Шестеро вышли в путь. Роман

Глава тридцать четвертая
КРЕПОСТЬ В ЛЕСУ

Впереди молча шагал Мисаилов. Он за всю дорогу не сказал ни одного слова. Чуть отставая от него, шли справа Харбов и слева Тикачев - охрана, готовая ринуться на его защиту. Дальше шли мы с Семой Силкиным, и сзади, тяжело дыша, скользя по грязи, но не отставая, шел поддерживаемый под руку Сашей Девятиным Андрей Аполлинариевич.

Через час тракт свернул направо, на Каргополь, а мы взяли левее и пошли прямо на север, к Сум-озеру. Здесь дорога была грунтовая. Идти стало труднее: ноги больше скользили.

Полное безмолвие было вокруг. Ни звука не доносилось сквозь туман. Дорога была так пустынна, будто шла по совсем незаселенному краю. Один только раз встретился нам человек. Сначала возникло темное пятно, потом вырисовалась фигура. Это был милиционер Задоров, старший товарищ Вани Патетюрина, пожилой, молчаливый, медлительный и необыкновенно спокойный. Он, казалось, все видел, всего ожидал, и удивить его было невозможно. Он кивнул нам и молча смотрел, как мы проходим мимо. Харбов подбежал к нему. Мы шли не останавливаясь. Уже через минуту Харбов и Задоров исчезли в тумане, потом я услышал, как хлюпают по лужам сапоги Харбова. Андрюшка занял прежнее место, чуть позади Мисаилова. Мы шли дальше. Обернувшись назад, я увидел, что еще одна молчаливая фигура шла позади Андрея Аполлинариевича: Задоров присоединился к нам.

И снова шагали мы, восемь человек, посреди бесконечного моря тумана. Минута шла за минутой, тянулась верста за верстой…

Задоров негромко сказал:

- Вот дорога на хутор.

Через канаву был переброшен деревянный мостик, и между деревьями шла узкая наезженная дорога. По ней ездили мало, между колеями росла трава. Дорога обходила большие деревья, кое-где на самой ее середине торчали невысокие пни.

Чем дальше отходили мы от большой дороги, тем крупнее становились деревья. Огромные ели тянули черные лапы над нашими головами, некоторые нависали так низко, что мы задевали за них.

- Далеко еще? - спросил задыхающимся голосом Андрей Аполлинариевич.

- Недалеко, - негромко сказал Задоров.

Дорога свернула. Лес расступился, мы вышли на поляну. Почти всю ее занимал большой двор, обнесенный высокой стеной. От стены до ближайших деревьев было шагов десять. Стена поднималась выше человеческого роста, колеи вели к воротам. Это были огромные, тяжелые ворота, сколоченные из толстых досок. Кованые железные полосы шли поперек каждой створки. Над стеной виднелась темная масса. Мы не могли сквозь туман различить, что это. Какое-то здание высилось внутри двора. В тумане оно казалось огромным. Мы остановились возле ворот.

- Ну что ж, - сказал Харбов, - будем стучать?

Мисаилов молча подошел и кулаком заколотил в тяжелые доски. Стук показался мне неожиданно тихим. Видно, доски на створках были очень толстыми.

- Да, - сказал Тикачев, - тут, брат, голыми руками не достучишься! - Он повернулся и заколотил изо всех сил сапогами. Но и теперь стук казался тихим.

- Черт его знает… - сказал с сомнением Харбов. - Может, полезем через стену? Как ты считаешь, товарищ Задоров?

Задоров подошел ближе и посмотрел наверх.

- Частное владение, - хмуро сказал он. - Закон не позволяет.

- Э! - громко крикнул Силкин, приложив ладони трубкой ко рту. - Есть тут кто живой?

- Чего надо? Какие люди? - раздался неожиданно голос сверху.

Мы подняли головы. Над воротами торчала чья-то голова. Она была еле видна сквозь туман. Черты лица мы не различали, только видно было, что волосы торчат в разные стороны.

- Нам гражданина Катайкова, - сказал Тикачев.

- Нету здесь никого, - ответил голос. - Идите своей дорогой.

- Слушай, товарищ, - вмешался Харбов, - будь человеком, позови Катайкова - нужен по делу.

- Нет никого, - повторил голос. - Не безобразничайте, говорю. Не имеете права!

Голова над стеной исчезла.

- Вот черт! - сказал Харбов. - Ну что будешь делать? Может, ты, товарищ Задоров, милицейской властью?

- Не имею причины, - ответил Задоров. - Если бы предписание было, тогда другое дело. А так закон не позволяет.

Хмурые, мы отошли от ворот. Андрей Аполлинариевич сел на пень, вынул платок и стал тщательно вытирать лоб, лицо и шею. Для старика это был не маленький переход. Да и все мы устали. Здесь торчало много пней. Деревья спилили, чтобы они не закрывали подходы к стене. Мы расселись на пнях. Только Мисаилов остался стоять, по-прежнему глядя на ворота.

- Ну что будем делать? - спросил Харбов.

- Тише! - сказал Мисаилов. - Слышите?

Мы замолчали. Сначала в тишине я услышал только, как падают капли с листьев, потом, вслушиваясь, я понял, о чем говорил Мисаилов: из здания еле слышно доносилось пение и взвизги гармошки. Отдельные ноты долетали до нас. Воображением мы восстанавливали рев пьяного хора.

- Она здесь, - сказал Мисаилов. - Я буду ждать. Когда-нибудь она выйдет…

Он сел на пень и стал не торопясь скручивать козью ножку, показывая этим, что готов к долгому ожиданию. Мы все устроились поудобнее. Мы тоже будем ждать столько, сколько понадобится.

Теперь мы яснее слышали пение, гиканье, выкрики, доносившиеся сквозь плотно прикрытые ставни. Один раз я даже разобрал, как там, в этом странном доме, не в лад, нестройно, но отчаянно громко кричали «ура». Мисаилов закурил, и сизый махорочный дым смешался с белым туманом. За стенами дома стало тихо. Монотонно падали капли с листьев. Ветерок прошел по деревьям. Листья тихо зашумели. Туман задвигался, будто взволнованный появлением ветра.

- Семнадцатый век, - сказал Моденов. - Честное слово, семнадцатый век. Чем больше я живу в нашем уезде, тем чаще мне кажется, что я читаю старинную рукопись. Будто все продолжается семнадцатое столетие.

Харбов вышел вперед, руки сложил за спиной, расставил широко ноги и, закинув голову, стоял, глядя на полускрытое туманом здание.

- Ничего, - сказал Харбов. - Недолго ему продолжаться, этому вашему семнадцатому столетию! Подрубим его под корень.

Снова ветер прошел по деревьям, и клубы тумана задвигались, стали стремиться вверх, чтобы уйти от ветра в недоступную высоту.

- Тише! - сказал Мисаилов. - Слышите?

Шум и гомон поднялись во дворе. Звучали голоса, заржала лошадь, взвизгнула и замолкла гармонь.

Мы вскочили и стали возле ворот.

За стеной переговаривались люди. Загремели затворы, и створки ворот медленно разошлись. И только они разошлись, как гармонь заиграла лихую громкую песню. А минутой позже грянул хор. Все, что угодно, могло быть в семнадцатом веке, но не могла звучать эта разухабистая, развязная, наглая песня.

пел хор визгливо, нестройно, вразнобой.

Туман поднялся выше леса и выше дома. И мы увидели вовсе не старый острожек, построенный в потаенном месте в лесу, а обыкновенный кулацкий дом, с обыкновенным двором, обнесенным крепким забором. Одна за другой выехали из ворот две коляски - каждая, запряженная парой сытых лошадей. Провожающие высыпали из ворот. Я узнал настороженную, поднятую кверху, с раздувающимися ноздрями мордочку Малокрошечного. Трактирный гомон висел в воздухе, гомон, не подходящий к торжественному молчанию леса.

В первой коляске сидели Булатов и Ольга. Странное было лицо у Ольги. Кажется, она не видела и не слышала ничего, что происходит вокруг, - так была она полна чем-то своим. Глаза Булатова были прищурены, губы сжаты.

Мисаилов выступил вперед и стал перед лошадьми. Лошади зафыркали, остановились, оглобля выперла вперед. Остановился и второй экипаж. В нем на козлах сидел Гогин, лицо которого не выражало ничего, а сзади спокойный Катайков и счастливый Тишков с растянутой гармонью на коленях.

Не знаю, готовились ли они к встрече с нами… Может быть, Катайкову доложили, что мы стучались в ворота. Во всяком случае, они ничуть не встревожились, увидя нас. Ни у Катайкова, ни у Булатова не изменились лица. Ольга, наверное, даже не поняла, почему остановка. Она нас не видела, а если и видела, то не узнала. Так она была полна своим душевным волнением, что ей было безразлично все происходившее вокруг.

Харбов подскочил к Мисаилову и, схватив его за руку, отвел в сторону.

- Твое слово потом, - коротко и решительно сказал он.

Мисаилов подчинился не споря. Задоров выступил вперед.

- Ваши документики, граждане, - сказал он спокойно. - Куда направляетесь, по какому делу?

- По командировке городского Совета, - сказал спокойно Булатов. - Едем по уезду проверять заготовку дров.

- Предъявите удостоверение, - сказал милиционер.

- Извольте. - Булатов протянул сложенную бумажку.

Задоров не торопясь развернул ее и внимательно прочитал. Харбов заглядывал через его плечо.

- Так, - сказал, подумав, Задоров. - Ничего не скажу, все в порядке. А эта гражданка кто будет?

- Моя жена, - сказал Булатов и протянул Задорову вторую бумажку.

Задоров опять долго и внимательно ее читал, и Харбов смотрел через его плечо.

- Так, - сказал Задоров. - Записались, значит.

- Записались, - коротко ответил Булатов.

- Ну что же, - сказал Задоров. - Возражений не имею. Можете ехать.

- Трогай, - сказал Булатов.

Мисаилов выступил вперед и взял лошадей под уздцы.

- Одну минуту, - сказал он. - Ольга, мне нужно с тобою поговорить.

Не знаю, когда Ольга заметила и узнала Мисаилова. Во всяком случае, она, кажется, ничуть не удивилась и не взволновалась.

- Да, конечно, - сказала она и спокойно сошла с коляски.

Я не мог понять ее спокойствия. В ней была полная отрешенность, как будто сквозь все, что видела она вокруг, проступало нечто более значительное и важное, целиком поглощавшее ее внимание. Она стояла перед Мисаиловым и смотрела ему в лицо спокойно и ласково.

- Я хочу только знать, - сказал Мисаилов негромко и тоже как будто спокойно, - действительно ли ты уезжаешь по собственной воле?

- Да, Вася, - сказала Ольга. - Я знаю, тебе это кажется странным. Мне тоже многое кажется странным. Я никогда не думала, что так может быть. Но вот - случилось. И я очень счастлива. Я даже не знала, что такое счастье возможно. И не ты же будешь ему мешать…

Оба они говорили негромко, но достаточно отчетливо, чтобы нам все было слышно. Они, наверное, просто о нас забыли.

- Да, конечно, - как бы раздумывая, сказал Мисаилов.

- Ты понимаешь, - заговорила Ольга доверчиво и спокойно, - я знаю, что буду мучиться из-за тебя. Я ведь все понимаю. Я буду потом себя упрекать, потому что я очень перед тобой виновата. Но это будет потом. Я не хочу сейчас думать об этом. До свиданья.

Она протянула Мисаилову руку, и Мисаилов пожал ее. Потом он провел рукой по волосам и отошел в сторону, а Ольга спокойно села на сиденье рядом с Булатовым.

Взвизгнула гармонь. Отчаянным голосом запел Тишков все ту же разухабистую песню:

Гармонь выходила из себя. Кажется, ей хотелось играть еще громче, еще разухабистей… Покачиваясь на мягких рессорах, коляски одна за другой проехали мимо нас. Мы стояли не двигаясь. Коляски въехали на лесную дорогу, скрылись за деревьями, и показались опять, и скрылись уже окончательно, и из леса донесся до нас отчаянный голос Тишкова:

Мисаилов отошел в сторону и присел на пенек. Он оторвал кусок газеты, достал пачку махорки, неторопливо свернул козью ножку. Он был как будто еще спокойнее, чем раньше. Зато Харбов страшно разволновался.

- Нет, это черт знает что! - сказал он. - Это ужасное безобразие! Неужели советская власть бессильна? Я тебя не понимаю, Задоров…

- А что ты не понимаешь? - спокойно сказал Задоров. - У людей командировочное удостоверение, подписанное председателем горсовета. Что же он, по-твоему, не советская власть, что ли?

Из ворот выехала двуколка и быстро покатилась к лесу. Откормленный жеребчик энергично перебирал ногами. Двое сидели в двуколке, оба в брезентовых плащах с поднятыми капюшонами. Лица их не были нам видны. Они рассчитывали на то, что мы не успеем остановить их, но Харбов ринулся вперед и дернул за вожжу. Жеребчик свернул и остановился.

- А ну-ка, Задоров, - крикнул Андрей, - проверь бумаги у этих молодчиков!

- Отчего ж, - спокойно согласился Задоров. - Проверить следует. Это не помешает. Дайте-ка, граждане, документы.

Какое-то бормотание донеслось из-под капюшона, но Задоров в ответ отрицательно покачал головой.

- Тут, граждане, - сказал он, - ничего такого секретного нет. Документы покажете и, если в порядке, проедете куда надо.

Из-под брезентового плаща высунулась рука с удостоверением. Задоров взял его, прочел, посмотрел на брезентовый капюшон и начал читать второй раз. Удивление было на его лице.

Харбов подскочил и через плечо Задорова прочел удостоверение.

- Ерунда! - громко и весело сказал он. - Не может быть, чтоб это был председатель горсовета. Проверьте личность, товарищ Задоров. Наверное, просто кто-нибудь украл документы. Что делать товарищу Прохватаеву у кулака Катайкова?

- Покажите личность, - хмуро сказал Задоров.

Капюшон откинулся. Мы увидели пышущее яростью лицо Прохватаева.

- Давай документ, - сказал он и вырвал удостоверение из рук Задорова. - А ты, комсомол, зря суешься не в свое дело! Пожалеешь!

- Привет товарищу Пружникову! - сказал Харбов, любезно кланяясь спутнику Прохватаева.

Второй капюшон тоже откинулся, и управляющий делами городского Совета ласково улыбнулся нам.

Двуколка скрылась за деревьями. Мисаилов бросил окурок на землю и тщательно растер его ногой.

- Ну что же, - сказал он вставая. - Пошли! Больше нам здесь делать нечего.

Тяжелые створки ворот медленно закрывались. Загремели запоры. Хутор замолк.

И тут на полянку выбежал дядя. Он задыхался. Пот лил с него градом. Видно было, что он из последних сил торопился, боясь нас пропустить. За ним шагал свеженький, ничуть не уставший Николай Третий.

- Вы здесь? - кричал, задыхаясь, дядя. - Важные вести… - Он дотащился до пня, сел и, громко дыша, прерывающимся голосом, замолкая, когда не хватало дыхания, стал рассказывать.

- Я говорил, девка - пятое дело. Не в девке суть. Тут такие дела творятся, ужас один!

- Ну что? - сказал Харбов. - Говорите же!

- Тут у Катайкова… полный ералаш!.. - задыхаясь, начал выпаливать слово за словом дядька. - Хозяин сбежал… Корабль за ним придет… Увезет в дальние страны… Понимай, за границу… Ценности все забрал… Какие-то жемчуга и каменья ему привезли… Жену бросил… Жена рыдает… Совсем уехал… Навечно… Колька соврать не даст…

- Все правильно говорит, - хмуро подтвердил Николай Третий. - Я сам слыхал. Какие-то жемчуга и каменья и корабль на море ждать будет.

Наступило молчание. Дядька сопел, как паровоз, и никак не мог отдышаться, а Колька маленький с интересом ждал, что будет дальше и как мы станем себя вести.

- Вот тебе, Васька, и свобода любви! - сказал Харбов. - Видишь, как оборачивается дело.

- Да, - согласился Мисаилов, - тут вопрос другой. Ну, далеко-то они не ушли.

- Далеко не далеко, - сказал Харбов, - а не догонишь. Они на лошадях, а мы пешие. Если они в Петрозаводск, тогда, конечно, дадут знать и задержат. Но только не думаю, чтобы в Петрозаводск.

- Может, на Каргополь? - сказал Силкин.

Харбов покачал головой.

- Не думаю, чтобы на Каргополь, - сказал он. - Там телеграф, телефон, там задержать не сложно. Да и от границы далеко.

- На север, - прохрипел дядька между двумя вздохами. - Людей засылали… за Водл-озеро… Мешки с едой туда отвозили…

- Конечно, - кивнул головой Харбов. - Там ищи-свищи! И знать никому не дашь: ни телефона, ни телеграфа.

- Ну, брат, - сказал Тикачев Мисаилову, - Ольга-то молодец! За границу бежать собралась.

- Вздор! - резко сказал Мисаилов. - Не понимаешь разве, что обманули ее? Я, ребята, иду за ними.

- Все мы идем за ними, - сказал Харбов. - А вы, Андрей Аполлинариевич, прямо к секретарю укома. В укоме сейчас не застанете секретаря, так вы к нему домой. И стучите поэнергичней. Вежливость свою позабудьте… А ты, Задоров, милицию потревожь. Они там привыкли почесываться, так ты объясни, что дело не шуточное.

- Куда вы пойдете, ребята? - сказал Задоров. - У них небось оружие, а у вас что? Палок наломаете, что ли? Да и продуктов нет. Там знаете какие места…

- Доберемся! - сказал Харбов. - Взять их без оружия мы, может, и не возьмем, а след не упустим. И никуда они от нас не уйдут.

- Ладно болтать-то! - сказал Мисаилов. - Время только теряем. Пошли!