Шестеро вышли в путь. Роман

Глава двадцать третья
ХАРБОВ ПРИНИМАЕТ КОМАНДОВАНИЕ

Полусумрак сарая, маленький кусочек неба, видный в отверстие крыши - там, где Колька оторвал доску, серьезное, взволнованное Колькино лицо и отчетливый его шепот. Колька торопливо сообщает новости.

Первая новость: Патетюрин убежал. Это Колька сам видел, так что сомнений не может быть. Значит, он приведет помощь. Мы наскоро рассчитали - дней пять надо ждать, не меньше. Харбов предполагает, что, может быть, известия, сообщенные Моденовым и Задоровым, встревожили Грушина. Может быть, и до прихода Патетюрина выслал Фастов отряд милиции. Рассчитывать на это нельзя. Уверенно можно ждать помощь только через пять дней. Трудно предугадать, что случится за это время.

Колька рассказывает про разговор с Ольгой. Интонацией и голосом он старается подчеркнуть безусловную искренность Ольги, как будто боится, что мы не поверим ей. Мы все стоим, подняв головы, ловя каждое Колькино слово.

- Я в малиннике схоронюсь, - говорит Колька напоследок, - а то как бы кто не прошел. А выпадет минутка - опять залезу. Тут хорошо залезать, удобно. И доску прилажу, чтоб не заметили.

Он начинает опускать доску, но его окликает дядька.

- Колька, слышь! - говорит он. - Есть-то хочешь, наверное?

- Не-е, - отрицает Колька. - Я и не думаю. Я еще день могу не есть и два дня.

Хвастает парень: не выдержать. Хотя, с другой стороны, при его богатом опыте голодания, может, ему и по силам такая задача.

Колька снова опускает доску, и снова его окликает дядька:

- Колька, слышь… - Он мнется: ему, видно, нужно сказать что-то важное, но он не решается.

- Слышу, - доносится сверху.

- Колька, если случится что нехорошее, ты матери вели к Грушину идти - пускай на работу устроит. Слышишь?

- Ага, папка, слышу.

- Она, может, и приживется. Без меня-то ей легче будет. У меня характер жесткий, а она помягче.

Дядьке, видно, трудно было это сказать. Он кряхтит, дергает себя за бородку и переступает в смущении с ноги на ногу.

- Ты, папка, не бойся! - волнуется наверху Колька. - Вернешься и поступишь. Какой разговор…

- Может, ее в больницу няней возьмут, - продолжает дядька, не слушая утешений, - или в библиотеку уборщицей. Им будто обещали денег отпустить на уборщицу.

- Да чего ты, папка! - волнуется Колька. (Нам снизу плохо видно, но, кажется, у него катятся слезы.) - Не думай ты…

- И скажи матери, - упрямо продолжает дядька, - что, мол, за маленьким сам будешь смотреть. Слышь, непременно скажи. А то она постесняется. Она спорить станет, а ты упрись.

- Упрусь, - шепчет Колька, - ей-богу, упрусь! Не сомневайся.

Доска опускается, но дядька опять окликает Кольку:

- Слышь, Колька!

- Слышу, - доносится сверху.

- Еще матери вот что скажи: конечно, батя, мол, за справедливость был, воевал с пауками, но только заставь дурака богу молиться… Ему бы, старому, о детях родных подумать, жену порадовать… Слышишь?

Сверху доносится растерянное «слышу».

- И еще вот что скажи, - настойчиво продолжает дядька, - ему бы, старому, кругом себя посмотреть - на одного паука сто честных людей. А он только и знал шипеть да злобиться. Слышишь, Колька?

Еле-еле доносится сверху «слышу». Доска опустилась - Колька исчез.

Только сейчас мы услышали, что за стенами сарая идет суета и шум. Мимо ворот пробегали люди, перекликались, переговаривались. Слов мы не разбирали, но чувство тревоги охватило нас. Что-то готовилось. У меня мелькнула противная мысль: может быть, сумасшедший полковник решил устроить публичную казнь? Может быть, сейчас размечаются места, где будем стоять мы, приговоренные, и где станет с поднятыми винтовками шеренга бородачей?.. По неуловимым приметам я догадывался, что все думали о том же. Именно потому, что думали, все с подчеркнутым безразличием прислушивались к шуму.

- Может, наши пришли? - неуверенно сказал Саша.

Все молчали. Наши никак не могли подоспеть, но каждому хотелось надеяться, и каждый надеялся. Все-таки видения шеренги солдат и нас, выстроившихся перед дулами, я никак не мог отогнать. Думаю, что и другие тоже.

Вдруг все стихло. Надрывно прокричал какие-то слова, которых мы не могли разобрать, полковник. Снова была тишина. Мы стояли не двигаясь, ловя каждый звук.

- Ребята!

Мы круто повернулись. Опять была поднята доска, и в отверстии виднелось взволнованное Колькино лицо.

- Что там такое? - спросил Харбов.

- Ребята, - торопливо проговорил Колька, - построились все. Барахло в мешки напхали - уходить, что ли, собираются…

- А с нами что? - задал Тикачев совершенно нелепый вопрос.

- Будто забыли, - ответил Колька. - Сам не пойму.

- Ольга где? - почти выкрикнул Мисаилов.

- Здесь, здесь Ольга! - зашептал Колька. - Стоит с командирами.

- Слушай, Николай… - Харбов подошел ближе и поднял голову, чтобы Кольке было отчетливей слышно. - Если уйдет отряд, беги за ним, понял? Осторожно, чтобы ветка не шевельнулась, сучок не хрустнул. Проследи. Как привал или остановка, беги сюда. А то исчезнут в лесу - ищи их потом.

- Ладно, - шепчет Колька, - прослежу. Вы-то выберетесь?

- Выберемся, - говорит Харбов, - Ты их с глаз не спускай.

- Вы доски потыркайте, они легко отойдут. Я бы их сейчас отодрал, да, боюсь, увидят.

- Мы выберемся, - повторяет Харбов. - Ты за отрядом следи, понял?

- Понял, - подтверждает Колька и исчезает.

Все еще мучает меня мысль о том, что вдруг распахнутся ворота сарая и странные бородачи поведут нас на расстрел.

Мы стоим, прислушиваясь, ожидая ужасного и готовясь к нему. Но до нас доносится только гул голосов. Странно, что бородачи разговорились. Они же в строю, как же полковник допускает такие вольности?

- Надо выбираться, - говорит Харбов.

Мы переглянулись. Тоже рискованное дело. Самое простое - застрелить людей при попытке к бегству. За стеной галдят бородачи. Там происходит что-то необыкновенное.

- Ребята, - радостно говорит Тикачев, - они бунтуют! Я чувствовал, что они поддаются агитации. Они только не решились сразу.

- Надо выбираться, - повторяет Харбов.

Как ни гнилы были доски крыши, а выбраться из сарая оказалось нелегким делом. Крыша была высоко. Лешка Тикачев встал на плечи Мисаилову, но достал до досок только кончиками пальцев. Мы подтащили чурбан. Теперь дело пошло лучше. Лешка выломал три доски и влез на стену. Долго пришлось возиться с дядькой. Харбов поднял старика, обняв за колени, а сверху ребята втянули его за руки. И вот наконец мы оказались все в малиннике за сараем.

На поляне по-прежнему слышались голоса: бородачи расшумелись всерьез.

- А знаете, ребята, - мечтательно сказал Девятин, - можно кустарником добраться до леса, обойти полянку кругом - и даешь по тропе в Куганаволок!

- Да ты что! - разъярился Силкин. - Тут, понимаешь, полковник бедноту угнетает, наших людей, а ты, понимаешь, тикать!

Остальные даже не обратили внимания на слова Девятина.

- Пошли, - сказал Харбов.

Он подтянул пояс, оправил гимнастерку и вышел из-за сарая. За ним вышли мы все, шагая решительно и твердо, готовые ко всему.

Двадцать семь человек стояли, сбившись в кучу. То, что происходило, нельзя было назвать собранием. Не было не только председателя, но и ораторов и даже слушателей. Бородачи разговаривали взволнованно и оживленно. Не связанные между собой беседы вели по двое, по трое. В нескольких шагах от сбившихся в кучу бородачей стояли Тишков и Гогин. Гогин смотрел хмуро - видно, ему не нравилось, что солдатам позволили разговориться. Он не смел оспаривать приказание начальства, однако на его невыразительном лице было написано неодобрение. Он был сторонником строгого обращения с подчиненными и зависимыми людьми. У Тишкова лицо было растерянное. Он еще будто бы улыбался, но, кажется, начинал понимать, что происходит что-то необычное, и не знал, как к этому отнестись.

Когда мы вышли из-за сарая, все замолчали и повернулись к нам.

Мы все понимали, на какой идем большой риск. Мы не знали, что слова Тикачева подействовали на солдат, что полковник Миловидов разрешил солдатам митинговать, что уже не было в лагере ни полковника, ни монаха, ни Катайкова. И тем не менее, кажется, никому из нас не было страшно. Мы очень боялись, когда сидели в сарае и ждали расстрела. Сейчас мы действовали, и нам не было страшно. В ту минуту меня это удивляло. Теперь я знаю, что действие - лучшее средство от страха.

Харбов вышел вперед и остановился прямо перед бородачами. Одну руку он сунул в карман, другую положил за пояс. Уверенностью дышала его фигура, и совершенно спокойно прозвучал его голос.

- Я поздравляю вас, товарищи, - сказал он громко и отчетливо, - с тем, что вы возвращаетесь в ряды граждан Советского Союза! Возвращаетесь к вашему полезному крестьянскому труду и вместе с другими трудовыми крестьянами будете строить новую Россию. Ваши жены и дети заждались вас. Возможно, некоторые испытывают нужду. Вы узнаете, что теперь советская власть идет навстречу нуждающимся, помогает беднейшему крестьянству зерном, ссудами и инвентарем.

Бородачи смотрели во все глаза. Вряд ли они поняли, что такое инвентарь, но главное дошло до них отлично. Главное было то, что они вернутся к семьям и займутся хозяйством. И еще главное то, что с ними авторитетно разговаривает представитель новой власти. Харбов и внутренне был уверен в себе. Нельзя было подделать это полное спокойствие, это сознание своей силы, значительности своих полномочий. То, что Харбов находился в плену, то, что здесь, на этой лесной поляне, властвовали его враги, было ему неважно. Он оставался и здесь членом правящей партии, строящей в интересах народа новую Россию. Эта его уверенность передалась нам, и мы тоже стояли спокойно, чувствуя, вопреки всему, что сила в наших руках.

Только один человек на поляне не почувствовал тех изменений, которые произошли за последние минуты. Гогин знал свое: хозяин велел задержать мальчишек, а мальчишки самовольно вылезли из сарая.

- Ребята, - закричал он отчаянным голосом, - вяжи их! Убегут - отвечать будем!

Бородачи поглядели на него и отвели глаза. Уверенности у них не было. Они помялись и сделали вид, будто его не слышали.

- Давай, ребята! - крикнул еще громче Гогин. - Ответ перед начальством придется держать.

- Первый приказ от советской власти, - отчетливо сказал Харбов, - арестовать полковника Миловидова как изменника и предателя! За мной, товарищи!

Он пошел к штабу. Бородачи замялись. Харбов сразу почувствовал, что за ним не идут. Он обернулся.

- Афоня, - сказал он, глядя прямо на того мужика, который приносил нам в сарай кашу, - выйди вперед.

Афоня неуверенно сделал два шага.

- Отбери десять человек, пойдешь со мной… Кто из вас командир второго отряда? Ну давайте быстро. Кому вы верите?

Бородачи молчали.

- Дядя Петя, выходи! - крикнул Тикачев. - Такой случай пришел - офицерствовать будешь!

Дядя Петя, пожилой человек, неторопливо вышел вперед.

- Отбери десять человек, Афоня! - распоряжался Харбов. - Давай живо!

Афоня стал вызывать по именам. Вызванные выходили и молча становились в ряд.

- Вася, - сказал негромко Харбов Мисаилову, - ты пойдешь с Афоней полковника арестовывать, а мы с дядей Петей дом окружим. Понятно?

- Ясно, - сказал Мисаилов и уверенной походкой подошел к Афониному отряду. - Как тебя по отчеству? - спросил он нового офицера. - Афанасий, а дальше?

- Варфоломеевич, - солидно ответил Афоня. Новое звание уже прибавило ему важности.

Я не заметил, как Тикачев ушел в казарму. Я был так поглощен командами Харбова и поведением бородачей, что ни на что больше не обращал внимания. Тикачев вышел из казармы, неся в руках винтовки.

- Разбирайте, ребята, - сказал он негромко, как будто это само собой разумелось.

Из карманов он вынул патроны. Бородачи молча смотрели, как мы вооружаемся. Им это казалось уже совершенно естественным.

По чести сказать, стрелять из винтовки я не умел. Я знал, что затвор как-то щелкает, а что для этого надо делать, даже и не представлял себе. И все-таки, держа винтовку в руках и сунув в карман две обоймы, я почувствовал себя серьезной боевой единицей.

Тишков стоял, растерянно глядя на нас, удивленно моргая, а Гогин вдруг сорвался с места и быстро побежал в штаб. Он, по-моему, так и не понял, что происходит, и решил жаловаться начальству на беспорядок. Я посмотрел на штаб. Этим торжественным словом называлась небольшая изба самого мирного деревенского вида. Снаружи казалось, что изба пуста. Окна были открыты настежь, и настежь была распахнута дверь. Как будто жители убежали, бросив все, не собираясь сюда возвращаться. Харбов и дядя Петя расставляли солдат вокруг дома, Мисаилов ждал, пока дом оцепят, чтобы идти с Афанасием Варфоломеевичем арестовывать полковника. Мы знали, что в доме есть люди. Где они? Неужели их не интересует происходящее на поляне? Они даже к окнам не подходили.

- Ой, что-то они задумали! - сказал Девятин, глядя на штаб.

Солдаты дяди Пети окружили дом.

- Давай, Мисаилов! - крикнул Харбов.

Мисаилов кивнул головой и стал рядом с Афоней.

- А ну, ребята, пошли! - неуверенно скомандовал Афанасий Варфоломеевич. Он еще не овладел командным языком.

Отряд двинулся к штабу.