Симулякры доктора Хьюго [СИ]

X

Днем в комнате почти всегда было невыносимо жарко, особенно в период, когда солнце поднималось в зенит и лучи обжигающего светила падали аккурат в на постель ученого, корчившегося в судорогах после навалившегося на него абстинентного синдрома. Его ломало, как строительный мусор в прессовальной машине, столь сильно и болезненно, что в минуты наивысшей нагрузки зубы скрипели, а голова была готова развалиться на части.

Профессор явился к нему сразу, как только смог дозвониться до Хьюго и понять, что в этот раз дела обстояли намного хуже, чем раньше. Войдя в комнату и увидев, как молодой ученый лежит на полу едва живой, он перенес его на кровать и попытался привести в чувства коллегу, попутно думая стоит ли ему вызывать скорую или дождаться логического завершения.

На столе лежало множество разбросанных таблеток, полупустых и порожних пластмассовых баночек, а также истерзанные и смятые стопки листов с расчетами, где нет-нет, а прокидались среди вороха чисел и формул какие-то невразумительные слова и проклятия, которые Хью оставил очень неразборчивым почерком.

Через полчаса боль стихла, но ученому вряд ли стало от этого лучше. Хотя, как думал профессор, наверное, это было хорошо, ведь он все еще жив и ни ему, ни кому бы то ни было не придется оправдываться перед милицией или ученой Коллегией за странную смерть бывшего работника научно-исследовательского института, где тот работал продолжительное время после приезда в Минск.

Уйдя в ванную, он вскоре вернулся со стаканом воды и дал Хью напиться, присев на край узкой кровати и непрерывно наблюдая за молодым ученым, каким-то чудом избежавшего долгой и мучительной смерти.

— Что черт возьми происходит, Хью? — спросил Иванов, забирая стакан из дрожащих рук ученого.

— Я это почувствовал, — выдавил из себя Хью и снова пластом упал на кровать. — Я видел их всех, ощущал как живых. Они были там, рядом со мной: мой отец, мать, даже я сам в юношестве. Они все были там.

— Ты бредишь, Хью. Ты едва не помер.

— Наверное. Я очень плохо себя чувствую.

Потом он поднял побледневшие, как будто посыпанные мукой, ладони, вытер ими выступивший на лице пот и закрыл глаза.

— Это невероятно, профессор. Я все это видел. Разговаривал с ними. Мой отец сказал, что он живет у меня в голове. Что смерть — это всего лишь часть великого плана, когда одни покидают мир, но остаются с нами навсегда. Вот здесь, прямо у нас в черепной коробке. Смерти нет, профессор. Это ложь. И я могу это доказать.

— Как?

— Пока точно не знаю. Но мне необходимо спросить об этом отца.

Профессор покачал головой. Он уже видел подобное давно в молодости, когда был частью того большого и опасного эксперимента. Слышал подобные слова, видел удивление и страх в глазах тех, кто однажды смог лицезреть сокрытое от многих пространство параллельного мира. Здесь все повторялось. Точно так же, почти слово в слово профессор ощущал дежавю, вздрагивая от мысли, что и этот молодой человек закончить как и те добровольцы, что приходили к ним испытать удачу ценой собственной жизни.

— Ты чертовски неважно выглядишь. Может вызвать скорую?

Хью ответил отказом. Покачав головой из стороны в сторону, он вскоре перевернулся на бок, поджав под себя ноги, и заснул. Едва ли в тот момент он чувствовал боль, которая пронизывала его тело насквозь, но этот короткий период тишины и покоя, что продлился несколько часов, стали для него спасительными.

Профессор все это время оставался с ним. Он боялся непоправимого и хотел быть рядом, если самое страшное будет вынуждено случиться у него на глазах. Однако судьба распорядилась иначе и вскоре молодой ученый открыл глаза.

— Надеюсь, — сказал профессор, сидя за столом Хью и видя как тот медленно, словно медведь после зимней спячки, выходит из своей комнаты, — ты не будешь сильно меня ругать за то, что я прибрал тот бардак, что тут творился у тебя все это время.

— У меня просто нет сил для этого, — ответил Хью и направился на кухню откуда вскоре вернулся с чашкой горячего кофе.

— Я прочитал кое-что из твоего. — Иванов указал на пачку бумаг и документов, исписанных вдоль и поперек едва различимым почерком, после чего посмотрел на своего молодого коллегу. — Ты очень сильно продвинулся в этом деле. Я поражен.

— А что там такого?

— Расчеты. Много очень важных расчетов, заметок, удивительных выводов и твоих собственных размышлений на тему материализации воспоминаний.

— Это сенсация?

— Пока рано говорить. Но ты продвигаешь семимильными шагами. У меня прямо челюсть отвисла, когда я начал ознакамливаться с твоими трудами.

— Надеюсь, вы не украдите мое открытие себе? — Хью присел на стул рядом у окна, после чего тяжело вздохнул. Он и правда чувствовал себя лучше, но отголоски того ужаса в который он был погружен всего несколько часов назад, громкими отголосками все еще давали о себе знать. В висках пульсировали вены, сердце билось сильнее обычного и давно проявившаяся тахикардия не могла не усиливать боль в грудной клетке.

Профессор улыбнулся, услышал последние слова Хьюго.

— Нет, что ты. Я уже стар и тщеславие мне не свойственно. Будь это моей целью, вряд ли бы я стал дожидаться тебя здесь. Забрал все имеющееся у тебя и тут же доложил в Коллегию.

— Они бы сочли вас сумасшедшим.

— С такими выводами? — профессор несколько раз легонько ударил по кипе бумаг на краю стола. — Не-е-т, скорее были бы вынуждены признать свою ошибочность в отношении меня. Хах, хотел бы я посмотреть на их лица в этот момент.

— Но тем не менее вы остались. — Хью с трудом наклонился вперед, держа обеими руками чашку с кофе. — Что не так, профессор?

Иванов встал из-за стола.

— Я уже тебе говорил — я хочу, чтобы ты довершил начатое. Много лет назад я был полон сил и амбиций. Сейчас я стар, ленив и хочу тихо закончить свою жизнь.

— Но вы здесь.

— Потому что есть вещи, которые не покидают нас до самой смерти. Я разочарован в себе, Хью. Я стал слабым, расчетливым. Уже нет того безумия, что раньше, когда я плевал на мнение других и был готов на все, чтобы доказать обществу свою идею. Сейчас я все чаще смотрю на последствия. Стал чертовым аналитиком, политиканом, который только и умеет, что говорить витиеватыми фразами, чтобы его не дай бог не заподозрили в ереси и антинаучном чепухе.

Потом он с секунду помолчал.

— Знаешь, что я тебе скажу — ты обязан продолжить это дело.

— Вы не раз мне это говорили.

— Наверное, потому, что в глубине души я боюсь, что ты остановишься перед самым финишем и будешь жалеть об этом всю оставшуюся жизнь.

— А что скажет Коллегия? Она ведь наверняка в курсе, что вы часто заходите ко мне.

— Увы, но это так.

Профессор опять вернулся за стол, надел очки и принялся в который раз пересматривать сложенные в стопку документы.

— Мне уже один раз приходилось оправдываться. Но глупости. Скажу лишь то, что они следят за мной, иначе как все это объяснить. А если слежку ведут за моим передвижением, значит нечто такое может случиться и с тобой.

Но Хью не верил во все эти шпионские игры, слежку, прослушивающие устройства и прочую атрибутику дешевого бульварного чтива, продававшегося в мягкой обложке в переходах метро. Сейчас его больше заботила собственная голова и та боль, что все еще правила балом в ней. Допив кофе, он поставил опустевшую чашку на край подоконника и посмотрел в окно. Сейчас за ним стояла тишина, лишь изредка разрываемая налетавшим гулом тянувшейся в самом низу многокилометровой пробки. С высоты шум слегка приглушался, но все равно оставался очень громким, поднимаясь все выше и выше, пока не стихал где-то у самой крыши небоскреба, куда взгляд Хью подняться уже не мог.

— Я, наверное, схожу с ума, — вдруг заговорил Хью, — странный вывод, но мне почему-то кажется, что увиденное мною было настоящей реальностью, чем эта. Черт, сам не верю, что говорю.

Профессор повернулся, не вставая со стула, к нему.

— Я думал сон, пьяный бред или еще что-нибудь. Но оказалось иначе.

— Что именно?

— Да все, профессор. Абсолютно все. Не было ничего за что бы я мог зацепиться и сказать: «Вот! Вот это вот точно ненастоящее! Это мираж, результат воспаленного воображения!». Но ведь нет. Все реально. Все, вплоть до пуговиц на пиджаке моего отца темно-бирюзового цвета. Аромат, дуновение ветра, теплое прикосновение материнской руки, ее дыхание, взгляд — живой и настоящий. Такое нельзя вообразить или придумать. Они действительно были реальны.

— А вдруг это обман, Хью?

— Нет, я так не считаю. Слишком много всего, что мог знать только я. Это очень личное, а значит посторонние не могли занести мне это в голову. Я сам это материализовал, но сделал совершенно случайно. До сих пор не могу понять как это произошло, но, наверное, часть из правды есть в тех бумагах, что лежат у вас на столе.

— И все же, Хью, — профессор стал подниматься, — будь осторожен. Ты слишком вымотался и слаб настолько, что едва держишься на ногах.

— Вы же сами хотите, чтобы я продолжил исследования.

— Да, но не ценой собственной жизни.

Потом он подошел к Хью, похлопал его по плечу и направился неспешным шагом к дверям, где вскоре пропал окончательно. Собака проводила старого ученого и через несколько секунду показалась у входа в кабинет.

— А вот и ты, — улыбнувшись, сказал Хью протягивая к ней свои руки. — Иди ко мне, я тебя поглажу.

Пес повиновался и зашагал к хозяину, услужливо вытянув морду вперед.

— Прости, что сегодня тебя кормил мой старый приятель. Я плохой хозяин, но и мне иногда бывает тяжело.

Потом он подошел к столу, сел на кресло и принялся перечитывать все бумаги документы, исписанные его неразборчивым почерком. Он и раньше не особо мог разобраться во всем этом, но в этот раз слова и буквы оказались обезображены настолько сильно, что некоторые места приходилось перечитывать по несколько раз, чтобы, наконец, разобраться в сути.

А суть эта была потрясающей!

Многое для него стало откровением. Раскрытие тайн прошлого в котором он так долго копался, наконец, стала приоткрывать завесу своих тайн, где на поверхности лежала разгадка всех его мучений.

Ученый всегда так или иначе бродит во тьме, пытаясь отыскать там правду, цель всей своей жизни. Идя вытянув руки перед собой, в надежде, что вот сейчас то он коснется ее, сможет ощутить своими руками и обнять. Это было столь очевидно, что перевернув последнюю страницу, он и не заметил как в голове стал складываться пазл огромной головоломки.

— Ты веришь в меня? — спросил Хью, поглядывая на свою собаку. Старый мастиф благодарно облизал одну из ладоней и полностью лег на колени хозяина. — Осталась самая малость, мой друг, совсем чуть-чуть и ты будешь гордиться мною. Я чувствую, что нахожусь на пороге великого открытия.

В конце концов он понимал, что за этим без всякого сомнения величайших подвигом будет стоять его собственная жертва, но какая разница, если это поможет другим вновь обрести прежнее счастье.

Вернувшись к себе в спальню, доктор вышел на балкон. Отец стоял рядом и его появление нисколько не смутило уставшего Хьюго. Скорее наоборот — он был рад этой внезапной встрече. Старик молча смотрел перед собой, слегка наклонившись вперед. Люфтвагены редко проносились мимо него, оставляя после себя едва заметный белесый след. Потом улетали все дальше за горизонт, где скрывались от пристального взгляда отца семейства.

— Ты доволен, сын? — спросил он.

— Да, — ответил Хью, — годы исследований не прошли даром.

— Как ты поступишь дальше? Расскажешь об этом Коллегии?

— Вряд ли. Хотя… — ученый задумался.

— Век технологий много чего изменил в сознании людей, почему бы тебе не стать частью эпохи, навсегда вписав в нее свое имя.

— А оно того стоит?

— А как ты сам считаешь?

— Я еще много не могу понять. Есть над чем подумать.

— Ну так думай. Чего зря терять время.

И Хью думал. Открытие уже сейчас лежало у него в руках. Но оно было подобно сырой глиняной посуде, вязкой, легко подверженной изменению. Нужно было обжечь ее, дав форме и структуре зафиксироваться в своем окончательном состоянии, чтобы уже точно быть уверенным в своем маленьком, но очень важном детище.

— Ты, наконец, доволен своим сыном? — спросил Хью, поглядывая на отца.

— Пока рано о чем-то говорить. Гордость — это избыток процесса. Ты обязан сам себе дать ответ на этот вопрос. От того, что я скажу «да» или «нет» ничего не изменится. Ты сам куешь свое счастье. Жизнь не просто полоса хвальбы и упреков — это ответственность в первую очередь перед собой. Сказать себе «я доволен» и уйти на покой — удел дураков дурак, бесконечное стремление к достижениям — вот путь настоящего ученого. Амбиции не грех, а привилегия истинных людей этого мира. Амбиции двигают мир, двигают прогресс. Я никогда не был доволен собой, поэтому стал богатейшим человеком своей страны. Ты должен мне лишь одну вещь: стать таким же как и я. Ты ведь хотел быть таким, а?

Хью на секунду замолчал.

— А жду.

— Нет, — ответил Хью. — Как можно желать стать таким же как и ты. Ты ненавидел меня, ненавидел и презирал мать и всячески указывал ей об этом. Тиран.

Отец рассмеялся.

— Ты так и остался мальчишкой. Тем самым, что безропотно принимал мои упреки. Жаль, конечно, что у тебя не было времени понять, что сталь становится прочной только в огне. Только критические условия способны сделать нас прочными, как камень. Ты слишком податлив и это очень плохо. Люди могут воспользоваться этим ради своей выгоды.

— О чем ты?

— Та женщина, что была с тобой в машине в момент катастрофы.

— Лена? А что с ней не так.

— Да брось. — Отец подошел к своему сыну. — Ты воспользовался ею, когда тебе было плохо. Ты видел и знал, что она лишь повод уйти от проблем, удачная попытка решить собственные заботы путем погружения в другую реальность, в другой быт. Она обижена на тебя, ведь ее собственные надежды разбились о холодный расчет амбициозного ученого, который ни секунды не желал быть с ней. Теперь она готова на все, чтобы отомстить тебе.

— Ты говоришь глупости, тебя ведь рядом не было.

— Не будь дураком, Хью, я всегда был рядом с тобой. Всегда, с того самого момента как я покинул бренное тело. Здесь, — он ткнул пальцем в высокий лоб ученого, — мы всегда были вместе. Я знаю твои мысли, знаю о чем ты размышляешь. Она жаждет мести, ищет время и повод, чтобы отыграть на тебе. Будь осторожен со своими изысканиями — ими могут воспользоваться другие. И в конце концов — тебе ли не знать, что такое тщеславие. Ты станешь великим первопроходцем, заявившим на весь мир об открытии века. А что будет, когда силы и время, потраченные на поиски пойдут коту под хвост, если эта проходимка заявит права на все твои наработки.

— Ты манипулируешь мной. Лена никогда себе такого не позволит.

Старик улыбнулся и вышел с балкона в комнату. Хью несколько секунд стоял у дверей и только собравшись с силами, последовал за отцом. Внутри его не оказалось. Он испарился, так, будто бы и не было его здесь.

Страх стал набирать силу и ученый подошел к своему рабочему столу. Бумаги все так же лежали на нем. Слегка небрежно разбросанные, стопка бумаг с расчетами и пометками лежала перед его глазами. Свернув их в небольшой пакет, он спрятал их в сейфе, после чего упал на кровать. Сил почти не осталось. Хотелось спать. Закрыв глаза, он дал Морфею взять власть в свои руки, погрузившись в глубокий сон, где ему стало намного спокойней.

Там, по другую сторону реальности, его окружали хариты. Богини радости и веселья кружили вокруг него в цветущем саду, где никогда не стихает девичий смех и всюду царит радость.

— Иди к нам, — кричала одна из них Евфросина. — Иди же, у нас весело.

Девушка звала ученого к себе, заливаясь смехов и все время маня своей рукой.

Он шел, переставляя ватными ногами, приближаясь к прекрасной деве.

— Ну вот, все хорошо, а ты боялся.

— Мне страшно, — ответил Хью.

— У нас весело. Побудь с нами, почувствуй какого это.

Из-под земли появился сиреневый туман. Такой же как и в том баре.

— «Кошачий глаз» — произнес Хьюго, отступая назад.

Харита схватила его за руку потянув к себе. Прижала к себе и впилась губами так сильно и страстно, что в первые секунды Хью чуть было не потерял сознание.

— Вдохни его как можно глубже. Оставь заботы в прошлом. Здесь тебе не будет плохо.

Туман подполз к его ногам, потом стал подниматься все выше и выше, пока не поглотил его с головой.

— Вдохни, — повторяла харита. — Вдохни, Хью, стань частью нас всех.

Держаться больше не было мочи и в самый последний миг ученый сделал глубокий вдох. Разум охватила эйфория. Стало так хорошо и приятно, что все тело затряслось, а перед глазами мир стал плыть и колыхаться, словно во время сильнейшего шторма.

Опять смех. Хариты кружили вокруг него. Мир стал меняться. Люди вдруг начали превращаться в животных, птиц. Огромный тигр с сиреневыми глазами выпрыгнул из кустов с наездником на верху. Обнаженная женщина сидела на нем, держа в руках вожжи и что-то говоря Хью.

Но что там можно было услышать кроме смеха. Заливистого, громкого, почти до боли пробиравшего измученного ученого, схваченного в объятия прекрасных харит.

— Ты будешь наш, — говорила Евфросина, — навсегда. Мы не отпустим тебя. Скоро ты присоединишься к нам и станешь одним целым. Не сопротивляйся. Будь податлив.

— Но отец, — изо всех сил пытался отвечать Хью. — Он говорил…

— Забудь о нем. Стань частью нас. Ты великий ученый, Хью. Ты обязан получить только самое лучшее. Блаженство поистине божественных масштабов. Такое, что никому и никогда не даровалось ни при жизни, ни после смерти. Мы дадим тебе это, нужно лишь самое малое — твое согласие.

Она подняла над его головой венок из цветов.

— Корона для самого великого из ныне живущих.

Хью почувствовал как женщины обняли его, встав вокруг и замкнув круг. Потом поднял взгляд в небо, щурясь от яркого солнечного света.

— Блаженство, Хью, оно рядом. Будь с нами… навсегда.

Вскоре он закрыл глаза и пустился в пляс вместе с харитами. Животные появились из ниоткуда. Тигры, львы и львицы, леопарды и просто кошки. И все с сиреневыми глазами. Они пристально смотрели на танцевавшего ученого, коронованного на вечное блаженство харитами.

— Великий и навсегда наш.