Шикша

Глава 8

— Горелова, куда это ты намылилась? — спросил Бармалей вроде бы спокойным и даже тихим голосом, но я ощутимо напряглась.

— Пойду, на пятьдесят восьмой схожу, — буркнула я и впихнула в рюкзак запасные носки.

— А техника безопасности на тебя, Горелова, не распространяется? — тут же влез Дон Педро.

— Погодь-ка, Виктор Леонидович, — перебил его Бармалей и продолжил, пристально глядя на меня. — А зачем тебе на пятьдесят восьмой? Тем более сейчас? А? Может, ты сбежать задумала, Горелова? Следователь тебя в городе через полторы недели ждет, так ты решила не дожидаться, да?

— Нет! — взорвалась я, — неправда! Я не желаю находиться в ситуации под подозрением! Меня заколебали все эти ваши косые взгляды! Вы же все на меня думаете! А я — не помню! Абсолютно ничего не помню! И не могу ни возразить вам ни подтвердить ничего!

— И ты поэтому решила в нарушение всех правил самовольно пойти туда, на пятьдесят восьмой? — насмешливо сощурился Бармалей.

— А вдруг я там, на том месте, всё вспомню, — тихо пробормотала я и перевела взгляд на Бармалея. — Вот и хочу проверить.

— Мда… — задумчиво крякнул Бармалей и почесал затылок.

Проняло, видать.

На миг воцарилась тишина. Но вдруг вечно мрачный геодезист Рябов сказал:

— А если убийца до сих пор там скрывается, Зоя? Вдруг он не ушел оттуда?

— Да зачем ему там сидеть? — хмыкнул Валерка.

— А зачем он убил ребят? — парировал Михайлюк (наш геолог). — Я причины до сих пор не понимаю. Даже если предположить, что это Горелова, то у нее-то мотива вообще нету!

— Они к тебе не приставали? — вдруг спросил Бармалей и подозрительно взглянул на меня.

— Не знаю, — растерянно пожала я плечами, — Я же не помню. Но, согласитесь, даже если бы и приставали — это не повод их убивать с такой жестокостью.

— Ну, не скажи, — задумчиво протянула Нина Васильевна.

— А себе Горелова удар так нанести не могла бы, — вступился за меня Колька. — Не забывайте про удар по голове.

— Сообщник мог быть? — опять влез Валерка.

— Откуда?

— Ой, да мало ли! — фыркнула Нина Васильевна.

— Ну, если так рассуждать, то и ты могла сбегать всех убить и тихонько вернуться обратно, — недобро зыркнул Колька на Нину Васильевну (видимо ему уже передали, как она отзывалась о его медицинской компетенции).

— Да когда бы я успела? — возмутилась та и покосилась на меня. — Впахиваю как лошадь, за троих… приходится всё самой, раз лаборанты у нас только отдыхают.

— Ну, ты же пропадаешь по полдня где-то, а иногда и весь день… — поморщился Колька с многозначительным видом.

— Я на площадках укосы беру и фенологию изучаю! — отрезала Нина Васильевна сварливо, — а не прохлаждаюсь, как некоторые!

— А ещё летаешь… ведь протоптанной тропинки на третий ключевой участок мы так и не увидели, — вроде как между прочим, ни к кому не обращаясь, пробормотал вдруг Митька, но Нина Васильевна услышала и побагровела.

Ссора набирала обороты.

— Так! — рявкнул Бармалей. — С тропинками разберемся отдельно. А сейчас хватит уже полемики. Ишь, устроили! Работу на сегодня все знают?

Все согласно загудели.

— Вот идите и работайте! — подвел точку в прениях Бармалей и, дождавшись, когда большинство рассосется, обратился ко мне. — Теперь что касается тебя, Горелова. Никуда ты не идешь. Я категорически запрещаю покидать лагерь. Это понятно?

Я кивнула. В душе я не согласилась, но нарываться сейчас, когда Бармалей так сильно не в духе — самоубийственно.

— Хорошо. Задание для тебя на сегодня — проверить сроки годности и сложить все продукты в хозке, — отрывисто велел Бармалей.

— Ого, дык там же работы дня на два, — покачала головой Аннушка, которая и не подумала уйти, — она не успеет.

— Значит, будет работать там два дня, — недовольно взглянул на неё Бармалей и язвительно добавил в мою сторону. — А не успеешь за два дня — будешь доделывать ежедневно после ужина. Или до завтрака. Пока всё не сделаешь. И учти, Горелова, приду и лично всё проверю.

— А укосы я что, одна буду брать? — обиженно протянула Нина Васильевна.

— Сегодня и завтра — одна! — буркнул Бармалей. — Потом посмотрим.

— Но вегетация… — начала Нина Васильевна.

— Я сказал — одна! — рявкнул Бармалей и повысил голос. — Так, товарищи! Чего стоим? Что ждём? Особого приглашения? Вам ещё что-то не ясно?

Нам всё было ясно. И мы бросились каждый на свой участок работ.

В общем, работать мне сегодня предстояло в хозке.

Что такое хозка в полевом лагере? Обычно, это хозяйственная палатка, реже — вагончик или сарай, где хранятся все продукты на период экспедиции. На Севере, где есть вечная мерзлота, в земляном полу хозки обычно копают глубокую яму, аж до самого льда, и немного вглубь, сколько получится (обычно от полуметра до метра). В этой яме хранят скоропортящиеся продукты — мясо, сало, сливочное масло, сыр и т. д. Такой себе природный холодильник. Остальное пространство хозки, как правило, занято ящиками и мешками с непортящимися продуктами. Стараются всё складывать упорядоченно: с одной стороны — крупы, мука, макароны, с другой — консервы и пряники. Это необходимо для того, чтобы дежурный по кухне не тратил время на поиски нужных продуктов. Ну, все мы помним присказку о двух хозяйках на кухне… А если их намного больше?

Насколько я поняла, наш лагерь был разбит больше полтора месяца назад. Часть продуктов уже подъели. И теперь мне надо было проверить — не испортилось ли чего. Или же отложить те, где срок годности вот-вот истечет. Такие продукты предстояло съесть в первую очередь. Посмотреть, не завелась ли кузька в крупе? Не погрызли ли мыши пряники? Не прогоркло ли масло? И тому подобное.

В общем, довольно нелёгкая и муторная работа.

Я вздохнула и взялась за первый ящик…

Прошло часа два, как снаружи раздался голос Аннушки:

— Зоя, сейчас Митька придет. Выдай ему четыре банки тушенки. Поллитровых. Одну свиную, остальные говяжьи! А то у меня лепешки горят, некогда!

— Да не вопрос! — крикнула в ответ я и залезла в дальние ящики, где обнаружила тушенку в больших цилиндрических жестяных банках по 375 и 570 мл. И даже пару банок по три литра было. Ого! Я взяла в руки одну маленькую: «Мясо тушеное» — гласила надпись на этикетке. На другой было написано: «Говядина отварная в собственном соку». «Говядина тушеная. Высший сорт. Центрсоюз». «Тушенка свиная Главконсерв Минпищепром». «Рагу особое. Паневежский Мясокомбинат Литовская ССР». Разнообразие довольно неплохое.

Я отдала Митьке четыре банки для Аннушки, остальное аккуратно сложила в нижний ящик. Срок годности там еще был один-два года.

Следующие тридцать банок тоже были с тушенкой, из баранины и птицы. Но там срок годности поменьше. Эти я сложила в верхний ящик. Ящик поставила сверху на первый. Тяжёлый, зараза. Там ещё оставалось немного места. Хотела положить туда ещё и банки с кабачковой икрой, но передумала, чтобы дежурные не запутались.

Фух, с этим, наконец, покончено. Я перевела взгляд на бардак в крупах и муке.

Поминая Бармалея недобрым словом (но не вслух, конечно же), я принялась разбираться сперва с крупами. А вот здесь царил полный хаос. Все крупы хранились в разных мешках, мешочках, бумажных кульках, банках и коробках. Большая половина всего этого безобразия была вскрыта, надорвана, часть крупы оттуда отсыпали, остальное кое-как побросали обратно. Жуть жуткая — берешь кулёк или коробку, а оттуда сыпется крупа, так как он надорван сперва в одном месте, а затем — в другом. И таких «коробочек с сюрпризами» было более чем достаточно. Я вздохнула. И педантично сложила все по видам в один ящик.

Надеюсь, дальше сами разберутся.

По правилам в лагере на кухне должны дежурить по очереди, ежедневно. Реже, если надо кормить большой коллектив — по двое. Иногда дежурят в связке «мальчик-девочка». Женщина готовит, мужчина ей помогает — носит воду из ближайшего водоёма рубит дрова, растапливает печку.

В нашем лагере была постоянная кухарка Аннушка, которой периодически помогал Митька. Насколько я поняла, остальные вообще не дежурили. Или дежурили крайне редко.

Я крякнула и с усилием подвесила увесистую вязанку лука на гвоздь, который торчал из стропил хозки. Вот так-то лучше храниться будет, а то в мешке уже аж гнить начал. Еще на один гвоздь подвесила авоську с приправами (лаврушка, перчик и всё такое). Чтобы на виду было (хорошо, что гвоздей много — можно хоть все вывесить).

Когда я героически сражалась с увядшей морковью, в хозку тенью проскользнула Кошка. Дверь я оставила открытую, чтобы заодно проветрить (сегодня опять был ветерок, чуть сыровато, поэтому гнуса не было).

Кошка по-хозяйски потянула носом, моментально учуяла запах подкопченного сала (перед этим я перебрала скоропортящиеся продукты в холодильной яме) и требовательно мяукнула, глядя на меня немигающим злым взглядом.

— Кыш! — строго ответила я и принялась оторывать от сморщенной картофелины длинные бледно-прозрачные побеги.

Но Кошка не отреагировала и хозку огласил еще один возмущенно-требовательный кошачий вопль «дай жрать! Хочу сала!».

— Иди вон отсюда! — рассердилась я, вышвырнула кошку из палатки и плотно прикрыла дверь.

Кошка еще некоторое время ломилась в хозку, но, когда поняла, что я не реагирую, испарилась. Воцарилась блаженная тишина, лишь слышно было, как в столовке, за брезентовой стенкой гремит кастрюлями Аннушка, да вполголоса ругается в своем вагончике Дон Педро. Остальные вроде все ушли из лагеря на полевые работы.

Я как раз боролась с капустой (некоторые кочаны начали подгнивать), когда дверь хозки опять зашебаршила.

— Пошла вон, я сказала! — не оборачиваясь рыкнула я (думала, что Кошка вернулась и таки влезла), но сзади хохотнули.

— Ты со всеми такая грозная, Зойка?

— Ой! — аж развернулась от неожиданности я.

Мне улыбался Митька. Здесь я скажу так, хоть сам он был заросший и неухоженный (полевые условия и не любовь мыться), но улыбка у него была хорошая такая, мальчишеская. Чем-то напоминала улыбку мальчика, сыгравшего Буратино.

— Я думала, что это опять кошка, — чуть смутилась я, осторожно перекладывая большие кочаны капусты в большой мешок.

— Аннушка за солью прислала, — он кивнул на мешок. — Подержать тебе?

— Да, давай, — обрадовалась я, — это быстро.

Я принялась споро заталкивать капусту в мешок, пока он держал. Мы минуты полторы работали в тишине и вдруг Митька сказал:

— Слушай, Зой, а, может, это зэки беглые?

— Что зэки? — не поняла я и чуть не выронила особо огромный чуть растрескавшийся кочан.

— Ну, там, на пятьдесят восьмом… — он приподнял мешок, чтобы утряслось.

— Да откуда они там взялись? — удивилась я и запихнула еще один кочан капусты.

— Кто знает. Сбежали, может. Шли по тайге, есть хотели. Наткнулись на наших и убили их, чтобы ограбить, предположил Митька и велел мне, — держи-ка здесь крепко, я мешок завяжу.

— Но следователь сказал, что все вещи на месте… — поморщилась я, глядя, как Митька неаккуратно завязывает веревку.

— Может, их медведь вспугнул? — задумался Митька и легко одной рукой приподнял огромный мешок и переставил его ближе к яме.

— Но у них же было ружье! — не согласилась я. — Нет, сюда лучше поставь.

— Откуда ты знаешь? — переставил Митька мешок на указанное мной место.

— У наших точно было ружьё. Если это действительно их зэки убили, то стопроцентно ружьё забрали себе. Так что версия с испугом от медведя — однозначно отпадает, — сказала я и отсыпала крупной сероватой соли в стакан, который принёс с собой Митька.

— Ну, тогда остается только Кощей бессмертный или Баба Яга, — хмыкнул Митька, схватив стакан, и вышел, оставив меня в задумчивости.

В полуоткрытую дверь опять проскользнула Кошка и трубно мяукнула, угрожающе глядя на меня глазами-крыжовниками.

— Так! Я кому сказала — брысь отсюда! — зашипела я в ответ не хуже кошки. — Ходит тут, выпрашивает! Скотина!

— Горелова, ты что так ругаешься? — в полуоткрытую дверь хозки заглянул Дон Педро, с осуждающим видом.

— Дык, я же с кошкой, — ответила я, указывая на кошку, — лезет и лезет, а здесь же продукты, понимаете? Я, пока тут убираюсь, хотела заодно яму чуток просушить, раскрыла, всё. А она сало учуяла и теперь бегает, клянчит. Боюсь, чтобы не стащила.

— А-а-а-а, ну, это правильно, — чуть подобрел Дон Педро, — животные не должны контактировать с продуктами… это не гигиенично… да и бруцеллёз опять же.

— Точно! — поддакнула я, хотя какое отношение кошки имеют к бруцеллёзу я не представляла.

— Хотя… это же кошка начальника лагеря, — спохватился Дон Педро и подозрительно посмотрел на меня, — так что для умных животных, Горелова, вполне могут быть исключения.

Я кивнула, мол, да, для умных, конечно же могут, особенно если это животные начальника лагеря.

— Но ты всё равно смотри, Горелова, — дал ценное указание Дон Педро, на всякий случай с уважением ткнув на кошку сосисочным пальцем.

— А вы что хотели, Виктор Леонидович? — спохватилась я.

— Да зеленку хотел взять. Или йод, — жалобно скривился он и с обречённым видом смертельно больного человека показал замотанный носовым платком палец, — стол снизу шероховатый, я забыл, схватился и занозил сильно. Николай сказал взять для дезинфекции — будет вытаскивать.

— Сейчас дам, — я раскрыла большой ящик-аптечку, который тоже хранился в хозке (Колька-то жил, как и мы все, в палатке, поэтому медикаменты держал в хозке, а инструменты — в камералке).

Я выдала пузырёк зеленки поникшему Дону Педро, и он вышел.

Только-только я принялась выгонять Кошку, как заявилась Нина Васильевна. Она была без настроения:

— Смотрю всё прохлаждаешься, Горелова? — до невозможности ядовитым голосом сказала она.

— Вам что надо? — ответила я нелюбезно, продолжая перебирать банки-склянки.

— Что надо — не твоё дело! — отрезала Нина Васильевна и, переступив и через меня, и через фанерный ящик с сухофруктами, над которым я скукожилась, без спросу полезла в тот угол, где раньше были конфеты.

— А конфеты я переложила, — невинно заметила я, сидя на корточках и продолжая перебирать сухофрукты.

— Куда?

— В другое место, — отрезала я, не поднимая головы. — Вам-то зачем?

— Хочу конфету, — вынуждена была признаться Нина Васильевна, — до обеда ещё далеко, вот я решила конфетку съесть, пока буду в камералке реестр составлять.

— Так это вы все кульки как попало поразрывали, да, Нина Васильевна? — спросила я невинным голосом.

— Не твоё дело! Давай сюда конфеты, я сказала!

Я усмехнулась и выдала Нине Васильевне одну конфетку «Мишка косолапый». А что, как и просила. Она обожгла меня взглядом, сцапала конфету и выскочила из хозки. Следом я вышвырнула кошку и закрыла дверь.

Ох, работы еще много, а обед не скоро…

А в обед, почти под самый конец произошло неожиданное событие. В общем, мы поели и традиционно стали пить чай. Аннушка пустила по рукам миску с конфетами. Сегодня были конфеты из новой упаковки, под названием «Южная ночь». Аннушка руководствовалась принципами целесообразности, мол, раз открыли упаковку, значит, нужно доесть и только потом раскрывать новую. А упаковки-то были не просто большие, а огромные. Поэтому, из-за конфетной диктатуры Аннушки, весь лагерь полтора месяца ел только два вида конфет. И тут, наконец, свершилось, и дают новые конфеты. Тем более «Южная ночь»!

Все были в воодушевленном настроении, и миска буквально летала из рук в руки. Конфеты брали строго по очереди. Но тут Нина Васильевна, которая была та ещё сладкоежка, попыталась сжульничать и стянуть пару конфет, причем без очереди.

Увидев такое вопиющее нарушение товарищеской очередности, Аннушка прекратила это самым решительным образом, отставив миску подальше от неё.

— Подай мне миску! — велела Нина Васильевна злым голосом.

— Ты уже брала, — заметила Аннушка ещё более злым голосом и отставила миску ещё дальше, — вон Валерка и Иван Карлович еще не ели. И Зоя.

— А может они не хотят, — не сдавалась Нина Васильевна.

— Это что, только для тебя конфеты⁈ — возмутилась Аннушка, — только и делаешь, что подъедаешь.

— Я конфеты люблю, — надулась Нина Васильевна, — и мы брали с запасом. Поэтому сколько захочу — столько и съем! И не тебе мне указывать!

— Вот иди, и сама себе принеси! — отрезала Аннушка, — слуг тебе здесь нету. Мы от господ еще в семнадцатом, слава Богу, избавились.

— Анна Петровна! — укоризненно вздохнул дон Педро (с Аннушкой он спорить опасался, но замечание сделать был обязан), — вы же коммунист! Никакого бога нету!

— Да я так, к слову упомянула, — смутилась Аннушка.

— Вот так сперва к слову начинают упоминать, а потом глядишь, уже на иконы поклоны бьют! — проворчал дон Педро. — Последнее предупреждение. Еще раз услышу — будете на общем собрании отдуваться, когда вернемся.

— Да поняла я, поняла, — проворчала Аннушка, стараясь соскользнуть с острой темы.

— А где конфеты в хозке лежат? — недовольным голосом спросила Нина Васильевна, направляясь к выходу.

— В двух крайних ящиках из-под тушенки, — подсказала я, — я их туда все сложила, чтобы искать удобно было.

— Мне «Батончик» возьми! — крикнул вслед Валерка, но Нина Васильевна уже не слышала, торопливо выскочив из столовки.

— Так! Кому еще чаю, товарищи? — громко спросила Аннушка, — мне ставить еще один чайник или нет?

— Ты ставь, а мы разберемся, — хохотнул Генка.

Мы болтали на отвеченные темы, обычный трёп, когда из хозки вдруг раздался дикий душераздирающий, полный ужаса крик. Кричала Нина Васильевна.

Все подорвались и бросились туда.

В заставленной ящиками и мешками хозке под потолком на верёвке висела Кошка. Язык ее вывалился, глаза остекленели. Кто-то ее повесил, и уже давно…