Симпатические чернила

* * *

Он впустил меня в комнату на первом этаже и указал на стул перед доской на козлах, очевидно служившей ему рабочим столом, судя по громоздившемуся на нем множеству папок.

— Чем я могу вам помочь?

Он задал этот вопрос любезно и даже, я бы сказал, немного игриво. И это не вязалось с бесстрастными чертами его лица.

— Я просто хотел кое-что у вас узнать.

В этой комнате было еще жарче, чем на улице, и я вытирал лоб рукавом рубашки. Но он от жары вроде не страдал, несмотря на высокий, туго застегнутый воротник, галстук и обуженный пиджак. Ставни были закрыты, и яркий свет люстры ослепил меня.

— Это по поводу одной подруги, которая давно не дает о себе знать, она была знакома с месье Жоржем Бреносом.

Он сидел за столом очень прямо и смотрел на меня, казалось, доброжелательно. Может быть, мой визит отвлек его от монотонности рабочего дня. Он заметил, что я вспотел.

— Извините… Я не могу предложить вам ничего прохладительного…

Он помедлил и добавил:

— Я действительно был секретарем, потом партнером месье Бреноса. А теперь я управляю его компанией. Месье Бренос умер в прошлом году в Лозанне.

Мы оба помолчали. У меня в голове билась мысль: еще один свидетель унес свои тайны с собой в могилу.

— И вы помните, я полагаю, что месье Бренос жил здесь?

— Да.

— К сожалению, мы через несколько месяцев должны снести этот дом. Операция с недвижимостью.

Он явно искренне об этом сожалел. В руке у него был карандаш, и он постукивал кончиком по столу.

— А как звали вашу подругу?

— Ноэль… Ноэль Лефевр…

Он уставился на меня, но я чувствовал, что его глаза меня не видят. Он явно с усилием что-то вспоминал.

— Я, кажется, встречался с ней… Лет десять тому назад… Ноэль… Да-да… Месье Бренос очень ее любил…

Хозяин улыбался мне. Он явно с облегчением вспомнил эту Ноэль.

— Она несколько раз приходила ко мне в дансинг «Марина»…

Он склонился ко мне и снова улыбнулся.

— Название может вас удивить… Я объясню вам в двух словах… Компания месье Бреноса изначально контролировала сеть кинозалов в Брюсселе и даже торговлю запчастями к автомобилям…

Он заговорил холодным тоном, словно делал доклад:

— В дальнейшем месье Бренос создал еще компанию, в которую входили дансинг «Марина» на набережной Гренель и «Каравелла», ресторан на Елисейских Полях… Месье Бренос назначил меня управляющим дансингом «Марина», но от этого предприятия он очень быстро избавился…

Теперь он постукивал карандашом по ладони.

— Я вам об этом рассказываю, потому что та девушка несколько раз приносила мне в дансинг «Марина» свои письма, адресованные месье Бреносу… И я, случалось, передавал ей письма от месье Бреноса.

Этот человек был, кажется, счастлив с кем-то поговорить о «месье Бреносе», как он его называл. Здесь, в июле, в его кабинете с закрытыми ставнями дни, наверно, тянулись долго.

— Она приходила иногда по вечерам с друзьями в дансинг «Марина»… Но я всегда думал, что это место не для нее…

Он надолго замолчал, я уже думал, не забыл ли о моем присутствии, но он просто рылся в памяти в поисках других воспоминаний.

— Она даже жила здесь какое-то время… в одной из комнат наверху… Вот и все, что я могу вам о ней сказать, месье…

Он как будто извинялся, что так мало знает о Ноэль Лефевр.

— Месье Бренос наверняка рассказал бы вам больше…

— Он умер в Лозанне?

Не знаю, почему у меня вырвалась эта фраза.

— Увы, люди умирают везде. Даже в Лозанне…

Он смотрел на меня грустными глазами.

— Вы не знали друга месье Бреноса, некоего Санчо? — спросил я.

— Нет. Это имя мне ничего не говорит. Знаете, я, как управляющий и коммерческий директор, был знаком только с людьми, которых связывали с месье Бреносом дела, вернее сказать, с его близкими партнерами…

Он снова заговорил тоном профессионала:

— В компании «Каравелла» он работал с месье Ансельмом Эскотье, Отоном де Богердом, мадам Марион Ле Фат Вен, месье Сержем Сервозом…

Последние два имени были мне знакомы, но сейчас я не мог вспомнить откуда.

— Да, я понимаю, — сказал я, чтобы прервать его, так как боялся, что этот перечень затянется надолго. — То есть вы знаете, что эта девушка жила какое-то время здесь, в одной из комнат наверху?

— Да. Когда она только приехала в Париж… Кажется, месье Бренос познакомился с ней в провинции. Он ласково называл ее «альпийской пастушкой». Но больше я ничего не знаю. Вы с ней были очень близки?

— Очень близки.

— И вы не знаете, что с ней сталось?

— Да.

— А о месье Бреносе вы слышали от нее?

— Да. Я надеялся, что он сможет сообщить мне что-нибудь о ней.

— Понимаю вас.

Мы оба долго молчали.

— Я как раз навожу порядок в довольно запутанных делах месье Бреноса. И в его бумагах. Если я найду что-нибудь, касающееся этой Ноэль… Ноэль, как дальше, месье?

— Лефевр.

Он записал имя на листке бумаги.

— Я буду рад вам помочь. Дайте мне ваши координаты.

Я назвал ему свое имя и номер телефона. Он протянул мне визитную карточку.

— Заходите, когда хотите. Я у себя в кабинете весь день. Даже в июле.

Уже выходя из комнаты, я поднял глаза на зажженную люстру над нами: ее размер впечатлял. Он перехватил мой взгляд.

— Здесь была гостиная. При месье Бреносе.

На улице было не так душно, как давеча. Я невольно думал об этом человеке, как он сидит в своем кабинете с закрытыми ставнями, под слепящим светом люстры, очень прямой, в туго затянутом галстуке, без единой капли пота на лбу. Я спрашивал себя, не приснилось ли мне все это и не вернуться ли назад, убедиться, что фасад дома 194 еще на месте, что особняк не снесли ради «операции с недвижимостью», как сообщил мне Пьер Моллиши.

Я забыл задать ему вопрос о замке Шен-Моро в Прюнье-ан-Солонь, который упоминался в письме Жоржа Бреноса и в записной книжке Ноэль Лефевр. Но зачем? Я был уверен, что ответ оказался бы неточным, как, впрочем, и те немногие подробности, которые он поведал мне о Ноэль Лефевр.

Я мог рассчитывать только на себя, и это меня отнюдь не обескуражило, наоборот, придало бодрости. Я шел по проспекту к площади Этуаль и был в тот вечер в состоянии, которое забавно называют «подвешенным». Никогда Париж не казался мне таким ласковым и дружелюбным, никогда я не заходил так далеко в сердце лета, этого сезона, который один философ — я забыл его имя — назвал сезоном метафизическим. Итак, Ноэль, альпийская пастушка, жила какое-то время в одной из комнат наверху, в сотне метров позади меня… Проспект был пуст, и все же я угадывал рядом с собой чье-то присутствие, воздух был свежее того, которым я дышал обычно, вечер и лето пронизаны светом. И это я испытывал всякий раз, когда сворачивал на тернистый путь, чтобы иметь возможность потом записать черным по белому свой маршрут, всякий раз, когда жил другой жизнью — как бы на полях своей собственной.