Есть пробелы в этой жизни, белые пятна, которые угадываешь, если открыть «досье»: простой бланк в бумажной папке небесно-голубого цвета, побледневшего со временем. Этот бывший небесно-голубой тоже стал почти белым. И слово «досье» написано в середине папки. Черными чернилами.
Это единственное, что осталось у меня от агентства Хютте, единственный след моего пребывания в этой старой трехкомнатной квартире окнами во двор. Мне было немногим больше двадцати лет. Кабинет Хютте занимал дальнюю комнату, там же стоял шкаф с архивами. Почему это «досье», а не другое? Наверно, из-за белых пятен. И потом, его не было в шкафу с архивами, оно валялось, забытое, на столе Хютте. «Дело», как он говорил, еще не завершенное — да и будет ли оно когда-нибудь завершено? — первое, которое он упомянул в разговоре со мной в этот вечер, когда взял меня, по его выражению, «на пробу». А несколько месяцев спустя, другим вечером в тот же час, когда я отказался от этой работы и окончательно покинул агентство, я сунул в портфель, тайком от Хютте и уже простившись с ним, небесно-голубую папку с бланком, валявшуюся на его столе. На память.
Да, первая миссия, которую доверил мне Хютте, была связана с этим бланком. Я должен был спросить у консьержки одного дома в Пятнадцатом округе, нет ли новостей от некой Ноэль Лефевр, особы, задавшей Хютте двойную задачу: мало того что она исчезла в одночасье, вдобавок не было уверенности, что ее имя настоящее. После консьержки Хютте поручил мне зайти на почту, вручив для этого карточку. На карточке стояло имя Ноэль Лефевр, значился ее адрес и была вклеена фотография, это был документ для получения корреспонденции до востребования. Ноэль Лефевр забыла ее у себя дома.
Еще я должен был зайти в какое-то кафе, спросить, не видели ли там в последнее время Ноэль Лефевр, сесть за столик и посидеть до вечера, на случай, если Ноэль Лефевр вдруг появится. Все это в одном квартале и в один день.
Консьержка в доме долго не открывала мне. Я все сильнее стучал в стекло будки. Дверь приоткрылась, появилось заспанное лицо. Сначала мне показалось, что имя «Ноэль Лефевр» ничего ей не говорит.
— Вы видели ее в последнее время?
Она долго молчала и наконец ответила сухо:
— Нет, месье… я не видела ее месяц с лишним.
Больше я не решился задавать ей вопросов. Да и не успел бы, она сразу захлопнула дверь.
На почте в окошке «До востребования» служащий внимательно рассмотрел протянутую мной карточку.
— Ее нет в Париже, — пояснил я. — Она поручила мне забирать ее почту.
Тогда он встал и пошел к стеллажу с ящичками. Перебрал немногие лежавшие в них письма. И, вернувшись ко мне, отрицательно покачал головой:
— На имя Ноэль Лефевр ничего нет.
Мне оставалось только отправиться в кафе, указанное Хютте.
Было чуть за полдень. В маленьком зале никого, только мужчина за стойкой читал газету. Он не заметил, как я вошел, и продолжал чтение. Я не знал, как сформулировать мой вопрос. Просто протянуть ему карточку «до востребования» на имя Ноэль Лефевр? Мне было неловко в роли, навязанной Хютте, мешала моя робость. Он поднял голову и посмотрел на меня.
— Вы не видели в последнее время Ноэль Лефевр?
Мне казалось, что я говорю слишком быстро, глотаю слова от поспешности.
— Ноэль? Нет.
Он ответил так коротко, что велико было искушение задать еще вопросы об этой особе. Но я боялся возбудить в нем подозрения. Я сел за столик на маленькой террасе, выплеснувшейся на тротуар. Он подошел принять заказ. Было самое время заговорить с ним, чтобы разузнать побольше. В голове теснились невинные фразы, на которые он мог бы точно ответить.
«Я все-таки подожду ее… с Ноэль никогда не знаешь… Как вы думаете, она еще живет в этом квартале? Представьте себе, она назначила мне встречу здесь… Вы давно ее знаете?»
Но когда он принес мне заказанный гренадин, я ничего не сказал.
Я достал из кармана карточку, которую передал мне Хютте. Сегодня, век спустя, я остановил свое перо на странице 14 блокнота «Клерфонтен»[1], чтобы снова посмотреть на эту карточку, которая входит в «досье». «Сертификат выпуска разрешения на получение без доплаты корреспонденции до востребования. Разрешение № 1. Фамилия: Лефевр. Имя: Ноэль, проживает в Париже. Адрес: улица Конвансьон, 88. Фотография прилагается. Разрешение на получение без доплаты корреспонденции, адресованной ей до востребования».
Снимок гораздо больше обычного фото на документ. И слишком нечеткий. Невозможно определить цвет глаз. И волос тоже: темные? Светло-каштановые? На террасе кафе в тот день я пристально рассматривал это лицо, черты которого едва различал, и не был уверен, что смогу узнать Ноэль Лефевр.
Я помню, что было начало весны. Маленькая терраса находилась на солнечной стороне, и небо временами темнело. Навес над террасой защищал меня от дождя. Когда по тротуару двигался силуэт, который мог быть Ноэль Лефевр, я провожал его глазами и ждал, не зайдет ли он в кафе. Почему Хютте не дал мне более точных указаний, как к ней подступиться? «Сами разберетесь. Установите за ней слежку, чтобы я знал, ошивается ли она еще в этом квартале». Слово «слежка» вызвало у меня приступ неудержимого смеха. Хютте молча смотрел на меня, нахмурив брови, словно упрекал за легкомыслие.
День тянулся медленно, я все еще сидел за столиком на террасе. Представлял себе маршруты Ноэль Лефевр, от ее дома до почты, от почты до кафе. Она наверняка бывала и в других местах в этом квартале: в кино, в каких-нибудь магазинах… Два-три человека, которых она часто встречала на улице, могли засвидетельствовать ее существование. Или только один человек, с которым она делила жизнь.
Я решил: буду приходить каждый день на почту к окошку «До востребования». Когда-нибудь да попадет мне в руки письмо, одно из тех, которые так и не доходят до адресата. Уехал, не оставив адреса. Или я просто побуду некоторое время в квартале. Сниму номер в гостинице. Стану обходить треугольник между домом, почтой и кафе и расширю поле наблюдения, нарезая круги. Я буду внимательно наблюдать за прохожими и привыкну к их лицам, как человек, всматривающийся в раскачивание маятника и готовый уловить другие, невидимые волны. Нужно только немного терпения, а я в ту пору моей жизни мог ждать часами, хоть под солнцем, хоть под ливнем.
Несколько клиентов вошли в кафе, но среди них я не узнал Ноэль Лефевр. Я мог наблюдать за ними сквозь стекло позади меня. Они уселись на банкетки — кроме одного, который подошел к стойке и разговаривал с хозяином. Этого я сразу приметил, когда он вошел. Он был примерно моим ровесником, во всяком случае, не старше двадцати пяти лет. Высокий, темноволосый, в куртке из вывернутой овчины. Хозяин показал на меня едва уловимым движением, и я почувствовал на себе его взгляд. Однако нас разделяло стекло, и мне было легко; чуть повернув голову, сделать вид, будто я ничего не заметил.
— Месье, прошу вас… месье…
Эти слова я иногда слышу в снах, их произносят преувеличенно любезно, но в тоне сквозит угроза. Это был молодой человек в вывернутой овчине. Я опять притворился, будто не замечаю его.
— Прошу вас… месье…
Тон был суше, словно он поймал меня с поличным. Я поднял голову.
— Месье…
Меня удивило слово «месье» в его устах, мы ведь были одного возраста. Лицо его было напряжено, и я чувствовал, что он отчего-то меня опасается. Я широко улыбнулся ему, но моя улыбка его, казалось, только разозлила.
— Мне сказали, что вы ищете Ноэль…
Он так и стоял перед моим столиком, как будто провоцируя меня.
— Да. Я, кажется, могу узнать о ней от вас что-нибудь новенькое…
— По какому праву? — спросил он надменно.
Мне захотелось встать и уйти.
— По какому праву? Мы, видите ли, друзья. Она поручила мне забирать ее почту до востребования.
Я показал карточку, к которой была приклеена фотография Ноэль Лефевр.
— Вы узнаете ее?
Он долго смотрел на фото. Потом потянулся взять у меня карточку, но я не дал, резко отдернув руку.
Наконец он решился сесть за мой столик, вернее, просто рухнул на плетеный стул. Я видел, что теперь он принимает меня всерьез.
— Я не понимаю… Вы получали ее письма до востребования?
— Да. На почте, здесь, чуть дальше по улице Конвансьон.
— Роже был в курсе?
— Роже? Какой Роже?
— Вы не знаете ее мужа?
— Нет.
Я подумал, что, наверно, слишком быстро прочел бланк в кабинете Хютте, текста там было немного, всего три абзаца. Однако, насколько я помнил, в нем не упоминалось, что Ноэль Лефевр замужем.
— Вы имеете в виду Роже Лефевра? — спросил я.
Он пожал плечами:
— Ничего подобного. Ее мужа зовут Роже Бехавиур… А вы, собственно, кто такой?
Он приблизил лицо вплотную к моему и уставился на меня наглыми глазами.
— Друг Ноэль Лефевр… Я знал ее под девичьей фамилией…
Я произнес это так спокойно, что он немного смягчился.
— Странно, я никогда не видел вас с Ноэль…
— Меня зовут Эйбен. Жан Эйбен. Я познакомился с Ноэль Лефевр несколько месяцев назад. Она никогда не говорила мне, что замужем.
Он молчал и выглядел искренне раздосадованным.
— Она попросила меня забирать ее почту до востребования. Я думал, она больше не живет в этом квартале.
— Да нет же, — сказал он севшим голосом. — Она жила здесь с Роже. В доме тринадцать по улице Вожелас. С тех пор я ничего о ней не знаю.
— А как вас зовут?
Я тотчас пожалел, что спросил об этом вот так в лоб.
— Жерар Мурад.
Решительно, «досье» Хютте было далеко не полным. Жерар Мурад там не упоминался. Как и Роже Бехавиур, якобы муж Ноэль Лефевр.
— Ноэль никогда не говорила вам о Роже? И обо мне тоже? Странно все-таки. Меня зовут Жеpap Мурад…
Он повторил свое имя громко, по слогам, как будто хотел раз и навсегда доказать мне, что он — это он, или пробудить во мне канувшее воспоминание, а скорее убедить в важности персоны Жерара Мурада.
— …По-моему, мы говорим о разных людях…
Мне хотелось ответить ему, что он прав, что, в конце концов, во Франции наверняка есть много женщин по имени Ноэль Лефевр. И мы расстались бы в добром согласии.
Я пытаюсь как могу записать разговор, состоявшийся у меня в тот день с человеком, который назвался Жераром Мурадом, но прошло столько лет, что от него остались лишь обрывки. Хотелось бы, чтобы все это было записано на магнитофонную ленту. Тогда, прослушай я ее сегодня, у меня не было бы чувства, что разговор наш состоялся в очень далеком прошлом, он принадлежал бы к вечному настоящему. Были бы слышны фоновые шумы, навсегда запечатлен этот гомон весеннего дня на улице Конвансьон и даже голоса детей, возвращавшихся из соседней школы, — детей, которые сегодня стали взрослыми в солидном возрасте. И, вдохнув настоящего, которое смогло пересечь в сохранности около полувека, я лучше бы понял, каково было мое состояние духа в ту пору. Хютте дал мне место в своем агентстве — место, надо сказать, скромное, — но идти по этому пути я ни в коем случае не хотел. Я подумал, что эта временная работа может дать мне материал, который пригодится позже, если я всерьез решу посвятить себя литературе. Школа жизни в каком-то смысле.
Хютте объяснил мне, что несколько недель назад к нему наведался «клиент», чье имя значилось в шапке на бланке: Бренос, 194, авеню Виктора Гюго. Он попросил расследовать исчезновение Ноэль Лефевр. И я, оказавшись у окошка «До востребования» на почте, надеялся, что письмо или телеграмма, адресованные этой Ноэль Лефевр, дадут нам ниточку. На террасе кафе, по мере того как шло время, надежда вернулась. Я был почти уверен, что она появится с минуты на минуту.
Был уже почти вечер. Жерар Мурад по-прежнему сидел напротив меня.
— Мы говорим об одном и том же человеке, — сказал я ему и снова протянул карточку «до востребования».
Он долго ее рассматривал.
— Да, это она. Но почему улица Конвансьон? Она жила с Роже на улице Вожелас.
— Вы не думаете, что это был ее адрес до замужества?
— Роже говорил мне, что она только что приехала в Париж, когда он ее встретил.
Сведения, собранные Хютте, были весьма приблизительны. Он, должно быть, заполнял бланк наспех, как плохой ученик делает задание на каникулы.
— Но мне интересно было бы узнать, где вы познакомились с Ноэль…
Он снова смотрел на меня недоверчиво. Мне очень хотелось сказать ему правду, так я устал от этой игры в кошки-мышки. Я искал слова: «досье»… «агентство»… Эти слова смущали меня. Даже от слова «Хютте» было неловко из-за его какого-то тревожащего звучания, которого не было прежде. Я ничего не сказал. Вовремя удержался. Потом, кажется, я испытал такое же облегчение оттого, что не открыл ему мое истинное лицо, какое испытывает человек, уже перешагнувший через парапет моста, чтобы броситься вниз, и передумавший. Да, облегчение. И голова слегка закружилась.
— Я познакомился с Ноэль Лефевр несколько месяцев назад у некого Бреноса.
Это было имя человека, который приходил к Хютте и интересовался причинами исчезновения Ноэль Лефевр. Но меня в тот день в агентстве не было, и я жалел об этом. Хютте не дал мне даже приблизительного описания посетителя.
— Вы знакомы с этим Бреносом? — спросил я.
— Знать не знаю. Никогда не слышал этого имени ни от Ноэль, ни от Роже.
Он наверняка ожидал, что я расскажу подробнее об этом человеке, но я ничего о нем не знал. А на бланке кроме его имени был только адрес: 194, авеню Виктора Гюго. Хютте все-таки мог бы мало-мальски просветить меня насчет своего «клиента», прежде чем посылать на задание.
Мне опять надо было что-нибудь придумывать, врать, чтобы попытаться узнать правду. Конечно, меня всегда тянуло вмешиваться в жизнь людей, из любопытства, но еще и из желания лучше их понять и распутать причудливо сплетенные нити их жизни — чего они сами зачастую сделать не могли, потому что этой жизнью жили, я же имел то преимущество, что был просто зрителем или, вернее, свидетелем, как сказали бы на языке правосудия.
— Бренос… это врач… Я познакомился с Ноэль Лефевр в прошлом мае в приемной этого врача…
Он нахмурил брови, явно не очень-то поверив мне.
— В доме сто девяносто четыре, авеню Виктора Гюго… В прошлом мае…
Я пытался придумать еще какие-то подробности, чтобы убедить его, что я не лгу, но, признаться, в тот день это упражнение давалось мне с трудом. Неужели я потерял форму?
— Кажется, она рассчитывала на этого доктора Бреноса, чтобы получить рецепт…
— Рецепт на что?
Я не знал, что ответить. Надо было, прежде чем садиться в метро и ехать до станции «Жавель», хоть что-нибудь записать в блокнот, запастись чем-то вроде шпаргалки. Не импровизировать. «Доктор Бренос»… Звучало фальшиво.
— Она была встревожена… Нервничала из-за своей работы… Ей нужны были успокоительные…
— Вы уверены? А ведь она так радовалась, что работает у Ланселя…
Лансель? Речь шла, возможно, о большом магазине кожгалантереи на площади Оперы. Самое время было рискнуть, чтобы узнать больше, сблефовать, как говорят игроки в покер.
— Она говорила, что далеко добираться до работы, это ей не нравилось… От ее дома до кожгалантереи Ланселя на площади Оперы на метро, если я не ошибаюсь, не меньше двух пересадок?
Он кивал, будто соглашаясь. Да, я угадал верно. Однако у меня больше не хватало духу в тот день продолжать эту игру. Я рисковал всерьез запутаться, двигаясь вслепую.
— Это верно, — сказал он, — она часто жаловалась, как тяжело ей добираться на метро до Ланселя… Неудачно, когда живешь в этом квартале…
— А Роже, кем он работал?
Я задал этот вопрос рассеянным тоном, как будто не придавал ему никакого значения. Эту тактику, чтобы разговорить людей, подсказал мне Хютте. «Иначе, — говорил он, — они могут и на дыбы встать».
— Роже? О, кем он только не работал… Когда я с ним познакомился, он шоферил в компании грузовых перевозок… Потом какое-то время у Орева, флориста в Шестнадцатом округе… Несколько месяцев назад он нашел место помощника заведующего постановочной частью в одном театре… благодаря мне…
Он перечислял разные работы этого Роже с каким-то даже восхищением.
— Роже всегда приземлялся на все четыре лапы…
Судя по всему, это выражение он и Роже повторяли часто, оно было у них чем-то вроде пароля. Но едва он это сказал, как улыбка на его лице стала вымученной.
— А теперь Бог весть, где он… В последний раз, когда я его видел, он сказал мне, что отправляется на поиски Ноэль…
— Она исчезла первой? — спросил я.
— Да. Однажды вечером она просто не вернулась на улицу Вожелас. Назавтра тоже. Я ходил с Роже к Ланселю. Там ничего не знали.
— И вы понятия не имеете, ни вы, ни ее муж, что могло случиться?
Я специально сказал неопределенно: «что могло случиться», предоставив ему самому решать, идти ли на откровенность или признание. Это тоже был урок Хютте: не задавать слишком точных вопросов. Избегать во время допроса любой агрессивности. Подходить к сути «ненавязчиво».
Мне почудилось в собеседнике какое-то смущение, колебание.
— Что вы имеете в виду под «что могло случиться»?
Да, ему стало явно не по себе, он будто подозревал, что мне что-то известно. Но что? Я предпочел не отвечать, пожав плечами. Молча.
— А вы чем занимаетесь?
Я заговорил непринужденным тоном. Улыбнулся ему. Я чувствовал, что снова возбудил в нем подозрения и он, возможно, скрывает от меня какую-то подробность, касающуюся Ноэль Лефевр, ее мужа и его самого. Не могут два человека просто так исчезнуть в одночасье, у кого-нибудь из их близких непременно должна быть догадка, хотя бы смутная, на этот счет.
— Я? Я актер. Уже год хожу на курсы Попеликса.
— И как, успешно?
Должно быть, я проявил бестактность, задав ему слишком прямой вопрос.
— Я снимаюсь статистом в кино, — сухо сказал он. — Это позволяет мне платить за курсы.
Я никогда не слышал о курсах Попеликса. В следующие дни я навел о них справки, так что сегодня могу написать имя без орфографических ошибок: Попеликс, преподаватель драматического искусства, 37, улица Аркад, Париж, 8-й округ. Это объяснило мне иные выражения его лица, позы и жесты, чуточку слишком продуманные, которые я подметил: наверняка его обучили им на курсах Попеликса.
— Но вы, значит, часто виделись с Ноэль? Не понимаю, почему она никогда не говорила вам о Роже…
Он, очевидно, пытался выяснить, какие отношения связывали меня с Ноэль Лефевр, что, судя по всему, его беспокоило.
— Она все же рассказывала вам о своей жизни?
— Вовсе нет, — ответил я. — Мы встречались всего три или четыре раза… вечером, после ее работы у Ланселя… В кафе напротив, на бульваре Капуцинок…
На бланке, в самом начале, значились ее дата и место рождения, но последнее было указано довольно обтекаемо: «Деревня в окрестностях Аннеси, Верхняя Савойя».
— Оказалось, что мы родом из одних мест. Из Аннеси. Мы часто об этом говорили.
Он, похоже, не знал этой подробности жизни Ноэль Лефевр и не придал ей значения. Но я был уверен, что Хютте думал так же, как и я: никогда не лишне знать, в каком квартале или в какой деревне родился человек.
— А письма до востребования, за которыми она вас посылала, кто мог их ей писать?
— Понятия не имею. Я заметил, что на конвертах был всегда один и тот же почерк… голубыми чернилами, цвет «Флорида»…
Мне подумалось, что, может быть, и не стоило сочинять такие подробности. Я хотел, чтобы он в ответ выдал мне побольше конкретики о Ноэль Лефевр. Но ничего не вышло.
— Цвет «флорида»?..
Мне вдруг показалось, что я дал ему ниточку. Но нет. Он просто не понял, что значит цвет «флорида».
— Очень светлый голубой, — сказал я.
— А эти письма приходили из Франции или из заграницы?
Он задал этот вопрос так, будто сам вел расследование.
— К сожалению, я не обращал внимания на марки.
— Если бы я знал, предупредил бы Роже, чтобы он был с ней осторожнее…
В голосе его зазвучал металл, взгляд стал жестким. Была ли такая резкая смена выражения ему свойственна или он научился ей на курсах Попеликса?
Я пытаюсь как можно точнее записать черным по белому слова, которые мы сказали друг другу в тот день. Но многие из них забылись. Сколько потерянных слов, иные вы произносили сами, какие-то слышали и не запомнили, а на другие, адресованные вам, не обратили внимания… И порой, на рассвете или поздней ночью, в памяти всплывает фраза, но вы не помните, кто нашептал ее вам в прошлом.
Он взглянул на свои часы с браслетом и резко встал:
— Мне надо идти на улицу Вожелас… Может быть, есть новости от Роже и от Ноэль…
Надеялся ли он на письма, подсунутые под дверь, как я давеча на почту до востребования?
— Я могу пойти с вами?
— Если хотите… Роже дал мне ключ от своей квартиры.
— Ноэль часто бывала в этом кафе? — спросил я.
И сам удивился, впервые назвав ее по имени.
— Да. Мы с Роже встречались с ней здесь по вечерам, когда она заканчивала работу у Ланселя. Я был так рад, что Роже женился… Знаете, между мной и Ноэль не было ни намека на соперничество из-за Роже.
Судя по всему, это признание вырвалось у него почти невольно, и я понял, что он сразу об этом пожалел, по внезапному смущению, отразившемуся в его взгляде.
Мы шли по улице Конвансьон на восток, и мне не нужно смотреть план Парижа, чтобы понять сегодня, что мы направлялись к «внутренним землям», в глубь квартала Вожирар.
— Пешком идти примерно четверть часа, — сказал он. — Ничего?
Впервые он выказал мне немного симпатии. Было ли для него облегчением пройтись не одному, а с кем-то в этот час, когда сгущались сумерки и исчезновение Ноэль Лефевр и Роже Бехавиура тяготило его больше, чем в любое другое время дня? А я думал про себя, что эта прогулка пешком с ним вдвоем поможет мне лучше понять, какой жизнью жили эти трое. Вчера, протягивая мне бланк в небесно-голубой папке, Хютте иронически улыбался: «Ваш ход, старина. Справитесь! Нет ничего лучше расследования на месте».
Мы шли мимо почты, где сегодня утром я надеялся, что мне вручат письмо, адресованное Ноэль Лефевр. Она была еще открыта. Я хотел было предложить Жерару Мураду снова подойти к окошку «До востребования». Письмо могло прийти с вечерней почтой. Но я вовремя удержался. Лучше будет зайти туда одному на днях. Действительно, ни к чему было вовлекать этого типа слишком глубоко в мои поиски. Теперь это было наше с Ноэль Лефевр личное дело.
— В общем, — сказал я ему, — ваша жизнь ограничивалась этим кварталом?
Я пытался выяснить, какие места они посещали втроем, с какими людьми знались.
— Днем — нет. Мы встречались по вечерам.
— А вы тоже живете здесь?
— Да, в студии на набережной Гренель. Рядом с дансингом, мы ходили туда, Ноэль очень нравилось это место.
— Дансинг?
— Дансинг «Марина» на набережной. Правда, мы никогда не танцевали, ни я, ни Роже.
Меня удивили эти слова, сказанные очень серьезным тоном.
— Вы никогда не танцевали?
Кажется, в моем тоне прозвучала ирония. Но ему явно было не до смеха. Я решил, что дансинг «Марина» ему не нравился.
— Роже был знаком с управляющим… Ноэль никогда вам не говорила?
Он задал этот вопрос так, будто затронул деликатную тему.
— Нет, никогда… Я ведь уже сказал, Ноэль не говорила со мной о своей личной жизни… только о пустяках. Об Аннеси, например, который мы оба знали.
Он, кажется, вздохнул с облегчением. Возможно, он упомянул этот дансинг и его управляющего, чтобы прощупать почву, выяснить, не поделилась ли Ноэль Лефевр со мной чем-то компрометирующим.
— Роже познакомился с управляющим, когда работал в той компании грузовых перевозок… вот… вот и все.
Я чувствовал, что не стоит и пытаться выведать у него подробности. Он не ответит.
Остаток пути мы шли рядом молча. Чтобы запомнить несколько имен, которые он назвал в связи с Ноэль Лефевр, я повторял их про себя: Роже Бехавиур, Лансель, дансинг «Марина»… Этого было недостаточно. Нужны еще детали, на первый взгляд не связанные друг с другом, пока не будут собраны многочисленные детали пазла. И тогда останется только сложить их вместе, чтобы на свет появилась хотя бы приблизительная картинка.
— Здесь мы можем срезать путь, — сказал он.
Мы дошли до середины улицы Оливье-де-Серр, и он указал мне на тупик между домами. По прошествии времени мне кажется, что проулок был обсажен деревьями, а между булыжниками мостовой проросла трава. Сегодня он видится мне сельской дорогой, может быть, потому что было темно. Мы пересекли двор и вышли через ворота на улицу Вожелас.
Три маленькие комнаты на первом этаже. Окно одной выходило на улицу. Занавески не были задернуты, и любой прохожий мог увидеть нас с Жераром Мурадом. Иногда в моих снах этим прохожим бываю я. Прошлой ночью, наверно, потому что днем я написал предыдущие страницы, я снова шел по сельской дороге между домами. Окно квартиры светилось. Прижавшись лбом к стеклу, я увидел, откуда шел свет: дверь в соседнюю комнату была приоткрыта. Забыли потушить ночник? Я поднял руку, чтобы постучать в стекло, и проснулся.
Мы были в самой маленькой комнате окном во двор. Жерар Мурад зажег лампу на низком столике. Эта комнатка, должно быть, служила гостиной. Диван и два кожаных кресла.
— В шкафу осталась кое-какая одежда Ноэль, — сказал Мурад. — А Роже все свои вещи взял с собой, как будто возвращаться не собирался.
Эта деталь, похоже, сильно его беспокоила. Он стоял рядом со мной и молчал.
— Все-таки странно, что ни он, ни она не дают о себе знать, — сказал я.
Он так и стоял, неподвижно, погруженный в свои мысли.
— Вы побудете немного здесь? — спросил он. — Я зайду к соседу сверху. Роже хорошо его знал. У него, может быть, есть новости.
Но я чувствовал, что он сам не очень в это верит и сказал это, чтобы успокоить себя.
Я остался один в маленькой гостиной окном во двор. Погасил лампу и юркнул в приоткрытую дверь комнаты, выходившей окном на улицу. Довольно широкая кровать и низкий книжный шкаф у стены. Я не стал зажигать лампу на ночном столике, боясь, что какой-нибудь прохожий увидит меня сквозь стекло.
Из окна лился слабый свет, и мне этого было достаточно. Я сел на край кровати рядом с ночным столиком, словно меня притянуло магнитом или вспомнились привычки прошлой жизни.
Я выдвинул ящик ночного столика. Он был вдвое короче самого столика, сзади, похоже, находилась двойная стенка. Я просунул руку и обнаружил спрятанную там записную книжку в картонной обложке. Вставил ящик на место и, сжимая записную книжку в руке, услышал, как Жерар Мурад хлопнул входной дверью.
— Вы здесь? Вы в спальне Ноэль и Роже?
Я не ответил. Сунул записную книжку во внутренний карман пиджака и вышел к нему.
— Почему вы погасили свет?
— Боялся, что меня примут за вора, если заметят свет в окне.
Я мог бы показать ему записную книжку, но сказал себе, что он не поймет моего поступка. Да и как бы я ему объяснил? Этот поступок я совершил, точно лунатик, будучи не в себе, однако жест был точный и спонтанный, как если бы я знал заранее, что за ящиком этого ночного столика скрывается двойная стенка и там что-то спрятано. Хютте говорил мне, что интуиция одно из важнейших качеств в его профессии. И сейчас я, чтобы понять мой тогдашний поступок, открываю толковый словарь. «Интуиция: форма непосредственного знания, не зависящего от рассудка».
— Есть новости? — спросил я.
— Никаких.
Я надеялся, что найденная мной записная книжка откроет мне какую-нибудь дверь к Ноэль Лефевр.
— Вам надо бы расспросить других людей, которые их знали.
Он пожал плечами. Зажечь лампу он даже не подумал, и мы стояли в потемках посреди маленькой гостиной.
— Она хорошо ладила с мужем?
— Да, очень хорошо. Иначе я отсоветовал бы Роже на ней жениться.
Он опять заговорил надменным тоном.
— А вам с Роже Бехавиуром не приходило в голову сообщить о ее исчезновении в полицию?
— В полицию? Зачем?
Решительно, мне из него ничего не вытянуть. Я шел по скользкому склону, не имея никакой опоры. Мне даже захотелось достать из внутреннего кармана пиджака записную книжку и предложить ему вместе посмотреть, что написала в ней Ноэль Лефевр, — я был уверен, что книжка принадлежит ей.
— А вы? Коль скоро вы были с ней знакомы, может быть, вам она давала о себе знать?
Он как будто вдруг растерялся и посмотрел на меня каким-то неуверенным взглядом. Может быть, хотел сделать мне еще какие-то признания?
Значит, он поверил всему, что я наговорил ему насчет Ноэль Лефевр. А я ведь в то время с такой легкостью вторгался в чужие жизни, что уже спрашивал себя, не встречал ли ее в самом деле в том кафе на бульваре Капуцинок вечером, после ее работы.
— Если бы она дала о себе знать, — сказал я, — то я бы непременно вам об этом сообщил.
Мы еще немного постояли вдвоем в потемках. Быть может, он испытывал то же чувство, что и я: мы словно незаконно проникли в пустую, давным-давно брошенную квартиру, последние жильцы которой не оставили в ней никаких следов своего пребывания.