Сибирский вояж (версия 2.0)

Глава 21

Наконец-то, этот дурдом закончился. Из карцера перевели в обычную камеру. Хоть согреюсь. Главная беда в карцере, не назойливые насекомые, а холод. Даже, сейчас, в июле, там не больше 14–15 градусов. А, зимой? Хорошо, что в кандалы меня, так и не заковали. Вроде, не положено, до вынесения приговора.

Общая камера, куда меня препроводил мрачный надзиратель, оказалась большой, достаточно освещённой через широкие окна комнатой. Вдоль стен стояли железные кровати, середину комнаты занимали дощатые нары. Ни подушек, ни белья на рваных соломенных тюфяках укрывающих эту деревянную конструкцию, не наблюдалось.

— Понятно, койки — место для избранных, а деревяшки для простых смертных.

Скользнув глазами на заполнивших спальные места аборигенов, я, наконец, заметил давешнего рыжего, радостно махавшего мне руками. Подойдя к недавнему знакомцу, не сразу, но всё решился воспользоваться гостеприимством подозрительного матраса.

— Здорово, брат! Ты, как к нам, надолго?

— Как карта ляжет, философски ответил я. Зная, что по негласному кодексу в уголовном мире личные вопросы не приветствуются, всё же спросил:

— Сам то, кто? Из блатных или «ветошных»?

— Из первых вестимо, когда наши «шниф» ломали на стрёме стоял. Там и повязали. Скоро на «жительство» отъеду.

На ответный вопросительный взгляд рыжего — нехотя ответил: легавому по мордасам настучал. Приставу.

— Ого! Ну, ты попал, товарищ. Теперь надолго законопатят.

— Звать то тебя как? Не рыжим же величать…

— А, что, сразу рыжий, — обиделся мой новый друг. Видимо не раз получавший подначки связанные с цветом волос.

— Ну, как? Вирши, не слышал, что ли?

— Рыжий, рыжий, конопатый. Убил дедушку лопатой! А, я дедушку не бил! А, я дедушку любил! — со скуки, выдал я популярный стишок из своего детства.

— Эй, ты мне «мокрого гранда» не лепи, — заржал рыжий. У меня, как говорят адвокаты — полное алиби. Дедушку турки убили, ещё до моего рождения. А, кличут Иваном, можно Ваня, — наивно добавил неудачливый взломщик. — А, как тебя зовут?

— Меня не зовут, я сам прихожу! — зловещим голосом, сделав страшные глаза, прошептал я.

— Ха-ха-ха! Ну, ты даёшь! Тебе бы в цирке выступать! Деньги бы лопатой грёб.

— Да, ладно лопатой, мелко всё это. Вот если бы подводами вывозить!

— Ха! Ой, не могу, подводами! Может, ещё и вагонами!

— Да, ты прав. Вагонами было бы ещё лучше! — немного подумав, согласился я.

Под смех, моего нового друга я, наконец, внимательно огляделся по сторонам. Камера, была заполнена наполовину. Как, понял уголовным заключённым осужденным не за тяжкие преступления, днём разрешалось свободное перемещение по тюремному двору и коридорам внутри здания. На нарах сидели, лежали, дремали, одетые в серые тюремные халаты и фуражки с приплюснутым, верхом заключённые. Многие, как и я не получившие казённое одежду, форсили разнообразным «платьем», от приличной пиджачной пары до откровенных обносок. Кровати стоящие вдоль стен, тоже были заняты наполовину. В противоположном от входа углу, на лучшем месте, которое легко вычислялось, по принципу — «подальше от параши», одиноко стояла богато заправленная кровать. На кровати удобно расположились три лица кавказкой национальности, и о чём-то оживлённо переговаривались между собой.

— И, здесь, хачики! — недовольно скривился я.

Заметив мой неосторожный взгляд, один из горцев, что-то сказал своему соседу, затем согнув указательный палец, поманил меня к себе.

— Совсем, бараны, оборзели, — возмутился я. — В, опу, себе его засунь! — для наглядности, я продемонстрировал ему, свой вертикальный средний. Судя по отсутствию реакции, смысл интернационального жеста из будущего в этом мире был ещё не известен.

— Да, и фиг, с тобой! — вернулся я к общению с Иваном.

— А расскажи мне Ваня про местные расклады. Кто тут шишку держит, да чем дышит.

Заметив недоумённое выражение лица рыжего, вскинул ладони в защитном жесте.

— Только не спрашивай, зачем её держать! — Просто скажи, кто здесь проблемы решает? Ээ…? Если, совсем просто, кто здесь главный?

— А? Майданщик, конечно! — облегчённо воскликнул Ванятка. Его всей тюрьмой выбирают. Место не бесплатное, целых сто пятьдесят рублей стоит! Эти деньги, потом на общак идут, на общие нужды. Ещё, в каждой камере, свой староста есть, у нас Гиви, — кивнул он в сторону угла с хачиками.

— Зря ты, к нему не подошёл, кавказские, большую силу в тюрьме имеют.

— Перетопчутся, — легкомысленно, махнул я рукой.

— А, чем может помочь майданщик, простому заключённому?

— Как, чем? Водки, может достать. Еды хорошей. Карты новые. Да, много чего… Может, с легавыми договориться, чтобы на правильную работу поставили, в городе…С оплатой. Весточку на волю передать. Только хрусты нужны, — грустно закончил Иван.

— Весточка — это хорошо, — задумчиво протянул я.

— Надеюсь майданщик не из этих, — показал я детей, благословенной Грузии.

— А из кого-же? — искренне удивился Ваня. — У кого ещё такие деньги есть?

— Всё как у нас, — имея в виду будущее, подумал я. Значит, вариант с весточкой отпадает. Прогибаться под хачиков в мои планы не входило.

Глаз зацепился за кусочек картона, торчащего из-под соседнего матраса. Потянув за него, с удивление обнаружил, что книга! Гоголь «Вечера на хуторе, близ Диканьки».

— Твоя? — повернулся я к рыжему другу.

— Моя! — покаянно кивнул он. И, тут же, обиженно протянул: — Ты, думал, я чучело неграмотное? Да, я все классы министерского училища закончил. Я, самого Пушкина читал!

— И, как тебе Александр Сергеевич?

— Кто?

— Пушкин, говорю, понравился? Какое именно произведение?

— Ну…про рыбку.…Про попа и Балду, тоже интересно…

— А теперь, значит на Вия переключился?

— Так ты тоже читал?

— Читал, читал…и как тебе?

— Здорово, но страшно жуть, прям до мокрых подштанников. Я, первые две ночи, как прочёл, спать не мог! Как засну, так слышу: поднимите ему веки — Ваня, сложив пальцы щепотью, на себе показал, как по его мнению поднимали веки гоголевскому монстру.

— Дела… Гоголь у нас оказывается родоначальник жанра ужасов.

— Здесь, вообще, библиотека хорошая. Говорят, купцы богатые и даже простые горожане деньги немалые на покупку книжек выделяют.

— Дело хорошее, — протянул я. — Заняться всё равно нечем, хоть Гоголя перечитаю.

— Дашь полистать?

— Да, бери не жалко. Я уже на третий ряд перечитываю.

— Так зацепило?

— А?

— Понравилось сильно?

— Угу! — парень смущённо опустил глаза.

Жаль только насладиться классической литературой мне не дали.

Небритая рожа закавказской национальности надоедливой тенью нарисовалась рядом.

— Что тебе, любезный? — увернулся я от его лапы, почему-то решившей потрогать меня за правое плечо.

— Гиви…

— Здравствуй, Гиви!

— Нэ, я Дато, Гиви там, — показал он на одного из своих соотечественников с полным обрюзгшим от переедания лицом. — Это, тэбя, как завут!

— Меня, не «завут», я сам прихожу!

— Во! — обрадовался джигит. — Сам прыходи! К Гиви!

— Зачем?

— Та, ты прыходы, узнаешь…

— Слушай, батоно, ты давно из аула?

— Да, нэ…

— Дома, овечек пас?

— Ах! Откуда, знаешь? Я, тэбэ не говорыл!

— Догадался, — вздохнул я. — Слушай, батоно, тебе чего надо от меня?

— Гиви приходы, пагаворить.

— Скажи Гиви, не могу, заболел я, блевать охота. Боюсь, всю шконку ему загажу.

Потоптавшись немного, видимо осмысливая новую вводную, Гиви растерянно, сказал:

— Ну, я пойду?

— Иди, иди, дорогой! Скатертью дорожка! — Не дебил ли, перевернулся я на другой бок. Чего, надо было?

Оглянувшись, в сторону дислокации местной грузинской диаспоры, я невольно вздрогнул. На меня в упор, не моргая, смотрел здоровый мрачный абрек со шрамом на лице. Вот, этот точно не дурак, — подумал я. — И очень опасен. Лучше, спиной не поворачиваться, зарежет, пикнуть не успеешь.

Неясный шум вывел меня из полудрёмы. Какая-то возня, доносилась из того самого угла с беспокойными кавказцами. Напрягая слух, мне удалось разобрать, что-то типа: не пойду!.. не хочу… отстаньте, ироды!

Сквозь предрассветные сумерки можно было разглядеть, как двое теней тащили упирающуюся третью. Голос то, детский почти, наверно парнишка молодой совсем…

— Чего это, они? — толкнул я в бок, рыжего соседа.

— Пороть будут, — нехотя буркнул рыжий.

— За, что пороть?

— Не, за что, а куда! В дупу, в самую задницу! — зло сплюнул он на пол.

— Обычаи у них такие! Нациан… Национальные, — с трудом выговорил он малознакомое слово.

До меня медленно стало доходить.

— Гомосеки, что ли! …… расы? — я, заторможено стал натягивать ботинки. Присутствовать в комнате, где происходит такое непотребство, точно не собирался. Да, и парню надо помочь…

И тут, до меня дошло! Вот зачем, они ко мне подбирались. На, молодую задницу польстились!

Никогда в жизни, я не испытывал такой ярости! Такой, всепроникающей, всеобъемлющей жгучей, словно тройной одеколон, ярости! Что-то, нечленораздельно прорычав, я в два прыжка оказался у кровати извращенцев. В лучших традициях Брюса Ли исполнив классический удар ногой, в прыжке с разворотом — я буквально впечатал гориллообразного кривого горца в стену камеры. Да, так, что стук соприкосновения стены и его черепа, услышала, наверно, вся тюрьма. Оторвав от спинки кровати металлическую дужку, я принялся наносить слепые яростные удары по двум оставшимся ублюдкам. Остановившись, только тогда, когда покрытые кровавыми разводами тела подонков полностью прекратили шевелиться. Охолонувшись, я тяжело задышал, успокаивая дыхание.

Мысль, возникшая в голове, вызвала злорадную, кривую ухмылку.

— Эй, вы подь сюды, — кинул я, каким-то личностям, испуганно забившимся под ближайшие нары. Прикасаться собственными руками к телам извращенцев, показалось мне решительно невозможным.

— Снимите с них штаны, и положите рядышком на кровать, — показал я на бессознательные тушки Дато и Гиви. — И привяжите друг к другу покрепче… И, чтобы ни одна падла не вздумала их развязать, — громко сказал я в темноту замершей от ужаса камеры. — Ноги выдерну, и спички вставлю!

Дойдя до своего места, я рухнул на матрас. Вскоре, огромное нервное напряжение тихо переросло в спокойный лёгкий сон.

Я, уже не видел, как утром — в камеру заглянул надзиратель. Увидев, такую занимательную картину, он, всплеснув руками, убежал. Вскоре, набежавшие вертухаи шустро погрузили искалеченные тела на допотопные носилки, и осторожно понесли за пределы камеры.

Сладко потянувшись, я спустил босые ноги на пол. Натянув ботинки, стал терпеливо ждать, когда обитателей камеры поведут на утреннюю оправку.

— Э…уважаемый, там с тобой поговорить хотят, — тронул меня за рукав какой-то сиделец маленького роста, с невзрачной незапоминающейся внешностью.

— А, вот и ответка прилетела! — у входа в камеру стояла колоритная парочка одной национальной принадлежности с ночными любителями нестандартных удовольствий. Их орлиный взгляд, казалось, был готов испепелить меня на месте.

Что ж, пойдем, побалакаем! — я небрежной походкой подошёл к гостям из солнечного Кавказа.

— Слушаю вас, внимательно!

— Вах! Внэматэльно слушай! Ты, харошего чэловэка обыдел! Отвэт дэржать будэшь! Приходэ сэгодна после повэрки во двор, наказэвать тэба будэм. Сильно, наказэвать, — грузин помладше сделал характерный жест ладонью по горлу. — Чтобы, всэ видэть! Как мы тэбэ учить будэм.

— А, если я не один приду?

— Нэ одэн приходы, мы тоже не одын будэм! — закончили разговор дети Кавказа на этой грозной ноте.

Вернувшись на нары, я передал суть нашей беседы насторожившемуся рыжему. Поймав мой вопросительный взгляд тот выставил руки перед собой:

— Э…нет, на меня не рассчитывай! Я ещё пожить хочу! В таком деле каждый сам за себя.

— Понятно! Без обид, — усмехнулся я. Сам, так сам. На попятную не пойду, не поймут. Да, и самому стрёмно.

Время до обеда прошло в неуютном молчании. Вокруг меня будто образовался вакуум, соседи по камере, пряча глаза, старательно избегали приближаться к моему месту.

Откушав жиденького капустного супчика, лежа на спине, вяло переваривая скудный завтрак, я ощутил присутствие возле своей тушки кого-то постороннего. Гостем оказался коренастый мужик в тюремной робе с солидными обвислыми усами.

Приземлившись на соседний тюфяк, он достал из кармана курительную трубку и большой коробок со спичками.

— Подымим?

— Не, курю, — бросил я, с ленивым интересом наблюдая за дальнейшим развитием событий.

— Говорят, проблемы у тебя? Абреки наседают? — сразу с дела начал разговор пришелец.

— Есть такое дело! А, ты что вписаться хочешь? Ну, помочь, — добавил я, заметив его непонимающий взгляд.

— У нас с ними свои счёты! Хочешь, поможем!

— Так, вас много?

— Два десятка будет. Казаки мы. Из политических.

Я вспомнил, что в будущем читал о забайкальских казаках, которых определили в тюремный замок за участие в революционных событиях 1905 года. За то, что нарушив присягу, они выпустили заключённых одной из тюрем, их приговорили к смертной казни. Тем из казаков, кто написал прошение о помиловании, смертную казнь заменили каторгой.

— Так, что скажешь?

— У меня есть выбор? — вскинул я брови нарочито дурашливым движением.

— Я таки за! Руками и ногами!

— А, если серьёзно, почту за честь! — протянул я казачине руку для рукопожатия. Обменявшись эти интернациональным жестом, мы договорились встретиться перед отбоем, чтобы обсудить план конкретных действий.

— Полагаю, вечер ожидается томным! — радостно хлопнул я по спине, делавшего вид, что спит, а на самом деле, вовсю гревшего уши рыжего. — Может, всё-таки с нами?

— Не…уж как-нибудь без меня…

— Тогда, может по соседям, пробежишься? Пошукаешь, там, что горцы затевают?

— Это можно!

Во время прогулки рыжий слинял для добычи нужной информации. Полученные им сведения, были действительно ценными. По мою душу собиралась целая кодла, навскидку более тридцати человек. Встать за честь славянского братства изъявили желание, только забайкальцы и пара-тройка политиков из рабочего сословия. Попытавшимся было записаться добровольцами интеллигентам, казара дала отвод, во избежание ненужных жертв. Вечером требовалось умение работать кулаками, а не писать прокламации и выступать на митингах. Ожидаемо, никто из блатных участвовать в разборке, желание не изъявил.