Шикша

Глава 5

Но это я узнала уже потом.

Моё же утро началось совсем не так. Началось оно с гулкого грохота — «ба-бам-с!». С перепугу меня аж подбросило, и я выскочила из палатки, путаясь в спальнике и хлопая спросонья глазами. С ошалелым видом оглядываюсь, а под лиственницей (которая с флагом) стоит мужик в застиранной тельняшке и ржет:

— Ты что, — говорит, — Горелова, рынды испугалась?

И опять за веревочку — раз и дёрнул:

«Ба-бам-с!» — раскатисто грянул металлический звук побудки. Лагерь начал просыпаться.

Уши мои запылали. Я торопливо полезла обратно в палатку, отмахиваясь от гнуса (еще и напустила кучу комаров внутрь, когда на звук этот вылетела).

Минут пять, впрочем, я занималась тем, что давила комаров на стенках палатки, но старалась аккуратно, чтобы кровавых пятнен на брезенте не оставалось. Во всяком случаен, мне показалось, что прошло всего пять минут.

— Зоя! — послышался сердитый голос Аннушки снаружи.

— Что?

— Ты что там возишься? — возмущенно сказала она. — Все уже давно завтракают, а ты даже не умылась.

Чёрт!

— Через десять минут буду! — воскликнула я, торопливо роясь в рюкзаке в поисках чистой одежды.

— Даю пять! И не больше. А то вернусь — за ногу вытащу. Потом не обижайся! — непреклонным тоном рыкнула Аннушка и я услышала отдаляющийся топот. Ушла, значит.

В рюкзаке нашелся поношенный свитер и линялые трикотажные спортивные штаны. Всё бельё было нестиранным. Я ругнулась. Матом. Это ж надо додуматься — не постирать грязные вещи и сунуть их обратно в рюкзак. Пока я в разведку с мужиками ходила, они тут непонятно сколько пролежали, «ароматизируя» чистые вещи, которых осталось и так немного. На моё счастье, чистые носки я всё же нашла, точнее относительно чистые, но хоть так. И тут мне повезло еще раз: в боковом кармане нашлись-таки чистые трусы и даже «ненадёванный» новый бюстгальтер, ещё с магазинной бирочкой.

Эх, если б я только знала, что на этом моё везение на ближайшие дни закончилось.

Натянув на себя одежду, я поёжилась — трикотаж грубой вязки натирал незажившие ссадины и порезы. Но ничего не поделаешь. Я замотала голову поверх повязки косынкой и со вздохом полезла наружу.

Утро выдалось пасмурным и холодным. Солнце в два слоя закрыли плотные сизоватые тучи, поэтому роса подсохнуть не успела. Так как сапог у меня не было, а подаренные охотником кожаные кисы лежали сейчас где-то под деревом, пришлось мне сунуть ноги в простые тапочки. Пока добежала по траве сперва до брезентовой будочки «Жо», затем в баню умыться, и, наконец, до полевой столовки — носки стали мокрыми, хоть выжимай. И гнус закусал до костей.

А в столовке народ уже позавтракал и заканчивал пить чай. За столом собрались человек девять, если не считать Аннушки. Некоторых я уже знала — на пример, Нину Васильевну, «дона Педро» и Бармалея. Остальных мужиков видела впервые (точнее раньше я-то их стопроцентно знала, но теперь вообще не помнила).

— Ты почему на завтрак опаздываешь, Горелова? — язвительным тоном спросил «дон Педро». Он пил чай из большой алюминиевой кружки, совершенно по-жлобски оттопыривая мизинчик.

— А ей особое приглашение, видать, надобно, — поддакнула Нина Васильевна, смерив меня тяжелым взглядом исподлобья.

Прошелестели осторожные смешки, но под взглядом Бармалея моментально стихли. А Нина Васильевна с видом победителя пододвинула к себе банку сгущёнки и принялась макать прямо туда огрызок мятного пряника.

Сейчас я ее хорошо рассмотрела: это была невысокая, пухловатая шатенка, в народе на таких говорят «широкая кость», но скорее всего причиной была неуёмная страсть к сладкому. Даже в полевых условиях она тщательно подкрашивала глаза и щеголяла в блестящих клипсах «с камушками». Её можно было бы назвать красивой, если бы не хищное выражение лица и большая некрасивая родинка на подбородке.

— Титаническое самоуважение теперь у товарища Гореловой, — выдав такой вердикт, она откусила от пряника, зажмурившись от удовольствия. На подбородке повис длинный «ус» от сгущёнки.

— Да ей же вчера Колька всю голову зашил. Без анестезии, — сказала Аннушка, неодобрительно взглянув на Нину Васильевну. — Натерпелась девка, всю ночь, небось, от боли спать не могла, вот и припозднилась.

Все взгляды вновь переместились на меня, но теперь уже градус настроения от едкого сарказма ощутимо сменился на жалостливость.

— Держи! — Аннушка сунула мне алюминиевую миску, почти доверху наполненную исходящей паром рассыпчатой гречневой кашей с тушёнкой, жаренной морковкой и луком.

Я села за стол, взяла алюминиевую ложку и уставилась на кашу.

— Ешь, давай, — поторопила меня Аннушка, вытирая на другом конце стола.

— Так, — хлопнул рукой по столу Бармалей, — все на сегодня всё знают?

Мужики согласно загудели.

— Пусть Митька сперва воды в бочку наносит, — веско заявила Аннушка, сгружая грязную посуду в большой таз.

— Так я же вчера наносил! — возмутился мужик, что сидел с краю.

Я присмотрелась — это был тот, в тельняшке, что утром напугал меня рындой. Только сейчас он был в свитере, вот я и не признала его. Митька был выше среднего роста, очень худой, с обветренным и загорелым практически до черноты узким лицом, с бородой и длинными нечёсаными волосами, которые он перевязал повязкой на манер индейцев. Лет ему навскидку было около сорока-сорока пяти.

Увидев, что я его разглядываю, он вдруг заговорщицки подмигнул мне.

Я покраснела и отвернулась.

— Так вы же всю воду на баню вчера выляпали! — рассердилась Аннушка, наливая в кружку крепкий чай из закопченного сажей чайника. — Я пошла бельё замачивать, гляжу, а там на самом донышке осталось.

— Да там же больше половины было! — аж подскочил Митька, задохнувшись от столь нелицеприятных наветов.

— Поди сам глянь!

— И гляну! — моментально вскипел Митька под смешки окружающих.

— Вот и глянь, — спокойно парировала Аннушка и подсунула кружку с чаем мне, а также банку с сахаром, — а потом наноси туда воды и приходи на кухню — я тебе еще работу дам.

— Иван Карлович! — завопил уязвлённый от такой несправедливости Митька, — Возьмите меня на отмывку породы! Я даже готов все ямы в одиночку копать. Сам! Только прошу — не отдавайте меня этой Анне Петровне! Она же эксплуататор самый настоящий!

— Ну, сам подумай, Дмитрий, разве я могу? — с донельзя огорчённым видом развёл руками Бармалей, — вот ты меня сейчас на что подбиваешь? Если я тебя заберу, Анна Петровна меня же потом без обеда оставит. Нет, и не проси даже! Аннушкиным обедом я пожертвовать не готов. Даже ради тебя!

Все засмеялись, но по-доброму. Очевидно, к таким «концертам» здесь уже давно привыкли.

— Понял? — погрозила Митьке половником Аннушка, — так что иди и наноси воды!

То, что это был именно ежеутренний спектакль, стало понятно по тому, как Митька расплылся в довольной улыбке и, допив одним глотком остатки чая, выскочил из столовки наружу.

— Иван Карлович! — подала голос Нина Васильевна, шелестя фантиком от конфеты, — уже начинается третья декада и укосы брать надо. Нужно же успеть до разгара вегетации. Пусть Горелова на третью площадку сходит. А то мне в камералке реестр образцов писать надо.

— Иван Карлович! — не дала ответить Бармалею Аннушка, — ну куда ей в такую даль идти⁈ Сами гляньте на нее — она же зеленая вся сидит. Даже кашу не ела. Упадёт где-нибудь, что мы потом делать будем?

Бармалей внимательно посмотрел на меня, потом перевёл взгляд на Аннушку и медленно кивнул.

— Иван Карлович! — решила не сдавать позиции Нина Васильевна, наградив Аннушку недобрым взглядом, — так что, в отчёте потом так и напишем «работа не выполнена в связи с тем, что лаборант находился на особом положении и укосы брать отказался»?

Так я узнала, что я — лаборант.

— Э-э-э… — начал Бармалей, но Аннушка опять влезла:

— Иван Карлович! У нас же полмешка хлеба еще осталось. Он уже цвести, между прочим, начал. Нужно на сухари срочно резать. Сушить прям сегодня буду. А то пропадёт же.

— Ну и суши себе! — пренебрежительным тоном заявила Нина Васильевна, — кто тебе не даёт?

Бармалей, по всей видимости, счёл аргументацию Нины Васильевны достаточно веской и убедительной, потому что согласно кивнул ей, и я с грустью поняла, что мне придется-таки идти на дальний участок в мокрых носках и без куртки с антикомариной сеткой.

— Иван Карлович! — Аннушка так просто своих позиций сдавать не собиралась, — да я бы с радостью, но я же ландорики жарить хотела. Зоя пусть бы резала хлеб, а я в это время как раз ландорики к обеду состряпаю.

Волшебное слово «ландорики» окончательно и бесповоротно решило ситуацию в мою пользу. В результате я осталась в лагере помогать Аннушке на кухне, а Нине Васильевне пришлось самой идти на дальний участок брать укосы фитомассы.

Когда все разошлись на работу, Аннушка уставилась на меня:

— Зоя! — сказала она, — что это с тобой происходит?

Хм… мне бы и самой хотелось это знать…

— Не знаю, — пожала плечами я, — я ничего не помню, ничего не понимаю, никого не узнаю. И вот как ты думаешь — что со мной происходит? Ужас, вот что со мной происходит. Мне очень страшно, Анна Петровна.

Я всхлипнула.

— Ну будет тебе, будет, — обняла меня за плечи Аннушка. — Не переживай, Зоя. Пройдёт время — вспомнишь всё. Остальное спрашивай — я расскажу, что знаю. А если эти дурни будут тебя задирать — говори мне, уж я им задам!

— Спасибо… — прошептала я сквозь слёзы, обнимая добрую Аннушку.

И в это время раздалось требовательное мяуканье.

— Кошка пришла! — обрадовалась Аннушка, отстранившись.

— Кошка? — удивилась я. — Дикая что ли?

— Да какая там дикая, — усмехнулась Аннушка, насыпая в небольшую мисочку гречневой каши с тушёнкой.

Мисочку она поставила в углу и туда гордо продефилировала самая настоящая серая домашняя кошка, с высоко поднятой головой и хвостом трубой.

— Иди ешь, — пригласила Аннушка, и только после этого кошка снисходительно соизволила подойти к мисочке.

— Это Бармалея нашего кошка, — пояснила она мне, наливая в другую кошкину мисочку воды, — он её всегда в экспедиции с собой берет.

— Оставить не с кем? — догадалась я, наблюдая как жадно кошка поедает кашу. Кошка, ощутив мой взгляд, недовольно блеснула глазами-крыжовниками и демонстративно стала есть медленно, словно нехотя, через силу.

— Не смотри на неё, — хмыкнула Аннушка, — оголодала она, бедняга, а гонору, как у самого Бармалея.

Я хихикнула и отвернулась. Послышалось торопливое чавканье — кошка опять накинулась на кашу.

— Так зачем он её в тайгу возит? — мне было прям любопытно, — зачем мучить животное? Она же домашняя.

— Да почему мучить? Ей тут нравится, свобода, красота. Мышкует даже иногда, — пояснила Аннушка, водрузив на стол большую алюминиевую миску и насыпая туда муки. — Но главное то, что домашняя кошка — это же первое средство от медведей!

— В каком смысле? — удивилась я. Сперва даже решила, что Аннушка так шутит.

— Кошка ходит вокруг лагеря и метит территорию, — охотно продолжила рассказывать Аннушка, замешивая крутое тесто, — это я еще лепёшек к ужину напеку, а то сухари не скоро будут, а ландорики они в обед смолотят.

— И что? — мне хотелось дослушать про медведей, а не про лепёшки.

— И всё, — усмехнулась Аннушка. — Бурые медведи настолько кошачью мочу презирают и ненавидят, что они к тому месту брезгуют даже подходить. Поэтому в лагере у нас всегда безопасно и Игнат — наш проводник и охотник, спокойно может уходить на охоту надолго.

— Ну ничего себе, — покачала головой я, вот уж никогда бы не подумала. Но у меня вертелся в голове еще один вопрос:

— А как её зовут? — спросила я, кивнув на кошку.

— Кошка, — ответила Аннушка, такими могучими движениями вымешивая тесто, что оно аж квакало.

— Да, кошку, — подтвердила я, — так как её зовут?

— Кошка, я же говорю, — опять повторила Аннушка и шлёпнула увесистый ком теста обратно в таз.

— Что, кошку зовут Кошка? — не поверила я.

— Именно так, — хихикнула Аннушка. — Бармалей не стал заморачиваться с именем.

— Даже боюсь представить, как он назвал своих детей, — ошарашенно покачала головой я.

— А у него нет детей, — вздохнула Аннушка и её глаза чуть затуманились, — ни жены, ни детей. Он всего себя отдал науке.

— Жесть, — пробормотала я, очищая хлеб от слегка заплесневелой корочки и нарезая оставшийся мякиш порционными кусочками.

Мы доваривали густой гороховый суп с глухариным мясом на обед (а еще планировался винегрет и ландорики. И традиционный компот из сухофруктов. Со вторым блюдом решили не заморачиваться — ландориков получилось очень много, они были из гречневой каши, куда Аннушка добавила аж две банки тушёнки. Так что голодными не останутся).

И тут к нам заглянул Митька:

— О! Как тут у вас пахнет, — расцвел улыбкой он и выхватил из большой миски ландорик. Улыбка у него была красивая — широкая такая, мальчишеская.

— А ну, не лезь грязными руками в миску! — турнула его Аннушка, — хочешь ландорик — так и скажи. Сейчас я тебе наложу. Зоя, ты тоже будешь?

Я отрицательно покачала головой.

— Беда с девкой, — пожаловалась Аннушка Митьке на меня, — утром не ела, сейчас опять не ест. Пропадёт до конца экспедиции.

— Мужика ей надо, — глубокомысленно изрёк Митька и ломанулся из-за стола, получив от Аннушки увесистый подзатыльник.

— У него одно только на уме, — проворчала Аннушка, жалуясь уже мне на Митьку, — а так как ума маловато, то только единственная мысль и поместилась там.

Митька заливисто хохотнул у дальнего выхода, схватил ведро с грязной водой и вышел наружу.

— Сполоснуть не забудь! — крикнула ему вслед Аннушка.

Я, наконец, вышла из столовки. После насыщенного печным дымом и паром от еды помещения, в тайге дышалось хорошо и приятно. Легкий ветерок прогнал мошку, так что можно было спокойно постоять и полюбоваться окрестными видами. Могучая стена из елей и лиственниц окружала лагерь. С одной стороны, зиял обрыв, который заканчивался отвесными скалами по-рериховски неимоверно красивых расцветок. На дне обрыва бесновалась и шумела узкая речушка. Со стороны лагеря, с видом на обрыв, стоял длинный деревянный стол и несколько грубо сколоченных лавок, под стационарным навесом. Я подошла ближе. На верхней части навеса была приколочена табличка. Я прочитала надпись вслух:

— «Лабораторно-смотровая площадка».

— Ага, бухаем мы тут, когда мошки мало, — я вздрогнула, не заметив, как сзади подошел Митька.

Он держал в каждой руке по ведру с водой.

— Мы же план стационарной базы «наверху» согласовываем, — пояснил он, — ну, не напишешь же ты «место для распития спиртных напитков». Начальство может понять неправильно. А так у нас — «лабораторно-смотровая площадка». Всё, как и положено. Если какая-то проверка приедет — придраться не к чему.

— И что, в такую глушь разве приезжает начальство? — удивилась я.

— При мне раза два так было, — кивнул Митька неодобрительно.

— А зачем… — начала формулировать вопрос я, но от столовки раздался возмущенный окрик Аннушки:

— Митька, ты где там ходишь⁈ Я что, должна воду полдня ждать⁈

— Несу! Несу, моя хорошая! Всё только для тебя! — дурашливо завопил Митька на весь лагерь, подмигнул мне и торопливо потащил ведра с водой на кухню.

Я закрыла глаза, глубоко-глубоко вдохнула таёжный воздух, благоухающий багульником и хвоей, и улыбнулась: хорошо-то как!

А к обеду вернулась Нина Васильевна. И была она очень-очень злая.

Главной претензией, которой она таки вынесла мозг Бармалею было то, что она, бедняжка, в поте лица работает, а я — в лагере «прохлаждаюсь». Нину Васильевну аж колбасило от такой социальной несправедливости.

— И до каких это пор, — разорялась за обедом она, жуя ландорик, — все эти лаборанты и уборщицы будут бездельничать, а мы будем за них всю работу делать⁈

В общем, при поддержке «дона Педро» они таки укачали Бармалея и теперь сразу после обеда мне предстоял поход на дальний участок проводить какие-то ботанические работы.