Часы пробили чуть позже половины седьмого. Солнце еще едва-едва показывалось из-за горизонта, а рабочая группа, возводившая соседний небоскреб, уже собиралась на строительной площадке, раскладывая принесенный инструмент на недостроенной части и готовясь к началу рабочего дня.
Мастиф лежал рядом. Косматая морда упиралась в грудь Хьюго, в полудреме пытавшегося наконец заставить себя подняться с кровати и продолжить работу.
Прошлая ночь прошла в поисках нужного ингредиента. Вернувшись к себе в кабинет, получив заверение от Никто, доктор словно воспрял духом, предчувствуя скорую встречу с, наверное, самым важным человеком, ответы от которого в обязательном порядке должны были помочь ему в поисках нужного вещества.
Сил почти не было. В груди жутко болело, голова кружилась и даже сейчас, когда он таки сумел подняться и сесть на край потрепанной кровати, в глазах резко потемнело. Давление давно беспокоило его, сердце трепыхалось в груди, вена на лбу вздулась, как почка весной. Хотелось есть, пить, спать; хотелось всего и сразу, однако ноги, управляемые какими-то иными силами, потащили мертвецки уставшего доктора прямиком к лабораторному столу.
В кабинете царил хаос, мерзкий табачный дым въелся, казалось, во все, что только можно. На полу валялись разорванные бланки, исписанные неразборчивым почерком листы, остатки еще недавно целых и полных колб и мензурок, кое-где виднелись беленькие пилюли сильнодействующего обезболивающего, упаковку которого Хью давно хранил в своем запирающимся на кодовый замок сейфе.
Сомнения тут же закрались в его сознания. Пройдя чуть дальше вперед и выйдя через вторую дверь в ванную комнату, он увидел раскрытый медицинский сейф, вмонтированный в стену на уровне головы. Там он всегда хранил самое важное и нужное. Здоровье давно уже не было тем, что раньше и кое-какие медикаменты, выдававшиеся исключительно по рецепту нарколога и психотерапевта, давно ему были запрещены. Их можно было достать в обход всех санкций и условностей, и, чего греха таить, Хью несколько раз позволял себе подобное еще во время работы в Коллегии, но те времена прошли и нынешнее положение доктора не давало ему особых привилегий как раньше, отчего прежние поставщики отвернулись от старого клиента, предпочтя ему более надежных и финансово стабильных.
Теперь же последние запасы опустели. Голова заныла еще сильнее, стоило ему только глянуть на знакомые пилюли, после чего к горлу подкатил комок, вызвавший непреодолимое желание согнуться к унитазу и изрыгнуть из себя то немногое, что еще находилось в желудке.
Вернувшись, он тяжело сел за стол. Пепельница была полна под завязку, кругом грязь, пятна от разлитых реактивов, порванные клочки бумаг и различных документов. Все оказалось уничтожено. Намеренно ли или как-то иначе, доктор вспомнить уже не смог. Удивила лишь целостность одного-единственного листа, где сверху на греческом было написано «ΔΚΝΨ». Вся остальная же часть оказалось пустой.
Вскоре проснулась и собака. Потряхивая мордой, она тихо вошла в кабинет и, поднявшись на задние лапы, залезла на соседний стул, зевнув и продолжая облизываться пока Хью не обратил на него внимания.
— Голоден? Сейчас что-нибудь приготовлю, — сказал он и встал из-за стола.
Несколько минут он смотрел как собака медленно поглощает сухой корм, уткнувшись мордой в глубокую миску, изредка поднимая взгляд, чтобы потом снова нырнуть за едой. Затем подошел к телефону, набрал нужный норме и стал ждать, когда на небольшом экране появится знакомое лицо.
Профессор отозвался почти сразу.
— Черт возьми, Хью, где ты пропадал?
— Все нормально.
— Нормально? Я заходил к тебе, но никто не открыл дверей.
— Когда?
— Вечером.
— Да-да, — Хьюго потер лоб: головная боль не собиралась исчезать.
— Плохо выглядишь, — подытожил профессор.
— Я целую ночь работал как умалишенный, все пытался что-то найти.
— И как результат?
— Утром я обнаружил все разорванным и разбитым.
— Это похоже на тебя.
— Правда, есть еще кое-что.
Наступило молчание. Хью отложил трубку, вернулся в кабинет и принес с собой тот самый листок бумаги, указав на выдавленные греческие символы. Профессор быстро посмотрел и легонько, почти с надеждой, улыбнулся.
— Значит нашел?
— Сложно сказать, я почти ничего не помню.
— То есть как?
— Наверное, я слишком заработался. Память будто бы обрезало.
— Ты не помнишь, что было прошлым вечером?
Хьюго отрицательно покачал головой.
— Бред какой-то, — махнул профессор и вскоре добавил.
— Ты принимал какие-нибудь препараты?
Сначала это вызвало у доктора страх. Он даже почувствовал его всем своим телом, как мальчишка, пойманного на краже яблок, которого допрашивали взрослые о его участии в этом деле. Потом на смену страху пришло недоумение. Почему он меня спрашивает об этом? К чему все это? Разве я так плохо выгляжу, что меня можно подозревать в подобном?
Но вскоре ушло и это. Осталось только безразличие.
— Кое-что из обезболивающих, — ответил доктор, ожидая особой реакции профессора. Но ее не последовало, что еще больше дало повод для сомнений.
— Раз уж ты позвонил и все складывается подобным образом, то у меня есть кое-что тебе сказать.
— Слушаю.
— Помнишь лечебницу, куда мы так и не попали?
— Конечно.
— Я говорил, что там содержится нужный нам пациент, но ввиду особых условий нам отказали в доступе. Так вот, кое-что мне все-таки удалось сделать. Я говорил с людьми, которые непосредственно участвовали в этом проекте и один из них: полковник Чудов, дал согласие побеседовать с нами. Это все странно, но другой зацепки у нас пока нет.
— А кто он такой?
— Он руководил вторым научным отделом, расформированным почти сразу после закрытия проекта. Ему восемьдесят два, он на пенсии и… и он скоро должен умереть.
Последние слова заставили Хью напрячься.
— Я не понимаю.
— У него рак. Особая форма, вызванная по всей видимости участием последнего в группе добровольцев в южной части африканского континента. Полвека назад там проходили испытания с боевыми отравляющими веществами. Там что-то произошло, эвакуировали в первый день лишь самих ученых, военные остались еще на два дня, после чего забрали и их. Была реабилитация, но всю гадость вытравить не удалось, вот и результат.
— Как вам удалось его убедить?
Иванов холодно улыбнулся.
— Перед смертью все мы так или иначе каемся в чем бы то ни было. Я попросил его убедить открыть нам доступ в лечебницу, но тот сказал, что хочет поговорить обо всем лично и желательно как можно скорее.
Хьюго выпрямился, ожидая, что профессор скажет выходить прямо сейчас.
— Ты правильно думаешь, Хью. Нам нужно встретиться с ним. Может он расскажет чуть больше, чем мы знаем, а в нашем случае это куда лучше, чем ничего.
И они встретились. В небольшом загородном доме вдалеке от проложенных многополосных магистралей и шумных подземных станций, город-спутник развивался далеко от этого места, хотя шум от продолжавшего расти мегаполиса нет-нет да достигали этого спокойного места, все же здесь было тихо как в могильном склепе, отчего иногда тут становилось не по себе.
Хью видел фотографию офицера в небольшом портмоне, которое профессор всегда вощил с собой и где хранил все самое важное и нужное, что могло понадобиться старому и больному человеку в его возрасте. И среди таблеток и пилюлей Хью увидел полного, даже слишком, человека, явно страдавшего к своему возрасту лишним весом. Какого же было его удивление, когда на медицинском кресле в сопровождении медсестры и трубок, тянувшихся от передвижного и закрепленного к инвалидному креслу штатива, яму представился высохший до костей мужичок, давно не напоминавший бравого солдата с идеальной выправкой и прямым холодным взглядом. Он действительно умирал и рак сжирал его изнутри, поглощая живительные силы с невероятной скоростью.
В комнате их оставили одних. Медсестра вышла в соседнее помещение, предварительно дав выпить приготовленное лекарство и унеся с собой использованные микстуры и пластмассовые стаканчики. Несколько раз он пытался начать говорить, потом прерывался на кашель, после чего все начиналось вновь. Его слабость давила его и ценой огромных усилий тому все-таки удалось заговорить.
— Все ни к черту, хорошо хоть так я смогу еще протянуть.
Профессор встал со своего кресла и подошел к больному офицеру, таявшему на глазах, но пытавшемуся держаться как можно уверенней.
— Я знаю кто ты. Знаю кто он. Не надо представляться — это только отнимает время.
Хью наклонился вперед.
— Записывать тоже не нужно. Нам говорили, что память хранит все, просто иногда это лежит так глубоко, что мы не в силах без посторонней помощи вытащить это. Ты запомнишь все, что я скажу. Может завтра и забудешь часть из этого, но поверь, там это останется. — Он подтянул правую руку и указательным пальцем указал на свой высокий лоб.
— Вы участвовали в том эксперименте? — осторожно спросил Хью.
— Тогда он назывался «Монолит». Первые попытки, робкие шаги в неизведанность. Мы были первопроходцами в том мире и что сказать, хех, это было необычайно интересно.
— Неужели все действительно можно материализовать.
— Ого! — он закивал головой. — Не торопи события, мальчик, все по порядку. Но забегая вперед, я скажу, что многое из того, что нам открылось перевернуло с ног на голову предыдущие представления о нашем мире о том, что окружает его со всех сторон. Это может звучат странно, даже кощунственно по отношению к тем знаниям, к тем догмам, фундаментальных законам на которых зиждется наше представление о мире, но все рушится, когда перед глазами восстают из мертвых тех, кто почил давным-давно и уже перестал быть частью нашего мира. Это удивительно! Ты видишь свою мать, отца, неродившихся детей, руками врачей сгинувших в абортарии, потом смотришь им в глаза и не можешь ничего сказать. Это было так ярко, так очевидно, что не было силы, что могла бы опровергнуть все это.
Он снова громок закашлял.
— Среди нас были скептики, они упирались до последнего, пока своими глазами не увидели тех, кто был мертв много лет назад. Когда рука соприкасается с рукой другого, когда ты чувствуешь тепло, дыхание, слышишь неподдельный смех, а вернувшись оттуда еще долгое время не можешь поверить во все это, кажется, что несколько миров соединились в единое целое и ты словно заплутавшая молекула в неведомом организме, ищешь выход из этой ситуации. Люди сходили с ума. Потери были такими, что вскоре от добровольцев не осталось и следа. Журналюги обивали пороги, требовали деталей, кое-какая информация просочилась в СМИ и нам потребовалось засекретить всю информацию. Кто еще мог держать клятву навсегда замолчали, кто потерял рассудок закончил жить в психиатрической лечебнице. Я знаю, что вы наведывались в одну из них. Забудьте! Туда вы не получите доступ, слишком многое может вылиться на свет и тогда объясняться придется тем, кто не любит оправдываться за прошлые прегрешения.
Профессор начал записывать.
— Это все началось с простой гипотезы. Все мы психи в какой-то степени, всем нам свойственно верить в чудеса, в параллельные миры и прочую лабуду, которая никогда не найдет подтверждений. Такой гипотезой была и эта. Профессор знает о чем я говорю. Когда ты ученый, за твоими плечами годы фундаментальных исследований и практических опытов, нести чушь с трибуны Коллегии не мог позволить себе никто, а это и было чушью. Одна лишь огласка, невольное слово в попытке хотя бы попытаться найти истину, которая, как известно, всегда рядом, можно было навлечь на себя порицание, отмыться от которого было бы уже невозможно. Все боялись, боялся и профессор твой, вот только ты почему-то не боишься. Хотя… я знаю в чем сила этой напористости — тебе банально уже нечего терять. Я читал твое досье, у меня есть хорошие друзья, которые подсобили со сбором информации и ты мне сразу напомнил одного из тех, кто работал с нами в то давнее время. Он шел до конца, стремился ко всему, что так или иначе приближало его к разгадке, потом он свихнулся, слетел с катушек как тогда говорили. Он упирался не долго, врачи и медикаменты быстро сделали из него овоща, не способного ни к чему кроме нечленораздельных фраз и слов, сплетавшихся словно в пьяном угаре. Его судьба должна быть тебе предупреждением.
— Я не бояться сюда пришел, — возразил Хью.
— Вижу, — рассмеялся офицер и тут же разразился истошным кашлем. — Ты хочешь узнать как получить то, что удалось нам, я прав?
— Да, хочу.
— Тебе понадобится много сил. Препараты лишь часть головоломки, есть нечто большее, чего нельзя достигнуть химическими процессами.
— И что это?
Он тяжело вздохнул.
— Наши ученые называли это «Z-состоянием». Момент окончательного эмоционального угасания, когда в единой пиковой точке сходятся стресс и покой; противоположности компенсируют друг друга и нейтрализуют, одновременно приводя организм и сознание в такой режим, когда реальность и нереальность для него становятся одинаково неразличимыми. Это настолько сложный процесс, что путь к его реализации лежит через множество побочных эффектов, когда подопытный может свихнуться, потерять сознание, память, чувство реальности, забыть какой сегодня день, год, свое имя, домашний адрес и другие казалось бы привычные вещи. Вероятность всегда была очень высокой и лишь единицы могли без ущерба своему здоровью достичь конечной стадии, увидев то, что сокрыто от простых людей. Результаты всегда повергали нас в шок. Никто не верил, что подобное вообще возможно, но люди, достигшие этой точки, не просто верили в происходящее, они были частью этого происходящего, отчего иногда было трудно вернуть их обратно.
— Это опасно?
— Конечно! Состояние резкого выхода из вторичной реальности была похожа на кессонную болезнь. Только если в этом случае помогает барокамера, то здесь никто толком не понимал как избавить людей от мучений.
Хьюго посмотрел на профессора.
— Это правда? — задал вопрос доктор.
— От нас скрывали многие детали тех экспериментов. Я не могу ни подтвердить, ни опровергнуть сказанное офицером.
Наступило неловкое молчание. Несколько секунд все трое сидели молча друг напротив друга, переглядываясь и не зная что сказать.
— Твоя семья погибла и ты пытаешься снова ее увидеть. Ты хочешь сделать то, что когда-то мы провернули в наших лабораториях?
— Да, а вы сами не боитесь последствий?
Он безразлично пожал плечами.
— Мне уже нечего бояться. Что должно было случиться — случилось. Осталось лишь принять неизбежное. В какой-то степени ты похож на меня, тебе не ведом страх, ты уперт как баран, идешь своим путем несмотря ни на что.
Он улыбнулся, покашливая и вздрагивая на инвалидном кресле.
— Я расскажу тебе все, но ты вряд ли будешь доволен. Путь к твоим близким не будет легким, но это уже тебе решать.
— Я готов.
— Было бы странно придя сюда сказать иначе.
И он говорил. Очень долго, разжевывая каждую мелочь в своем рассказе не останавливаясь даже тогда, когда грудь начинала разрываться от напористого сухого кашля. Все вплоть до мельчайших подробностей, описывающих события тех давних лет. Несколько часов монотонной информации о подопытных, смертях, сошедших с ума и постигших той точки, за которой открывался новый мир.