— Мужик сказал — мужик сделал! Стоп машина! — заорал я в спину извозчика. — Гулять хочу! В трактир поехали!
— Куда изволите? — недружелюбном голосом отозвался невысокий бородатый мужичок на облучке.
— В Москву, давай, — махнул я рукой, опять задумавшись о личном.
— Всё, господин хороший, приехали!
— Это куда, ты меня шельма завёз?
— Ну, дык в «Москву», как заказывали…
— Нудык — мудык, — оглядевшись по сторонам, я остановил взгляд на большой вывеске Трактир «Москва».
— И, правда, Москва. Мрачновато как-то, — добавил я про себя.… А да ладно, где наша не пропадала.
Щедро расплатившись с извозчиком, шумно вздохнув, я неторопливо вошёл вглубь заведения.
Средних размеров зал был заполнен менее, чем на половину. Зато крики и ор непритязательно одетой публики сразу неприятно ударили по ушам. Шумновато, блин. Я прошёл вдоль стены ближе к окну. Не смотря на изрядное количество ярко горящих керосиновых ламп последней модели, в зале было темновато.
Усевшись за просторный, добела выскобленный деревянный стол, я кивком головы подозвал к себе полового.
— Чего изволите, — услужливо наклонил голову, последний.
— Водки, дай братец, закусить там… Капусты, рыбки копчёной, картохи отварной с селёдочкой. Да, пельмени, ещё… Ну, и пирогов…подумай чего ещё… — кинул я на стол три бумажных рубля.
— Не извольте беспокоиться, всё сей же час сделаем! — алчно блеснули при виде зелёной бумажки глаза работника местного общепита.
— Жду!
Через час, после плотного ужина и на треть выпитой бутылки водки мне стало хорошо и спокойно. Что-то сильно мне по башке стукнуло, вроде и выпил немного… Точняк, возраст сказывается молодого тела… Не привыкло ещё… Я вяло посматривал по сторонам. Скучно. Поговорить бы с кем…
Взгляд, зацепился за двух молодых людей, только, что зашедших в заведение. По виду, ребята, неловко столпившиеся у входа, походили на студентов.
Пристав из-за стола, я приглашающе махнул им рукой. Дождавшись, когда гости, немного поколебавшись, уселись на свободные стулья за моим столом, я церемонно представился:
— Сергей Николаевич, готовлюсь к поступлению в Технологический институт.
— Николай…Николай Александрович, — чуть замявшись ответил высокий юноша, с небольшими тонкими усиками.
— А это мой товарищ: Сергей Васильевич. Мы студенты Томского университета. Учимся уже второй год. — Товарищ Николая Александровича, подтверждающее кивнул головой.
Дожидаясь, когда новоприбывшие сделают заказ, я внимательно рассматривал своих соседей. Судя по несколько потёртому виду форменной одежды, они явно не были избалованы деньгами. Это подтверждал и скромный заказ, шустро доставленный расторопным официантом. В небольшом графинчике с дешёвой водкой, на глаз было примерно триста грамм.
— Давайте выпьем за знакомство! Позвольте вас угостить, — приподнял я свой, использованный только на треть штоф со спиртным.
Не став тушеваться ребята, с радостью приняли угощение. Завязался обычный трёп не о чём между молодыми людьми. Принятый градус отлично способствует развязыванию языков, превращая косноязычных заик в блестящих непревзойдённых ораторов. По крайней мере, в собственных глазах. Буквально за полчаса, я был посвящён не только в подробности повседневной жизни сегодняшних студентов, но и во все частности их биографии и социального статуса. Устав придерживаться официального стиля, мы дружно решили перейти на ты и общаться без отчества, по именам.
Николай, оказался из мещан г. Нижний-Новгород. Родители, нелёгким трудом накопив необходимую сумму, отправили сына учиться в Сибирь, где жить было гораздо дешевле, чем в той же Москве, не говоря уже о Санкт-Петербурге. Сергей Васильевич, поповским сыном, из Иркутска. Гранит науки они грызли на медицинском факультете. Жить приходилось экономно. Снимая на двоих маленькую комнатку в частном секторе на окраине города, питаясь в дешёвых трактирах, они едва укладывались в тридцать рублей месяц на человека. Даже форменную одежду им приходилось покупать у своих же товарищей, избавлявшихся от старых вещей, в связи с окончанием курса обучения. По двадцать рублей высылали родители, ещё десять-двенадцать они зарабатывали частными уроками. Плюсом последних было то, что по состоявшейся городской традиции, после занятий, репетитора кормили вкусным и обильным обедом.
Но, молодые люди не унывали, в красках описывая, каким они видят своё блестящее будущее. Я, согласно кивал головой, врачей в стране катастрофически не хватало.
Незаметно разговор перешёл на политику. Студенты бурно, сопровождая горячие речи обильной жестикуляцией, стали обсуждать события, недавно закончившейся первой русской революции. Перечисляя жестокости и несправедливости, проявленные царскими карателями при подавление народных волнений. На мою робкую попытку, обратить внимание на односторонний взгляд на вещи, меня прервали бурным эмоциональным рассказом о событиях черносотенного погрома в Томске 20 декабря 1905 года.
— Людей сжигали заживо! Пытавшихся покинуть горящее здание, насмерть забивали камнями и палками! — стуча кулаком по столу, гневно распалялся мой тёзка, Сергей.
Тема обсуждения сменилась на положение каторжан и ссыльных. Студенты, перебивая друг друга, рассказывали о вопиющих случаях, творящегося там начальственного беспредела.
Я почувствовал, что скользкие разговоры на антиправительственные темы, стали меня немного напрягать. Трактир, всё-таки не подходящее место для подобных дискуссий. Слишком много чужих ушей. Положение спас, кричаще выряженный пожилой цыган. Подойдя к нашей компании, он под гитарный перебор, затянул какую-то заунывную песню.
Интересная идея пришла мне в голову. Захотелось немного повеселиться. Жестом, остановив эту «смерть для моих ушей», я наклонившись к ромалэ, озвучил ему своё коммерческое предложение. Придя к консенсусу, мы закрепили соглашение. Протянув мне гитару, он с достоинством принял рублёвую монету. Предвкушающе пошевелив пальцами, я взялся за инструмент.
По Большому Сибирскому тракту
Далеко-далеко за Байкал,
С двору от дому
Да, в Акатуй-тюрьму
По этапу кандальный шагал.
Год почти он пылил по дорогам
В холод, голод, полуденный зной.
На попутке крик,
Да на поверке штык —
Рвал униженно шапку долой.
Пёс-солдат до смерти бил,
Поторапливал в Сибирь.
Сей теперь сама да жни —
Муж твой нынче каторжник.
Арестантская тяжкая доля:
По коротким ночам не до сна.
Ох, и глубока
Бирюса-река,
Как острожная доля, черна.
Гонят партию в землю глухую,
В Акатуйский проклятый рудник.
Там плетьми свистят,
Там в тифу горят,
В небе — крест, а свобода — над ним.
Бур калёный «тук» да «тук»,
Да цепей кандальных звук.
Веселей, ребята, бей,
Сил, ребята, не жалей.
Истоптались тяжёлые бродни,
Почернело младое лицо,
И засватанный
Вечной каторгой
На тюремное лёг он крыльцо…
То не море-окиян —
Стонут души россиян,
По судьбе заверчены
Каторгою нерчинской.
По Большому Сибирскому тракту
Далеко-далеко за Байкал,
С двору от дому
Да в Акатуй-тюрьму
По этапу кандальный шагал.
Студенты восторженно захлопали в ладоши. Я обратил внимание, что люди за соседними столиками, также активно греют уши.
Заметив, двух подозрительных типов, с непонятной целью направившихся в нашу сторону, я на всякий случай, распахнув пиджак, незаметно продемонстрировал им рукоятку нагана. Бородатый, крепко сложенный, идущий впереди мужчина — в отрицательном жесте, выставил вперёд руки.
— Просьба у нас к тебе. Хорошо поёшь, аж душу рвёт. Спой для нас, — показал он на притихший зал. Что-нить наше, жиганское. Уважь общество.
— Ноу проблем, — блеснул я знанием языка заклятых заморских друзей.
Постой, паровоз, не стучите, колёса,
Кондуктор, нажми на тормоза.
Я к маменьке родной с прощальным поклоном
Спешу показаться на глаза.
Не жди меня, мама, хорошего сына,
Твой сын не такой, как был вчера.
Меня засосала опасная трясина,
И жизнь моя — вечная игра.
А если посадят меня за решётку,
В тюрьме я решётку пробью,
И пусть луна светит своим продажным светом,
А я всё равно убегу.
А если заметит тюремная стража,
Тогда я, мальчишечка, пропал.
Тревога и выстрел, и вниз головою
Под стену тюремную упал.
Я буду лежать на тюремной кровати,
Я буду лежать и умирать.
И вы не придёте, любезная мамаша,
Меня перед смертью целовать.
Летит паровоз по долинам и взгорьям,
Летит он неведомо куда.
Я к маменьке родной, больной и голодной,
Спешу показаться на глаза.
Постой, паровоз, не стучите, колёса,
Есть время взглянуть судьбе в глаза.
Пока ещё не поздно нам сделать остановку,
Кондуктор, нажми на тормоза.
Пока ещё не поздно нам сделать остановку,
Кондуктор, нажми на тормоза…
Посчитав не на долго наступившую тишину в зале, достаточным комплиментом за своё выступление, я посмотрел на бородатого. Смахнув рукавом нечаянную слезу, тот благодарно кивнул головой. Повинуясь его знаку, половой поставил нам на стол, украшенную невзрачной этикеткой, новую бутылку водки.
— Не, побрезгуйте, — прокомментировал его действие источник презента.
И мы не побрезговали. К сожалению, такая ударная доза алкоголя, оказалась слишком большой для наших неокрепших молодых организмов. Не рассчитав свои силы, мы пали в неравной борьбе с зелёным змием. Помню какое-то настойчивое бу-бу-бу на ухом: Адрес, адрес? Где живёшь? На, которое, я даже, что-то отвечал.
Мимо моего сознания прошло, как коренастый, по жизни носящий погоняло — Федька Рваный, имевший за плечами два успешных побега с сахалинской каторги, подозвав пролётку, вместе с товарищем бережно усадили на сиденье мою «уставшую» тушку.
— Интересный парнишка. И поёт необычно, — подумал Федька, когда-то закончивший два класса казанской гимназии. Поручив своим подручным проделать такую же процедуру со студентами, он внимательно проследил, чтобы мелкие шакалы, крутящиеся у залётных фраеров не обчистили у них карманы. Не смотря, на бурную, лишённую сантиментов жизнь, Федьке было не чуждо своеобразное чувство благодарности.
Мимо памяти прошло и окончание истории. Когда извозчик с трудом дотащил моё бессознательное тело до дома, усадив на скамеечку у палисадника. А выскочившие на шум девчонки, с ахами и охами, с трудом довели меня до кровати.
Позже я узнал, что трактир «Москва», куда привела меня кривая дорожка, является одним из двух излюбленных мест, где любила собираться элита воровского мира г. Томска.
Ещё немного погодя, до меня дошло, как повезло мне и моим новым приятелям, что поутру мы не проснулись на берегу речки обчищенные до копейки, в костюме нашего общего предка, дедушки Адама. Вот, она, как говорил Аркадий Райкин, великая сила искусства).