Сиротка. Дыхание ветра

Глава 11 Праздничный вечер

Услышав лай собак, Тала настежь распахнула двери. Эрмин помахала ей рукой, а Киона спрыгнула с саней и кинулась в объятия матери.

— Вот и мы! — воскликнула молодая женщина. — Тала, ты просто совершила подвиг. Заставить меня покинуть Валь-Жальбер накануне Рождества! Дети скоро будут. Их привезет на грузовичке наш сосед Онезим. Нам было не так-то просто тронуться с места.

— Входи скорее, дочка, — ответила индианка. — Добро пожаловать, Симон! Отныне будем друзьями. Хотите горячего кофе?

— Очень любезно с вашей стороны, но я тороплюсь, — заявил он. — Обещал родителям и невесте скоро вернуться. Да и собакам надо поразмяться. С этого дня и до конца зимы у Эрмин будет образцовая упряжка для гонок.

Молодая женщина взяла корзинку и кожаный чехол с вечерним нарядом. Она поцеловала Симона в щеку.

— До свидания и еще раз спасибо, что довез. Я позвоню с почты и сообщу маме, когда соберусь возвращаться.

Эрмин отметила спокойствие Талы и ее сияющую улыбку. Прекрасная индианка совсем не походила на женщину, которая только что встретилась лицом к лицу с врагами, после таинственного путешествия.

— Дай я тебя обниму, — сказала она невестке. — С тех пор как мы с тобой познакомились, я усвоила манеры белых людей.

Свекровь нежно обняла ее, что приятно удивило Эрмин.

— Тала, как я рада, что мы приехали! — с улыбкой сказала она.

— Я тоже рада, я с нетерпением ждала вас, — откликнулась та.

Обменявшись любезностями, они посмотрели вслед Симону и направились в дом. В старинной кухне семьи Дунэ, где витал дивный аромат рагу, было жарко. Киона любовалась елочкой с зажженными огнями.

— Мама дала мне с собой гору вкусной еды, — сказала Эрмин. — Надеюсь, ты не в обиде…

— Нет, вовсе нет… Эрмин, мне надо с тобой поговорить, но чуть позже, — сказала Тала, понизив голос и кивнув на дочь. — Мне жаль, что я причинила тебе столько хлопот тем, что поехала с Мадлен. Как вы съездили в Валь-Жальбер?

— Киона скучала по тебе. Но об этом мы также поговорим позже.

Раздался звук автомобильного клаксона. Онезим Лапуант поставил свой грузовик возле дома. Показались соседи, пришедшие помочь с разгрузкой. Первыми вошли дети. Мукки, Лоранс и Мари с радостными воплями бросились к бабушке. Эрмин помогала Онезиму переносить в гостиную пакеты, чемодан, две тяжелых корзины, туго скатанный ковер и два матраса, а также одеяла, простыни и подушки.

— Ну вот, теперь устроимся с удобствами. Тем лучше! — с удовлетворением выдохнула Тала.

Индианка выглядела довольной. Она налила Онезиму кофе, смущаясь оттого, что оказалась рядом с таким гигантом. Он пил медленно, с любопытством разглядывая обстановку, которая скорее напоминала вигвам, чем кухню добропорядочной хозяйки.

— Теперь пойду на бульвар Сен-Жозеф, — наконец сказал он. — Весь к вашим услугам, дамы!

Как только он ушел, Эрмин взялась за работу. Она хлопотала, стремясь как можно лучше устроить детей.

— Тала, я попробую натопить гостиную. Спать я буду с Мукки и близнецами. Дров у тебя достаточно, так что воспользуемся ими.

Свекровь еще раз доказала, что поддерживает ее от всего сердца. Четверо детишек болтали у рождественской елки, так что женщины могли без помех и суеты обо всем поговорить.

— У Кионы, пока она гостила у нас, бывали недомогания! — пояснила Эрмин. — Она теряла сознание и приходила в себя, потрясенная видением. Я знаю, что Закария Бушар убил нашего храброго Дюка. Тала, расскажи мне, что тебе известно.

— Пока нам можно не беспокоиться, — отвечала индианка. — Сообщник Бушара Наполеон Трамбле ранен. Эти люди на праздники вернулись к своим семьям. Они живут к северу от Перибонки. Знаю, они пытались дознаться у Шогана, где я сейчас, но он скорее умрет, чем выдаст меня. А мой племянник сбежал от них. Затем дошло до сведения счетов, в тот вечер, когда я прибыла к своим вместе с Мадлен. Бушар угрожал ей, собака бросилась на него, и он выстрелил. Двое моих родичей скрутили его, чтобы он не мог больше причинить вреда. Дюк погиб. Но мне не хочется вспоминать об этом. Мне удалось убедить их, что я вернусь в леса. Думаю, они теперь откажутся от своих планов.

Эрмин обдумала несколько сумбурный рассказ Талы. Она не совсем понимала, почему ее свекровь так легкомысленно воспринимает ситуацию.

— Надеюсь, что все так и есть, — вздохнула она. — Мне тоже хотелось бы забыть об этой печальной истории. Ведь сейчас Рождество! Смотри, я спрятала подарки для детей под покрывало.

Гостиная скоро прогрелась. В печке потрескивали дрова. Постели были готовы. Молодая женщина поставила на табурет маленькую лампу с красным абажуром, отбрасывавшим нежный свет.

— Тала, ты пойдешь на вечернюю службу? — спросила Эрмин. — Услышишь, как я пою. Я звонила кюре. Спою «Аве Мария» Гуно и «Minuit, Chrétiens»[49].

— Смотря во сколько начнется! — ответила индианка.

— О, мы пойдем к первой мессе. Не хочу, чтобы дети поздно ложились спать!

— А, тогда я с вами! Я ведь крещеная, и мне надлежит посещать церковь. Я обязана в память об Анри. Он мне приснился, и это меня успокоило.

«Тала определенно оправилась! — подумала молодая женщина. — Я и забыла, какой она бывает очаровательной!»

Чтобы не нарушать гармонию этого дня и предстоящего вечера, Эрмин решила не затрагивать темы, способные огорчить ее или Талу. «Завтра я успею рассказать Тале, что я придумала насчет моего отца и Кионы. И она наверняка догадается, кто именно на меня напал. Иначе она бы не стала настаивать, чтобы я с детьми приехала сюда. Да, завтра… И лучше не заговаривать о Тошане; она ведь даже не спросила, не связывался ли он со мной письменно или по телефону…»

Свекровь вышла из комнаты, сказав, что нужно утихомирить детей, громко смеявшихся в кухне.

— Я скоро приду, Тала. Скажи им, что я одеваюсь, чтобы идти в церковь…

Дверь закрылась. На Эрмин, сидевшую на матрасе, вдруг нахлынула тоска. Вместо того чтобы достать платье или причесаться, она разрыдалась. «Тошан! Где ты, любовь моя? Ты так далеко и так редки от тебя весточки! Господи, если бы в Европе не объявили войну, если бы Виктор выжил, то сегодня мы бы все собрались здесь, в нашем доме в лесу перед громадной елкой, которую ты бы срубил для наших детей. Ничего бы не изменилось, Мадлен тоже была бы здесь, и главное — ты, ты! И я бы даже не вспомнила о другом мужчине! Другом, не похожем на тебя! Спокойном, преданном, застенчивом. Ты, мой дорогой, походишь на Уиатшуан — бурный, неудержимый, дикий, необузданный. Если бы я вышла замуж за Овида Лафлера, то, возможно, не было бы этих страданий».

Она вытерла слезы, вспоминая лицо любимого мужа.

— Ну и чу! — упрекнула она себя вполголоса. — Я должна держаться стойко и мужественно! Мукки, Лоранс, Мари и Клона имеют право спокойно и красиво провести рождественский вечер.

Она с досадой вздохнула, поднимаясь на ноги. Подбросила дров в печку, сняла брюки и вязаные свитера. Натянула чулки и взглянула на выбранное ею черное бархатное платье. Резким движением Эрмин вынула шпильки, и по спине заструился поток светлых волос.

«Я даже не повторила программу! — с сожалением подумала она. — Хотя еще есть немного времени…»

Из кухни доносились радостные крики и чуть хрипловатый голос Талы. Эрмин забылась, рассматривая свое лицо в карманное зеркальце.

В дверь постучали.

— Нельзя! — откликнулась она. — Я еще не привела себя в порядок!

Тем не менее дверная ручка повернулась и стучавший заглянул в комнату. Раздосадованная Эрмин тщетно пыталась чем-то прикрыться.

— Я ведь сказала, нельзя! — сердито повторила она. — Мукки, если это ты, ступай прочь, я еще не одета!

— Именно это я и хотел увидеть!

Низкий голос был до боли знаком Эрмин. Она никак не могла поверить в свою догадку, но сердце в груди гулко колотилось. На пороге внезапно появился Тошан. Здесь перед ней. Эрмин мгновенно узнала его гордые черты, темный пылающий взгляд, идеально очерченный рот. Горечь и сомнения смыло бурной волной.

— Тошан, ты здесь?! — выдохнула она. — Но…

Одной рукой он затворил дверь, а другой притянул ее к себе. Прикосновение его тела вызвало у нее радостную дрожь.

— О, моя перламутровая женушка! — прошептал он ей на ухо и поцеловал в шею. — Эрмин, дорогая, моя обожаемая жена!

Он обнял ее и крепко прижал к себе. Она прильнула к нему, забыв обо всем, в безумном счастливом порыве повторяя:

— Ты, ты, наконец-то! Я уже совсем изнемогла, от тебя не было никаких вестей… О Тошан, любовь моя!

Их уста слились в долгом поцелуе. Переводя дух, Эрмин чуть отстранилась, не размыкая объятий.

— Где твоя форма? — спросила она. — О, ты коротко подстригся, а я и забыла. Как глупо! Ты детей видел?

— Только заглянул, чтобы сказать «Тс-с!». Им не терпится присоединиться к нам, но пока ты полуголая, я не могу отойти от тебя! Эрмин, какая ты красивая! Я столько дней провел в чисто мужском обществе, и вот ты — твоя кожа, отливающая перламутром, нежное гибкое тело… запах твоих волос… Дорогая!

Они вновь обнялись. Ощутив, как руки Тошана скользят вдоль ее спины, Эрмин затрепетала от удовольствия, а затем взметнулась волна желания — первобытного, неистового, пьянящего желания. Ей хотелось опуститься прямо на пол, чтобы слиться с мужем. Но он, ощутив этот прилив страсти, слегка отстранился.

— Позже! Ночью! — тихо произнес он с восторженной улыбкой. — Не будем терять ни минуты из отведенного нам времени! Одевайся быстро, иначе я окончательно потеряю голову!

— Но ты не уходи! — умоляюще протянула она, натягивая платье. — Скажи на милость, каким чудом ты оказался здесь в Рождество? Твоя мать, должно быть, глазам своим не поверила!

Тошан неотрывно смотрел на нее, его переполняла нежность.

— Мама знала. Я предупредил ее телеграммой, вчера, и она ждала меня.

Молодая женщина расчесывала волосы. Взмахнув гребнем, она воскликнула:

— Теперь я понимаю, почему Тала была такая радостная и сияющая! Так поэтому она потребовала, чтобы я срочно прибыла сюда с детьми?

— Ну да, так и есть. Я хотел сделать тебе сюрприз.

— Какой чудесный сюрприз! Но мне через два часа нужно петь в церкви! Вот жалость, ты ведь не сможешь пойти туда со мной!

— Любимая женушка, да я не расстанусь с тобой даже на миг. Знаешь, я хотел было появиться в конце мессы — как в тот рождественский вечер восемь лет назад, когда ты пела в церкви Сен-Жан-де-Бребёф. Но это означало, что мне пришлось бы дожидаться еще два-три часа, а это выше моих сил!

Эрмин была почти готова, она бросилась мужу на шею и обвила ее руками.

— О любовь моя, я никогда не забуду то Рождество тридцать первого года, — серьезно сказала она. — Жозеф Маруа схлестнулся с маминым садовником, этим жутким Селестеном, который хотел ударить тебя ломом. А я наконец отыскала тебя, ты был жив, тогда как я уже оплакивала твою гибель. И назавтра мы с тобой сбежали.

— На санях! У Дюка, казалось, выросли крылья, так стремительно он мчался, — добавил Тошан, обуреваемый воспоминаниями.

«Боже, придется сообщить ему, что его пса прикончил проклятый Закария Бушар, — вспомнила она. — Но не сейчас! Ничто не должно омрачить нашу встречу».

Она закружилась, взметнув черный бархат скроенного по последней моде — подкладные плечи и широкая юбка — платья, идеально облегавшего ее высокую грудь.

— Я все еще тебе нравлюсь? — спросила она кокетливо.

— Будто не знаешь! Когда мне дали увольнительную, я думал, у меня сердце остановится, так был счастлив. Но своим отпуском я обязан тебе: офицер, который аплодировал твоему выступлению в зале Капитолия в Квебеке, выдал мне специальное разрешение. Давай-ка подпиши для него, не откладывая, свою фотографию, я ему передам.

— У меня даже не было времени отправить письмо! Или написать! — призналась она. — Прошу тебя, не заговаривай о своем отъезде, мне хочется думать, что ты здесь на несколько недель или месяцев!

Он стиснул ее в объятиях, движимый все тем же желанием не расставаться с ней до конца своих дней, забыть о возвращении в часть. Его несколько удивило, что Эрмин оказалась такой живой и веселой, тогда как он опасался, что она будет задумчивой и печальной.

— Похоже, тебе идет на пользу жизнь в твоем заброшенном поселке, — ласково подступил он. — Ты нуждаешься в отдыхе, в безопасности. В гарнизоне я нередко пытался представить, что ты делаешь в этот час, думал, что ты читаешь в гостиной в материнском доме, в тепле, в надежном месте, в окружении семьи.

Молодая женщина отвернулась, чтобы не выдать себя. Тошан пока понятия не имел о той буре ненависти, которой противостояли Тала с Эрмин. «Не буду ничего ему говорить без согласия его матери, — подумала она. — Мы ему расскажем о наших проблемах завтра, не сейчас! А еще нужно будет поговорить о Кионе, о ее перемещениях и о видениях. В сущности, я тоже применяю на практике умолчание! Тошан, которому я поклялась в верности, знает о прошлом своей матери меньше, чем я, меньше, чем мои родители…»

— Давай поспешим! — сказал он, обнимая ее за талию.

В кухне их встретил хор нестройных восклицаний. Мукки кинулся к отцу и прижался к нему. Лоранс и Мари, более сдержанные, несмело попросили поцеловать их.

— Идите сюда, мои красавицы! — воскликнул Тошан. — О, да у вас одинаковые платья! Готов поспорить, что это позабавилась ваша бабушка Лора, сшив вам одинаковые одежки.

— Нет, папа, она купила эти платья! Бабушка Лора шьет куда хуже, чем бабушка Тала.

Девочки вскочили, чтобы поцеловать отца. Киона, сидя у рождественской елки, наблюдала за этой сценой, прижимая к груди плюшевого медвежонка. Эрмин заметила, что сводная сестра смотрит на Тошана с мечтательной улыбкой.

«Может, она переживает, что у нее нет отца и ей некого целовать, не за кем ухаживать. Но ведь это ее брат, — подумала молодая женщина. — Она должна уделять ему больше внимания».

Тала медленно приблизилась к сыну. Он протянул к ней руки.

— Мама, ты прекрасна, как наш лес осенней порой, и я так рад тебя видеть! Мне кажется, что в разлуке прошли годы. М-м-м, как вкусно пахнет! Я проголодался.

— Садись, сын, я положу тебе рагу — как ты любишь, с говядиной, картошкой и луком. Эрмин привезла продукты, и я поручила ей готовить ужин, я в готовке ничего не смыслю.

Тошан окинул взглядом кухню. Он отлично чувствовал себя в обстановке, родной для Талы и ее соплеменников.

— А ты, Киона, как твои дела? Понравилось тебе жить в городе? — спросил он молчавшую девочку.

— Мне очень нравится здешний дом, но все же мне бы хотелось вернуться в лес! — без колебаний объявила она.

Тошан пропустил ее ответ мимо ушей, так как в этот момент Мукки выкрикнул, что может без запинки назвать все буквы алфавита и умеет считать до двадцати.

— Меня научил дедушка Жослин! — поделился малыш. — А еще мы с ним кормим собак. Папа, Дюк умер!

Эрмин с Талой встревоженно переглянулись. Расстроенный Тошан внимательно вгляделся в их лица.

— От чего он умер?

— От старости! — отрезала индианка. — Или, может, хворь его одолела. В его возрасте уже не выздороветь.

— Бедный Дюк! — вздохнул Тошан, не скрывая горестных чувств. — Какой был храбрый пес! Я боялся, что мне придется его прикончить, когда он совсем сдаст.

— Дети, идите мыть руки, — распорядилась Эрмин, пытаясь сменить тему. — Пора отправляться в церковь. Папа пойдет с нами. Тошан, ты поешь, а я пока поднимусь в спальню за сумочкой.

Она была рассержена. Мукки омрачил радость первых минут долгожданной встречи. Тала двинулась за Эрмин.

— Дочка, Тошана отпустили всего на два-три дня, — тихо сказала она. — Стоит ли волновать его, поверяя ему наши неприятности? Чую сердцем, тут ничего не изменишь. Прошу, давай сохраним все в тайне. А еще нужно постелить вам отдельно. Вы имеете право побыть друг с другом наедине. Я переночую с детьми. Все же праздник!

— Хорошо! — согласилась Эрмин. — Пожалуй, Тошан разгневается, узнав, что мы его обманываем, скрываем эту скверную историю, но я все понимаю, Тала, и поддерживаю твое решение. Не бойся.

— Спасибо, моя хорошая!

— Тала, но что было бы, если бы я отказалась приехать в Роберваль? Ведь могла разразиться страшная буря, и тогда мы были бы вынуждены остаться дома.

— У меня был свой человек там у вас, — призналась Тала. — Твоя подруга Шарлотта. Симон, ее жених, оказался здесь, когда пришла телеграмма. И я велела ему рассказать все Шарлотте, а та должна была предупредить твою мать. Я не сомневалась, что Лора, узнав, что Тошан пожалует в Роберваль, поддержит меня и поможет тебе с отъездом.

Ошеломленная Эрмин рассмеялась. Лора и Тала, без слов, на расстоянии, объединились, заботясь об их с Тошаном семейном счастье и о детях. Теперь понятно и изобилие съестных припасов, и поспешность отъезда…

— Хочется кричать о чуде! — наконец промолвила она. — Я подумала, что мама еще никогда не была такой покладистой. Тем более — накануне Рождества! Тала, дорогая, огромное спасибо…

Она пылко обняла свекровь и чмокнула в щеку.

— Для меня, Тала, теперь и вправду наступил праздничный вечер, долгожданная передышка! Это Рождество…

Служба закончилась, — в церкви Сен-Жан-де-Бребёф, великолепно освещенной по случаю Рождества, собралось много прихожан, но никто не покидал своих мест. Прошел слух, что будет петь знаменитая Эрмин Дельбо, выросшая в Валь-Жальбере. Сидя возле Бетти, Шарлотта, наконец улучив момент, высматривала в толпе собравшихся знакомые лица. Она увидела Терезу Ларуш, державшую галантерейный магазин «Времена года», ее сопровождал супруг Жерар. Весьма уважаемая в Робервале чета. Потом она разглядела семейство кузнеца Дюфура с их девятью отпрысками и булочника Коссета, признанного тенора, пришедшего поддержать церковный хор. Она также узнала одну из прежних подружек Симона, некую Катрин. Девушка тотчас опустила голову. Справа от нее Жозеф Маруа смотрел на своего сына Эдмона, на лице которого застыло трогательно набожное выражение. Старый рабочий гордился мальчиком, чье духовное призвание придавало простой семье определенный престиж — во всяком случае, так ему казалось.

— Бетти, смотри, в первом ряду справа сидит Тошан с детьми, — сказала Шарлотта. — Даже Тала пришла, но они прибыли с опозданием, я видела, как они тихонько пробирались на свои места. Не стала тебя отвлекать.

— Ну ты и скрытная, Шарлотта! — упрекнула ее Бетти. — Я бы порадовалась за Эрмин, если бы ты мне сказала, что ее мужу дали отпуск. Поговорю с ней, когда будем выходить из церкви. И все же какой красавец ее Тошан!

— Нашли где говорить о таких вещах, — сухо оборвал ее Жозеф. — Мне стыдно за тебя, Элизабет!

Такое обращение свидетельствовало о том, что супруг в ярости. Сконфуженная Бетти осеклась и зарделась.

— А ты не кричи! — парировала она.

В относительной тишине, поскольку многие перешептывались, кюре с добродушной улыбкой провозгласил:

— Дорогие прихожане, сегодня вечером мы имеем счастье принимать уроженку здешних мест Эрмин Дельбо, которая становится все более популярной. Она любезно согласилась спеть здесь для всех нас после первой рождественской мессы. Не сомневаемся, что в это нелегкое время золотой голос Соловья из Валь-Жальбера послужит нам бесценным утешением.

Эрмин в своем удивительно элегантном и простом платье из черного бархата тут же поднялась и направилась к алтарю. Ее светлые волосы колыхались. Она рассеянно улыбалась в ответ на одобрительный гул, сопровождавший ее проход. Затем грациозно поклонилась. Скрипач из Роберваля подошел к ней и, встав позади, сыграл первые такты «Аве Мария» Шарля Гуно. Полился чистый голос Эрмин; вначале гимн звучал тихо, с хрустальной нежностью, потом более объемно, с неизбывной ясностью.

Тошан закрыл глаза, потрясенный его звучанием. Он успел забыть, как фантастически прекрасен этот голос, ему не часто доводилось слышать пение жены, и уже давно ее голос не раздавался под церковными сводами. Каждый звук отдавался в нем, воскрешая образы прошлого.

«В вечер нашей свадьбы в пустыни Святого Антония Эрмин пела так же — с чувством, с изумительной теплотой, — вспомнил он. — Она была еще совсем юной, но уже красивой — цветок, распустившийся среди зимы, снег и солнце, моя драгоценная перламутровая женушка…»

Пение Эрмин растрогало не только Тошана. Эрмин, вероятно, еще никогда так проникновенно не исполняла эту арию. Бетти почувствовала, что слезы текут по ее щекам. Шарлотта повернулась к Симону, рассчитывая увидеть его нежный взгляд, улыбку на устах, но жених бесстрастно и пристально разглядывал певицу.

У Талы мурашки пробежали по спине. От природы пылкая индианка еще совсем юной открыла для себя христианскую веру. Анри Дельбо перед свадьбой посвятил ее в церковные таинства.

«Христианская вера дала мне совершенно новые ощущения, причем это было в деревенской церквушке, затерянной в лесах, я ничего не понимала — восковые свечи, алтарь, статуи святых… — вспоминала мать Тошана. — Однако я была счастлива и горда, исполняя желание мужчины, который дал обет защищать меня и хранить мне верность». Она посмотрела на сына, родившегося от этого союза, — Тошан Клеман Дельбо — и материнское сердце дрогнуло. Она так его любила, но знала, что однажды он может отвергнуть ее, так как несколько раз солгала ему.

Эрмин, посоветовавшись с кюре, решила спеть не «Святую ночь», а «Adeste Fideles»[50], этот гимн лучше подходил ей по тесситуре. И вновь зазвучал ее высокий голос, сильный и одновременно легкий. Кюре восхищенно кивал. Мукки, Мари и Лоранс сидели, раскрыв рты. Им нередко приходилось слышать, как поет мама, но в церкви, в аромате ладана, в отблесках свечей в витражах, пение было еще прекраснее.

Исполненной ликования Кионе казалось, что она парит. Тошан и Эрмин воссоединились, мать держала ее за руку, а церковь, заполненная незнакомыми людьми, выглядела очагом тепла и гостеприимства. На девочке была грубошерстная накидка, сшитая Талой, чтобы прикрыть индейский наряд. На ее искрящиеся золотистые волосы был накинут капюшон, так что она ничем не выделялась среди робервальских детей, кроме тех, которых нарядили в воскресные костюмы. В двух рядах от Кионы сидел мужчина в черном костюме, белой рубашке и черном галстуке. Он то и дело оборачивался и хищно впивался взглядом в привлекательное лицо Элизабет Маруа. Арману показалось забавным такое поведение.

«Смотри-ка, этот тип не отрывает глаз от мамы! Прямо как нарочно, чтобы позлить отца, который становится все более несносным. Да ведь я его знаю, он работает на авиабазе! — сообразил юноша. — Везет же людям! Если бы я имел дело с самолетами «Кёртис», я бы тоже…»

Бетти заметила, что на нее обращают внимание. Она покраснела и надолго уткнулась в молитвенник. Вконец растерявшись, она осознала совершенную ею ошибку, подумав: «Я же в церкви, и завтра Рождество! Хоть сквозь землю провались! Я навлекла позор на семью. Жо прав, упрекая меня! Господи, не смею и молить тебя, чтобы ты простил женщину, совершившую прелюбодеяние…»

Эрмин допела гимн. Сидевшая среди прихожан маленькая девочка захлопала. К ней присоединился Мукки, затем сестры-близнецы. Шарлотта не могла удержаться и последовала их примеру. И по церкви прокатилась нарастающая волна аплодисментов.

Озадаченный кюре хлопнул в ладоши, чтобы восстановить тишину, но ему это удалось лишь через несколько минут.

— Спасибо! Огромное спасибо! — сказал он громко.

Эрмин с улыбкой обвела взглядом прихожан и присоединилась к Тошану. В его глазах светилась такая любовь, что она, не совладав с порывом, бросилась в его объятия.

— Пойдем скорее домой! — сказала она. — Тала, тебе понравилось?

— Да, моя девочка! Это было дивно, в гармонии с радостью, переполняющей нас в этот праздничный вечер. Но нам пора домой.

На церковной паперти Эрмин обнялась с Шарлоттой, та выглядела чем-то огорченной. Симон бросился к Тошану. Они с чувством расцеловались.

— Ох, дружище! — вскричал Симон. — Мы с тобой не виделись года два, не меньше. В последний раз — когда я навещал вас в хижине на берегу Перибонки. А почему ты не в форме?

— Симон, я предпочитаю ходить в штатском, оно не бросается в глаза. А ты когда пойдешь в армию? Все же жизнь здесь приятнее, чем в Цитадели. И в наших краях есть немало парней, по крайней мере, холостых.

— Но это не мой случай, — поспешил парировать Симон. — Мы с Шарлоттой собираемся пожениться. У меня нет ни малейшего желания пересекать Атлантический океан, чтобы биться врукопашную с немцами. Это не для меня.

— Симон, ты бы так не говорил, если бы больше знал о том, что происходит в Европе! — оборвал его Тошан. — Но я не занимаюсь вербовкой. Поступай как знаешь.

Неподалеку от мужа Эрмин беседовала с Бетти. Та была чем-то взволнована и отвечала, нервно поглядывая по сторонам. Жозеф вновь сделал ей замечание:

— Бедняжка Бетти, ты крутишься, как флюгер! Да что с тобой стряслось?

В этот момент высокий мужчина в черной фетровой шляпе толкнул бывшего рабочего и удалился, даже не извинившись.

— Да, этот от вежливости не помрет! — возмутился Жозеф. — Будь я годков на десять помоложе, я бы не поглядел, кончилась служба или нет, догнал бы и поучил приличным манерам!

— Да он, наверное, не нарочно, — пролепетала Бетти, на которой лица не было.

— Бетти, у тебя все в порядке? — спросила Эрмин. — Вид у тебя такой, будто вот-вот грохнешься в обморок.

Молодая женщина была уверена, что узнала «двоюродного брата», спешно покинувшего дом Маруа через черный вход. «Та же осанка, та же походка вразвалку и ледяной взгляд, — подумала она. — Однако благоразумнее будет не подавать виду». Бетти, будто пытаясь в чем-то убедить, схватила ее за руку и умоляюще посмотрела на подругу. Это было немое признание.

— Ну что же, до свидания! — сказала Эрмин. — Сейчас холодно, куда холоднее, чем днем. Счастливого Рождества всей вашей семье!

Ей страстно хотелось лишь одного: оказаться на авеню Сент-Анжель и затвориться в доме вместе с мужем, детьми и Талой. Это желание отвлекало ее внимание от мелких деталей. Она не заметила ни нахмуренного лица Симона, ни недовольной гримасы разгневанного Жозефа, ни встревоженной Кионы, внимательно разглядывавшей всех троих.

— В путь! — со смехом крикнула Эрмин. — Я проголодалась!

Облачившись в пальто со складками, молодая женщина сияла от радости. Ничто не омрачит предстоящих часов. Ее удивляло лишь то, что ее так сильно влекло к Овиду Лафлеру.

«Что-то я чересчур нервничаю в последние дни. Господи! Как я могла хоть на миг сравнить его с моим Тошаном?!» — твердила она, обещая больше не поддаваться надуманной привлекательности этого скромного миража.

К ужину Лора надела длинное вечернее платье, купленное в Шикутими, ее очаровали изящество кроя и ткань — фиолетовый муслин. Капризный Луи был в светло-сером вельветовом костюме. Устроившись на диване, мальчик уже сладко зевал. Жослин также надел костюм, он был тщательно причесан и выбрит.

В большом ярко освещенном доме царило чудесное тепло. Мирей накрыла на стол — всего три прибора, но зато серебро и тонкий фарфор.

— Какая тишина! — заметила Лора, разглядывая свое отражение в зеркале, висевшем в простенке между окнами.

— Хочешь, поставлю пластинку? — спросил Жослин. — Одну из французских новинок, которые ты рвалась послушать?

— Нет, эти пластинки для Эрмин.

— Хочу рождественские песни, — потребовал Луи. — Прекрасная елка и божественное дитя!

— Во всяком случае, божественное дитя — это не ты, — отрезал отец. — Мне надоело видеть твою кислую физиономию. Мы с мамой очень рады, что ты с нами. Так что улыбнись нам!

Гладя светлые волосы сына, Жослин подумал о Кионе. Он скучал по своей девочке. Конечно, он редко говорил с ней, но даже просто видеть ее и слышать ее голос было огромным счастьем. Лора подошла к нему. Для своих сорока четырех лет она была поразительно красива. Серьги со стразами и такое же ожерелье усиливали матовое сияние кожи. Светлые локоны с платиновым отливом подчеркивали безупречный овал лица и сверкающие сапфирового цвета глаза.

— Лора, ты великолепна!

— Спасибо, Жослин! С годами ты становишься все более галантным.

Она рассмеялась, польщенная, счастливая тем, что нравится обаятельному мужчине — своему мужу.

— Если господа готовы, то можно подавать на стол, — провозгласила Мирей. — Суп-пюре готов…

Не успела она договорить, как все лампы и электрические гирлянды погасли. Если бы не рдеющий огонек в печи, темнота была бы полной.

— Что случилось? — забеспокоился Жослин. — Ведь сейчас нет бури?!

— Мирей, зажги свечи! — воскликнула Лора. — С тех пор как мы поселились здесь, я не припомню неполадок с электричеством. Мне это не нравится.

— Явно должно быть какое-то объяснение! — произнес муж.

— Мама, мне страшно! — захныкал Луи, боявшийся темноты.

Экономка, чиркнув спичкой, зажгла свечу. Лора взяла сына на руки, чтобы успокоить.

— Смотри, Луи, вот уже светлее. Мирей сейчас зажжет свечи повсюду.

— А я проверю пробки! — объявил Жослин. — Я, конечно, не слишком разбираюсь в этом, но Арман показывал мне, как функционируют эти новомодные штуки.

— О да, и правда новомодные! — вставила экономка. — Электрический ток — это просто отлично, кругом светло, но если что-то ломается, тут уж умничать бесполезно…

Когда зажгли дюжину свечей белого воска, стало наконец почти так же светло, как прежде. Успокоившийся Луи разглядывал рождественскую елку, украшения на которой при свечах заиграли новыми красками.

— Елка стала еще красивее! — заявил он. — Мама, видишь, как все сверкает!

Лора кивнула, обнимая сына, и придержала мужа за рукав.

— Прошу, останься с нами! — умоляющим тоном сказала она. — А что, если эти перебои со светом — ловушка?.. Мы здесь одни. Маруа в Робервале. Вдруг вокруг дома бродят те люди, которые напали на Эрмин?

— Да нет, собаки бы залаяли. Лора, не тревожься из-за пустяков. Мне кажется, что старушка — фабричная динамо-машина — приказала долго жить. Завтра или в понедельник Жозеф ее починит. Может, даже сегодня вечером, если Маруа уже вернулись.

— Господи, нельзя же провести рождественский ужин в таких условиях! — воскликнула Лора. — Вот ведь не везет. Тошан прибыл специально к Рождеству, так мне пришлось отправить туда чуть ли не все праздничные припасы, а теперь извольте — повсюду темень. Это уж слишком!

Она чуть было не расплакалась, но к ее разочарованию примешивалось вполне конкретное дурное предчувствие, вынуждавшее ее цепляться за руку мужа.

— Не уходи, если ты пойдешь в погреб, на тебя могут напасть. Лучше поднимись и захвати мой револьвер.

Луи услышал последнее слово. Он прижался к матери.

— Мама, мне страшно! — воскликнул он.

— Ну перестань, ты же маленький мужчина! — воскликнула Мирей. — Тут нечего бояться. Идем со мной в кухню, зажжем новые свечи. Поужинаешь с родителями, после десерта пойдешь спать. А завтра утром найдешь под елкой подарки.

Экономка увела ребенка. Лора дрожала от страха.

— Жослин, говорю тебе, то, что происходит, ненормально. Проверь все окна и входную дверь, и дверь в погреб тоже. Мне очень тревожно.

Растроганный слабостью жены, Жослин нежно обнял ее и осторожно поцеловал в лоб. К великому удивлению, она его не оттолкнула.

— Лора, дорогая, ты напоминаешь мне ту юную девушку, которая в страхе бросалась ко мне, стоило в лесу хрустнуть ветке, — ласково сказал он. — Люди испокон веков боятся темноты, но тебе ведь приходилось жить в хижинах без электричества, мы проводили там ночи при свете тлеющих углей.

— Я всегда интуитивно чувствовала опасность, — убежденно ответила она.

Жослин, покачав головой, хотел было отстраниться, но Лора вцепилась в него изо всех сил.

— Веди себя разумно, — сказал он. — Я с тобой. Мы поужинаем, а потом я схожу посмотрю, не вернулись ли Маруа. Жозеф и Арман не откажутся осмотреть электропроводку. Согласна?

— Да, но мне хотелось, чтобы ужин сопровождался музыкой, а теперь ничего не выйдет.

— Кстати, Лора, еще цела губная гармошка, на которой я играл по вечерам в Труа-Ривьер, в нашем гостиничном номере. Я бережно сохранил ее, ведь она свидетельница нашей любви.

Лора мило улыбнулась, но в глазах ее стояли слезы. Жослин погладил ее плечи сквозь тонкий муслин. Он вкрадчиво спросил:

— А как насчет рождественского перемирия? Это такая пытка — спать рядом и не прикасаться к тебе.

— Я — за, — лукаво шепнула Лора.

Едва войдя в дом на авеню Сент-Анжель, Эрмин сменила свое элегантное бархатное платье на более простой костюм из голубой шерсти и распустила волосы. Она помогла Тале приготовить ужин из разнообразных блюд. Рагу по-индейски соседствовало с бутербродами с икрой, а фуа-гра — с пирогом с патокой, который Мирей испекла утром.

Тошан перенес один матрас из гостиной в кухню и положил его рядом с тем, на котором обычно спали Тала с Кионой.

— Я расстелю на полу покрывало, и мы поедим все вместе. Вот будет забавно, правда, дети? — предложила Эрмин.

— Да, мама! — воскликнул Мукки. — А тебе, папа, так нравится?

— Разумеется, нравится, — ответил Тошан.

Его захватила радость, царившая в этом скромном жилище. Мари и Лоранс сели возле него по обе стороны. Эрмин смотрела на эту картину со счастливым смехом.

— Мама передала шампанское, но нам не обязательно его пить, у нас есть черничная наливка, которая мне нравится куда больше, — сказала она, доставая бутылки.

— А я бы хотела попробовать шампанское, — заявила Тала. — Выпьем за моего сына.

Они молча отпили по глотку изысканного напитка, и каждый вспомнил о Лоре.

«Надеюсь, мама не слишком грустит без меня и детишек, — думала Эрмин. — Она без колебаний пожертвовала своим удовольствием ради моего счастья. Дорогая мамочка, характер у нее не сахар, зато сердце золотое!»

«Ничего не имею против моей тещи, — думал Тошан. — Нельзя отрицать, что характер у нее крутой, но при этом она добрая! Однако пока рядом с ней Шарден, я не могу показать, что хорошо и вполне искренне отношусь к ней…»

«Лора, пью за твою победу! — признала Тала. — Жослин никогда меня не забудет благодаря Кионе и нескольким ночам нашей любви! Лора, ты шип, пронзивший мое тело, но, несмотря ни на что, я тебя уважаю!»

Киона баюкала медвежонка, уплетая пирог. После возвращения в Роберваль к матери она не испытывала той странной усталости, что предшествовала видениям. Да и сами видения прекратились. Она успокоилась. Ей хотелось быть обыкновенной девочкой.

После ужина Эрмин велела детям надеть пижамы, и они блаженно заснули, успокоенные присутствием взрослых.

Осоловевшая от черничной настойки и шампанского, Тала была неразговорчива и мечтательна. Вскоре она прилегла возле Кионы и задремала.

Эрмин молча убрала остатки трапезы, пока Тошан подкладывал дров в печку. Им не терпелось остаться наедине. Они улыбались друг другу, посмеиваясь над собственным нетерпением.

— Я не буду выключать елочные гирлянды, — тихо сказал Тошан.

— Нужно принести подарки детям, — напомнила ему Эрмин.

— Я сделаю это позже; мне не хочется спать, — сказал он, не сводя с нее глаз.

— Ну так иди же…

Она протянула ему руку. Они миновали ледяной коридор и закрылись в соседней комнате, где было гораздо холоднее, чем в кухне, но это не имело никакого значения.

— Любовь моя, — выдохнула молодая женщина, — мне так хотелось расспросить тебя о жизни в Квебеке, но не было времени. Тала тоже не проявила никакого любопытства.

— Тем лучше, — заключил он. — Сегодня вечером здесь нет солдата Дельбо. Есть лишь я, Тошан, Метис, следопыт, который взял в жены прекрасного Соловья.

Лучившаяся счастьем Эрмин спустила юбку, обнажив перламутровую кожу между поясом для чулок и трусиками. Сняв свитер, она тряхнула светлыми волосами. Тошан притянул ее за талию и принялся покрывать округлые бедра поцелуями.

— Радость моя, да ты вся дрожишь! Я сейчас тебя согрею.

Он поднял ее на руки и перенес на ложе. Она чувственно изогнулась. Все страхи и переживания отступили. Даже воскресив грустные воспоминания, Эрмин не смогла бы разрушить очарование этого волшебного мига. Она вся обратилась в ожидание и желание, обостренное разлукой.

— Мне не холодно, — сказала она. — Я слишком счастлива, что ты здесь. Поверить не могу.

Тошан лег рядом, любуясь ею. После долгого молчания, прерываемого поцелуями, он произнес:

— Просто ума не приложу, как мне заставить себя вернуться в Квебек. Дорогая моя, ты такая красивая, нежная, мягкая. Как я гордился тобою в церкви. Я твердил себе: эта великолепная женщина, которая так великолепно поет, — она моя! А я так часто оставлял ее одну, когда решал, что поступлю по-своему. Эрмин, на самом деле я тебя недостоин. Я ведь даже пытался препятствовать развитию твоего певческого призвания — из гордости и из эгоизма.

— Любимый мой, к чему сейчас все эти mea culpa[51]! — возразила она. — Сегодня Рождество, мы вдвоем, а все остальное не имеет значения. Ты, кажется, собирался согреть меня?..

Он обольстительно улыбнулся и начал ласкать ее от сосков до чуть выпуклого живота, шелковистой коже которого вновь достались более дерзкие поцелуи. Его пальцы скользнули под ее шелковые трусики, окаймленные кружевом, поиграли золотым руном ее лона. Он восхитился нежным ароматом и прижался щекой к бедру. Дыхание ее участилось. Ее руки скользили по его спине. На нем все еще была рубашка, и она шепотом попросила его раздеться.

— Я тоже… Я хочу целовать тебя… везде, ощущать твою горячую плоть, золотистую, как свежеиспеченный хлеб. Тошан, я так тебя люблю!

Он стремительно вскочил и снял с себя одежду. Эрмин созерцала его без смущения и стыдливости, совсем не так, как в их первую ночь под лиственницами восемь лет назад.

В следующий миг большое смуглое тело Тошана опустилось на молочно-белое перламутровое тело молодой женщины. Он тут же вошел в нее, движимый единственно желанием погрузиться, чтобы стать единым целым, поймать на ее прекрасном лице предвестия наслаждения.

Так прошла половина ночи. Трижды они разделили ослепительный экстаз, приглушая сладостные стоны и восторженные возгласы. Они не могли оторваться друг от друга. Наконец около двух часов ночи Эрмин, поднявшись на локте, прошептала:

— Все-таки нужно положить подарки под елку. Я сама, ты, наверное, слишком устал.

— Я вовсе не устал, — ответил он, зевнув.

— Отдохни, любовь моя, я сама.

Накинув розовый шелковый халат, она, ступая на цыпочках, осторожно, в два приема перенесла подарки. Затем она скользнула под ворох одеял и покрывал, сбившихся во время любовной схватки. Тошан обнял ее и уткнулся лбом в ее плечо.

— Теперь я понимаю, что нет ничего в мире лучше, чем лежать в постели с женщиной, которую любишь телом и душой. Быть может, я понял это слишком поздно. Не знаю, когда унтер-офицер сочтет, что мы достаточно подготовлены, но бродят вполне правдоподобные слухи, что нас отправят во Францию или Великобританию на самолете. Один батальон или несколько… Первые канадские части прибыли в Европу восемнадцатого декабря. Наше правительство приняло срочные меры для увеличения численности войск. Некоторые парни в Цитадели утверждают, что война стимулирует национальную промышленность, все ресурсы направляются на военные цели. Этот конфликт будет затяжным и нелегким, это ни для кого не секрет. Моя дорогая, боюсь, что мне долго, очень долго не дадут увольнительной.

Эрмин покорно кивнула. Благодаря Жослину, не выпускавшему из рук газету «Ля Пресс», она была в курсе новостей и не питала никаких иллюзий. Тошан был солдатом, он сделал выбор.

— Наши незримые пути расходятся, — мечтательно сказала она. — Помнишь, на нашем первом свидании, на лугу возле мельницы Уэлле, ты говорил мне о незримых путях, по которым мы следуем, эти пути ведут нас туда, где мы должны оказаться… Я часто об этом думаю, особенно когда мы в разлуке. Не важно, где я — в Квебеке или в Нью-Йорке. Или когда ты находишься в Вальдоре или в своем любимом лесу! В Европу на самолете полетит Властелин Лесов… это наша приятельница Бадетта так окрестила тебя, когда впервые увидела.

Тошан подавил стон. Он опасался, что совершил большую ошибку, отказавшись от семейной жизни на берегу Перибонки, оставив одних жену и детей. Однако он за них в ответе — это он понял лишь теперь. Он упрекал себя за приверженность к справедливости, которая подтолкнула его пойти сражаться. Он действовал с юношеской горячностью. Был ли он прав?

— Не будем говорить об этом, — решил он. — Мой поезд уходит в среду утром. У нас еще целых два дня: понедельник и вторник. Не стоит отравлять их сожалениями. Я хочу радоваться тебе, детям, маме.

Голос его стих, он задремал. Эрмин погасила лампу и обняла мужа, покрывая его щеки и лоб легкими поцелуями.

— Спи, любовь моя! — чуть слышно сказала она. — Я горжусь тобой. Храни тебя Бог!..

Жозеф Маруа недоверчиво поглядывал на жену. Со вчерашнего дня Бетти вела себя так, будто была в чем-то виновата, и он не мог понять, в чем дело. Ужин после рождественской мессы проходил в гнетущей обстановке. Без добродушного Эдмона, который долго рассказывал о своем духовном призвании, без шуток Шарлотты трапеза была бы и вовсе не веселой. Кроме того, к ним заглянул их сосед Жослин и попросил помочь: у них в доме испортилась электропроводка. Бывший рабочий быстро нашел причину неполадки и приступил к починке.

В Рождество у него из головы не выходила двусмысленная фраза, которую несколько часов назад обронил Арман: «Мама так прекрасно выглядела вчера вечером в церкви! Это заметил не только я». Ядовитое жало, скрытое в последних словах, медленно делало свое дело. «Арман произнес это не просто так, и Бетти сразу зарделась. К тому же она теперь стала такой кокеткой».

В полдень сели обедать. Мари, худенькая восьмилетняя девочка, поставила на стол паштет в горшочке, гренки и салатницу с маринованной красной капустой. В духовке подрумянивался пирог. Арман, уже сидевший за столом, закурил сигарету. Жозеф поднялся с возмущенным видом.

— Прекрати курить, мы садимся обедать! — заорал он. — И смотри мне в глаза, прямо в глаза! Ты к чему тогда сказал про свою мать? Не держи меня за идиота! Кто именно это заметил?

Мари Маруа, привыкшая к внезапным вспышкам гнева отца, затаилась у плиты. Бетти пыталась ее успокоить, гладя по голове.

— Жо, но это была всего лишь шутка! — уверяла она. — Не бойся, малышка, сегодня Рождество!

— Замолчи! — взорвался ее муж. — Ну, Арман, я весь внимание.

Молодой человек — неглубокий по натуре, порой склонный к меланхолии — никоим образом не намеревался скомпрометировать мать.

— Папа, на нее косился один механик с авиабазы. Это все выеденного яйца не стоит, — ответил он посмеиваясь. — Мне это польстило. У моих корешей матери не блещут красотой.

— Чтоб тебя! — выругался Жозеф.

Он вспомнил, как его толкнул некий тип в фетровой шляпе, одетый во все черное. Тогда он решил, что это какой-то хам, и не стал наводить справки, а теперь ему казалось, что он уже встречал его раньше.

— Это мой кузен, — пролепетала Бетти с перекошенным от страха лицом, — один из двоюродных братьев, которому удалось устроиться на авиабазу. Это по материнской линии, Жо! Я с ними почти не поддерживаю отношений. Наверное, это он следил за мной в церкви. Может быть, этот тип хочет помириться.

Она старалась, чтобы ее голос звучал твердо и естественно, но в глазах сквозил страшный испуг и губы кривились в нервной усмешке.

— Я слышала, что он обосновался в наших краях, — добавила она, — но не хотела говорить, потому что это не имело значения. Я ведь не собираюсь возобновлять отношения ни с ним, ни с другими. И потом, ты никогда не любил моих родителей.

— Но прежде ты никогда ничего от меня не скрывала, — холодно бросил муж. — Как зовут этого твоего кузена?

— Поль Трамбле. А вот и опоздавшие!

Со смехом вошли Шарлотта, Симон и Эдмон, запорошенные снегом. На улице мело. Жозеф решил, что позже разберется в этой истории. Несмотря на свой взрывной характер, праздники он старался чтить.

— Лора пригласила нас на обед, — сообщила Шарлотта, — Луи скучно, ему хочется пообщаться с тобой, Мари. Бедняжка, кажется, вчера вечером, когда отключилось электричество, он сильно испугался.

Девушка прошлась насчет раздражительности Лоры и обилия свечей, зажженных Мирей. От ее миловидного личика и темных кудрей в доме словно пахнуло весенним ветром. Успокоенная ее присутствием, Бетти снова обрела хладнокровие. Впрочем, лишь внешнее.

«Господи, что я натворила! — молилась она в душевном смятении. — Как я посмела изменить Жо? Это не повторится никогда. Господи, прости меня, грешную!»

Но едва слышный внутренний голос твердил, что именно она навлекла несчастье на свой семейный очаг. На Элизабет Маруа, терзаемую угрызениями совести, надвигался один из самых страшных кошмаров ее жизни.

На улице Сен-Жорж в доме семьи Шарден, на ковре в няниной комнате плакал маленький мальчик. Он держал белоснежного плюшевого мишку с шелковистой шерсткой. Это был один из подарков, полученных этим утром. Уже два раза мама звала его спуститься к обеду. Но есть Луи совсем не хотел. Огромный дом казался ему пустым и безжизненным. Накануне он лег спать с тяжелым сердцем, и отец утешал его.

— Ну иди же, мой дорогой. Мукки, Мари и Лоранс скоро вернутся, и вы будете вместе играть.

— А Киона тоже вернется? — спросил Луи.

— Нет, Киона не живет с нами. Но не волнуйся, ты скоро ее увидишь. Я собираюсь в самое ближайшее время пригласить ее к нам.

Луи в это слабо верил. Ангел Киона покинула его, унеся с собой шарики, которые он ей подарил. Без нее, без ее улыбки, без ее золотистых глаз он чувствовал себя потерянным.

— Киона, — произнес он, шмыгая носом. — Вернись, Киона!

— Луи, поторапливайся! — крикнула Лора, уже собиравшаяся подняться за ним. — Мирей уже подала еду.

Он отер слезы руками и положил мишку на кровать. Внезапно ему почудилось, будто кто-то дышит совсем рядом. Он удивился, но решил, что это либо мать, либо отец. Он набычился, желая показать, что дуется.

— Луи, — произнес мелодичный голос, — не плачь, Луи.

Он поднял глаза, задыхаясь и дрожа от радости. Перед ним стояла Киона в своей одежде из расшитых голубым бисером оленьих шкур. Ее волнистые волосы были распущены. Она улыбалась.

— Смотри, Киона, у меня есть плюшевый мишка! — воскликнул он. — Ты вернулась не понарошку? Папа вчера говорил, что нет. Как здорово!

— У меня в Робервале есть такой же мишка, как у тебя. А мама подарила мне этот браслет.

Луи с восхищением заметил на запястье Кионы два витых золотых обруча.

— Я часто буду возвращаться, — тихо донеслось до него.

В няниной комнате больше никого не было, но дверь осталась открытой. В коридоре раздались шаги, появилась Лора с озабоченным выражением лица.

— Мой маленький, ты что, хочешь томиться здесь весь день? Луи, сегодня Рождество. Я пригласила к нам Маруа, чтобы ты смог поиграть с их дочкой. Идем, мое сокровище. Не стоит плакать. Вижу, что здесь кто-то плакал, правда?

— Мама, я больше не плачу, — заявил Луи, потрясенный тем, что произошло. — Кионе не нравится, когда я плачу.

— А кому это может нравиться! — раздраженно бросила Лора. Однако, чтобы не задеть чувствительного мальчика, он сочла нужным добавить: — Киона права. Она славная девочка. Давай скорее. Папа проголодался.

Лора вытащила Луи на лестничную площадку. Мальчик в нетерпении огляделся. Он внимательно осмотрел коридор первого этажа, гостиную, где возле зажженной елки стоял накрытый стол. Кионы нигде не было. Как ни странно, он не стал задавать родителям вопросов. С наивной убежденностью своих пяти лет он посчитал, что это волшебство.

«Киона приходила тайком только ко мне, ни к кому другому!»

Ему рассказывали, что у крылья у ангелов сотканы из света. Он представил, как Киона взлетает в небо сквозь снежные хлопья. Его устраивало такое объяснение. Оставалось лишь ждать ее возвращения…