Симулякры доктора Хьюго [СИ]

IV

— С тобой все в порядке? Ты плохо спал.

Лена лежала рядом, поглаживая Хью по плечу и целуя, вспоминая как ей было хорошо и как бы хотелось, чтобы ничего из того, что произошло прошлой ночью, не заканчивалось и переросло в нечто большое, о чем она мечтала уже очень давно.

— Я в порядке.

— Ты видел сон?

— Да.

— Что там было?

— Ничего такого.

Он врал. Док видел семью в очередной раз. Воспоминания так и лезли ему в голову. Иногда их приходилось отгонять, отбиваться, словно от роя, но вскоре принимал, поглощенный ими и полностью поверженный. Эта ночь не изменила в его жизни ровным счетом ничего. Она пришла чуть позже, когда он уже был в своей квартире, работая в поте лица над новым препаратом, который, как он считал, должен был повторить тот прорывной эффект, который когда-то сам испытал. С самого начала дела не заладились. Ему казалось, что все хорошо, что расчеты верны и даже какое-то время получал приличные результаты, но вскоре опыт застопорился. Все полетело из рук. Прогресс застрял где-то на четверти пути и больше не сдвинулся. Это привело его в ярость. Он кричал, бил и швырял все, что попадалось ему под руки. Гнев переполнил чашу терпения и Хью почувствовал, что был обманут Отцом. Женщина же появилась в тот самый, момент, когда он собирался уходить. Вернуться в бар и потребовать объяснений, а она успокоила его. Подействовала расслабляюще, стоило ему только посмотреть на нее. Увидев на полу разбросанные колбы, битое стекло и разорванные тетрадные листы, сразу все поняла. Ей даже не пришлось задавать вопросы — для нее все было понятно. Потом все случилось как-то само по себе. Слов практически не было, он схватил ее и повалил на кровать, обняв так сильно и крепко, что вырваться у нее шансов не осталось совсем.

— Я показала документы профессору, — сказала она тихонько, поднимаясь с кровати. — Он был в восторге. — Потом встала, не одеваясь прошла к окну и приоткрыла его, слегка высунувшись из него вперед. — Так хорошо и приятно. Погода прекрасная.

— Что он сказал? — спросил он, немного приподнявшись.

— Он сказал не останавливаться.

— И все?

— Да. Я думаю, что большего от него и не стоило ожидать. Иванов знает как Коллегия отреагирует на все это, когда станет известно о его протекции твоим исследованиям вопреки решению Совета.

Потом она повернулась к нему лицом и улыбнулась.

— У тебя все получится.

Хью вытер лицо.

— Ты ведь знаешь зачем я это все делаю?

Она виновато опустила глаза, потом поправила взъерошенные налетевшим ветром волосы.

— Знаешь, Хью, мне искренне жаль, что тогда все так получилось. Если бы я знала, что мое появление может спровоцировать эту нелепую цепочку событий, я бы никогда к тебе не пришла. Правда, поверь мне на слово. Многие думают, да и ты наверняка веришь в это, что я специально сделала это, но… это неправда. Я люблю тебя, Хью. Любила тогда, люблю и сейчас, но смерть — это другое. Я бы не пошла на такое — слишком большая цена собственного счастья.

Доктор скинул на бок одеяло, встал с кровати и надел штаны. Потом подошел к женщине со спины, обнял ее хрупкое обнаженное тельце и посмотрел вперед. На улице горели дома. Тысячи окон высотных многоэтажек, упиравшихся своими громоотводами в самое небо, мигали, как новогодние елки, обкрученные гирляндами. Где-то гасли оконные проемы, а на смену им загорались десятки других. Не было постоянство в этом зрелище и Хьюго разочарованно опустил руки.

— Я видела на столе использованный DEX, — сказал женщина, обхватил свою грудь руками и скрестив ноги. — У тебя что-нибудь получилось?

Хью пожал плечами.

— Не знаю точно все ли.

— Не знаешь?

— Не помню. Когда я проснулся, они уже были пусты. Это было пару дней назад и все это было очень странно. Записки на столе указывают, что я изменил пропорции и ввел катализатор в самом конце проведенной реакции, но по наблюдениям все было совершенно иначе.

— Почему ты так решил?

— Потому что я не помню этого. Ничего, понимаешь? Тот день вылетел из моей головы от начала и до конца. Все, что у меня осталось — это бумаги, документы и тетради с расчетами.

Женщина отошла от окна и легла в постель, накрывшись до самой шеи.

— Странно все это, но мне кажется, что я на верном пути, нужно лишь еще несколько опытов и кое-какие препараты, — потом он резко повернулся к Лене, — ты достанешь их для меня?

— Ты знаешь правила, Хью, — женщина чуть привстала и облокотилась на руку, все еще удерживая второй край одеяла, не давая тому съехать и оголить грудь. — У меня была возможность помочь первый раз, но скоро конец месяца, будет пересчет, недостачу выявят очень и очень быстро. Начнут опрос и в конце концов надавят на меня.

— Последний раз.

— Хью…

— Прошу тебя.

— Хью, послушай…

— У меня начало получаться. Помнишь, что сказал Иванов: «Не останавливаться». Если я сейчас не продолжу, то уже никогда не смогу довершить начатое.

— Тебя посадят в тюрьму, Хью, и меня следом. Хищение и сбыт таких препаратов грозит сроком до двадцати лет, а может и смертью. Ведется строгий учет. То, что мне удалось списать в обход соответствующих процедур DEX и ситлитурат-2 и не попасться, просто удачное стечение обстоятельств, но два раза в одну реку не войти.

— Что за чушь? — Хью недовольно махнул рукой.

— Ты сам так любил говорить, — напомнила Лена, но вскоре потянула руки к подошедшему доктору. — Я знаю, как тебе тяжело, мне больно смотреть как ты мучаешься в бесплодных попытках доказать свою гипотезу, но подумай сам: может, тебе все это показалось?

— Нет-нет-нет, — он затряс головой, как конь. — Не говори так. Я все видел, я чувствовал. Они там, совсем рядом, нужно лишь найти способ проникнуть туда. Кажется, я начал понимать как мне этого добиться, но что-то меня тормозит. Как будто держит за спину и на каждый мой шаг вперед возвращает на два назад.

— Ты устал, Хью. Тебе нужно отдохнуть. Хотя бы на пару деньков забыть обо всем, — потом она подтянула его к себе. — Поехали на озеро. Искупаемся. Ты забудешь все — я сделаю все для этого. Никаких терзаний, мучений, ночных кошмаров и метаний в поисках истины. Ты говорил, что людям свойственно истязать себя несбыточными идеями, а у ученых это чувство гипертрофировано. Ты доведешь себя до могилы, а ведь ты еще можешь столько жить.

Хью посмотрел на женщину. Она прильнула щекой к его груди, дотронулась рукой и начала считать.

— Оно так часто бьется и так сильно…

— Ты хочешь, чтобы я все бросил?

Она вдруг замерла.

— Я хочу уехать отсюда. Коллегия копит зло, выжидает момент, чтобы ударить по тебе со всей силы. Им нужен только повод. Тебе необходимо остановить изыскания, Хью, иначе даже профессор Иванов не сможет тебя прикрыть. Все эти гипотезы, формулы, расчеты просто буквы на бумажном конверте, но они могут сработать и против тебя.

— О чем ты?

Лена глубоко вдохнула.

— Я не хочу, чтобы произошло что-нибудь страшное. Пусть все останется как есть: мертвые — там, живые — здесь. Смерть нельзя одолеть на ее территории, но каждый из нас в состоянии победить ее другим способом.

Он вопросительно посмотрел на нее.

— Дети, — тихо произнесла Лена. — Я хочу детей, Хью. Хочу их от тебя. Хочу, чтобы внутри меня билась частичка тебя и чтобы каждый последующий день жизни нашего ребенка знаменовал настоящую, ненаучную победу над смертью.

Док лег на остывшую подушку, чувствуя руку Лены у себя на груди. На потолке мелькали блики горевших окон соседской многоэтажки. Иногда в открытое окно прорывался гул пролетавшего люфтвагена, потом тишина и полный покой.

— Неужели то, что ты делаешь, стоит тех усилий, того риска? — продолжила она.

— Да, — ответил Хью. — Я видел не только их. Всех, кто когда-то встретился мне на пути. Кого-то узнал сразу, кто-то стал для меня менее узнаваемым, но они все там, Лена. Если бы ты только могла почувствовать то, что пришлось ощутить мне. Совсем другой мир, другие ощущения. Профессор был прав во многом, но у него не хватило духа. — Хью слегка повернулся на бок и посмотрел Лене в глаза. — Я обязан довести это дело до конца. Сделать все для этого.

— А как же закон? Коллегия не защитит тебя, а профессор уже стар, кто знает сколько он еще протянет в нашем мире. Если падет и эта защита, на тебя накинутся все и тогда тебе не избежать наказания.

Она была права и Хью прекрасно это понимал. Воздух в помещении стал свежим, прохладным. Стало хорошо. Он заснул и сам не заметил как это произошло. Ему снились родные, дом, лужайка в центральном парке. Знакомые люди подходили к нему, протягивая руку, чтобы поздороваться. Лица одних он четко различал среди сотен других, чьи-то были замыленными и расплывались, даже при самом ближайшем рассмотрении. Но они все, все без исключения разговаривали с ним. Он слышал их голос, ощущал дыхание, тепло солнечного прикосновения. Дуновение ветра, налетевшего с восточной стороны парка, было столь явным, что в какой-то момент Хью ущипнул себя, пытаясь проверить все наверняка, и боль не смогла разбудить спящего мужчину, после чего в реальность происходящего поверил даже он.

— Ты здесь, как здорово, а я подумала, что ты уже не вернешься, — сказала подошедшая женщина. — Почему так долго?

Хью посмотрел на нее; солнце слепило глаза и образ так и остался вне его видимости несмотря на все усилия. Потом поднял руку, прикрыл глаза от яркого света и чуть-чуть приблизился, но образ исчез, оставив после себя лишь горстку рассыпающегося пепла. Прошел вперед, земля под ногами ничем не отличалась от той, что была в за гранью сна, зашел в ближайшее кафе и сел за столик, попросив официанта принести кофе. Аромат был безупречен. Он взял небольшую чашку, поднес к носу и глубоко вдохнул, пытаясь задержать горьковатый аромат внутри себя как можно дольше.

— Прекрасно, — выговорил Хью, закатив глаза и получая невероятное удовольствие от захлестнувших ощущений. Потом глоток — обжигающий напиток проник в него и заставил глубоко задышать. Потом еще… и еще… и еще. Он пил до тех пор, пока чашка не опустела и на дне он не увидел собственное отражение. В грязной, покрытой черными осколками нерастворившегося кофе чашке улыбалось его собственное лицо. Потом все завращалось, мир вокруг стал сжиматься по спирали, где в водоворот событий и времени засасывалось практически все, что находилось вокруг. В один миг, словно в унитаз, смылась вся история, мир, который совсем недавно встретил его улыбками и дружеским рукопожатием. Не осталось ничего, кроме адской боли в голове и грудной клетке, заставившей выблевать из себя то немногое, что осталось со вчерашнего ужина.

Утро для Хью наступило хуже обычного. Кровать оказалась далеко — он лежал возле стола и вокруг, словно горох, рассыпались по полу многочисленные красненькие таблетки ситлитурата-2. Док попытался встать и оторвать собственное лицо от рвотной массы, вымазавшись в которую, Хью лежал на холодном полу уже какое-то время. Запах был отвратный, окно, как казалось ему, открытое еще со вчерашнего дня, было наглухо закрыто; Лены нигде не было.

Хью поднялся, выпрямил спину и посмотрел на стол. Куча документов оказалась заблевана и полностью испачкана. Несколько стопок появившегося из ниоткуда DEX-а были опустошены и нигде поблизости он не смог найти хотя малой части того огромного запаса, что был запечатан в этих упаковках.

— Лена, — позвал он женщину, все еще надеясь услышать ее приятный голос. — Ты здесь?

Но ответом на вопрос стало мерзкое молчание и тишина.

Работа по расчету необходимого состава была уничтожена. Это стало понятно, когда Хью попытался отделить несколько листов от мерзкой и липкой массы. Потом включил компьютер, посмотрел несколько сохраненных копий собственных исследований и наблюдений, решив, что и этого будет недостаточно для дальнейшей работы над проектом. Все валилось из рук. Утро не задалось и в мозгу назревали мысли бросить все, как и молила Лена. Она была хороша. Хью видел в ней прекрасную женщину, но воспоминания, жившие в нем до сих пор, отвергали саму мысль о том, чтобы стать частью единой семьи. Что может быть более отвратным, чем врать самому себе каждый день, что любишь человека, только потому, что живешь и спишь в одной постели.

Вскоре загромыхал холодильник. Старый мастиф, отреагировав на дребезжание в углу кухни, вывалил в соседнюю комнату, бросив на своего хозяина странный взгляд. Док привел себя в порядок. Умылся, поел (то, что смог вытащить и разморозить, а после подогреть в микроволновке, сделав из куска замороженного мяса с прослойками сала какое-то подобие ростбифа). Организм постепенно стал приходить в норму.

«А сегодня у нас новости…» — звучало чуть выше, где висел узкий монитор, вещавший проповедью о последних новостях. «Милиция сообщает об активизации наркоторговцев и богомолов в отдельно взятых районах. Последние облавы только подтвердили тот факт, что старые преступники, те, что не были пойманы и осуждены в прошлый раз, вновь активизировались и на этот раз размах может только больше.»

Хью отвернулся, открыл дверцу холодильника и достал оттуда банку с кукурузой, открыв которую вывалил на тарелку все содержимое.

«Если у вас есть хоть какая-то информация, следует немедленно сообщить об этом в милицию. С вами были Наши Нов…»

Больше он не слушал. Покинув кухню, Хью вернулся с тарелкой обратно к рабочему столу. Таблетки все так же валялись у него под ногами, воздух, циркулировавший через вентиляционную шахту к окну, обдувал помещение, наполняя его свежим воздухом и выгоняя ту вонь, что еще осталась после уборки блевотины с пола.

— Нужный серьезные воспоминания, — цитировал Хью записи профессора Иванова на пожелтевшем листке расчерченной бумаги. — Очень сильные. Смерть близких, катастрофа, непосредственно наблюдавшаяся пациентом, боевые действия, пережитое насилие и последующая смерть насильника. Сложно сказать какое из них более пригодно для эксперимента, но это должно быть нечто, что навсегда оставит неизгладимые впечатления и эмоции в памяти человека. Все, что угодно, но оно должно впечататься в мозг стальным гвоздем и быть до тех пор, пока сама смерть не вырвет его из головы. Я провел повторные исследования и был поражен насколько все может быть серьезным. Я видел своего отца. Он погиб, когда мне было двадцать три и смерть его ошарашила меня. Я подумал, что такого не может быть, что воспоминания, сон, всего лишь аллюзия на то, что мы концентрируем в себе на протяжении определенного времени, после чего мозг очищается от всего этого, освобождая место для новых воспоминаний. Этим можно объяснить невозможность вытащить из разума некоторых добровольцев отрывки жизни, когда они были совсем маленькими. Только самое эмоционально сильное сохраняло в памяти след до глубокой старости.

Хью отложил листы, свернул несколько из них и запечатал обратно в металлический тубус, размером со школьный пенал. Он уже много месяцев хранил эти документы в подобном месте, боясь не на шутку облавы и обвинений в ереси. Несмотря на время, на эпоху в которой он и все окружающие его жили в этот момент, определенные идеи и мысли не находили отклика в сердцах высоколобых мудрецов, засевших в Коллегии благодаря недюжинному уму и черствости суждений. Они верили фактам, опытам, подтверждавшим или опровергавшим заявленное, а гипотезы… всего лишь слова. Крик в пустоту с надеждой услышать ответное эхо.

— Знаешь, — заявил Иванов, присев рядом с ним за стол, — как это часто бывает. Мы пробуем — у нас получается, и мы рады результату, даже если он не приносит никакой пользы. Мы добились! Вот, что имеет значение. И обратное — мы пробуем, и все идет прахом. Разочарованный взгляд и полная пустота внутри, потому что силы были потрачены зря, время ушло и больше не вернется назад. Ты злишься, хватаешься за все подряд и кричишь сам себе в душе: «Готов!», потом спустя время понимаешь, что это не твое, что все это чушь и мракобесие. Опять апатия, безразличие и неуверенность в собственных силах. Этим и опасно любое начинание — мы всегда боимся провала, хотя верим, что добьемся успеха.

Потом он исчез и Хью опять взял несколько листов. Ветерок мерно дул из окна, пододвигая несколько листов к краю стола.

«Они испытывали боль, животный страх, разочарование. Иногда плакали, когда на несколько секунд видели умерших родственников. Жен, мужей, отцов и матерей. Когда появлялись дети, особенно у женщин, переживших неудачную беременность или в какой-то период времени решившиеся на аборт, сильнее всего реагировали на ожившие воспоминания. Крики иногда случались на грани истерики. Приходилось звать медбратьев и держать их, чтобы не произошло страшное. Препарат действовал, но очень короткое время. Иногда три минуты, иногда — шесть. Самый длительный промежуток времени был зафиксирован мною у молодой мамы, бросившей в период кормления свою новорожденную дочь. Она была психически больна, но воспоминания будто бы вырвали ее из параллельного мира в реальный, возродив те умершие внутри нее материнские чувства, что она отказалась возвращаться и умерла прямо там, от остановки сердца. В тот день мне пришлось отчитываться перед руководством Академии Наук за смерть пациентки и именно с того дня мне пришлось постепенно свернуть свои изыскания, уйдя в подполье и тайную исследовательскую деятельность».

— Да, — говорил Иванов, похаживая по квартире, — все было именно так. Странно, что я вообще решил все это записать. Как будто мне было мало пережитого. С другой стороны — почему нет. Что мешало? Ничего. Просто память устроена так — я боялся, что и это забудется, поскольку не испытывал сильных эмоций и не верил своему разуму, поскольку столько раз ловил себя на забытьи самых элементарных вещей. Да и возраст не благоволил к этому. Бумага все стерпит, говорили они и оказались чертовски правы. Прошло много лет, небо стало другим, Минск превратился в настоящий мегаполис, куда стекаются люди со всех сторон. Дома уперлись в небо, люди научились вживлять в свои тела имплантаты, увеличивая срок жизни и заменяя устаревшие органы, а мы до сих пор не знаем как устроена память. Почему забываются те или иные воспоминания? Почему люди, пребывавшие в нашей жизни считанные дни, остаются в памяти на долгие годы, а те, кто год за годом маячил перед глазами — умирают, едва мы только перестаем на них глазет. Это загадка. Гипотезы мои слишком смелы, чтобы можно было о них говорить в открытую, но кое-что в жизни не стоит оглашать до определенного времени, потому ты все еще способен на прорыв.

— Оно того стоит?

Иванов улыбнулся.

— Ты задаешь вопрос, который был адресован тебе, при этом ждешь, что я отвечу на него.

— Вы знаете Отца?

Профессор посмотрел в окно.

— Наш мир пересекается со многими вещами и явлениями, которые не поддаются рациональному объяснению. Наука слишком черства и консервативна, чтобы даже косвенно упомянуть об этом. Но люди то видят, — он повернулся и улыбнулся мне. — Сложно отрицать то, что попадается нам на глаза. Сначала мы не верим, потом начинаем сомневаться, а сомнения подталкивают нас к исследованию, после чего мы делаем выводы. Коллегия не хочет даже сомневаться, она просто отворачивает глаза. Но разве небо пропадет, если мы перестанем смотреть на него?

— Нет.

— Вот именно. Поэтому некоторые из нас способны видеть больше, чем другие.

— И что мне делать дальше? Как это все увидеть?

Иванов закрыл окно.

— У меня есть один знакомый, очень старый. У него свой маленький бизнес на Припяти: кафе и лодочный причал, с которого тот иногда возить туристов по реке, показывая им местные красоты. Я не был у него уже много лет, но, думаю, тебя он встретит с большой радостью.

— Почему вы так решили? Может он умер и его там давно нет.

— Умер? Нет, что ты. Он жив, еще как жив. Как встретишь его, сразу скажи, что ты от меня.

— А если я его там не застану? Полессье — глухое место.

— Он всегда там. У него работы полный рот, успевай только разгребать, да и какой сумасшедший кроме него захочет работать в такой глуши? — Иванов улыбнулся. — Ты встретишь его, будь уверен.

Док сорвался в дорогу буквально через несколько часов, забыв обо всем, что его держало в этом городе. Триста километров — сущий пустяк, особенно, когда ты плывешь по воздуху и не чувствуешь сопротивления десяток машин, столпившихся в небольшой пробке у самого выезда в пригород. С высоты птичьего полета наблюдать за всем этим было одним удовольствием — ты чувствуешь превосходство над ними. Они там - внизу, заложники ситуации, а ты здесь — в небе, летишь, как свободная птица по только тебе известному маршруту. В какой-то момент Хью поймал себя на мысли, что ему не хочется покидать это место. Чувство целиком поглотило его; свобода, безмятежность. Нечто подобное, но очень отдаленное он ощущал в молодости, когда не было возможности набирать добровольцев и все опыты по извлечению снов и в реальность приходилось проводить на себе. Он опять был там, но только в воздушном пространстве. Опять легкость во всем теле, сердце потихоньку успокаивалось, дыхание становилось все менее редким и голова начинала тонуть в мыслях о предстоящем погружении в беспамятство — головокружение. После часа, проведенного внутри салона, люфтваген прибыл по назначению, покружив над лесами и болотами несколько минут, выискивая площадку для приземления. Это место было поистине тайной для людей даже спустя множество исследований и экспедиций в эти топкие и глухие места. Люди до сих пор пропадали там: кого-то находили, кому-то везло меньше. Но один человек продолжал работать здесь несмотря на все уговоры сменить рабочее место и найти себе занятие по спокойней. В своей мастерской он работал только днем, а когда наступал вечер — перебирался на причал, где подолгу крутил и осматривал свое старенькое, проржавевшее, но все еще державшееся на плову судно. Чем-то напоминавшее конструкцией баркас, плавучее средство мерно поднималась на небольших речных волнах, иногда ударяясь бортом о край причала.

— Ближе не могу, — сказал таксист и указал на маленькое пустое место, вытоптанное людьми в нескольких метрах от заросшей грунтовой дороги. Время в пути пролетело очень быстро. Солнце медленно садилось за горизонт, на прощанье выбрасывая в небо остатки розово-красных лучей, в воздухе появился неприятный болотный аромат, свойственный любому месту близкому к водоему. — С тебя сотка, — произнес водитель и протянул руку для денег. Док отдал ему все, что у него было, потом закрыл дверь и еще несколько секунд наблюдал за удалявшимся люфтвагеном, пока тот окончательно не скрылся за облаками.

Домик был мертв — так ему показалось, когда Хью посмотрел на него с противоположного берега. Свет нигде не горел, не было видно никаких признаков жизни. Стало темнеть и холод постепенно сменил собой дневную теплоту. Вода в реке немного оживилась, а вместе с ней и летучие твари, готовившиеся к кровавой трапезе. Едва только Хью всколыхнул высокую траву и берега, как рой комаров взмыл вверх и еще очень долго кружил вокруг него, пытаясь добраться до незащищенных участков тела, чтобы напиться свежей крови. Отмахиваясь, док прошел вдоль берега до небольшой ложбинки, встал напротив нее и посмотрел прямо на баркас, который был единственным плавучим средством на протяжении нескольких километров в обе стороны течения.

— Есть там кто-нибудь! — закричал он и голос его тут же утонул в шуме реки и поднявшегося ветра. — Я от профессора Иванова.

Бесполезно. Ширина в этом месте была значительной и ветер, бивший ему в лицо, нивелировал все его потуги докричаться до возможно единственного живого человека в этом месте. Слова банально не долетали до противоположной стороны, что вызывало страх у доктора — ведь ночь еще даже не началась, а обратного пути у него уже нет.

Прошло около получаса. Хью бродил вдоль берега как умалишенный, не понимая что делать и как быть. Попытки кричать он отбросил и больше не предпринимал, понимая, что скорее сорвет себе голос и охрипнет, чем сможет докричаться до человека. Еще через некоторое время он перестал ходить, сев на берегу, не в силах больше двигаться от изнеможения. Спустя еще какое-то время и вовсе свалился на бок, чувствуя как падают капли речной воды ему на лицо.

«Это было безумие» — ощущая как сползает по мокрой и вязкой почве вниз к воде. Ноги вдруг окунулись в холодную воду, тело отреагировало моментально — задрожав и еще больше испугав обессилившего доктора, отчего тот соскользнул с берега еще сильнее и упал в воду с головой.

Все вокруг стало темным, непроглядным, страшным. Тьма окружила его и любые попытки вынырнуть натыкались на сопротивление стихии. Течение прижимало его, тянуло ко дну, не давало выбраться из ее мертвой хватки. Сил у доктора почти не осталось. Последним рывком он попытался схватиться за корень береговой ивы, но на долго его не хватило. Он отпустил и вода понесла его прочь. Воздух в легких постепенно заканчивался. Хотелось открыть рот, сделать вдох, пропустить в свою грудь мутную бурлящую воду Припяти и навсегда забыть обо всем. Хью вытянул руки вверх, закрыл глаза и был готов встретить неизбежное. Удивительно, но страха не было. Он не боялся смерти, не страшился последствий того, что было сделано им во время земной жизни и спокойно рассуждал что скажет, о чем будет спорить и с чем, в конце концов, согласится и признает ошибки. Рука уперлась во что-то твердое и костлявое. Чьи-то пальцы обхватили запястье уже умиравшего доктора и вытянули на поверхность, вырвав из лап смерти в самый последний момент. Холод внезапно сковал его, воздух ворвался в его легкие и дыхание сразу стало учащенным. Чужак вытащил его на берег, снял одежду и положил чуть дальше, дожидаясь когда тот откашляется и сможет говорить. Вокруг стало еще темнее. Тело Хью дрожало, мышцы непроизвольно сокращались, пытаясь сохранить тепло и не дать замерзнуть своему хозяину, в глазах стояла кромешная тьма. Прошло секунд десять, прежде чем док смог разглядеть стоявшего перед ним спасителя и вид его не внушал ему никакого доверия. Старик был худощав, с длинными, по всей видимости, седыми волосами, закрученными в конский хвост и спрятанными за спиной, накрытой старым бушлатом. На голове зимняя шапка. Ноги его были сокрыты под ватными камуфлированными штанами, упиравшимися в потертые, но очень прочные берцы.

— Какого черта ты тут делаешь? — спросил он и в голосе его звучала угроза. — Тебе нельзя здесь находиться.

Кое-как придя в себя. Хью вспомнил про слова профессора и заявил, что явился сюда по его совету. Услышав знакомое имя, незнакомец замолчал на некоторое время, потом приблизился к доктору и наклонился к нему.

— Шутить со мной вздумал?

— Нет. Именно он меня сюда и направил.

— Правда? И зачем?

— Мне нужны ответы.

— Вот оно что.

Лица незнакомца он так и не увидел. Тьма была слишком плотной и все, что ему удалось разглядеть, быстро забылось, словно кто-то мгновенно стер воспоминания из его памяти.

— Старина решил таки прислал гонца, сам-то уже стар, — потом на секунду замолчал, — но мы скоро встретимся, это неизбежно.

Он протянул свою костлявую руку и тут же крепко сжал мою ладонь. Помог подняться, отряхнуться и еще с минут наблюдал как я трясусь от холода, стоя перед ним весь мокрый, обдуваемый ледяными ветрами ночной Припяти.

— Пошли. Мой баркас рядом.

Мы пошли вдоль берега и почти все время молчали. Ночь наступила практически мгновенно, темнота ровным толстым слоем, как желе, легло на эти места, зловеще накрыв собой все до самого горизонта. Хью было страшно. И тем страшнее ему становилось, что вокруг не было никого кроме них. Как он мог тут жить? Один, в полном одиночестве, лишь изредка встречая немногочисленных спутников для которых эти места были диковинкой, почти закрытой экосистемой, куда человек вторгался крайней редко, а если и делал это, то старался минимизировать свое влияние на окружающую среду, отчего местная живность, да и сама природа, нередко проявляла живой интерес к заблудшим путникам.

Баркас действительно стоял у берега, причалив к небольшому деревянному помосту, сгнившему, как показалось Хью, уже двести лет назад. Черные доски, обросшие мохом и трещавшие каждый раз, когда тяжелые берцы ступали на их поверхность, внезапно прогнулись, едва только док ступил на них. Так сильно и резко, что руки его уцепились за поручни, скользкие и мокрые, а все тело в одночасье замерло, ожидая что будет дальше.

— Мы пришли, — спокойно заявил незнакомец, — давай быстрее, не стой там.

Шаг за шагом, Хью прошел к баркасу и ступил на борт, облегченно выдохнув, почувствовав твердую поверхность под ногами.

— Тут такое дело, — вдруг сказал он холодным голосом. — Я не перевожу бесплатно. Можешь считать это цинизмом, но даже в такой ситуации мне нужно платить деньги. Я не нахожусь ни у кого на обеспечении, поэтому весь ремонт, обслуживание и прочее идет из моего кармана. Что у тебя есть?

Хью вспомнил, что отдал все деньги таксисту, но все равно полез по карманам, надеясь найти там хоть что-нибудь, ведь если этого не произойдет, он просто напросто умрет от переохлаждения, итак сковавшее его тело железной хваткой.

— Вот, — он вытащил из кармана две небольших ржавых монеты очень маленького номинала, чем сильно расстроил незнакомца. Потерев их в руках и с трудом добившись от них небольшого «золотистого» блеска, вырвавшегося из-под слоя ржавчины и медного напыления, бросил на пол. Монеты громко зазвенели, рассыпались в разные стороны и вскоре упали в трюм сквозь широкие прощелины в полу.

— Поверить не могу, что вот за это мне приходится работать.

Баркас загудел — внутри стало тепло и холод, царивший все это время вокруг Хью, стал постепенно исчезать. Медленно судно двигалось по реке, пересекая черные воды Припяти. Смотрел док на них, склонившись через ограждения и вспоминал как нечто подобное видел в зале Отца. Такая же тягучая, словно разлившееся желе, река поднимала на своих волнах баркас, отбрасывая все дальше от противоположного берега. Вскоре исчез и деревянный помост, незнакомец стоял у руля, поглядывая в разные стороны, вдалеке начали показываться маленькие огоньки горевших масляных ламп. Сначала очень слабо, потом все сильнее и сильнее. В самом конце их свет стал настолько ярким и сильным, что Хью не смог более смотреть на них и перевел взгляд обратно на холодную воду.

Баркас причалил. Лодка встала у берега и незнакомец вышел к нему, потянувшись руками, расправляя плечи и приводя занывшие мышцы.

— Пошли, мы приехали.

Хью следовал за незнакомцем. Впереди показалось двухэтажное здание-гостиница. Оно было мертво и свет в нем не горел от слова совсем. Несколько фонарей освещали подход и дорожку, но все остальное оказалось залито чернеющим мраком.

Двери затрещали, пол под ногами вновь стал деревянным, скрипел. Несколько минут они бродили по коридорам и пустым помещениям, пока незнакомец не усадил его у разожженного камина, тепло от которого приятно соскользнуло по все еще мокрому телу Хью.

— Раздевайся. Надо просушить твою одежку.

Док снял с себя все, укутавшись в принесенное банное полотенце и развесив следом мокрую одежду вдоль горевшего камина. Хотелось есть, но просить об этом он не стал — было немного не по себе от всего произошедшего.

— Что тебе сказал профессор, когда отправлял сюда?

— Что я найду здесь ответы.

Незнакомец улыбнулся.

— Хех, да правда ли? Вот уж не думал, что высоколобый профессор спасует перед отшельником. Это льстит.

— Я не понимаю.

— Старая история. Впрочем, — незнакомец снял шапку и расправил длинные волосы. — Времени у нас много.

— И долго ты тут?

— Сколько себя помню. Иногда я сам себя спрашиваю: а сколько это в годах? Ну хотя бы примерно? Не знаю. Вот правда — не знаю.

Потом он ушел и вернулся только через десять минут, прокрутившись у газовой плиты, поджаривая кусок мяса и все время о чем-то бурча себе под нос.

— Будешь? — он сунул разрезанный кусок жирного мяса на маленьком фарфоровом блюде в руки Хью.

— Я не голоден, — соврал доктор, но все равно принял угощение, виновато опустив глаза. — Да нет, я ужасно хочу есть, — и сразу накинулся на еду.

— Знаю, — улыбнулся незнакомец, — все люди тушуются, боятся меня, когда впервые видят. Им кажется, что я есть само воплощение зла, потому что занимаюсь этим делом, но, узнав поближе, понимают каково мне тут. Я простой работяга, как и многие из тех, кто появляется на противоположном берегу. Они всю свою жизнь работают по сменам, приходя и уходя в строго определенные часы, и я занимаюсь тем же. Просто у каждого своя работа и кому-то необходимо вкалывать здесь.

Мясо оказалось просто божественным. Вкус, который испытал Хью, когда проглотил последний кусочек жирного, приправленного специями мяса, будоражил его. Хотелось еще, хотелось два, нет — три куска такого мяса! Он протянул пустое, почти вылизанное до блеска блюдо и взглядом чуть ли не умолял его о добавке.

— Я рад, что тебе понравилось., - потом отнес миску обратно на кухню и сразу вернулся. — Итак, о чем ты хотел поговорить?

Хью боялся начинать разговор. Его смущало само присутствие здесь, в этом странном месте, посреди непролазных полесских джунглей, где любого неопытного путешественника или туриста ждала неминуемая смерть. Страх держал его, но тем не менее ему удалось открыть рот и выдавить из себя то немногое, но очень важное, что хотелось сказать с самого начала.

— Как мне это сделать?

Отшельник не задал дополнительных вопросов, как будто знал все наверняка. Пододвинулся на своем потертом кресле поближе к камину и обхватил себя руками.

— Здесь всегда очень холодно. Солнца не бывает даже в самые жаркие дни. Никогда. Когда горит огонь, я верю, что жизнь не заканчивается на этом берегу, что есть еще какая-то надежда, — потом посмотрел на доктора. — Так думают и мои гости. Они с угасающей в глазах надеждой смотрят в этот камин, в пламя, чуть ли не прикасаясь к нему, понимая, что больше никогда не смогут этого сделать. Задают вопросы. Допытываются: Почему? Как так? Разве нельзя иначе? А что я могу ответить? Я просто служащий. Меня поставили здесь и я вынужден делать свою работу. Вот теперь и ты… откуда мне знать «как это сделать». Я могу лишь указать путь. Он тут, недалеко. Все проходят по нему. Иногда там даже растут цветы.

Затем он повернулся за спинку кресла и достал оттуда высохший бутон тюльпана. Бледного, почти мертвого цвета.

— Я сорвал его тут неподалеку. В ночь на Купалу они всегда появляются в этих местах. Трудно найти подходящий, но мне помогают.

— Кто?

— Люди. На праздник тут их полно, правда не всегда получается найти хороший экземпляр, но пару раз я сам наталкивался на цветки и, срывая, сохранял себе.

— Это как икебана?

Он пожал плечами.

— Если бы. Тут все живое не сохраняется — слишком холодно, мрачно. Только этому цветку удалось как-то приспособиться к этому месту… впрочем, как и мне.

Хью поежился и еще сильнее обкрутил банное полотенце вокруг себя. Тепло приятно ласкало его после ледяного погружения в мрачные воды Припяти. Хотелось спать, но он всячески отгонял это чувство, не желая оставаться в бессознательном состоянии в этом месте.

— Так что насчет моего вопроса? Я вижу, что ты знаешь о чем идет речь. Они ведь здесь, правда. Я знаю, что они где-то в этом месте. Профессор не сказал мне об этом и впервые отказался вести меня.

Отшельник качнул головой.

— Обычно Иванов всегда приводил с собой людей, но в этот раз не сделал этого. Странно, — он почесал бороду. — Однако твой вопрос уместен хотя бы потому, что ты уже здесь. Да… — он замолчал на несколько секунд. — Они здесь. Твоя жена. Твой ребенок. Они все здесь.

Хью чуть было не подскочил от услышанного со своего места.

— Проведи меня к ним!

— Успокойся, не гони лошадей. Здесь время никуда не уходит и власти у нее тут нет. Будь терпелив.

— Но ты же сказал!

— Да, я знаю. И теперь понимаю, что сделал это зря. С другой стороны, ты все равно рано или поздно бы об этом узнал наверняка, но сделать что-то ты не сможешь.

— Почему!?

— Я простой работяга, дружище. Моя вотчина здесь — у реки. Мой баркас это есть орудие, которым я управляю, а болота… нет, я туда не пойду.

— Ты должен меня…

— Должен? — сердито переспросил Отшельник. — Я тебе ничего не должен. Ты и так просишь слишком много, а для меня есть границы дозволенного. Хочешь увидеть свою семьи — проси об этом других.

— Но кого же? — от отчаяния завопил Хью. — Я был у Отца, он ответил отказом, был у Амади, но и тот не может ничего сделать.

— Отец не имеет силы для этого — старший брат его непреклонен, да и он так же подневольный человек. Ты просишь не у тех, ты ищешь лазейку, вместо того, чтобы обратиться напрямую к Гадесу.

— Я не знаю кто это.

Отшельник встал со своего кресла. Взял в руки мертвый тюльпан и положил в небольшую запыленную вазу, стряхнув с нее несколько опавших до этого лепестков.

— Это богач, владеющий полесским заповедником. Мерзкий, циничный человек, хотя иногда в его гнилой душе просыпается что-то хорошее, но такого я припомню только раз, когда один парень, почти как ты, явился сюда за своей пропавшей девушкой. Ее группа заночевала неподалеку и пропала после бури. Поисково-спасательная операция ничего не дала и тогда паренек решил найти ее сам. Долго он упрашивал Гадесу пустить его в свои личные владения, но тот вначале ни в какую, потом, правда, разрешил. И что ты думаешь — нашел ее парень, но не надолго. Деталей я уже не помню — давно это было.

Отшельник поднялся на ноги, потянулся, вздыбив руки к самому потолку, после чего широко зазевал.

— Поздно уже, надо идти отдыхать.

Хью почувствовал неладное.

— А как же камин?

— Ты можешь посидеть, твоя койка наверху, ляжешь, когда захочешь, а у меня работы полно, нужно выспаться и хорошо отдохнуть.

С этими словами он ушел в темноту, скрывшись от света догоравшего пламени камина и вскоре исчез, оставив после себя едва уловимое шуршание тяжелых сапог.

Время для Хью на мгновение остановилось. Ему действительно хотелось спать, но подниматься из освещенного, безопасного, как ему казалось, места и уходить на второй этаж, в пустую и холодную комнату, где могло произойти все, что угодно, ему совсем не хотелось. В какой-то момент он даже хотел собраться и уйти. Баркас стоял на причале, управление в нем было не таким и сложным, но управиться с такой машиной, тем более, что до этого он никогда ничем подобным не управлял, могло оказаться сложнее, чем ему думалось. Потом были мысли о побеге в лес или вдоль реки, в надежде найти хоть кого-нибудь на другом берегу и попытаться позвать на помощь, но шансы на это стремились к нулю. В конце концов Хью сдался. Ответов он так и не получил. То немногое, что было сказано Отшельником не вязалось ни с чем и еще больше нагнетали недопонимания ко всему, что творилось с ним и вокруг него последние несколько месяцев. Формула препарата оставалось сокрыта от него, семья была за границами возможного, но надежда не оставляла упертого доктора, мечтавшего во что бы то ни стало добиться повторного эффекта воссоединения, как это было с ним сразу после смерти родных.

Потом он уснул, не зафиксировав момент погружения в другой мир. Ему стало так тепло, приятно и уютно в этом месте, что под хруст догоравших поленьев и валежника, превращавшегося в пепел прямо у него на глазах, сон накрыл его с головой.

Ему снилась жена, ребенок, старые знакомые. Отец с матерью, которых Хью не видел много лет. Все повторялось. С поразительной частотой он каждую ночь видел одни и те же сны. Дом. Полянка. Городской парк. Детский голос и смех прохожих, наблюдавших за играми ребятишек, поднимавших пыль на дороге, пробегаясь по кругу в попытках догнать один одного. Потом всплеск. Яркий свет. Солнечное затмение. Скрип покрышек о поверхность дорожного покрытия. Удар. Скрежет металла и последний вздох. Все точно так же, как ему рассказывали свидетели. Это было столь ярко, столь реально, что в последний момент он проснулся, вскрикнув и вскочив с кресла, скинув на пол одеяло и чуть было не упав перед камином.

Было темно. Камин давно потух — не осталось даже самого маленького красненького уголька. Вокруг стало непривычно холодно. Тишина. Хозяин спал и это слегка успокоило Хьюго, дав те несколько секунд, чтобы прийти в себя после столь мрачного сновидения.

— Иногда, — говорил он сам собой, — лучше, чтобы все это осталось там.

Но вскоре забывал и этого. Память хранила все и издевалась над ним, когда ему хотелось спокойствия, поднимая самые яркие события прошлого из могилы. Он кричал — бывало и такое, плакал и молил, чтобы это прекратилось. Потом рвал все записи с расчетами, выкидывая их из окна, где они, превратившись в птиц, улетали прочь.

Он решил уйти и на этот раз это решение было твердым как сталь. Сняв с веревки высохшую одежду, стал собираться, прикасаясь к все еще теплым штанам и куртке. Прошел по скрипучему полу до дверей, открыл их — ледяной речной ветер обдул его сбоку и сразу улетел, после чего зашагал до баркаса, оставив дверь чуть-чуть приоткрытой.

Вода Припяти была черной, как смола. Даже борта судна, казалось, стали такими же черными и вязкими, держась на плаву только благодаря чуду. Уже находясь на палубе, Хью почувствовал сковывающий страх. А что если он узнает? Вдруг он не спит и сейчас наблюдает за ним из окна. Но здание за спиной было мертво. Свет нигде не горел, шума практически не было. Стояла почти могильная тишина и от этого становилось страшнее всего. Пройдя за штурвал, он взял бортовой журнал и открыл его, увидев как на многочисленных страницах в алфавитном порядке значились имена и фамилии всех, кто когда-либо побывал на этом борту. Отшельник записывал всех. Зачем? Никто не знал. Профессор не предупредил его об этом, но почему-то именно в этот момент Хью решил взять этот документ с собой, совершенно позабыв, что совершает преступление.

— Зачем ты это сделал? — вдруг раздался мрачный голос с причала.

От страха и неожиданности он выронил журнал и замер на месте, как каменное изваяние. Отшельник стоял приближался к нему, шеркая ногами сначала по дощатому причалу, после чего по палубе.

— Я думал, что ты спишь, — еле выдавил из себя Хью.

— Нет, — он отрицательно закачал головой. — Я никогда не сплю. Давно забыл как это делать. Здесь вообще очень сложно найти покой — не то место.

Потом он подобрал журнал, раскрывшийся посередине и зажал под мышкой.

— Куда ты собрался? — грозно спросил Отшельник.

— На тот берег.

В ногах почувствовалось легкое тепло и док сумел наконец сдвинуться с места, засеменив ногами в противоположную сторону.

— Нет, тебе туда нельзя.

— Почему же?

— Никому нельзя.

— Ты не отвезешь меня обратно, но как же я попаду домой.

— Теперь здесь твой дом.

— Это проклятое место, — не сдержался Хью, открыв широко от ужаса, царившего внутри него, глаза.

— Что поделать. Никто не хочет здесь оказаться, но жизнь так устроена, что конечной станцией для всех станет именно это место.

Хью зашагал еще быстрее. Вскоре за спиной почувствовался край, перегородка, за ней — река. Взглянув только краем глаза на черные воды, он отшатнулся и побежал вперед, пытаясь оббежать Отшельника и скрыться за причалом, но внезапно споткнулся, рухнув плашмя на палубу, пробив ее упав куда-то глубоко вниз в трюм, приземлившись на что-то рассыпчатое и очень твердое.

Было темно. Боль прокатилась адской волной по всему телу. Он греб руками, подбирая под себя миллионы чего-то маленького и круглого, лежавшего сверху, снизу, по бокам и даже под его спиной. Сумел кое-как перевернуться и встать на колени.

Сверху зияла дыра. Появился маленький проблеск горевшей масляной лампы, а вместе с ней наверху показалось и лицо Отшельника. Корявые зубы сверкали в свете огня, длинные бледные волосы свисали по бокам, спадая вниз скомканными частями. Он был ужасен в своем образе и только, когда лампа упала к ногам Хью, не разбившись каким-то чудом. Док увидел, что вокруг него лежат горы золотых, серебряных и медных монет. Миллионы металлических денег валялись у него под ногами, настоящими дюнами уходившими куда-то вдаль. Трюм был огромен и масштабен по своим размерам.

— За все нужно платить, Хью! За все! И не только в этой жизни!