Шпион

XVIII

Слухи о том, что подполковника Токаева вызывали на совещание в Кремль, быстро распространились по Карлхорсту. Григорий чувствовал, что отношение к нему изменилось, стало более уважительным и вместе с тем как бы насторожённым. Генерал-лейтенант Куцевалов был очень недоволен тем, что его не включили в состав правительственной комиссии. Он считал, что это из-за Токаева, плохо отозвавшегося о нём на совещании с членами Политбюро. Главноначальствующий СВАГ маршал Соколовский был раздражён другим. Получив постановление Совета Министров, подписанное Сталиным, он вызвал Токаева.

— Ты знаешь, что тебя назвали полковником?

— Нет, я не видел постановления.

— Назвали. И что мне прикажешь делать? Тебе только недавно дали подполковника. И сразу давать полковника? Я не против. Но назови какую-нибудь причину для присвоения тебе внеочередного звания. Чем ты так отличился?

— Ничем, товарищ маршал. В постановлении это написали по ошибке.

— Товарищ Сталин не ошибается!

— Ошиблись в секретариате правительства, там ошибаются.

— И что мне им написать?

— Напишите, что подполковник Токаев от внеочередного звания отказался. Считает, что ещё не заслужил. А лучше ничего не пишите, вы не заметили ошибки.

Маршал Соколовский долго хмурился и наконец кивнул:

— Так и сделаю. Свободен, Токаев. Иди служи.

Комиссия должна была представить отчёт правительству не позднее 1 августа 1947 года, но ещё месяца за два стало понятно, что отчёта не будет. А в том, что будет, не будет ответа на главный вопрос, поставленный правительством перед комиссией: возможна ли в принципе реализация проекта Зенгера.

И не потому, что комиссия не работала. Регулярно собиралась в одном из залов администрации СВАГ в Карлхорсте, две немки-стенографистки протоколировали выступления, потом их переводили на русский язык и перепечатывали. Один экземпляр передавали генерал-полковнику Серову, который был председателем комиссии, но на заседание пришёл всего раз. Ещё один посылали в Москву члену комиссии академику Келдышу, начальнику НИИ-1, головного научно-исследовательского института Министерства авиационной промышленности, занимавшемуся ракетами. Никакого интереса к работе комиссии Келдыш не проявлял, его институт активно сотрудничал с Королёвым, руководившим центром в Капустином Яру, где изучали немецкие «Фау-2» и пытались создать свою ракету. Второй член комиссии, профессор Кошкин, специалист по рабочим процессам в воздушно-реактивных двигателях, в Карлхорсте иногда появлялся, но участия в обсуждениях не принимал, так как немецкого языка не знал.

В комиссии, которую собрал заместитель председателя подполковник Токаев, входили пятнадцать немецких инженеров, имевших отношение к программе Вернера фон Брауна. Наиболее подготовленным из них был профессор Ланге, человек болезненно самолюбивый, совершенно нетерпимый к чужому мнению. Но Ланге и другие немцы участвовали в программе фон Брауна лишь на вторых и третьих ролях и квалифицированно оценить проект Зенгера не могли. Досье комиссии пухло от протоколов, а от ответа на главный вопрос комиссия была так же далека, как в первый день работы.

В середине июля Токаева вызвал к себе генерал-полковник Серов. На столе перед ним лежала толстая папка с протоколами комиссии, он перелистывал их с выражением пренебрежения на хмуром лице.

— Это они о чём, Токаев? — спросил он. — Ты понимаешь?

— Понимаю, — ответил Григорий.

— Так объясни мне.

— Они рассказывают о ракетах. То, что знают.

— А что они знают?

— Кое-что знают. Но не очень много.

— Нам через две недели сдавать правительству отчёт комиссии. Ты помнишь?

— Помню.

— И что в нём будет? Пустая болтовня? Это саботаж, Токаев! Ты кого в комиссию набрал?

— Кто были, тех и набрал. Да, не лучших. А где взять лучших? Одни с фон Брауном в Америке, другие у нас в Городомле.

— Ты не оправдывайся! На Лубянке будешь оправдываться! Что напишем в отчёте?

— Правду. Что комиссия к определенным выводам не пришла, просим передвинуть представление отчёта.

— На сколько?

— Ну, не знаю. Месяца на два.

— А через два месяца что будет? То же самое? Не годится.

— Тогда напишите, что комиссия выразила сомнение, что проект Зенгера может быть реализован. Протоколы дают для этого вывода все основания.

— Ты забыл, что товарищ Сталин сказал? Проект Зенгера должен быть реализован. И он будет реализован. Я знаю, кто для этого нужен.

— Кто? — спросил Григорий.

— Сам Зенгер!..

В этот вечер Григорий вернулся домой около девяти вечера. На повороте к своему коттеджу он отпустил машину, приказав водителю Норберту Винеру заехать за ним завтра к восьми утра. Было полнолуние, дома и деревья отбрасывали черные тени. Неожиданно от стены коттеджа отделилась тёмная фигура и шагнула ему навстречу. Григорий извлёк из кобуры табельный ТТ и передёрнул затвор. И тут же услышал:

— Григорий Александрович, не нужно оружия, я не причиню вам вреда.

Незнакомец приблизился. Это был высокий худой человек лет шестидесяти в тёмном плаще и фетровой шляпе с обвисшими полями.

— Вы кто? — спросил Григорий.

— Моя фамилия Бергер. Николай Васильевич Бергер. Моя семья из обрусевших немцев, мы жили в России ещё со времён Петра Первого.

— Откуда вы меня знаете?

— Расскажу. Только давайте зайдём в дом. У меня есть предложение, которое может вас заинтересовать.

Григорий убрал пистолет и кивнул:

— Заходите.

Аза, открывшая дверь, с удивлением посмотрела на неожиданного гостя.

— Это ко мне по делу, — объяснил Григорий.

В прихожей гость снял плащ и шляпу. У него были борода, длинные седые волосы и нездоровое бледное лицо, изрезанное глубокими морщинами. Григорий провёл его в комнату, служившую ему кабинетом.

— Слушаю.

— Когда-то я был профессором химии в Петербургском университете, — начал Бергер. — В 1922 году меня посадили на философский пароход и вывезли из России. Вы знаете, что такое философский пароход?

— Слышал.

— Наш пароход назывался «Обербургомистр Хакен». Вместе со мной плыли философы Бердяев, Франк и ещё много других. Из Петербурга нас доставили в Штеттин. Оттуда мы переехали в Германию. Со мной были жена и сын четырёх лет. При оформлении документов мы назвались немцами. Это помогло нам устроиться в Берлине, но обернулось бедой. В 1939 году сына забрали в вермахт, через три года он погиб в России. Для жены это был страшный удар, она заболела и умерла. А я остался один. Устроился техником в исследовательский центр фирмы Сименс, проработал там всю войну. Когда наши подошли к Берлину, немцы стали уничтожать архивы центра. Я воспользовался суматохой и часть документов увёз за город. А теперь я скажу, что это за документы. Центр выполнял заказы по проекту Зенгера, разрабатывал топливо для его ракеты. Поэтому я пришёл к вам. Вы же занимаетесь проектом Зенгера?

— Откуда вы знаете?

— У меня много знакомых немцев. Один их них работает в вашей комиссии.

— Вы хотите отдать документы мне?

— Нет, Григорий Александрович, я хочу их вам продать. Для человека, который считает себя русским, это не очень патриотично. Но я уже старый, мне нужно на что-то жить. Так что не обессудьте.

— Сколько всего документов?

— Килограммов двадцать. Я выносил их из центра в четыре приёма. Если бы меня задержали, меня бы немедленно расстреляли.

— Сколько вы хотите за них?

— Двадцать тысяч марок.

— Двадцать тысяч? — переспросил Григорий. — Это большие деньги.

— Ценность этих документов намного больше. Можете поверить бывшему профессору химии.

— Я должен доложить своему руководству.

— Конечно, доложите, — согласился Бергер. — Если наша сделка не состоится, мне придётся продать документы американцам. Они заплатят. Но мне бы этого не хотелось.

— Приходите ко мне завтра в это же время, — решил Григорий. — Если меня ещё не будет, подождите, жена вас впустит.

Бергер надел плащ и шляпу, спустился с крыльца, прошёл по дорожке под яркой голубой луной и исчез в чёрной тени деревьев.

Утром Григорий доложил генерал-полковнику Серову о предложении профессора Бергера. Услышав сумму, Серов присвистнул.

— У него губа не дура!

— Можем мы столько заплатить?

— Было бы за что. Вот что, Токаев, поезжай с этим профессором к нему и сам посмотри на эти документы. Своими глазами. Реши, чего они стоят. Действуй.

Вечером Григорий застал Бергера в кухне своего дома. Он пил кофе и рассказывал Азе о Петербурге, каким его помнил. Здесь же крутилась Белла, с любопытством разглядывая необычного гостя.

— У вас чудесная дочка, — проговорил Бергер в кабинете. — И очаровательная жена. Она угостила меня настоящим кофе. Я уже забыл, как пахнет настоящий кофе. По карточкам нам дают по двадцать пять граммов натурального кофе в месяц. Но его не пьют, сразу несут на чёрный рынок и выменивают на еду. Ну что, Григорий, вы поговорили с начальством?

— Поговорил. Получил добро на сделку, но при условии, что документы чего-то стоят.

— Как вы это определите?

— Очень просто. Поеду с вами и посмотрю на них. При вас. Не возражаете?

— Осторожное у вас начальство.

— Да, — согласился Григорий. — Никому не хочется покупать кота в мешке.

— Договорились. Завтра утром я буду ждать вас у рейхстага. На вашей машине есть пропуск?

— Есть.

— Будьте в военной форме. А водителя отпустите, свидетель нам не нужен.

— К чему такие сложности? — не понял Григорий.

— Документы в американской зоне.

За время пребывания в Берлине Григорий много раз проезжал мимо рейхстага, но так и не привык спокойно смотреть на изуродованное бомбами и снарядами величественное здание. Бергер ждал его у колоннады главного входа, снизу доверху покрытой автографами советских солдат. Машина беспрепятственно пересекла американскую оккупационную зону, выехала за город и свернула к заброшенной ферме. От дома остались только одна стена и печная труба, а каменный сарай был совершенно цел. Бергер погремел замком и засовом, скрылся в сарае и минут через десять появился с двумя тяжелыми стопками бумаг, перевязанными шпагатом.

— Читайте.

Бегло просмотрев документы из первой стопки, Григорий понял, что двадцать тысяч марок — ничтожно малая цена за них. В документах было описание опытов, которые проводили немецкие химики, работавшие над созданием топлива для ракеты Зенгера. Всё было оформлено с немецкой тщательностью — и удачные опыты, и неудачные. Неудачные опыты анализировались, вносились коррективы в дальнейший ход исследований. Документы из второй стопки имели такую же ценность.

— Николай Васильевич, вы продешевили. Эти бумаги стоят больше двадцати тысяч марок.

— Сколько? — поинтересовался Бергер.

— Даже не знаю. Но много больше. Беру. Грузите все документы в машину, в Карлхорсте вы получите деньги.

— Не так, — возразил Бергер. — Я получу их здесь. Возвращайтесь в Карлхорст, возьмите деньги и завтра привезите их сюда. Я буду вас ждать, а переночую в сарае.

— Вы мне не доверяете?

— Не вам. Вашему начальству. Никто не знает, что ему придёт в голову. Я не могу рисковать.

С этими словами Бергер аккуратно перевязал стопки шпагатом и унёс в сарай.

— Ну что, посмотрел бумаги этого профессора? — спросил Серов, когда возбужденный Григорий ворвался в его кабинет. — Стоят они двадцать тысяч?

— Стоят много больше. Ценной информации в них в сто раз больше, чем во всех протоколах комиссии. Нашим химикам не придётся повторять ошибки, которые делали немцы.

— Значит, покупаем?

— Покупаем.

— Добро. Скажи в бухгалтерии, что я приказал выдать тебе двадцать тысяч под отчёт. И не забудь взять у Бергера расписку.

На другой день Григорий повторил вчерашний маршрут. Ещё издали он увидел высокую худую фигуру профессора возле каменного сарая. Бергер молча взял деньги, сунул их, не считая, в карман, потом вынес из сарая четыре стопки документов и погрузил в багажник «Ганзы». Написал расписку и отдал Григорию. Но сам в машину не сел. Объяснил:

— Поезжайте один. Если американский патруль вас остановит и найдёт документы, вы отговоритесь. А если с вами буду я, меня примут за советского шпиона. Езжайте, Григорий, а я как-нибудь доберусь. Было приятно иметь с вами дело. Не прощаюсь надолго, мы ещё встретимся.

В кабинете Серова в Карлхорсте Григорий застал профессора Кошкина. Он сидел сбоку начальственного стола и хмуро листал протоколы заседаний правительственной комиссии.

— А вот и Токаев, — приветствовал генерал-полковник Григория. — Показывай, что купил. Ого, сколько макулатуры! Килограммов десять!

— Двадцать, — поправил Григорий.

Серов развязал шпагат на одной из пачек, перебрал несколько документов и обратился к Кошкину:

— Посмотрите, профессор, на эти бумаги. Для меня это китайская грамота. Стоят они двадцать тысяч марок?

— Это документация из научно-исследовательского центра Сименса, — пояснил Григорий. — Они разрабатывали топливо для Зенгера.

— Вообще-то я занимаюсь воздушно-реактивными двигателями и в топливе мало что понимаю, — проговорил Кошкин, но документы начал просматривать. И уже через десять минут воскликнул: — Не могу поверить! Сколько, вы сказали, стоят эти бумаги?

— Двадцать тысяч марок.

— Они стоят сто тысяч. Двести тысяч. Они бесценны. Это же инструкция по изготовлению ракетного топлива! Наши химики ошалеют, когда их увидят! Иван Александрович, вы сказали, что нам нечего предъявить правительству. Ошибаетесь. Эти документы — уже полдела! Немедленно отправьте их в Москву!

— Значит, не переплатили? — довольно заключил Серов. — Отдыхай, Токаев, ты хорошо поработал.