Шикша

Глава 24

— Аннушка… — тихо позвала я, никак не могла поверить во всё это.

— З-зоя? — ложка выпала из её рук. Аннушка охнула и схватилась за сердце. — Что ты что здесь делаешь⁈ Постой, почему ты тут? Ты как сюда попала⁈

— Тебя пошла искать, — ответила я. — Вот, нашла… вроде…

Повисла пауза. Аннушка смотрела на меня в полном смятении, губы её дрожали. Наконец, не справившись с собой, она всхлипнула и словно плотину прорвало — слёзы хлынули из глаз двумя ручьями.

— З-з-зоя-а… — совсем расплакалась она.

— Всё хорошо, — сказала я, осторожно обнимая её. — Как ты тут оказалась?

— Зоя, тебя никто не видел? — вопросом на вопрос ответила Аннушка и по её обеспокоенному лицу было видно, что этот вопрос очень важный.

— Никто.

— И эти? — она сделала неопределённый жест, но я поняла, кого она имеет в виду.

— Нет, — махнула головой я и, не давая её опомниться, переспросила, — как ты тут оказалась?

— Всё сложно, — прошептала Аннушка и глаза её забегали.

— Ничего, расскажи, я пойму.

— Это длинная история, — опять попыталась увильнуть Аннушка.

— Время есть, вот и расскажи, — не отступала я.

— Скоро эти вернутся, — вздохнула Аннушка и вытерла слёзы тыльной стороной ладони, оставляя на лице следы от сажи.

— Ты начни, что успеешь — расскажешь, — не уступала я. — Я правильно понимаю, ты сама, добровольно из лагеря тогда ушла?

— Д-да… — хрипло прошептала Аннушка и опустила голову.

— Почему?

— Так надо было, — лицо Аннушки окаменело.

— Ань, рассказывай давай, — тихо, но твёрдо сказала я. — Почему ты здесь? Кто эти люди? Почему они грязные такие? Что они делают в штольнях?

— Да что тут рассказывать, — начала Аннушка, — думаю, ты их видела и поняла кто они…

— Нет, — покачала головой я.

— Это беглые зэки, — всхлипнула Аннушка и испуганно посмотрела на вход в чум. — Уголовники в смысле…

— А ты здесь почему?

— Здесь Федька… — трубно высморкалась в платок Аннушка.

— Это кто?

— Брат мой… младший….

— Он тоже? В смысле тоже из них? — попыталась корректно сформулировать вопрос я.

— Да он у нас всегда шалопаем был… с детства… — вздохнула Аннушка, — родители-то наши рано померли, а мы с бабкой, как могли, старались его воспитывать, но он школу бросил, с плохой компанией связался… и понеслось… Но так-то он хороший. Слабовольный просто. Я как узнала, что он тут недалеко сидит — напросилась сюда в экспедицию. А потом его в лесу увидела. Можешь себе представить! Я потому и ушла, чтобы он не наделал ещё больше глупостей! Понимаешь меня⁈ Ты понимаешь, Зоя⁈

— Ань, а ты-то хоть понимаешь, что ты натворила? — потрясенно прошептала я, — сейчас же Бармалей на твои поиски всю авиацию поднимет. Я даже представить боюсь, что будет!

— Ой, да пусть будет, что будет! — отмахнулась Аннушка и приглушенно ойкнула — от ландориков повалил густой дым. — Ну вот, сожгла!

— А за что они Нину Васильевну убили? — спросила я.

— Как убили? — дымящаяся сковородка с грохотом выпала из ослабевших аннушкиных рук.

— Три пулевых выстрела в живот, — безжалостно ответила я, — мы с Митькой её на холмах пару дней назад нашли, возле пятьдесят восьмого… видела бы ты как она страшно умирала…

— Господи-и-и-и… — тоненько завыла Аннушка, — что же тут такое творится!

— Ань, ты не боишься, что и тебя убьют?

— Нет! Зоя! Это не наши! Они точно не убивали!

— Аннушка, но больше некому…

— Тихо, Зоя! — прислушиваясь к шагам снаружи, побледнела Аннушка, — они сюда идут! Бля, что же делать?

— Анька! — послышался снаружи грубый мужской голос, — что это у тебя горит там?

— Ой! — ахнула Аннушка и схватила меня за руку, — быстро давай сюда!

Она заметалась по чуму и вдруг затолкала меня за шторку, отделяющую основное пространство от закоулка, где хранилась всякая продуктовая ерунда и кухонный хлам, и шепнула мне:

— Сиди тихо!

А затем громко сказала:

— Ландорики горят, Федь! А я тебе говорила, что эта сковорода пригорает!

— Ну, Нюрок, не выдумывай, где я тебе тут хорошую сковороду возьму?

— Вот и будете теперь горелое жрать! — зло выкрикнула Аннушка, но потом, смягчившись, добавила, — а чего ты смурой такой, Федя? Опять случилось что?

— Да мужики аж в ту сторону ходили, к озёрам. Даже не знаю, Нюрок, если не найдём, кто наших грохнул, тогда уходить придётся. А ведь мы ещё не всю жилу распотрошили. Мне кажется самый жир напоследок остался.

— Давай уйдём, Федь, — просительно сказала Аннушка, — страшно мне за тебя. Боюсь ещё и с Кедрового самолет пришлют меня искать.

— Здесь нас не найдут, не бойся. А работу доделать надобно. Вот выпотрошим её и уедем с тобой в Париж, Нюрок. И Алёшу заберём. И бабу Зину.

Они ещё поболтали, а я сидела и, по законам жанра, еле сдерживалась, чтобы не чихнуть. Когда брат Аннушки ушел, она откинула дерюжку и зло шикнула на меня:

— Так, Зойка! Держи вот! — мне в руки был сунут небольшой узелок, — голодная небось. Но тебе прямо сейчас уходить надо. А то эти вернутся, и я тебе не завидую.

— Аннушка, пошли вместе домой, а? — жалобно прошептала я, — по дороге что-то придумаем, никто и не догадается про Федю твоего.

— Нет, Зоинька, не могу я, — жалобно протянула Аннушка и добавила, — и это, не они Нинку убивали. Да что говорить, у них самих Василия и Пузыря убили. Два дня назад. В смысле труп Василия в штольне нашли, а Пузырь пропал. Вот всё ищут его.

— А кто это?

— Ох, не знаю, что тебе сказать, Зоя, — покачала головой Аннушка, — уходи, прошу, не трави сердце!

— Хорошо, — кивнула я, видя, что она со мной не пойдёт. — Береги себя, Аннушка. И это… не беспокойся, я никому не скажу, что тебя видела.

— Я знаю, Зоя, — кивнула Аннушка, — Иди! Даст бог, свидимся ещё!

Она принялась вытирать слёзы замызганным фартуком, а я, последний раз взглянув на её хорошее и такое почти родное лицо, выглянула наружу и, не найдя там ничего подозрительного, перебежками ломанулась в ближайшие кусты.

Обратную дорогу помню, как в тумане.

К пятьдесят восьмому я пришла уже почти в сумерках. В балок заходить было страшно. Первая мысль была — а не заночевать ли на дереве?

Но я её отбросила. Кто его знает, кто ходит вокруг балка ночами? Я постояла возле одной стены, возле второй, чутко прислушиваясь и намереваясь задать драпака при малейшем шорохе. Когда какая-то птичка выпорхнула из кустов, меня чуть инфаркт не хватил. Думала прямо тут и сдохну от страха.

Внутри балка было тихо. Труп Нины Васильевны тоже был на месте. Понятное дело, заглядывать туда я не стала, но судя по жужжанию мух — он был именно там.

Я ещё немного постояла. Хочешь — не хочешь, а надо или заходить внутрь, или уходить в лагерь. Идти в темноте по тайне — так себе идея. Значит, нужно заходить внутрь.

Тут я заметила, что щеколда на двери осталась именно так, как я её закрыла (дело в том, что под балком от тепла мерзлота начала протаивать и балок стал понемногу, по сантиметру погружаться в землю. Но погружался он, само-собой, неравномерно. И дверь слегка перекосило. Мужикам закрывать-открывать её было нормально, а вот мне — тяжело. Поэтому я, чтобы нормально щеколда легла на дужку, стучала по ней и подсунула небольшую щепку. Так вот эта щепка так и осталась там торчать. То есть, если бы дверь открывали — маленькая щепочка вылетела бы и её б не заметили). Этот факт меня воодушевил. Подхватив ржавое ведро (туалет), я открыла дверь и вошла внутрь.

Там было темно и тихо. Я зажгла спичку и осмотрела всё, даже под нары заглянула — никого. И люк на потолке закрыт на щеколду с этой стороны.

Успокоившись, я заперла дверь и принялась устраиваться. Свет я больше не жгла — помнила о следах и звуках ночью. Уже разложив спальник, я поняла, что не набрала воды. Ту, протухшую я вылила еще когда уходила. А свежей набирать в темноте побоялась. Ну ладно, как-нибудь до утра перекантуюсь.

Ночь прошла ужасно. Кто-то ходил, стучал. Один раз я слышала какое-то не то бормотание, не то покашливание. У меня волосы встали дыбом на голове. Я не сомкнула глаз. И уже миллион раз пожалела, что осталась ночевать в балке. Надо-то было идти к лагерю, пусть темно, но я бы в сумерках прошла немного, отошла подальше от этого страшного места, а там бы в каких-то кустиках заночевала бы.

Но через время звуки снаружи стихли, я успокоилась, даже подрёмывать начала. И тут. Уже перед самым утром прямо перед моим окном раздался смех.

Я застыла, зажав себе рот руками, чтобы не заорать от ужаса.

Прошло пару мгновений. Было тихо. Может почудилось спросонья?

Я уже почти успокоилась, и даже высунула руку из спальника, чтобы утереть холодный пот с висков, как вдруг в ночной тихи явственно и чётко раздался смех.

Меня затрясло.

Думаю, что я даже сознание потеряла, на некоторое время. Потому что, когда чуть пришла в себя — было тихо, а в балке стало видно очертания предметов.

В себя я приходила долго, уже почти совсем рассвело. Когда появилось солнышко и я, прислушиваясь к звукам снаружи, по пению птичек поняла, что опять там никого, я схватила вещи и ломанулась из балка так, что только пятки засверкали. Но многочисленные следы вокруг я не увидеть не могла. Следы были мужские, от резиновых сапог. В тайге в это время все ходят в резиновых сапогах, так что и не поймешь, женщина или мужчина это.

До лагеря геологов я дошла практически на автопилоте. Дорога была нормальная, а ранее разлившийся ручей подсох и идти было почти комфортно.

Честно говоря, я шла и не знала, что меня там ожидает. С одной стороны, я, когда уходила, оставила записку. Уходила я не одна. А с Митькой. То есть формально технику безопасности не нарушила. Но вот в то, что Бармалей спустит мне такое вот вопиющее самоуправство я не верила ни разу.

Так и вышло. Увидев меня, Бармалей заорал:

— Горелова! Явилась! А мы уже хотели в розыск тебя подавать! Где это ты шляешься по тайге?

— Добрый день, Иван Карлович, — вежливо поздоровалась я с Бармелеем и кивнула незнакомым мужчинам, которые стояли рядом и смотрели на меня внимательно-любопытными профессиональными взглядами.

— Знакомьтесь, товарищи, — язвительно сказал Бармалей, — перед вами небезызвестная Зоя Борисовна Горелова. Та самая, которая огороды уважаемым жителям нашего города заасфальтировала.

Мужчины посмотрели на меня ещё внимательнее. А один даже изобразил некое подобие улыбки. Правда, получилась она у него кривоватой, но тем не менее.

— Где ходила, я спрашиваю⁈ — рявкнул Бармалей.

— Я же записку оставила, — ответила я, стараясь не разозлить его ещё больше.

— Мы видели, — признал Бармалей, но добавил, — там ты написала, что вы вдвоём на пятьдесят восьмой ушли. Тогда вопрос — где Дмитрий?

Я вздрогнула:

— Как? Он разве не пришел сюда?

— Нет, я тут с тобой в бирюльки играюсь! — как-то совершенно по-бабьи всплеснул руками Бармалей и едко заметил, обращаясь к следователям, — у нас, как вы заметили, весь контингент сотрудников в лагере такой, специфический. Но приходится работать с теми, что есть.

Мужчины покивали многозначительно, мол, да, сочувствуем.

А я стояла, как громом пораженная. Почему-то я думала, что Митька давно дошел до лагеря. Почему он не вернулся с подмогой за мной — об этом я старалась не думать.

— Иван Карлович, — сказала я, — на пятьдесят восьмом участке, примерно в километре от него, там, где холмы, мы с Митькой, в смысле с Дмитрием, нашли Нину Васильевну. Она умерла у нас на руках…

— К-как? — схватился за сердце Бармалей и резко побледнел.

— Рассказывайте, — велел один из следователей, тот, что помоложе.

Ну, я и рассказала. И как мы её нашли. И про её пулевые ранения, и как она что-то пыталась сказать, и как мы с Митькой её на волокуше к балку дотащили, и как Митька ушел за подмогой в лагерь.

— А потом я просидела в балке, запертая, несколько дней, Митька не возвращался, вода закончилась, мне стало страшно. Вот я и пошла обратно в лагерь, — закончила я свою невесёлую историю.

О странных следах и о зажатом в руке Нины Васильевны изумруде я не стала говорить. Сама не знаю почему. Не стала и всё.

— Надо срочно на пятьдесят восьмой, — сказал мужчина постарше.

— Вы там все следы затоптали? — спросил молодой.

— Не все, — быстро сказала я и добавила, вытаскивая из кармана листочек бумаги, — я вот зарисовала, где и как она лежала, позу там и всё остальное.

Листочек отправился по рукам.

— Уже лучше, — кивнул тот, что постарше, — художества ваши, товарищ Горелова, к делу не пришьешь, но хотя бы картина происшествия какая-то уже есть.

— Когда прибудет самолёт? — спросил Бармалей.

— Мы вызвали вертолёт, — сообщил молодой, — он скоро прибудет сюда.

— Тогда грузимся и на пятьдесят восьмой, — велел старший.

— А можно я с вами? — торопливо спросила я.

— Вот что бы мы без тебя делали, Горелова? — зло процедил Бармалей. Он был в бешенстве.

— Иван Карлович, Горелова полетит с нами, — отрезал старший, — возможно, на месте нужны будут от неё пояснения. Да и холм нам поможет найти.

Мы вылетели почти сразу по прибытию вертолёта из Кедрового. На пятьдесят восьмой полетели оба следователя, Бармалей, Колька, Игнат и я. Лица Кольки и Игната были опухшими от многодневных возлияний, глаза красные, но держались они бодрячком.

Я бы так не смогла.

Игнат по обыкновению отмалчивался, а вот Колька устроил мне выволочку, и, если бы не следователи, вполне могло бы дойти даже до драки.

Кстати, народ в лагере, по-моему, моего отсутствия особо и не заметил.

Когда мы прибыли на место, сердце моё ёкнуло. Перед посадкой вертушка сделала круг над площадкой, и я увидела, что вокруг балка все прямо истоптано.

Вот что за хрень такая? Кто это постоянно ходит?

Мы приземлились и сразу отправились к балку смотреть труп Нины Васильевны.

Но никакого трупа там не было.

Я чуть не перекрестилась!

Когда я уходила — он был. И тучи мух были. А сейчас — нету.

— Что, завралась, Горелова? — слова Бармалея в тишине прозвучали, как гром среди ясного неба.

— Но труп был здесь, — растерянно сказала я, — он лежал тут.

— Ага. А потом ему надоело лежать, он встал и ушел, да, Горелова? — едко заметил Бармалей.

— Он был здесь, — подтвердил мои слова Колька, который опустился на колени и всё внимательно осматривал. Оба следователя тоже полезли за перегородку.

Игнат молчал, а Бармалей, насупившись, отвернулся.

— Да, труп точно здесь был, — сказал старший следователь, имени его я не знала, — только вот куда он делся?

— Предлагаю осмотреть весь балок и окрестности, — предложил молодой.

Они ушли осматривать, Игнат и Колька с ними, а Бармалей набросился на меня:

— Ты понимаешь своей дурьей башкой, что ты могла тоже погибнуть?

— Понимаю, — опустила голову я.

— Тогда зачем тебя сюда понесло?

— Искала, — буркнула я.

— Что ты искала? — вызверился Бармалей, теряя терпение.

— Аннушку, — тихо ответила я.

— И что, нашла? — фыркнул Бармалей, а я промолчала и отвернулась.

— Вот видишь! — констатировал он, — и Аннушку не нашла и погибнуть могла, как Нина Васильевна!

Вместо ответа у меня в животе громко заурчало.

— Ты сегодня хоть что-то ела? — уже мягче спросил Бармалей.

Я пожала плечами.

— А в лагере чего не поела? — разозлился Бармалей, — прямо как дитя малое! За ручку тебя водить⁈

И тут у него в животе заурчало тоже.

— А вы что-нибудь сегодня ели, Иван Карлович? — не осталась в долгу я.

— Ты лучше думай, Горелова, что будешь следователям говорить, где ты труп дела⁈ — рыкнул Бармалей и тут у него в животе заурчало ещё сильнее.

Он сконфузился и замолчал.

А я вспомнила, что у меня же есть узелок с ландориками.

— Будете? — я вытащила себе и ему.

— Что это? — резко побледнел Бармалей.

— Ландорики, — ответила я, — Ешьте. Вкусно.

— А где ты их взяла, а, Горелова? — прищурился Бармалей, — что-то я не вижу, чтобы в балке печь топилась!

Упс. Прокол.

Кололи меня дружно, вчетвером. Лишь Игнат молчал. Зато Колька и Бармалей больше всех изгалялись. Договорились до того, что я это я и Нину Васильевну, и Митьку, и Аннушку грохнула.

— Ага. Вас послушать. так Аннушку я грохнула, чтобы поесть ландориков, — не удержалась от язвительного комментария я.

Кстати, ландорики у меня изъяли, как вещественное доказательство. Так что я была голодной и злой.

— Зоя, хватит хвостом крутить, — подытожил Колька, — вокруг чёрте-что творится. Если ты видела Аннушку — веди нас к ней. А дальше мы уже с нею сами будем решать, что дальше делать.

В общем, я подумала, подумала и повела их в лагерь к уголовникам.

Может, я была не права. Во всяком случае, Аннушка меня просила, и я ей пообещала. Но я очень о ней переживала и не хотела, чтобы она пострадала. А вокруг действительно что-то непонятное происходит.

В общем, пошли мы туда, к Аннушке.

Правда, не успели.

Прямо на площадке, между охотничьим лабазом, избами и брезентовым чумом лежали трупы. Шесть мужчин и одна женщина.

И эта женщина была Аннушка.