Сибирская жуть-5. Тайга слезам не верит

ГЛАВА 23 Поиски пропавших

18 августа 1999 года

Надо отдать должное Динихтису — он был очень деловым человеком, тут спору нет. И конечно же, он не мог не заметить обезумевшего вида Стекляшкиных, вломившихся в его ограду. Посетителей пошатывало после жуткой дороги; измотанные лица, синяки под глазами, одежда в небрежности. Что-то неуловимое в облике давало понять, что им плохо не только физически.

А Динихтис как раз обтесывал плашку, чтобы починить забор, в его желудке плескался литр борща, а юная жена пропалывала огород под бдительным оком супруга.

Цвел лимонно-розовый закат. Динихтис находился дома, посреди необозримых просторов своего хозяйства, и ни в ком и ни в чем не нуждался. А эти двое явились неизвестно зачем за тридевять земель, и им зачем-то нужен был Динихтис — второй раз за шестой день. Уже из этого одного со всей очевидностью вытекало, что Динихтис главнее этих людей, что они от него зависят, и что если вести себя умно, то от Стекляшкиных много чего можно получить. А вести себя умно Динихтис умел, и даже непревзойденно.

Стекляшкины вломились в ограду, и Динихтис, опустив топор, посмотрел на них приветливо, но и с некоторым изумлением — как на людей, нарушающих правила вежливости. Хоть бы спросили, можно ли войти! Им не до того?! А ему вот очень до того, и значит, он-то и главнее.

— Сергей Владимирович… Беда. Дочка у нас пропала.

С видимой неохотой, с мукой даже Динихтис опустил топор.

— Ну может быть, еще придет… Где она пропала-то?! В лесу?

— Хуже, Сергей Владимирович… Ирина пропала в пещере.

— Пропала… — пожевал губами Динихтис. Он все время сохранял такое выражение, что вот-вот заговорит, и тем не давал никому вставить слово, тянул время и тянул. — А как она туда попала?

— Ирина… Моя деточка… — начала было Ревмира истерически, но Владимир сделал неуловимое движение рукой, и Ревмира, к собственному изумлению, заткнулась.

— Наша дочь Ирина приехала от нас тайком. Она сразу же пошла к Мараловым, и они с другом отправились в пещеру. Как я понимаю, они там искали одну вещь…

— Какую вещь? Отделочный камень? В Пещере нет отделочного камня. Хороший отделочный камень есть в ста верстах отсюда, в Пчелиной пещере, годится и на могилки, и на панели для кафе, и вообще для всего.

Видно были, что Динихтис может трепаться бесконечно.

— Сергей Владимирович, они искали не поделочный камень…

— А что же? Яшму? Нефрит? Жадеит? Но и этого там тоже нету. Жадеит — это надо идти в Улий грот. Если нефрит, то по течению Черного ключа есть целые глыбы…

— Нет, они не искали нефрит, — перебил Владимир Павлович, уже откровенно невежливо, — да не важно, что ни искали. Важно, что дочка пропала, ушла в боковой ход, и не вернулась.

Динихтис разводил руками. Динихтис даже притопнул от удивления. Динихтис раза два начинал говорить и был не в силах слово молвить:

— А как же Мараловы отпустили ее в этот самый… в боковой проход?!

— Она была здесь вместе со своим парнем, — тяжело вздохнул Владимир Павлович. — Они шли вместе по пещере, вместе свернули не туда.

— Может быть, они как раз увидели то, чего искали? — проявил любопытство Динихтис.

— Не думаю… Сергей Владимирович, вы бы не взялись нам помочь?

— Но я ведь даже не знаю, что они искали… Как же я смогу найти?

Стекляшкин опустил глаза — чтобы не смотреть в светло-невинные, ангельски непонимающие гляделки Динихтиса. Только сейчас он понял, что Динихтис играет, и начал понимать, какой будет ставка в игре.

— Сергей Владимирович, надо искать людей… Вы же прекрасно знаете, что в пещере они могут жить только очень недолго. Надо спасать, а у нас нет ни снаряжения, ни оборудования, чтобы искать. И я, откровенно говоря, в пещерах разбираюсь мало и ходить по пещерам совсем не умею.

Стекляшкин прервался на мгновение, сделал паузу. Динихтис таращился непонимающе.

— Мы очень просим вас помочь… — подвякнула Ревмира где-то сбоку, и Стекляшкин пережил приступ строго желания придушить неверную супругу. «Еще и дура…» — мелькнуло, и вполне несправедливо. Вслух же Стекляшкин поморщился и произнес, раз уж Ревмира начала:

— Конечно, мы просим вас быть проводником.

— Но не могу же я бросить хозяйство, — обвел руками двор Динихтис. — Август месяц… Я даже за нефритом не ходил. Не время… Ну совсем не время…

Динихтис тяжело вздохнул.

— Мы заплатим, — пискнула Ревмира. В глазах Динихтиса полыхнул хищных блеск, а Стекляшкин повернулся к ней всем телом. Минуты полторы было совсем тихо. Динихтис прилично вздыхал, потупившись долу. Ревмира открывала и закрывала рот, молча уставившись в лицо супруга. Стекляшкин смотрел задумчиво, грустно.

— Давай я буду вести переговоры.

Сказано было тихо, вежливо, но Ревмира окончательно заткнулась. И уже Динихтису, так же вежливо и тихо, сам не понимая, откуда он берет такие изысканные выражения:

— Сергей Владимирович… Примерно какую сумму вы потеряете, если в течение дня или двух будете моим проводником в пещере? Я готов, без сомнения, и восстановить ущерб, и оплатить ваш труд.

— Но ведь кабачки могут погибнуть… — прошептал в ужасе Динихтис.

— Кабачки мне предлагали вот такие (Стекляшкин показал, какие ему предлагали кабачки) по три рубля самый большой. Триста рублей за кабачки хватит? Только за кабачки?

Динихтис мотал головой.

— Кабачки — никакие не деньги… Кабачки — моя жизнь… Это еда… Их поливать (Динихтис стал загибать пальцы), их пропалывать, их собирать, их — на икру! Вот сколько дела, чтобы зимой была еда, видите?

Динихтис загибал пальцы с видом некоторой скорбной отрешенности, свойственной полоумным, и Стекляшкин временами почти принимал все это за чистую монету.

— Вы купите эту еду… Здесь же купите, в деревне… Или, хотите, я вам куплю?

— Там еще картошка! — бешено взвизгнул Динихтис. — Там картошка! Еда для моего живота! Еда для моей бедной женушки! Если я не соберу картошки, моя жена умрет с голоду!

«Бедная женушка» давно уже вылезла из огорода, как была — в жутко грязной ночной рубашке из простынного полотна, ноги по колено и руки по локоть в земле. Она стояла тут же, слушала и с громким чавканьем грызла немытую морковку.

— Хорошо, Сергей Владимирович, давайте я куплю для вас картошки.

Стекляшкин вспомнил формулу из какого-то итальянского фильма:

— Если Вы решите мои проблемы, я возьму на себя все ваши.

— А помидоры?! — взвыл Динихтис голосом флейты, отчаянно заламывая руки. — Я пойду спасать в пещеру вашу дочку. Может быть, я ее и спасу… Через день, может быть, через два… А мои помидоры так и будут стоять неполитые! Их некому будет полить… Никто не положит под них навозцу, никто не капнет водички под них, под мои помидорчики! Под красненькие, под милые помидорчики! Они будут стоять неполитые, неухоженные… Некому будет даже сказать им ласковое слово, и они все завянут! О, мои помидорчики!

Динихтис выл и причитал, и его глаза наполнялись самой натуральной, вовсе не придуманной, слезой.

— У нас еще репа есть… и капуста, — сообщила вдруг жена Динихтиса и снова сунула в рот морковку.

— Капуста! Капусты тоже полный огород! — подтвердил Динихтис, и глаза его опять полыхнули желтым фанатическим огнем, а голос лязгнул, как у крокодила.

С полминуты Стекляшкин молча созерцал уходящие за горизонт бесчисленные рядки капусты, укропа, репы, помидоров, огурцов, салата, картошки, свеклы, моркови.

— Хорошо, Сергей Владимирович, — произнес Стекляшкин наконец, и вздохнул тихонько, безнадежно, — я куплю весь ваш огород… Договорились?

Ревмира за спиной тихонько охнула. В машине застонал Хипоня — но скорее всего, по совершенно иному поводу. Где-то заблеяла коза.

Динихтис блаженно молчал, и по его физиономии, помимо желания и воли, расплывалось выражение полнейшего экономического восторга, а уголки губ сами собой растягивались до ушей. Казалось бы, сделка завершена.

— А заказы?! — вдруг дико заорал Динихтис, да так, что Татьяна перестала грызть и страдальчески округлила глаза. — Один купец посулил тысячу! А до Карска довези — две!

Стекляшкин явственно ощутил перспективу продажи всего семейного имущества.

— А вот тут я вам смогу помочь! — кинулась опять в бой Ревмира, и на это раз вроде — по делу. — Если вы нам поможете, я сама устрою вам заказы! И не один, и не два! Я, знаете ли, во многие богатые дома вхожа!

— Сколько заказов? — вклинился по деловому Динихтис, и разговор принял другой оттенок, без воплей и заламывания рук.

Да, Динихтис был очень, очень деловым человеком! Человеком, превосходно умеющим преумножать свое имущество и создавать вокруг себя такую же атмосферу процветания и успеха! Нужна машина? Ну вот и надо договорить с Сашей Сперанским… Снаряжение? У него второго комплекта, конечно же, нет, но есть у Кольки из во-он того дома. Динихтис с ним поговорит, и он продаст.

Не прошло и получаса, как оказались полностью улажены проблемы со снаряжением и транспортом, а из дома Динихтиса доносились звуки затрещин, сдавленные вопли и рыдания — Динихтис давал последние инструкции Татьяне, как сохранить даже самую маленькую, чахлую репку и свеколку, и объяснял, что с ней будет, если пропадет хотя бы самый убогий, побитый червяками капустный кочан.

А спустя еще три часа Стекляшкин стоял в тесном каменном коридоре, и луч света с шахтерской каски выхватывал неровные, разделенные на разные участки словно бы растрескавшиеся стены. Сначала шли безо всякой веревки, по знакомым областям пещеры. Быстро настал момент, когда Динихтис нашел место в стене, где можно закрепить тонкий шнур. Динихтис был не то чтобы умнее, а скорее, опытней Мараловых и Павла Андреева. При всем его казенном советском материализме он слишком много шатался по пещерам, чтобы не допускать оплошностей. Никогда не давая себе труда задуматься, почему и как происходят в пещерах необычные и мало объяснимые происшествия, и кто собственно, их делает, Динихтис тем не менее умел принимать во внимание: в пещерах может происходить решительно все, что угодно, и что расслабляться нельзя. И уж наверное, Динихтис хорошо запоминал, с какой стороны коридора всадил он в трещину реп-шнур. Может быть именно поэтому в этот раз и не произошло ничего, что могло бы поколебать представления материалистов о сущности мироздания.

Ход шел вниз, изгибался, вилял. Появилась пещерная глина — тончайший налет на голой поверхности камня, — видимо, здесь все же бывала вода, застаивалась, приносила мельчайшие частички, из которых и сложилась глина.

Большой зал, пол наклонно уходит во тьму. Вот и вода! Тонкий слой, сквозь воду превосходно видно дно. Здесь путь один — по дну мелкого озерца. Странно звучали в пещере плеск и журчание воды, рассекающейся от шагов. Звук уходил в коридоры, многократно отражался от камня, и возвращался в виде тонкого, неясного отзвука, постепенно снижаясь до шороха.

Вскоре можно было выйти из воды, снова двигаться посуху. С прорезиненных костюмов капала вода — очень громко в вечном безмолвии подземелья. А сбоку открылся уже глубокий неподвижный водоем. Таинственная черная вода стояла без единого движения. Сколько веков, сколько тысячелетий никто не тревожил этой ровной, словно зеркало, поверхности? Что скрывает эта вода, что на дне? Динихтис как ни светил, не смог высветить ни дна, ни другого берега озера.

Вскоре они прошли пещеру — что-то среднее между коридором и залом, где с низкого, затянутого белым и матовым потолка, свисало множество сталактитов. Навстречу каждому из них поднимался столбик сталагмита, словно два встречных нароста — один с потолка, другой с пола, стремились соединиться.

Динихтис объяснил, что так и есть. Вода капает, стекает по сталактиту, откладывает мельчайшие твердые частички на его конце. А там, куда падает капля, начинает расти сталагмит. Если сталактит и сталагмит растут долго, они вполне могут соединиться. Динихтис отвел Стекляшкина в угол пещеры, где и правда приходилось протискиваться между арками сросшихся или почти сросшихся сталактитов и сталагмитов.

На выходе из этого зала Динихтис вдруг остановился так резко, что Стекляшкин чуть не налетел на него. Лежащий был таким плоским, таким маленьким, как бы вросшим в дно пещеры, что трудно было понять, как же мог человек дойти до такого состояния. Стекляшкин мог бы принять лежащего за кучу тряпок, если бы не разбросанные в момент падения ноги в ботинках, не скрюченная птичья лапка мумии, замершая в таком положении, что сразу видно — умирая, скреб пол пещеры.

Метрах в пяти дальше свет выхватил еще одного. Этот лежал на спине, черный бушлат странно задрался, открывая прилипший к спине живот. Стекляшкин почувствовал, как холодный пот стекает между лопаток при мысли, что человек умер от голода.

— Или от холода, или от истощения сил, — задумчиво произнес Динихтис. Он объяснил, что человек без еды и без теплой одежды не может жить в пещере больше тридцати шести часов, это проверено. От «проверено» Стекляшкин снова почувствовал холодный пот между лопаток.

— Кто они… Когда сюда попали?

— Не знаю… На них одежда заключенных, а я никогда не слыхал, чтобы здесь были лагеря…

Стекляшкин видел — Динихтис тоже удивлен, и вполне искренне. Оба невольно понижали голоса, обсуждая, кто бы могли быть эти двое.

— Уже трое…

И правда, к стене привалился третий, тоже больше похожий на мумию. Нехорошо было смотреть в запрокинутое черное лицо, на мученический оскал и судорожно скрюченные руки. Кто был этот человек, и как он оказался здесь? Все трое одеты так, как заключенные в советских лагерях — черные бушлаты и штаны, грубые ботинки на ногах.

Ход уводил круто вниз и перешел в «камин», где надо было лезть «на распор», упираясь руками и ногами в разные стенки лаза. Узкий скальный карниз над обрывом метра в четыре, с острыми камнями на дне. Мелкое озерцо. Узость, где еле протиснешься. И только потом — система ровных и удобных коридоров.

От коридора вел короткий ход-ответвление, от силы метра в четыре, завершался большим пространством — новым залом, как можно понять. В середине зала луч света выхватил странный сталагмит. Красно-оранжевый, до половины роста человека, он возвышался над днищем полости. От стены к сталагмиту пол заметно шел вверх, завершаясь этим острым, как карандаш, ярко-красным, вызывающие ассоциации то ли с залитым кровью лезвием, то ли с фаллосом. Лужи красноватой водички вокруг «сабли-фаллоса» дополняли жутковато-непристойное впечатление.

А вдоль стены опять сидели трупы, уже знакомые пещерные мумии. Семь покойников, из них шесть в странной одежде, сплошь кожаной и меховой. Было видно, что одежду эту тщательно шили и подбирали по цвету, не случайно вшивали именно красную или серую полоску или ленточку, подгадывали цвета. На коленях трех мумий лежали большие круглые бубны, от них тоже тянулись разноцветные кожаные ленты. Эти шесть мумий были трупами каких-то местных народов, судя по лицу и по одежде. Стекляшкин пожалел, что образования не хватит понять, что за народы, что за люди.

Седьмой, ближе всех ко входу, был в черной одежде заключенного, без бубна, с очень простым лицом — сразу видно, деревенский человек. Труп сидел в той же позе, что и все остальные, вытянув ноги вперед, и привалившись к стене, откинув голову. Ватник лежал тут же, сбоку от покойника.

— Сергей Владимирович… Вы можете понять, что это?

— Не берусь… Понятия не имею, кто это…

— Ну вы же видите, опять заключенные.

— Видеть вижу, но не понимаю… Пойдем дальше!

И снова — коридоры, коридоры… Это была какая-то очень удобная для движения людей часть пещеры — не надо было лезть вверх и вниз, протискиваться, выбирать дорогу, плутая в громадности залов. Тут надо было просто идти себе и идти, травить крученый реп-шнур по везде одинаковым проходам-коридорам. Коридоры то сужались, то делались шире — словно пульсировали, и вот здесь-то Динихтис и увидел то, зачем он много лет ходил по пещерам… Для человека несведущего это был всего-навсего большой, с полголовы человека, неровный бугристый натек, прилепившийся к низкому потолку. А для человека сведущего это была драгоценность — потому что под буро-рыжей неопрятной поверхностью натека явственно угадывалось тело полудрагоценного камня — яшмы или халцедона.

Осторожно ступая, словно натек мог убежать, Динихтис двинулся к натеку, хищно занес геологический молоток, жадно схватил отлетевший камень. Да, внутри натека была яшма! В изломе, под лучом фонарика сияла, переливалась конкреция размером с два кулака взрослого человека! Даже если ничего не делать, не обрабатывать это сверкающее, — даже тогда в руках Динихтиса сияло то, что можно сбыть за несколько тысяч рублей. А там, на потолке, в ране, оставленной ударом геологического молотка, змеилась целая жила яшмы. Брать ее без алмазной пилы, без специальных инструментов было решительно немыслимо. Жила, как будто, сужалась и даже терялась, но было же видно, куда она ведет… Неслышной походкой охотника двинулся Динихтис туда, куда повела его жила. Ага! Вот он, ход влево! Там можно посмотреть, не будет ли еще таких конкреций…

— Куда мы идем?!

«Чей это голос? А! Карский обормот, чья дочка полезла в пещеру! — пронеслось в голове Динихтиса. — Да, ее надо бы искать…» Но ведь он только посмотрит, что там есть! Он не надолго. Он не пойдет далеко. Он только глянет, что в проходе… Разве это помешает искать девочку?!

— Владимир Палыч… Видите, ход раздваивается?

— Да… И это ведь не в первый раз.

— Конечно. Так вы сейчас постойте здесь. Вы видите — вот он, шнур. Я схожу, загляну, — может быть, за этим боковым проходом есть целая пещерная система…

— Вы подумали про систему после того, как отбили… эту штуку наверху?

Какое-то время Динихтис глядел прямо в лицо Стекляшкину, все пытался понять, что он вообще говорит? А, этот дурак решил, что Динихтис отбил конкрецию, чтобы понять — нет ли за проходом вбок других больших ходов и залов, и не могла ли там застрять эта дурацкая девчонка, вся в папочку! Бывает же.

— Ну да, Владимир Павлович. Судя по всему, там что-то есть, и вы пока тут постойте. Шнур — вот он, не страшно.

При этих словах Динихтис усмехнулся так, что Стекляшкину стало противно, и нырнул в левый проход. Не прошло и нескольких минут, как наверху, на стыке потолка и пола, Динихтис увидел еще одну конкрецию и тут же ее отбил. Этот кусок яшмы был еще больше, еще ценнее, еще ярче сверкал и блестел. Динихтис положил его в рюкзак и в свете фонаря на каске изо всех сил старался проследить, куда могла бы уходить госпожа жила. А потом был еще один выход драгоценного камня… И еще. Рюкзак уже оттягивал плечи; лежащее в нем уже стоило в несколько раз больше, чем полученное от Стекляшкина.

Что было чистой правдой — ход влево от первой конкреции и впрямь выводил на целую систему ходов. Коридоры змеились, сходясь и расходясь во тьме, сходили на нет, превращаясь в высокие, как дверь, но тесные, непроходимые для человека щели. В других местах Динихтис пробирался на четвереньках или не мог достать лучом фонаря до потолка огромных залов. Он помнил, конечно, зачем пришел в пещеру. Помнил, что надо вернуться к Стекляшкину, и вместе с ним идти искать Ирину. Всякий раз, сняв очередную конкрецию, Динихтис обещал, что дойдет только до следующей… Что он даже не будет ее брать, только посмотрит, только поймет, куда уводит коридор. В глубине души Динихтис понимал, что делает неслыханную подлость; в темноте пещеры словно бы звучал ему некий тоненький голосок, вроде бы пищал комар под костями массивного черепа… но Динихтис уже был совершенно не способен оторваться.

Вот кончился шнур. Динихтис держался за последние полметра. Разумеется, в рюкзаке, где-то под двумя пудами камня, лежал еще один моток. Динихтис вполне мог привязать один конец веревки к другому и безопасно идти еще несколько километров. Но тут в лучах фонаря полыхнула разноцветными огнями еще один кристалл яшмы, даже не прикрытый более поздними натеками. По идее, плотные, крайне твердые камни должны быть покрыты более мягкими, более поздними и некрасивыми натеками. Если кристалл торчал, не прикрытый ничем, значит, он появился совсем недавно.

Необходимо посмотреть, и нет времени связывать шнуры… Это ведь, ну совсем, на минутку… Он только возьмет это сокровище… Динихтис отпустил конец шнура, прекрасно запомнив место и направление. Он стоял безопасно, держа в руке то, что стоило больше всей его сегодняшней добычи. Дрожащими руками стал совать Динихтис в рюкзак этот прекрасный, удивительный цветок камня… У него было ощущение, словно он засовывает в рюкзак то, на что он презрительно фыркал все последние годы — большую квартиру в Карске. Потому что фыркать-то он фыркал, а ведь зелен был виноград — вот и источник фырканья. Вот теперь-то виноград созревал…

А луч фонаря выхватывал еще один белый развернувшийся цветок, еще удивительнее и прекраснее. А дальше весь потолок, верхняя треть стены прохода заполыхали под лучами, — неужели здесь такая жила!!! Впрочем, то что увидел Динихтис, уже и жилой-то назвать было непросто. Часть скалы состояла тут из чудесного полудрагоценного камня; воды промыли ход в более мягком камне, и подземный коридор делал полукруг, обходя эту твердую, стоящую миллиарды часть скалы. Дни и дни нужно было потратить, чтобы просто раздолбать отбойными молотками, вынести все это наверх… И ведь можно было и умнее — резать камень здесь, на месте, уже с учетом — что из него можно сделать. Принимать заказы, и спускаться сюда, прикидывая, где и какую заготовку брать… Можно было экономить камень, поступая с камнем по-хозяйски.

Динихтис шел вдоль этого сверкания и блеска, трогал его руками, впечатывал в камень лицо, пытаясь проникнуть взглядом как можно глубже толщу мягкого сияния. Тут было столько драгоценного камня, на такие фантастические суммы, что Динихтис просто засмеялся, вспомнив и сумму, полученную от Стекляшкина, и вообще весь своей убогий бизнес неудачника. Здесь было большое предприятие, заметное даже в масштабах всей губернии, а может быть, и всей России. Были квартиры, а то и особняки — и в Карске, и в самой Москве… Сверкали лучшие курорты мира, сияли матовым волшебным отблеском знаменитые рестораны и отели — все эти «У Максима» и Ривьеры.

Динихтис явственно видел свою контору — кирпичный двухэтажный дом с зеркальными окнами и новейшей офисной мебелью. Секретари принимают факсы из США и ФРГ, жужжат кондиционеры, запыхавшиеся грузчики тащат ящики с камнем, чтобы отправить заказчикам, а из вишневого «мерседеса» вальяжной походкой хозяина выходит он, Сережка Динихтис, по идиотской кличке Диня. Стоит, облокотившись на радиатор, пыхтит исполинской сигарой, посматривает, как там трудится народ, временно лишившийся догляда, пока хозяин отдыхал.

И все время, пока Сергей Динихтис шел, прикасаясь рукой, щупая свалившееся богатство, Стекляшкин ждал и ждал Динихтиса. Ждал час. Ждал два часа в странной, все более тревожной тишине. Дзинь-дзинь-дзинь-дзинь-дзи-ии-ин-нннь… — тоненько звенела тишина. Какой-то шорох по потолку, по вершинам стен коридора, какое-то дуновение, воздух касается лица. Стекляшкин зажигал свечу и убеждался — что-то колеблет, относит в сторону пламя, а вот уже опять огонь совершенно вертикален, нет никакого дуновения.

И опять ощущение, что кто-то движется — со спины, откуда они уже прошли сегодня с Динихтисом. Оттуда, куда вьется, убегает во тьму шнур. К концу первого часа у Стекляшкина появилось устойчивое ощущение, что он в пещере не один. Это было не знание, не какой-то логический вывод, и это никак не было связано с колебанием воздуха, со слуховыми галлюцинациями. Впрочем, даже и не галлюцинациями! Стекляшкин знал, что галлюцинации тем и характерны, что человек искренне принимает их за реальность. Пока Стекляшкин понимал, что шорох движения только чудится ему, и не более, это были еще не галлюцинации, а так…

А вот ощущение, что он в пещере не один, у Стекляшкина было все сильнее. Он понимал, что дело в расстроенных нервах, сильном недосыпе, в том, что он первый раз в пещере — потому и мерещится всякое. Да еще и пещера эта необычная, на краю обитаемого мира, покойники на полу… За один сегодняшний день Стекляшкин повидал больше трупов, чем за всю предшествовавшую жизнь, и невольно вспоминал эти трупы. И лежащие в беспорядке на полу, и аккуратно сидящие в ряд вдоль каменной стены пещеры. Как же тут не расстроиться нервам, не начать сознанию ошибаться, не начать выдавать и того, что на самом деле не существует?! Безумно хотелось курить, но Стекляшкин оставил сигареты наверху, не взял с собой в пещеру.

Что бы не делалось вокруг, Стекляшкин не мог допустить, что Динихтиса мог увести кто-то, с кем лучше человеку не встречаться. Допущение очень уж грозило перевернуть всю его систему ценностей, все его представления о мире.

Но все несколько часов, которые осталось провести Стекляшкину одному в глубинах земли, он чувствовал себя предельно неуютно. Кто-то был здесь, хоть убейте! Кто-то стоял вне досягаемости луча света, или ухитрялся стоять так, что его никак не получалось осветить. В один момент Стекляшкина словно обварило кипятком при мысли — а что, если он давно уже видит «того», — просто принимает его тело за выступы стен коридора?!

Стекляшкин неуверенно сделал шаг, другой — как ни заходилось сердце, не пересыхало во рту, а решить задачу необходимо было прямо сейчас — иначе, не победи он страх, чувствовал Стекляшкин, он вообще не сможет находиться в пещере. Прижмется к стене, перебирая руками, судорожно кинется к выходу, еле следя за шнуром. Конечно же, никто не стоял в подземелье, выслеживая добычу Стекляшкина. Шаг вперед, и тень упала под другим углом, перелом стены выступил очень рельефно, отчетливо стал виден каждый камушек, каждая трещинка. И дальше, в еще одном месте, где заподозрил Стекляшкин «того»… затаившегося обитателя пещеры.

Прождав три часа, Стекляшкин пошел по шнуру. Было непонятно, дико, страшно. Никуда не ушло ощущение, что здесь, в пещере, еще кто-то есть, кроме него. Но ведь Стекляшкин точно знал — нельзя бросать того, с кем пришел в это гиблое место. Непросто было и решиться, и пойти. Раза два в узостях только шлем спасал Стекляшкина от травмы. Нарастало чувство, что он идет в недра пещеры, куда совсем не надо идти человеку. И так он шел и шел, не решаясь окликать Динихтиса. Шел, стиснув зубы, не желая слышать пробегающих по потолку, ощущать дуновения воздуха, воспринимать странные звуки пещеры. Так и шел по веревке туда, куда ушел Динихтис. До того самого места, где валялся на полу коридора конец брошенного реп-шнура. Сам Динихтис бесследно исчез.