Шестеро вышли в путь. Роман

Глава двадцатая
КАТАЙКОВ ТРЕВОЖИТСЯ

Бородач приносит из погреба огромный кусок мяса, обжаренный на костре, - ростбиф, как говорит полковник, - и Катайков, покряхтывая, режет его на большие ломти. Ольга ест с отвращением. Есть необходимо. Как никогда, она должна быть бодра и сильна.

Входит Гогин, весело улыбается, не смотрит на Ольгу, и Ольга на него не глядит. Полковник, выпив, взбадривается и вновь начинает ухаживать за «Лорелеей» - сегодня он придумал Ольге новое имя. Подмигивая Ольге, он ругает Булатова за то, что тот провел ночь за картами. Полковнику это кажется остроумным.

И снова тянется день, бесконечный и однообразный. Снова пьют, поют песни, пляшут, возбужденно и бестолково разговаривают. Иногда появляется черный монах, подсаживается к столу, быстро и деловито ест. Он хмур и малоречив. Он держится особняком. Кажется, что и на него никто особенно внимания не обращает, но иногда Ольга сомневается в этом. Будто бы, чудится ей, и полковник и Булатов всё поглядывают краем глаза на монаха, точно проверяют, не сердится ли он на них, не осуждает ли, не выражает ли как-нибудь недовольства. «Кто же главный, - думает Ольга, - полковник или монах?» Кажется, что Миловидов ведет себя одинаково при монахе и без него. Однако же не совсем одинаково. Когда монах в комнате, появляется у полковника некоторая связанность и неуверенность.

В середине дня Ольга чувствует, что у нее нет больше сил. Она уходит к себе и засыпает сразу. Просыпается она солнечной ночью. Кажется, в соседней комнате все спят. Наверное, так и заснули за столом, может быть не доиграв очередную партию в «шестьдесят шесть» или в «очко».

Ольга лежит и наслаждается тишиной. Но вот в соседней комнате хлопает дверь, и Ольга слышит голос монаха.

- Просыпайтесь, полковник! - резко говорит монах. - Дело есть.

- Минуту, - говорит полковник.

Голос у него сонный, он, видно, одурел от пьянства и кошмаров. По-видимому, он пьет или льет воду на голову. Через минуту он говорит уже обыкновенным голосом:

- Докладывайте, ваше преосвященство.

- Добрался до нас какой-то мальчишка.

- Кто? Откуда? - не понимает полковник.

- Юный большевик, - сухо объясняет монах. - Явился в казарму, стал наших олухов на революцию подбивать.

- Ну?

- Олухи доложили по начальству. Пока еще они послушные. Я его велел в сарай запереть.

- Как он нашел нас? - кричит, надсаживаясь, полковник. - Кто выдал?

- Тише ты, ваше превосходительство, - говорит спокойно монах. - Никто не выдал. Просто обратили внимание на приметы.

- Не один же он явился!

- Думаю, что где-нибудь неподалеку несколько его приятелей ждут результатов агитации.

- Пресечь в зародыше! - решает, полковник. - Я сам поведу отряд. Один залп - и готово!

- Надо бы пленить, - вмешался Катайков.

Ольга даже сначала не понимает, что значит «пленить». Она привыкла понимать это слово в переносном смысле - очаровать.

- «Пленить, пленить»! - говорит сердито полковник. - А чем кормить будешь?

- Весь запас с собой все равно не захватишь, - спокойно возражает монах. - Да и сколько кормить? Один день?

Полковник соглашается:

- Ну что ж, я не спорю. - И вдруг со всей силой ударяет кулаком по столу: - Эх, братцы! Может, столкуемся с ними, покаемся? В Питер приеду, пусть хоть в большевистский, проедусь по набережной на саночках! Вот Булатов рассказывает - рестораны вовсю торгуют. Войдешь, шубу с плеч, салфетку развернешь, лакей пробкой хлопнет!

Наступило молчание. Наверное, все смотрели на полковника, и, наверное, полковник сникал.

- Пустяки это, - сказал он усталым голосом, - мечтательность!

- Ну? - спросил Катайков. - Так как же?

- Эх, ладно! - Полковник с шумом отодвинул табурет. - Давно не дрались. Попробуем.

- Ты только не увлекайся, - сказал монах. - Живыми бери, а то я знаю тебя - увлечешься!

Ольга услышала решительные, быстрые шаги полковника. Хлопнула дверь. Оставшиеся молчали.

- Он серьезно? - негромко спросил Катайков. - Насчет ресторана?

- Кто его знает! - раздраженно ответил монах. - Мука мученическая мне с ним. Все его, видишь ты, в столицы тянет. Лучше его люди по скитам всю жизнь жили и не жаловались, бога благодарили, а у этого, видишь ты, какой нрав!

- Рисковое дело! - почти простонал Катайков. - Может, он того?..

- Сумасшедший, что ли? - спросил монах. - Конечно. Он в уме все время мешается. Иной раз такое скажет, что страх берет. Ну, в лесу это с кем не бывает. Здесь одни медведи нормальные.

- Рисковое дело, - повторил Катайков. - Надо же мне было впутаться!

- Ладно! - резко сказал Булатов. - Игра начата. Надо играть до конца.

- Как у вас все красиво получается! - зло сказал Катайков. - Слова-то какие! «Игра»! «До конца»!

- Ну, ну! - успокаивающе сказал монах. - Ссоры до добра не доводят. Сегодня захватим эту компанию, тропа очистится, и завтра можно выходить.

Ольга открыла дверь и вошла в комнату.

- Что, - спросила она, - мальчишек каких-то сюда приведете? (Мужчины молчали.) Не знаю, зачем!

Все трое смотрели на нее. Булатов, казалось ей, самодовольно думает: «Ее даже не интересует, не друзья ли это ее». Катайков прикидывает, что она за словами скрывает. А монах… монах, как всегда, спокоен, ко всему равнодушен, занят своими соображениями.

Ольга подошла к окну. На поляне строились бородачи. Миловидов распоряжался, посылал с поручениями, покрикивал. Вот построился удивительный строй. По одному в ряд, белые штаны, драные овчины, лапти. Сзади стали Тишков и Гогин. Миловидов скомандовал, и отряд, извиваясь точно змея, вполз в лес. Сразу стало тихо. И вдруг заговорили птицы. Они болтали и раньше, но Ольга впервые услышала веселый их гомон в наступившей тишине. Она стояла, глядя в окно, и все в ней дрожало от волнения. Значит, все-таки не одна она на земле. Значит, несмотря на все, что она наделала, пошли за нею ее друзья. Пробирались через леса, переплывали озера, искали тропинки и нашли. Уж вместе-то найдут они выход! Вместе-то осилят они эту ораву сумасшедших! Она-то знает, слава богу, замечательных своих ребят.

«Милые, милые! - повторяла она беззвучно, и слезы выступали на ее глазах. - Спасибо, милые! Чем я отплачу, чем отвечу!»

Она думала и передумывала каждый свой будущий шаг, чтоб не ошибиться нигде и ни в чем, чтоб наверняка выиграть трудную игру. Она думала и передумывала и еще больше утвердилась в некоторых своих решениях.

Булатов встал, извинился, сказав, что не спал почти всю ночь и вздремнет полчасика. Он пошел, лег на кровать и сразу засопел. Ольга села за стол. Монах дремал, положив голову на руки; Катайков внимательно смотрел на нее.

- Знаете, Тимофей Семенович, - сказала Ольга, - что меня удивляет? Ну, Миловидов, Булатов рвутся в Париж или куда там… Это я понимаю. Здесь они чувствуют себя плохо. Лакеев и салфетки им хочется, там у них родственники, знакомые - словом, свои. Ну, а вы? Человек вы богатый и будете год от года богатеть, никто вас не преследует. Что вы будете делать в Европе? Там и обычаи другие и нравы…

Катайков внимательно на нее смотрел и, когда она кончила, усмехнулся.

- Всё вы, барышня, раздумываете! - сказал он. - В отца. Ну что ж, могу вам сказать. Очень уж расходится мой интерес с интересом правительства. У меня один, у него другой. Никак нам не сладить. И должен признаться: сила пока у него. Вы думаете, деньги - это чтоб шубы носить? Лакеев гонять? Красавиц в соболя кутать? Это для дурачков, вроде полковника или вашего супруга. Я, видите ли, родился хозяином и хозяином должен быть. А хозяйничают они. И они понимают, что я, если жив буду, власти добьюсь. Горло перерву, глаза выцарапаю, а добьюсь! Ну, вот и войдите в их положение. Значит, для них один выход - мне шейку свернуть. И свернут. Не сегодня, так завтра. Понятно?

Они помолчали. Потом Ольга сказала, как бы думая про себя:

- Странно, я даже толком не знаю, куда мы направляемся.

- А вы у мужа спросите, - сказал Катайков. (Ольга молчала.) - Не станете спрашивать? Знаю, что не станете. Муж у вас, извините за выражение, глуповат и несерьезен. (Ольга молчала.) И вы это прелестнейшим образом замечаете. Может, раньше и были влюблены, а сейчас уж нет.

- Чепуха, - спокойно ответила Ольга. - Не за ум и серьезность влюбляются девушки.

- Это верно, - согласился Катайков. - Только не такие, как вы. И не в том дело, что Дмитрий Валентинович глуповат, оно само по себе ничему бы и не мешало. Дело в том, что вы это разглядели. А уж ежели разглядели - кончено дело. Я таких, как вы, видывал. Понимаю.

- Зачем вы, Катайков, Гогина за мной посылали? - спросила Ольга. - Думали, убегу?

- Чего там, думал! - ответил, ничуть не смутившись, Катайков. - Вы же и вправду бежать хотели.

- А почему, собственно, вам меня не выпустить?

- Никак вас нельзя выпустить, - сказал Катайков задумчиво.

- Назло, что ли?

- Не назло, а ради безопасности. Видите ли, Ольга Юрьевна, это ведь ваши мальчишки вокруг ходят, воду мутят. Они - некому больше. И, по правде сказать, зря. Ничего не выйдет у них. Мы их пленим, обезвредим и уйдем по тропе на север. Там шхуна, выйдем в море, а в море норвежцы нас примут. Вот только тропу нужно освободить.

- А Патетюрин? - спросила Ольга. - У него ведь и так подозрения были, да если он еще с ребятами встретился…

- Что Патетюрин! Может, он поехал собачек своих постреливать. А если нет… осилим. - Катайков помолчал и заключил другим тоном: - Подходит срок, Ольга Юрьевна. Сегодня четверг, а в понедельник нам в море выходить. Во вторник пускай нас по всей стране ищут - плевать! А эти пять дней у нас должно быть все гладенько. Выйдем на тропу ночью или утречком завтра, пятницу и субботу в дороге, в воскресенье вечером Малошуйка, и на рассвете в понедельник поднимем парус. Тогда - ищи-свищи! Тогда пускай ваши мальчики что угодно делают.

- И тридцать человек, да еще в мундирах, так и сядут в Малошуйке на шхуну? - спросила Ольга. - Так их и не заметят?

Катайков метнул на нее быстрый взгляд:

- Ишь вы какая, Ольга Юрьевна, сообразительная! Там посмотрим. Тридцать человек или пять человек - это как сложится.

- А может, не пять, а четыре? - спросила Ольга.

- То есть, думаете, вас оставим? - сказал Катайков.

- Не пойму одного, - сердито сказала Ольга, - я-то зачем вам нужна? Увезет вас шхуна, и все. И забыли вы про меня.

- А вдруг да не увезет? Вдруг да в последнюю минуту машина станет или течь покажется? А вы все уже рассказали. Нехорошо получится.

Монах поднял голову, посмотрел на Ольгу и сказал:

- Зря, барышня, вы спрашиваете Тимофея Семеновича. Если бежать хотите, не выйдет; а если до конца с нами решили идти, так вас и проведут, и усадят, и отправят куда следует.

Он встряхнулся, взял кувшин с водой, отошел в сторону и вылил себе немного на голову. Пригладив рукой волосы, он провел той же мокрой рукой по лицу и сказал бодрым голосом:

- Ну вот и отдохнул, слава богу!

- Так как же мне? - спросила Ольга. - Считать себя под арестом, что ли?

- Считайте под арестом, - сухо ответил монах. - Чтоб путаницы не вышло.

Ольга поставила табурет к окну, села и облокотилась о подоконник. Два солдата остались в лагере. Один сидел и плел лапоть, другой колол дрова. Гулкий пружинящий звук разносился над лесом. Мирно выглядела эта лесная поляна. Рубленая часовенка, сарай, тишина, птичий гомон, ветерок, шелестящий листьями.

Ольга круто повернулась и поймала устремленный на нее взгляд Катайкова.

- Что вы смотрите? - спросила она.

Катайков смутился, закашлялся и сказал:

- Любуюсь на вас, Ольга Юрьевна.

- О господи! - Ольга передернула плечами. - Неужели и вы объясняться станете?

- Нет, я не к тому, - сказал Катайков. - Меня вот что занимает, простите за вопрос: чем эти мальчишки вас зачаровали? Кажется, народ темный, простите меня, голоштанники. А между тем вы всех нас, с Булатовым вместе, на любого из них сменяете.

- Однако ж пошла с вами, - сказала Ольга, - жениха бросила.

- Девичье воображение, - сказал Катайков. - Минутная вспышка, не более того. Скоропреходящая мечтательность. Не пойму я, откровенно говоря, их секрета. Но нельзя отрицать: увлекают девиц молодые люди. К ним перебегают даже из очень богатых семей. Со стороны посмотреть - ничего в них хорошего нет. Но привлекают.

На поляне раздались голоса и шум. Катайков и Ольга высунулись в окно.

Ворота сарая были распахнуты. Одного за другим из леса в сарай солдаты проводили пленных. Их вели быстро, почти бегом, не давая оглядеться по сторонам. Один за другим они исчезали в воротах, и все-таки Ольга узнала и Харбова, и Девятина, и Мисаилова. Даже дядькину воинственную бородку она разглядела.

Закрыли ворота сарая, задвинули засов. Самые фантастические планы теснились в голове у Ольги. Ночь, и она в темноте освобождает ребят, и они связывают всю банду… Но сейчас по ночам светло, и вряд ли ей удастся выйти из-под надзора Катайкова и монаха. Монах, кстати, стоял возле дома и смотрел, как пленных проводили в сарай, и Ольге казалось, что иногда косил глаза на нее.

Раскрылась дверь, в комнату вошел энергичный, веселый полковник Миловидов.

- После трудов праведных позвольте предаться радостям жизни, - сказал он. - Прошу к столу, господа!