверьте, не буду. Без браслетиков жил и проживу. А насчет того, что к ногтю возьмут, так это еще бабушка надвое сказала. Да и все равно меньше риску, чем в вашем деле.

Катайков повернулся, собираясь уходить, но Булатов так же спокойно кинул ему:

- Не в том дело.

Катайков и сам чувствовал, что дело не в том, что Булатов еще не все сказал. Поэтому он повернулся сразу же и спросил:

- Не в том? А в чем же?

Булатов достал из кармана лопаточку и стал старательно вычищать трубку.

- Дело в том, - заговорил он медленно, - что нам Ольгу Юрьевну непременно надо взять с собой, ради собственной безопасности. Вы вот меня ругаете, что я с барышней гуляю - по-вашему, «шаркунничаю», а я шаркунничаю в ваших же интересах. В своих, правда, тоже, но и в ваших.

- Что-то я не пойму… - протянул Катайков, внимательно глядя на лицо Булатова. - При чем тут мои интересы?

- При том ваши интересы, - сказал Булатов спокойно, пряча в карман трубку и лопаточку, - что девчонка заглянула в шкатулочку.

- Как - заглянула? - У Катайкова даже голос дрогнул.

- А так. Черт ее дернул уборку в моей комнате делать… Чемоданы передвигать. Ну, один упал и раскрылся, и как раз, представьте, этот. Она так по крайней мере рассказывает. Может, конечно, просто полюбопытствовала залезть в чужой чемодан.

- Да как же это? - У Катайкова прыгали губы. - Да вы-то что же… не заперли шкатулочку, что ли? Такую вещь - да не запереть!

- То-то и дело, - с сомнением протянул Булатов, - что мне помнится, будто я чемодан запирал. Стало быть, случайно он открыться не мог. Стало быть, ключ подобрала или проволочкой сумела открыть. Так или иначе, а знает.

- Да я-то тут при чем? - сказал Катайков. - Я-то что? У вас какие-то брильянты, а я о них слыхом не слыхал. Мне-то какое дело?

- Тоже верно, - согласился Булатов. - Только если мы убежим и нас вместе поймают…

- А я никуда не убегу. - Катайков даже руками замахал. - Помилуй бог! Я в Петрозаводск поеду. Мне партию льна надо сбыть.

- И это правильно, - опять согласился Булатов. - Только, видите ли, я ей сказал, что это наше общее дело.

- Зачем же вы это сказали? - пролепетал Катайков.

- А просто погибать веселее вместе.

- Однако же! - Катайков даже руками развел и посмотрел на Булатова с некоторым уважением. - Ишь вы какой, оказывается! Ну, только это одни глупости. Мало чего вы сказали…

- Вообще-то, конечно… - Булатов как бы раздумывал. - Но только, если копаться начнут, до многого докопаются. Уж тогда-то узнают, что ваш человек за моим багажом приезжал. Его возьмут за мягкое место. Неужто ж он удержится, не расскажет, как мы с вами водочку выпивали! Отца девушки тоже возьмут, и отец припомнит, что вы его просили меня приютить и что никакой старый друг никаких писем ему не писал. Будут неприятности, Тимофей Семенович, непременно будут!

Катайков облизал пересохшие губы и почему-то повертел шеей. У него, видно, сперло дыхание.

- Ну-с, так что же? - спросил он.

- А то, что выход один, - спокойно продолжал Булатов. - Девушку надо взять с собой. Кстати, в этом случае если что и заподозрят, то просто подумают, что сбежала девчонка с заезжим красавцем от отца и от жениха. А этими делами ГПУ не занимается.

Теперь они смотрели друг другу прямо в глаза. Долгое было молчание. Потом вдруг у Катайкова мелькнула какая-то мысль. Выражение лица его изменилось. Он будто успокоился немного. Булатов если не понял, то догадался, какая это была мысль, но ничем не показал, что догадался. Глаза Булатова ничего не выражали. Катайков погладил рукой подбородок.

- Ну что же, - сказал он, - раз такое положение, придется девчонку брать. Долю-то ей выделять не надо, надеюсь?

- Нет. Долю ей выделять не надо, - сказал Булатов.

- Ну и то слава богу. Теперь пора расходиться. Лучше пройти по городу, пока спит народ. Значит, последнее: опоздать нельзя, но и раньше времени идти не следует. Надо, чтобы наши гонцы успели, чтоб продукты были доставлены. Словом, по моему расчету, в субботу самое время выйти. Желаете проверить расчет?

- Нет, не желаю, - сказал Булатов. - Верю на слово.

- Тогда так. Я пораньше выеду и на хуторе буду вас ждать. А вы выходите из дома часиков в семь. Километр пройдете по тракту - будет мой шарабан с Тишковым, тем самым, который за багажом вашим ездил. Он вас и довезет с барышней.

- Хорошо, - кивнул головой Булатов.

- Стало быть, больше не видимся и никаких подтверждений не будет.

Булатов еще раз кивнул головой:

- Хорошо.

- Я пойду первым, а вы минут десять выждите… До субботы.

Катайков повернулся и пошел. Булатов остался один. Начали петь птицы. Он поднял голову и посвистел им в тон. Птицы перекликались, не обращая внимания на его свист. У них были веселые дела, и им не было дела до высокого сухощавого человека, стоявшего у старого сруба. Для того чтобы птицы ответили, надо свистеть весело, с радостью.

Напомню, что в ночь, когда происходил этот разговор, Ольга еще не видела драгоценностей и не знала об их существовании. У Булатова не было никаких оснований думать, что она может его полюбить и бросить ради него Мисаилова. В это время он мог спокойно сказать, что уезжает на недельку-другую с Катайковым на охоту, и это не вызвало бы никаких подозрений. Но он решил, что Ольга поедет с ним, и заставил заранее примириться с этим Катайкова. Зачем ему нужна была Ольга? Он и сам, наверное, не знал. И не очень задумывался над этим. Такой уж был человек…

Одно обстоятельство интересует меня. Понял ли он, какая мысль мелькнула в глазах у Катайкова? То есть понять-то, конечно, понял, не мог не понять, но согласился ли с ней, принял ли ее?

Примирился ли он с тем, что Ольгу ждет гибель в глухом лесу, от руки его товарищей - во всяком случае, соучастников, или подумал по легкомыслию, что как-нибудь там обойдется, что-нибудь там придумается.

Не знаю. Вернее всего, просто не захотел думать. Ему нужно было взять с собой Ольгу. К этому он сейчас стремился. Ради этого он готов был согласиться на все. А дальше будет время подумать. Такой уж был человек…

Выждав десять минут, он отправился домой. Он прошел по веселому просыпающемуся лесу, высокий, худой, черноглазый, с прямыми волосами, расчесанными на пробор, с твердо обозначенными скулами. Потом он прошел по сонному городу, влез в окно, чтобы не беспокоить хозяев, разделся, лег и моментально уснул.