Сиротка. Дыхание ветра

Глава 21 После грозы

Жослин только что покинул дом Маруа с маленькой Мари, крепко прижимавшей к груди куклу, будто эта игрушка могла защитить ее от беды. Эрмин знала, что девочке будет хорошо рядом с Мирей. Сама же она предпочла задержаться еще немного у соседей в надежде, что окажется полезной, а также желая оттянуть встречу с Шарлоттой. Они впервые поссорились так жестоко.

Жозеф сидел на верхней ступеньке лестницы, не в силах отдалиться от спальни, где Лора и Маргарита Бабен исполняли печальную обязанность.

— Жо, — тихо окликнула его Эрмин, — я спущусь, поставлю чайник на огонь. Неплохо бы всем попить чайку.

В доме Маруа ей все было знакомо, и она занялась делом под песнь дождя, барабанившего по крыше, прибивавшего пыль на улице Сен-Жорж. Она подумала, что небеса на свой лад воздают последние почести покойной Бетти. Последовательность обычных повседневных дел отвлекала от скорбных мыслей. Между тем сердце Эрмин болезненно сжалось при виде большого чугунного котла, в котором Лора грела воду.

— Бедняжка, — прошептала она.

— Да-да, — подхватил Эдмон, сидевший за столом, подперев голову руками, — мой крошечный братик и часу не прожил на этой земле. Мне никогда не удастся пообщаться с этим ребенком.

Он поднял голову: веки его распухли, нос покраснел. Эрмин сочувственно потрепала его по плечу. Эдмон был такой рослый и серьезный, казалось странным, что ему всего четырнадцать.

— Я молюсь за маму, — сказал он. — Они с Сильвестром попадут в рай…

— Эд, у меня так скверно на душе! Кто бы мог подумать, что на нас обрушится такое несчастье?!

Подросток молча кивнул. Эрмин расставила чашки, достала чайник и сахарницу.

— А где Симон? — спросила она.

— Вышел во двор покурить. Мимин, мне кажется, нужно оставить его в покое. Нам всем необходимо оплакать маму, и желательно без свидетелей.

Замечание подростка глубоко огорчило Эрмин. Семья отводила время на то, чтобы смириться со смертью Бетти, осознать утрату. Она разлила чай, незаметно утирая слезы.

— Я думаю об этом… Симон сказал мне, что пойдет на луг искать Шинука и Эжени, — добавил Эдмон. — Отец велит, чтобы к ночи наш скот был на месте. Надо было бы пойти с ним, но я хочу вернуться в мамину спальню, когда все будет закончено…

— Понимаю, — вздохнула Эрмин.

Она вышла через дверь, что вела на хозяйственный двор. Грудь щемило, в горле стоял ком от сдерживаемых рыданий. Эрмин спустилась по узким деревянным ступенькам. «Именно здесь тогда, в декабре, я видела Поля Трамбле, — вспомнила она. — Он походил на бандита, только что совершившего грязное дело. Наверное, именно в тот день и стащил ключи от приходской школы».

Небо уже очистилось. Вереницы серых туч уносились прочь, подгоняемые теплым ветром. Вновь показалось солнце, расцветившее последние капли дождя. «Рано еще загонять скот», — подумала молодая женщина, окинув грустным взором тропу между лугами, принадлежавшими Маруа. Мокрая трава, пестревшая желтыми цветами, сверкала на солнце, на зеленой изгороди заливались певчие птицы. Возле молодого клена Эрмин вдруг увидела Киону. Девочка строго смотрела на нее, указывая, куда именно направился Симон. Видение длилось какое-то мгновение, могло показаться, что это галлюцинация. Но Эрмин не раздумывая бросилась по тропе. Никогда в жизни она не бежала так быстро, подгоняемая неотвязным чувством. Ее преследовал укоризненный взгляд золотистых глаз Кионы.

— Симон! — крикнула она. — Симон!!!

Тщетно она оглядывала окрестности, юноши нигде не было видно. Вдруг слева в подлеске она различила, что на дереве что-то белеет. Это был он. Его выдала белая рубашка.

— Симон! — вновь окликнула она.

Юноша стоял в развилке ствола старого вяза, там, где в детстве они с братьями строили укрытие, давно снесенное снежными бурями. Эрмин в ужасе выкрикнула:

— Нет! Не делай этого!

На шее старшего сына Бетти была веревка, привязанная другим концом к толстой ветви. Если он спрыгнет с крохотной опоры, все будет кончено.

Эрмин крикнула громче, протягивая к юноше руки:

— Симон, умоляю! Не прыгай!

— Уходи! — Голос Симона был искажен бесконечным страданием. — Оставь меня, я больше не могу!

Он споткнулся и едва не сорвался вниз. Эрмин в отчаянии смотрела на него.

— И все же, Симон, ты не можешь повеситься! — убежденно сказала она, потихоньку подступая ближе. — Ты не имеешь права умереть. Послушай. Ты только что потерял мать, я понимаю, как это ужасно и невыносимо больно. Но подумай о младшей сестренке, об отце, об Эде… Ты что, хочешь доставить им новые страдания? Умоляю, сними петлю с шеи. Сделай это хотя бы для меня, Симон, я люблю тебя как брата…

Эрмин молитвенно прижала ладони к грубой коре старого вяза.

— Ты не посмеешь покончить с жизнью при мне, чтобы это видение вечно стояло у меня перед глазами! — воскликнула она. — Представь, что чувствовала бы Бетти, увидь она такое? Что, если она видит тебя в эту минуту и плачет… Перед кончиной она поручила тебе заботиться о братьях и сестренке, сказав, что ты сильнее, чем думаешь! Она была права. Так сжалься над нами, сними петлю! Я не уйду отсюда. Я останусь здесь, пока ты не откажешься от того, что задумал.

Эрмин не выдержала и зарыдала.

— Но почему? Почему?! — вопрошала она, стоя с запрокинутой головой, чтобы не выпускать Симона из виду. — А Шарлотта? О ней ты подумал? О том, каким это будет несчастьем для нее?

— Для нее это только лучше, — возразил Симон. — Мне вряд ли удалось бы сделать ее счастливой. Мама хоть после свадьбы была счастлива, но мне и этого не дано…

К громадному облегчению Эрмин, он все же снял с шеи скрученную из конопли веревку.

— Спускайся, поговорим. На тебя просто нашло затмение. Прошу, спускайся!

Симон соскользнул с дерева по веревке, все еще привязанной к ветке. Приземляясь, он подвернул ногу.

— Ой! Щиколотка! Это все из-за тебя! — Лицо Симона исказилось от боли.

— Ты хотел покончить с собой, а теперь ноешь из-за легкого ушиба. Бедный Симон, ну и напугал же ты меня!

Эрмин обняла юношу, который едва не свел счеты с жизнью, ее поразило соприкосновение с этим живым горячим телом. С Симона слетела напускная бравада, и он заплакал.

— Слава тебе, Господи! — воскликнула она. — А явись я на пять минут позже? А на час? Я бы обнаружила труп. О Симон, как ты мог? В такой момент! Давай присядем. Скажи, что это на тебя нашло? — Усадив юношу рядом, Эрмин принялась гладить его по темным волосам, будто заболевшего ребенка. Пораженный такой нежностью, Симон вытянулся на земле, уткнувшись лицом в ее юбку. Слезы скатывались на розовый шелк.

— Ну-ну, успокойся, — повторяла она. — Знаешь, я думала сойду с ума, тогда, поздней осенью, когда умер мой ребенок, мой Виктор. И все же я вернулась к жизни. Время смягчает боль, Симон. Это страшно несправедливо, что наша дорогая Бетти умерла так рано, такой молодой. Но ты — ты должен чтить ее память, продолжая жить…

— Это младенец утащил ее за собой, ублюдок! — выругался он, с трудом выпрямляясь. — Будь проклят Трамбле. Уверен, что это его ребенок. Этот подонок опозорил мать и в конце концов убил ее!

— Нет, Симон, нам ничего не известно, — возразила Эрмин. — И в любом случае из-за этого не стоит вешаться. Извини, что говорю тебе такие вещи, но множество женщин умирает при родах. Даже в больнице. Еще до рождения Мукки и близнецов я думала о том, какой это риск. Говорила себе, что, быть может, это мой последний день.

Симон резво выпрямился и сел, скрестив ноги.

— В таком случае мужчины, которые хотят детей, это убийцы, проявляющие свою власть над женщиной, — сказал он, закуривая сигарету. — Нет чтобы воздержаться и не заводить потомство!

Он повернулся, и Эрмин увидела искаженное болью лицо, горькую складку у рта.

— Ну, не стоит преувеличивать! Признай, что в районе озера Сен-Жан немало многодетных семей, у которых десять, двенадцать, даже пятнадцать детишек.

— Ну и что! Мне от этого не легче, — бросил он.

— Это в порядке вещей. Но ты должен быть мужественным. Ты нужен Жозефу. Он не всегда был идеальным отцом, но он тебя любит.

Симон помотал головой, слезы вновь покатились у него из глаз.

Он бросил окурок и опять приник к Эрмин. Она изо всех сил пыталась его утешить, хотя сама чувствовала страшную тяжесть на сердце. «Удивительное дело, — подумала она, гладя Симона по волосам, — прикосновение Пьера произвело на меня отталкивающее впечатление, мне было стыдно, а вот обнимать Симона мне вовсе не претит. Если бы у меня был брат его возраста, я чувствовала бы то же самое. Но какая я глупая — он ведь и вправду мой брат, мы росли вместе, дрались за игрушки, проказничали…»

— Повторяю, ты мне как брат, — нежно сказала она. — Увы, я не знаю, как вернуть тебе уверенность в себе. Мне кажется, даже если тебе напомнить о твоей невесте Шарлотте, тебя это не утешит. Я права?

— Нет, Мимин, — с трудом выговорил он. — Дело в том, что я люблю Шарлотту вовсе не так, как должно. Я отношусь к ней так же, как к тебе. Вы мои сестрички, мои подруги детства. Поэтому-то я и хотел повеситься. Это просто болезнь, чертова болезнь!

Он глухо зарыдал. Ошеломленная Эрмин решила, что поняла, в чем дело. Симон пользовался репутацией волокиты.

«Господи! Может, он заразился сифилисом? — растерянно гадала она. — Может, работая в Монреале, он посещал проституток?..»

— О чем ты, Симон? Что это за болезнь? — В голосе Эрмин сквозило напряжение.

— Я просто ненормальный. Только тебе я могу признаться, Мимин. Может, ты единственная, кто способен понять и не презирать меня. Ну и пусть ты узнаешь правду, все равно мне не жить. В этот раз ты помешала мне свести счеты с жизнью, но ты ведь не всегда будешь рядом. А когда я помру, то буду проклят. Вряд ли Господь отпустит мне грехи.

Молодая женщина никак не могла взять в толк, что же так мучает Симона. Она не на шутку забеспокоилась.

— Скажи мне откровенно, что с тобой, — выдохнула она слегка раздраженно. — Как я могу тебе помочь, если ты не говоришь, в чем дело?! В чем именно ты считаешь себя ненормальным?

— Думаешь, так легко сказать? — Симон снова опустился на землю. — Я это еще в школе заметил, хоть и недолго там проучился… Порой мне хотелось обнять какого-нибудь приятеля, со мною происходили странные вещи. Я не знал, откуда у меня такая потребность, и малость стыдился этого. Ну вот, я притворялся, что мне нравится драться, по вечерам я задирал парней на улице. Потом, помнишь, я уехал в Монреаль, по совету твоей матери? Мне тогда стукнуло семнадцать. Я развлекался, ходил на танцы, девушкам я нравился. Но сколько я ни прижимался к ним во время танцев, на меня это не производило никакого впечатления. Мимин, меня влекло к мужчинам.

Когда я окончательно в этом уверился, то решил, что я чудовище. И если еще не покорился зову плоти, то только из-за мамы. Но теперь ее больше нет на свете…

Эрмин лишилась дара речи. Она ушам своим не верила.

Симон воспользовался паузой и спросил:

— Я ведь тебе отвратителен, правда?

— Нет. — Эрмин собралась с духом. — Скорее, я сильно удивлена. Мне это никогда не приходило в голову…

— Не стоит притворяться, я слышу по голосу, что ты шокирована. Если бы ты знала, как я боролся против дурной наклонности! Стремился охмурить как можно больше девиц, знакомился с их родителями, договаривался о помолвке, обещал жениться. Прежде всего я хотел избежать подозрений, которые могли бы возникнуть, если бы я сторонился девушек. Но потом я несколько месяцев проработал на мельнице в Ривербенде и влюбился в одного парня. Он был немного старше. Я старался проводить с ним как можно больше времени. Однажды не удержался: положил ему руку на плечо, нежно, будто лаская. Ой-ой-ой!!! Как он врезал мне по лицу! В тот же день я уволился с работы.

— Симон, мне совсем худо! — воскликнула Эрмин. — Я и не подозревала, что у тебя такие трудности. Стало быть, ты рассказывал про свои любовные похождения, чтобы сбить нас с толку?

— Папаша стер бы меня в порошок, если б узнал, что у него за сын! — усмехнулся Симон.

До молодой женщины постепенно доходила суть его признания. Она была совершенно обескуражена, и все же ей было легче, чем кому-либо другому, принять эту ситуацию. Она почти шесть лет вращалась в артистических и светских кругах, и на многое у нее открылись глаза.

— В Квебеке я знала одного симпатичного молодого человека вроде тебя, — просто сказала она. — Он рисовал эскизы театральных костюмов. Он очень нравился Лиззи, которая ведала гардеробом, но не отвечал ей взаимностью. Однажды в Нью-Йорке я ужинала со своим импресарио Октавом Дюплесси, и он познакомил меня с элегантным господином лет сорока. Позже Октав сказал мне, что этот человек живет с нашим театральным художником. Вернувшись в отель, я рассказала об этом маме, и та мне объяснила, о чем идет речь. Вначале я смутилась, мне было противно, но мама умеет убеждать.

— Лора?! — воскликнул Симон, которого изумил рассказ Эрмин. — Твоей матери известно о таком пороке?

— Да, и, кажется, она вовсе не рассматривает это как болезнь или порок. К примеру, Колетт, известная французская писательница, любит женщин и не скрывает это. Но, соглашусь с тобой, в наших деревнях тем, кто не придерживается традиционных норм, может не поздоровиться.

Эрмин умолкла, задумавшись. Этот разговор заставил ее на несколько минут забыть о смерти Бетти и предпринятой Симоном попытке самоубийства. Она решила защищать его любой ценой.

— Не стоит убивать себя только потому, что ты другой, — заявила она. — Тебе лучше уехать отсюда, поискать работу в большом городе. Например, в Нью-Йорке. А еще лучше во Франции — в Париже…

— Мимин, Париж оккупировали немцы. Об этом недавно говорили в Робервале.

— Ах да! — вспомнила она. — Я думаю о том, где же сейчас Октав. Он так любил французскую столицу, какой говаривал, всей душой! В сущности, война только началась.

Симон кивнул, нервно теребя травинку.

— Уверен, что Арман все понял. Меня он не выдаст, но по глазам видно, что презирает. Уход брата — это тоже моя вина. Ему не хотелось присутствовать на моей свадьбе, ведь он знал, что я не пара Шарлотте. Как раз поэтому я не иду в армию — меня тут же раскусят.

— Да нет, надо подумать! Ты атлетически сложен, отличный спортсмен… Я знаю тебя с самого детства, и у меня никогда не возникало никаких подозрений.

Она вдруг замолчала, взволнованная. Дело было в отношении Симона к Тошану. Она припомнила недавние сцены: похоже, ее муж тогда вызвал у молодого человека странный восторг и едва ли не возбуждение. Вот почему Эрмин в замешательстве принялась разглядывать Симона.

— Ты чего? — забеспокоился он. — Прекрати так пялиться на меня! Для меня так важно то, что ты мне только что рассказала! К тому же ты не сбежала от меня, как от зачумленного. Проявила такую широту взглядов, такое понимание. Могу тебе поклясться лишь в одном: у меня никогда не было связи с мужчиной и вряд ли я когда-либо осмелюсь пойти на это…

— Симон! Скажи, ты влюблен в Тошана? — В голосе Эрмин сквозило подозрение.

— Нет, вовсе нет, — солгал он. — Мне только хочется походить на него. Он образец мужественности… Твой муж совершенно исключительный мужчина — храбрый, преданный, потрясающе красивый.

Последние слова для Эрмин прозвучали двусмысленно. Едва сдержавшись, она изобразила улыбку.

— Как же ты настрадался! — заметила она. — Симон, в таком случае ты не должен жениться на Шарлотте. Она имеет право знать правду.

— Ах, нет! Нет! — спохватился он. — Я женюсь на ней, и у нас будут дети. Для меня это единственный способ сойти за обычного мужчину. Прошу, Мимин, пойми. Ты все верно говорила, и все же мне по-прежнему стыдно. Я исправлюсь. Вечером я поцелую Шарлотту и приласкаю ее. Я сумею любить ее так, как она того заслуживает. А если потерплю неудачу, то покончу с собой…

Эрмин в ярости схватила его за руку.

— У тебя на уме только смерть! — воскликнула она. — Повторяю: есть и другие решения. Уезжай отсюда, путешествуй, ты встретишь людей более широких взглядов. Ты не должен использовать Шарлотту в собственных интересах. Симон, обещай мне, поклянись памятью Бетти. Поклянись, что больше никогда не попытаешься покончить жизнь самоубийством! Иначе твоя смерть будет у меня на совести. Это будет означать, что я не сумела помочь тебе, уберечь.

Эрмин расплакалась. Она с энергией отчаяния боролась за спасение старшего сына Бетти, прекрасного парня с мужественным лицом, который родился иным.

— Это не твоя вина, — убежденно сказала она. — Умоляю, пообещай мне!

— Хорошо, обещаю! — вдруг сдался Симон. — Ты права, то, что я собирался сделать — отвратительная слабость. Но я сойду с ума, если застряну тут на все лето. Свадьба только через год, и мне лучше держаться подальше от Шарлотты…

— Я несправедливо закатила ей пощечину. Она сетовала, что придется отложить свадьбу. Господи, конечно, она меня огорчила, но мне не следовало так поступать.

Симон пожал плечами. Он с нежностью поднес к губам левую руку Эрмин и принялся целовать ее.

— Может, она и заслужила эту пощечину! Не расстраивайся так. Спасибо, что выслушала меня без гнева и упреков. Знаешь, я иногда подумываю о том, чтобы уйти в монастырь. Я правда готов это сделать. Может, Господь простит мой изъян, если я посвящу ему всю жизнь.

— Да нет в тебе никакого изъяна! — решительно отрезала Эрмин. — А Бог, которому мы возносим молитвы, — он соткан из любви и добра. Ты ведь никому не причинил зла, ты не преступник. Вряд ли по христианской вере можно осудить тебя за это. Для меня единственный грех — это человекоубийство. Или когда мы уничтожаем себя, хотя могли бы прожить еще долго.

— Я понял твою проповедь! — взволнованно произнес Симон, и лицо его прояснилось.

Эрмин, озаренная лучом закатного солнца, заставившего засиять золото ее волос, улыбнулась ему в ответ. Он подумал, что она прекрасна.

— Ты просто ангел, мой ангел-хранитель, — сказал он вполголоса.

Внезапно ему в голову пришла какая-то мысль, он нахмурил брови, а потом коснулся щеки Эрмин кончиками пальцев.

— Никогда не замечал, насколько Киона похожа на тебя!

— Но ведь это естественно, она моя младшая сестра, и я горжусь этим. Мне жаль, что я не могу заявить об этом на весь мир.

— Сколько тайн в наших семьях! — с сожалением заметил Симон, поднимаясь на ноги и протягивая руку Эрмин. Та бросила унылый взгляд на деревню.

— Все ломают голову, куда я запропала! Мне пора. Не забудь, ты мне обещал!

— Не забуду, но сейчас мне нужно поскорее отыскать Шинука и нашу корову. Боже, можно подумать, что это обычный вечер, но нет… мама умерла… Сколько крови она потеряла… Меня преследует этот запах. Несчастная! Как это несправедливо!

— Симон, ты должен чтить жизнь, которую она тебе подарила. Я тебя дождусь. Ты всем нам очень нужен.

Он ушел, закуривая на ходу.

Эрмин вновь задумалась о Божьей воле и о клятве, которую дал Симон. Медленно, неспешным шагом она двинулась по дорожке, заросшей желтыми цветами. Теплый ветер и закатное солнце высушили пятна пролитых Симоном слез. Окрестные луга уже набрали цвет и аромат, предвещавшие празднество лета.

Было еще очень рано. В гостиной Маруа, где, кроме Эрмин, никого не было, двойные, на плотной коричневой подкладке шторы создавали тень. В подсвечниках горели свечи. Гроб, где покоились Бетти с младенцем, занимал все свободное пространство. Похороны должны были состояться на закате. Жозеф тратил деньги без счета. Его супруга погрузилась в вечный сон. Голова ее покоилась на прелестной подушке белого бархата, гармонировавшей с внутренней обивкой тонированного кленового гроба.

«Господи, какая трагедия… — думала Эрмин. — К тому же бедняге Жозефу из-за жары пришлось оплатить бальзамирование».

Несмотря на принятые меры, от тела исходил терпкий одуряющий запах. Эрмин торопилась исполнить намеченное. Она поставила цветы во все вазы, которые удалось достать. Вскоре должны были подойти люди, чтобы попрощаться с покойной и ее младенцем. Накануне вечером лишь Лора и Жослин сидели у гроба. Шарлотта и Эрмин сменяли друг друга возле Мари. Сраженная горем девочка страдала от сильного жара.

«Какой страшный день и какой нелегкий вечер нам пришлось пережить, — думала Эрмин. — Я больше не могу видеть замкнутое лицо Шарлотты и ее гневные взгляды. Я попросила у нее прощения, но она сделала вид, будто не слышит. Могла бы все-таки понять, что я была вне себя».

Она вновь посмотрела на Бетти. Ей показалось, что черты лица покойной изменились: вместо нежной улыбки, с которой Бетти встретила смерть, на нем было надменное выражение. Что до новорожденного Сильвестра, то его крохотное личико было прикрыто прозрачным тюлем.

— Я больше не могу! — тихо призналась Эрмин. — Хоть бы все поскорее закончилось!

Накануне тело лежало в спальне, но теперь до самых похорон его поместили здесь. Вот уже несколько лет, как церковь в Валь-Жальбере закрылась, так что покойных обычно отпевали в Робервале, а хоронили здесь, на деревенском кладбище. Жозеф не хотел отступать от обычая. Это требовало дополнительных расходов, но они были ему безразличны.

— Все до последнего доллара, что я приберегал нам с Бетти на старость, пусть пойдет ей, — повторял он.

Снаружи становилось все жарче. Эрмин оглядела расставленные повсюду букеты, приготовленные на рассвете. Природе не было дела до людских условностей. Уже в конце весны заброшенные деревенские сады чаровали прохожих обильным цветением. Розы обвивали фасады домов и стены хозяйственных построек; нежные белые лилии источали пьянящий аромат, а множество ромашек и лютиков вплетались в зеленый травяной ковер.

«Милая Бетти, если бы я только знала, что ты так скоро нас покинешь! Если бы ты могла заговорить, то, я уверена, сказала бы, что Господь наказал тебя за то, что ты согрешила. Но это невозможно, Бог милостив. Нам известно, каким опасностям подвергается мать, вынашивающая дитя. И это еще одно доказательство. Я всей душой, каждый божий день буду молиться за тебя, Бетти».

На улице Сен-Жорж раздался шум мотора. Тут же донеслись чьи-то грузные шаги. Жозеф спустился по лестнице навстречу родителям своей жены. Симон доставил их с заутрени.

Старики, тяжело переживавшие внезапную кончину их единственной дочери, прибыли накануне.

— Элизабет вышла замуж совсем юной, — со слезами в голосе начала Казимира, мать Бетти. — Ей было всего шестнадцать. И мы с тех пор не видались. Коли у тебя ферма, то отпуска тебе не положено. Фернан завсегда держал коров. Наш сын Дамас работает на почтовой станции, но нам он славно помогает. Господи Боже, могли ли мы думать, что потеряем Бетти!

Они, перекрестившись, чинно проследовали в гостиную, одетые с ног до головы в черное. Следом пришел Жозеф в траурном костюме. Эрмин тихо кивнула вошедшим и встала возле буфета, чтобы не мешать. На нее нашло странное оцепенение, будто воздух вокруг сгустился. «Я с утра ничего не ела. Даже чаю не пила», — сообразила она. Между тем она упорно оставалась в гостиной возле бывшего рабочего, чье горе разрывало ей сердце. Явились Симон и Эдмон в галстуках, с приглаженными волосами, в руках каждый держал шляпу.

Подъехала еще одна машина. Жослин Шарден привез с вокзала Валь-Жальбера двух братьев Бетти. При виде покойной сестры у них из глаз потекли тихие слезы. Следом явились Онезим и Иветта Лапуант, пришедшие отдать дань памяти соседке. Эрмин выскользнула в кухню, опасаясь, что ей станет плохо. Было слишком жарко, а народ все прибывал. Выйдя на крыльцо, она вдохнула свежий воздух.

— Ты совсем бледная, — заметил ее отец, оставшийся возле автомобиля. — Выпей водички, дорогая!

— Жду не дождусь, чтобы все закончилось поскорее, — призналась она.

В начале улицы показались мать и Шарлотта в траурных одеждах. Они торопились.

— Пришли попрощаться с нашей дорогой Элизабет, — сказала Лора. — Мари попросила разрешения остаться у нас. Бедная девочка не хочет видеть мать в гробу. Если Жозеф заставит ее прийти, то, мне кажется, ее состояние может ухудшиться. Мы оставили ее лежать в постели, у нее сильное потрясение. Мирей не смогла пойти с нами, она присматривает за Луи и за малышкой.

Шарлотта молча проследовала мимо Эрмин в дом. Лицо ее было скрыто вуалью, но твердая поступь и недоброе молчание выдавали ее ярость.

— Мадемуазель на нас дуется! — бросила Лора. — Тут ничего не поделаешь. Она печется только о Мари. Неправильно так себя вести в день похорон бедняжки Бетти.

Приход местного мэра с супругой и нескольких соседей заставил Лору переменить тему. Все крестились, шептали соболезнования. Эрмин чувствовала себя как во сне. На крыльце под навесом она потеряла сознание и очнулась уже в родительском доме на диване, у ее виска лежал носовой платок, смоченный одеколоном.

— К зиме ты преподнесешь нам младшенького! — с улыбкой воскликнула Мирей.

— Нет, это невозможно. Я была у доктора, и он меня заверил, что я не беременна. Просто я с самого утра ничего не пила и не ела. А еще этот запах в гостиной… Господи, а как же отпевание?

— Отец тебя отвезет, не бойся. Ты не опоздаешь, — заверила экономка, потрепав Эрмин по щеке. — Это он доставил тебя сюда. Будто нам мало переживаний.

Люди в задумчивости выходили из церкви Сен-Жан-де-Бребёф под палящее солнце, яркий свет которого не слишком гармонировал с общей печалью. Солнечные лучи высекали искорки из темных траурных одежд, хорошенько вычищенных по такому случаю. Эти одежды нечасто извлекали из шкафов, да люди и радовались, что это приходится делать редко.

Жозефа Маруа обступили со всех сторон. Бывшего рабочего хорошо знали в этих краях, тем более в Робервале, и теперь на церковной паперти все стремились выразить ему дружеское сочувствие. Вдовец выглядел подобающе: на его печальном осунувшемся лице застыло суровое выражение, чувствовалось, что он сознает значимость своей роли. Ради своей любимой Бетти он старался держаться достойно, вежливо и любезно. Стоявшим рядом с ним сыновьям также доставались соответствующие сочувственные слова и рукопожатия. Эрмин, Лора и Жослин держались рядом, демонстрируя свою привязанность к семье, которой коснулась смерть.

Седовласый господин с заметным брюшком подошел к Жозефу.

— Ну что, бедняга Жо, не признал меня? Амеде Дюпре, твой бывший сосед. Мне вчера сообщили печальную новость, и вот я прибыл. Наверное, ты приметил меня во время церемонии? Мои соболезнования. Господи, бедная Элизабет…

— Амеде! Конечно, я узнал тебя, — ответил Жозеф. — Рад тебя видеть. После того как закрылась фабрика, от тебя не было никаких известий.

— Я лет десять проработал в Арвиде на алюминиевом заводе, да и до сих пор там вкалываю, но уже в заводской конторе. Анетта не смогла приехать, она на инвалидности… Стой, да ведь это Эрмин!

Молодая женщина приветствовала их любезной улыбкой. В детстве она очень любила этого жизнерадостного соседа, всегда готового отпустить шутку. Амеде пришел в восторг при виде Симона и Эдмона.

— А где младший — Арман? Готов поспорить, что он, как и мой, уже в армии!

Беседа коснулась войны. Жозеф перекрестился, заметив с горечью:

— Моя дорогая супруга не увидит, как война пожирает людские и материальные ресурсы нашего Квебека.

Жослин тихо вступил в беседу. Раздраженный Симон удалился в тот момент, когда мужчина в коричневой фетровой шляпе, расчувствовавшись, схватил Жозефа за руку.

— Мой бедный друг, — сказал он, — я разделяю твое горе. Увы, мне слишком хорошо знакомо, каково это.

Эрмин тотчас узнала вновь прибывшего. Это был Марсель Тибо, отец Пьера. Еще в пору работы на целлюлозно-бумажной фабрике он был тщедушным и облысевшим, с тех пор он сгорбился и стал еще более чахлым.

— Марсель! — удивленно воскликнул Жозеф, сдерживая слезы. — Боже всемогущий, вот уж кого не ждал!.. Жослин, позволь представить тебе Марселя. Он когда-то работал у меня в бригаде. Мы были неразлучны. Он рано овдовел — его жена Селина померла от испанки, и чуть ли не в тот же день он потерял дочь Жанну. Проклятая болезнь!

— Малыш Сабен, мой старшенький, и полдня не продержался, помер… — вступил Амеде Дюпре, пожимая руку Марселя Тибо. — Ах! Помнишь, как мы хохотали в цеху, среди гидравлических прессов, стоял такой грохот, что нам приходилось орать во всю глотку, если хотели что-то сказать!

Эрмин, взволнованно внимавшая воспоминаниям бывших сослуживцев, почувствовала, как Лора дернула ее за руку.

— Сюда заявилась твоя свекровь с внуками! Она взяла с собой и свою дочь! Боже, Тала могла бы держаться скромнее! Я так переживаю смерть нашей подруги, что у меня нет желания с ней разговаривать.

— Мама, не говори глупостей! Смотри, Тала стоит в стороне. Это я по телефону попросила ее приехать и привезти детей. Я хочу, чтобы они переночевали здесь, в Валь-Жальбере.

— Их могла бы привезти Мадлен! — возразила Лора, никогда не отступавшая. — Пойду пройдусь.

Эрмин радостно помахала Тале и хотела направиться к ней, но толпа заставила ее отступить. Кто-то взял ее за руку.

— Эрмин, я был здесь, но не посмел к тебе подойти, — шепнул ей на ухо Пьер Тибо.

Она обернулась, намереваясь дать ему пощечину, но он уже отпрянул.

— Уходи! — тихо заявила она. — Бетти умерла, а ты явился, чтобы приставать ко мне в день ее похорон!

— Нет, это не так. Мой отец пустился в путь, как только узнал скверную новость от сослуживца, что живет здесь, на улице Марку. Я трезв как стеклышко и хотел попросить у тебя прощения. Эрмин, мне стыдно за свой тогдашний поступок. Не знаю, что на меня нашло… Я хотел…

— Замолчи! Вдруг нас услышат… — сердито бросила она. — Видеть тебя не хочу. Нету меня к тебе ни дружбы, ни доверия. Ты мне опротивел! Не вмешайся тогда Симон, я бы тебя прикончила.

— Ты что, мужу рассказала? — встревожился он.

— Тебя ждет сюрприз! — злобно пообещала Эрмин.

Он со сконфуженным видом отступил. Эрмин стремительно удалилась, заметив, как яростно сверкнули глаза Пьера. Она с явным облегчением принялась обнимать детей.

— Наверное, Мари очень горюет, — сказала Лоранс. — Мама, мне так хочется хоть немного ее утешить!

— Вы отправитесь в Валь-Жальбер, — ответила Эрмин, — я не могу ночевать в доме на авеню Сент-Анжель, а так как я не хочу разлучаться с вами, то я вас отвезу.

— Я сделаю Мари подарок. С сегодняшнего дня меня зовут Нуттах. Мама, скажи да, прошу! Я хочу носить свое индейское имя!

— Ну ладно! — уступила мать.

Киона, похоже, пряталась за спиной Талы. На девочке было хлопчатобумажное зеленое платье в белый горошек и очаровательная соломенная шляпка. Эрмин, заинтригованная ее стремлением держаться поодаль, направилась к ней.

— Дорогая Киона, хочешь пойти со мной в церковь? Поставим свечку за упокой Бетти…

— Нет, я не хочу! — ответила Киона. — Бог бледнолицых не внял моим молитвам.

Эрмин отвела ее в сторону. Невозмутимая Тала с интересом следила за Лорой, которая в тридцати метрах отсюда что-то с жаром обсуждала с Терезой Ларуш.

— Ты неправа, Киона, — ответила Эрмин. — Бог делает то, что может. На земле идет столько войн, в них втянуты миллионы людей! Но почему ты так говоришь?

— Я молила его спасти твою подругу Бетти, а он не спас. Я видела ее во сне: она, мертвая, прижимала к груди младенца. Это было так печально, что, проснувшись, я плакала. Я молилась в церкви, чтобы это был всего лишь сон…

Молодая женщина была поражена глубокой грустью девочки. Она прижала ее к себе.

— Киона, — сказала она, — ты не в силах изменить ход судьбы. Бетти всегда рожала тяжело. Возможно, ей было на роду написано, что она умрет в пятницу.

Эрмин неосознанно обращалась к Кионе как к взрослой.

— Я понимаю! — уступила Киона. — Но кто это все пишет? Бог? Твой Бог?

— Я не знаю ответа! Но, знаешь, ты спасла человека, который очень дорог мне. Если бы ты не привиделась мне всего лишь на миг — там, на тропе, ведущей к деревне, то Симон был бы мертв. У тебя было такое сердитое лицо, что я немного испугалась за тебя…

— Да, правда, я рассердилась. Но мне хочется в лес, к бабушке Одине. Мы с мамой завтра сядем на пароход.

— Но отчего же ты рассердилась? В Робервале тебе нравится, ты хорошо учишься. Через месяц мы снова приедем в наш лесной дом. Ну пожалуйста, Киона, скажи, на что ты сердишься, а потом улыбнись мне! У тебя такая чудесная улыбка.

Громадные золотистые глаза девочки наполнились слезами. Она жалобно протянула:

— Мне хочется быть как все, как Лоранс и Мари. Я устала думать о печальном и огорчаться. Почувствовав, что надвигается несчастье, я пыталась предупредить тебя или вызвать Тошана, и в результате заболела. И еще: я знаю, что мой отец жив. Но я в самом деле хочу его видеть. Мама про него ни разу не сказала правду…

Всхлипнув, она замолчала. Эрмин, осознав, что Киона права, сочувственно поцеловала ее в лоб.

— Тебе действительно так нужен отец? У тебя ведь есть сильный и храбрый брат Тошан, Властелин Лесов. У тебя есть заботливая и добрая мать и, наконец, у тебя есть мы: сестрички-близнецы, Мукки, Мадлен и я! Прекрасная большая семья! А еще бабушка Одина, тетушка Аранк[80], которая ткет замечательные покрывала, и двоюродный брат Шоган…

Восторженное перечисление вызвало у Кионы слабую улыбку. В этот момент к ним подошел Жослин.

— Киона, дорогая, я только что узнал от твоей мамы, что вы собираетесь завтра уехать! Мне не часто удается поболтать с тобой, но как твой крестный я обязан сделать тебе подарок. Оказывается, ты хорошо учишься, а всякий труд заслуживает награды. Вот золотой кулон на цепочке, надевай. Это вещь, которая очень дорога мне. Обрати внимание…

— Папа, не давай ничего, что может огорчить ее! — воскликнула встревоженная Эрмин. — Можно взглянуть?

Жослин отдал ей подвеску. По его раздраженному лицу было видно, что ему это не хотелось делать. Эрмин внимательно рассмотрела медальон, на котором была изображена Дева Мария в мафории[81]. На обороте было выгравировано: «Алиет Шарден».

— Папа, что это? — спросила Эрмин. — Здесь нет никакой даты. Такие медальоны обычно дарят к первому причастию или в честь какого-то особенного события.

— Да мне ничего точно не известно, — ответил Жослин. — По словам родителей, моя прапрабабушка заказала это украшение у ювелира из Труа-Ривьер, когда уже довольно долго прожила в Квебеке. Мне оно досталось по наследству, и я решил, что оно должно перейти моей крестнице, которой в следующем году придется изучать катехизис…

— Не знаю, правильно ли это, — заявила Эрмин.

— Но почему? — недоумевал отец.

Жослин, взяв золотую подвеску, вложил ее в левую руку Кионы, сжал тонкие пальчики.

— Зачем мне это?! — выкрикнула она, отбрасывая подарок в сторону.

На крик дочери прибежала Тала. При виде матери Киона пустилась бежать по авеню Сент-Анжель.

— Жослин Шарден, вы просто дурак! — презрительно воскликнула разбушевавшаяся индианка. — Когда же до вас дойдет, что одно ваше появление доставляет страдания ребенку?

Выдав эту реплику, Тала стремительно удалилась. Эрмин поискала украшение на газоне рядом с тротуаром. Оно довольно быстро нашлось.

— Папа, я тебя предупреждала! — заметила она. — Если у твоей прабабушки были, как ты нам рассказывал, склонности к прорицанию и ясновидению, то ни к чему вручать Кионе принадлежавшую ей вещь… О нет! Траурная процессия вот-вот тронется. Мы с малышами хотели поставить свечку в церкви, но уже не успеем.

Жослин только пожал плечами.

«Дурак! — с горечью повторял он, следуя за Эрмин. — Похоже, так оно и есть!»

Жозеф еще не успел отереть слезы, струившиеся по дубленому ветрами лицу. Все было кончено, Элизабет упокоилась на маленьком кладбище Валь-Жальбера. Он мысленно наметил поставить надгробный камень. Пока что скромный холмик земли, увенчанный деревянным крестом, обозначал место, где лежали мать и дитя.

— Пока она находилась в доме, — сказал он Жослину, — я еще как-то держался. Мне казалось, что она где-то рядом. Теперь все кончено. По крайней мере, я смогу навещать ее каждый день.

Симон порывисто обнял отца, желая поддержать его. Жозеф отстранился.

— Я не старик! — возразил он. — Эдмон, прекрати реветь. Не будем позорить нашу Бетти. Теперь надо сообщить Арману. Он не знает, что мать померла… это нехорошо!

На кладбище остались родственники Элизабет, кюре и Шардены. Мирей привела Луи и Мари. Девочка была очень бледна, хотя ей все же стало лучше.

— Я буду приносить маме цветы каждую пятницу, — указывая на материнскую могилу, сказала она Лоранс, с которой особенно хорошо ладила.

Эрмин наблюдала за присутствующими. Она была чрезвычайно взволнована. Шарлотта продолжала избегать ее. «Да пускай себе дуется! — подумала Эрмин. — Мне нужно нынче вечером вернуться в Роберваль, а прежде попрощаться с Талой и Кионой. Если бы я рассказала монахиням или священнику то, что мне известно о Кионе, они бы завопили, что она одержима дьяволом. Если рассказать об этом ученым, они тоже не поверят. Хотя Тошан говорил мне, что индейские шаманы когда-то применяли билокацию. Боже, какое отвратительное слово! На самом деле, у Кионы есть дар ясновидения и она умна не по годам, хотя еще слишком маленькая, чтобы нести груз таких неслыханных способностей. По сути, ей ни к чему знать о том, кто ее отец. В этом мама права».

Лора со скорбной улыбкой возложила на могилу букет роз. Выпрямившись, она пригласила присутствующих к себе на угощение. Слово «угощение» некоторых удивило. Ми-рей поспешила прочь. Проходя мимо Эрмин, она тихо заметила:

— Мадам не соблаговолила сообщить мне о пресловутом угощении, но я предусмотрела и уже приготовила все, что полагается.

— Я помогу тебе, — предложила молодая женщина. — Хоть присяду ненадолго. Я совсем дошла.

Мукки посмотрел на мать, двинувшуюся следом за Мирей. Локтем он подтолкнул Луи.

— Ты со мной? — пробурчал он. — Пойдем прогуляемся…

— Нельзя, — ответил Луи. — Меня могут снова похитить, так мама говорила.

— Ну вот еще! Я тебя в обиду не дам! Пошевеливайся, пока никто не видит. Мы только до комбината и быстро назад.

Луи не мог устоять перед предложением обожаемого им Мукки. Он кивнул, и парочка потихоньку улизнула. Как только они решили, что их уже не видно, то понеслись по заброшенной деревне сумасшедшим галопом. Их сопровождал неумолчный рокот водопада, а между крышами домов просвечивала его пенящаяся хрустальная громада.

Мукки и Луи не догадывались, что кто-то идет за ними следом. А между тем Эдмон, увидев, что мальчишки в парадных костюмчиках намереваются куда-то смыться, забеспокоился. Подросток решил убедиться, что дети не наделают глупостей. «И куда они направляются? — вполголоса спросил он. — Могу поспорить, что они полезут на заброшенную фабрику. Надо их перехватить!»

Но пока он снимал куртку, в которой было слишком жарко, искатели приключений скрылись из виду. Они миновали поросшую травой площадь перед целлюлозно-бумажной фабрикой и скрылись где-то возле трубы из красного кирпича.

— Луи, гляди! — крикнул Мукки, оглушенный грохотом падающей воды, от которой его волосы покрылись капельками воды. — Ничего себе расплескался! — Приоткрыв от изумления рот, мальчик восхищался гигантской льющейся серебряной колонной Уиатшуана. — Иди сюда, я нашел туннель! — гулко возвестил он из трубы. — Ну что, идем? Как пить дать, найдем сокровище! Я беру палку! За мной!

— Нет, там темно. Это опасно! — сопротивлялся Луи, боготворивший Мукки.

— Мокрый цыпленок! — насмешливо пропел тот. — Вот я не боюсь, потому что я индеец! Идем же, не то водопад проглотит тебя!

Луи опрометью кинулся за пробиравшимся ползком Мукки.

В просторной гостиной Жозеф смаковал виски многолетней выдержки. Шарлотта и Симон сидели на диване, взявшись за руки. Девушка глаз не сводила с жениха. «Господи, если бы она знала!» — думала Эрмин, поднося родителям Бетти черничную настойку.

Мари пряталась от бабушки. Казимира, семидесятипятилетняя женщина с правильными чертами лица, обрамленного завитками седых волос, со скорбным видом взирала на зятя — ее разжалобили морщинки у него вокруг глаз. Ее супруг Фернан что-то шепнул ей на ухо и, наконец, раздраженный колебаниями жены, сам взял слово:

— Дорогой Жозеф, мы должны вернуться вечерним поездом. Казимира никак не насмелится вам сказать, дело в том, что мы хотели бы забрать Мари. Ей должно у нас понравиться, она ведь была у нас три раза. Мы будем заботиться о ней, и это поможет нам пережить утрату.

— Моя дочь никуда отсюдова не поедет! — отрезал бывший рабочий. — До конца месяца она будет ходить в школу. Да притом сейчас война и мне неохота с ней разлучаться.

— Папочка, мне так хочется туда поехать! — робко отозвалась девочка просительным тоном.

— Подумайте, Жозеф, — вмешалась Лора. — Может, для Мари так будет лучше?..

Симон вздохнул. По дороге с кладбища Эрмин предложила ему провести несколько недель на берегу Перибонки. Она считала, что это пойдет ему на пользу. И кроме того, ей потребуется помощь, кто-то должен заменить Тошана. Предложение было заманчивым, но он еще не успел переговорить ни с отцом, ни с Шарлоттой. Вдруг он сообразил: «Если я уеду отсюда, а Мари отправится к бабушке с дедушкой, то папа с Эдмоном на все лето останутся одни. У меня нет выбора, я должен быть в Валь-Жальбере. Мама, если бы она была здесь, с нами… На ней держался весь дом, ее мужественное сердце было полно любви…»

Мирей не обращала внимания на спор. Она неутомимо сновала из кухни в гостиную, внося все новые тарелки с нарезанными фруктовыми тортами и медовыми бисквитами. Еды хватило бы на полтора десятка человек. Три фарфоровых чайника источали терпкий аромат бергамота.

— А где же Эдмон? — удивленно спросил один из братьев Бетти, пятидесятилетний здоровяк с седыми усами. — Я хотел поздравить его с тем, что он собирается в духовную семинарию.

— Наверное, он на улице с мальчиками, — сказала Эрмин. — Мукки и Луи еще не вернулись, а ведь они, должно быть, проголодались.

Под благовидным предлогом она уединилась на выходившей на улицу террасе. Стараниями Лоры там было очень приятно находиться в летнее время. Она поставила там плетеный диванчик и такие же кресла. Разложенные на них полосатые подушки так и звали присесть отдохнуть.

«Боже, дай мне сил продержаться, — думала Эрмин. — Нужно смириться с потерей Бетти. Я чувствую себя такой уязвимой… И мне так не хватает Тошана. Возможно, в этом году он отправится в Европу. Как же мы будем без него? Господи, я от всего сердца сочувствую Жозефу. Только представить: как ужасно провести остаток жизни без любимой жены!»

Она подавила рыдания и вытерла слезы, туманившие ее дивные голубые глаза. В этот момент на террасе появилась Лоранс.

— Мама, мы с Нуттах были в няниной комнате. Я нарисовала для Мари много-много цветов, а в небе улыбку мадам Бетти. А Нуттах собрала все одежки своей фарфоровой куклы. Она хочет подарить ее Мари вместе со всем гардеробом. Как ты думаешь, это ее хоть немного утешит?

— Конечно, дорогая, и вы молодцы, что подумали об этом!

— Не хочу, чтобы ты умирала! — вдруг воскликнула Лоранс, обнимая мать. — Скажи, ты ведь не умрешь, если у тебя родится еще ребенок?

— Нет, родная, не бойся! Если я соберусь подарить вам братика или сестричку, то уж постараюсь остаться в живых. Я так всех вас люблю — и тебя, и Мукки, и Нуттах, и вовсе не хочу вас покидать!

Минут десять она успокаивала дочку. Под влиянием Талы Эрмин воспитывала своих детей, стараясь не слишком приукрашивать действительность. Индианка утверждала, что лучше дать простые жизненные объяснения, чем окружать недомолвками тайны взрослых, что заставляет малышей бесплодно тревожиться.

На пороге появилась Лора.

— Луи куда-то запропал. Правда, Эдмона и Мукки тоже не видать. Наверное, они вместе! Надо их позвать. После этой истории с похищением я схожу с ума от сущих пустяков.

— Должно быть, Эд отправился с ними прогуляться, — заметила Эрмин. — Они переживают смерть Бетти, и им хочется развеяться.

— Да услышит тебя Господь! — заключила Лора.

Неожиданно из коридора появилась Нуттах-Мари. Она дернула мать за подол.

— Мамочка, ну вот, я подарила свою куклу Мари. Она заплакала, но все-таки сейчас ей лучше.

— Поздравляю, доченька. Теперь вы с сестрой должны поесть, но ступайте в кухню, чтобы не мешать гостям.

Еще раз оглядев сад, Лора увела девочек. Эрмин тоже направилась в дом в надежде примириться с Шарлоттой. «Я так привыкла рассчитывать на поддержку друзей, моих подруг из приходской школы, — подумала она, — но Мадлен осталась в Робервале, а моя верная Лолотта меня возненавидела…»

Это заключение еще сильнее ее опечалило.

А тем временем Эдмон Маруа подвергся серьезному испытанию. Подросток, сердившийся на мальчиков и опасавшийся, чтобы с ними ничего не случилось, пытался нагнать беглецов, отважившихся полезть в широкую трубу. Это был один из каналов, некогда проведенных от плотины. Внутри валялось множество древесных обломков, разный хлам, кости мелких грызунов, занесенных водой.

— Мукки, Луи, стойте! Дождитесь меня! — крикнул он уже в третий раз. — Тута очень опасно!

Мукки застыл на месте. В голосе Эдмона звучала отчаянная тревога, к тому же Луи, ударившись коленом о камень, расхныкался.

— Ладно, Эд, мы дальше не пойдем! — откликнулся Мукки. — По правде сказать, здесь совсем темно и ничего не видно.

Эдмон, ускорив шаг, слегка успокоился, наткнувшись на Луи. Пальцами он нащупал его щиколотку. Мальчуган расплакался.

— Эд, я вовсе не хотел сюда лезть. Терпеть не могу темноты…

— Я пройду вперед, — тихо сказал ему подросток. — Не плачь. Мукки, ты где?

— Тут. Эд, возьми меня за руку. Прошу тебя!

— Ну да, ты ведь разыгрываешь из себя вождя племени, куда же твоя храбрость подевалась? — В голосе Эда сквозила ирония. — Всего-то и надо, что вернуться назад. Я пойду гляну, куда ведет эта труба.

Он осторожно продвинулся дальше, стремясь отыскать выход. Вдруг раздался металлический лязг, словно порыв ветра сорвал кусок обшивки канала. Лучи солнца проникли в трубу. Эдмон вскрикнул от ужаса. В нескольких сантиметрах от него зияла бездонная дыра. Еще шаг, и он бы неминуемо провалился. Мальчишки тоже свалились бы, последуй они за ним.

— Слава тебе Господи! — воскликнул он. — Если бы не ветер, я бы погиб! Говорил же я вам, что это очень опасно.

Хотя Эдмон никогда не работал на целлюлозно-бумажной фабрике, он нередко приходил туда с Арманом или Симоном. Когда дверца люка вновь хлопнула, он узнал турбинный зал. Справа он обнаружил достаточно широкое углубление, которое, похоже, куда-то вело.

— Мукки, держи Луи, — велел он. — Я вскарабкаюсь на закраину, а затем по одному подниму вас, мышата!

Он испытывал к мальчикам живую, почти братскую привязанность. Стремление уберечь их от опасности, вытащить из ловушки позволило ему хоть немного отвлечься от переживаний по поводу смерти матери.

Совершив несколько акробатических трюков, все трое целыми и невредимыми выбрались на площадку. Брюки выходного костюма Эдмона были в плачевном состоянии, пыльные и перепачканные, белая рубашка продрана на локте. Мукки и Луи, с грязными влажными волосами, выглядели не лучше. Вылазка не прошла бесследно для их одежды.

— Что я скажу Мимин и мадам Лоре? — расстроенно спросил подросток. — А месье Жослину?

— Да ничего не говори, — пристыженно сказал Мукки, еще не оправившийся от пережитого страха. — Пусть мама накажет меня. Это моя вина, Эд.

— Мой братец Арман в твои годы еще похуже штуки откалывал, — заявил Эдмон. — Ладно, мы придумаем что-нибудь, только ты, Мукки, должен пообещать мне, что впредь не будешь совершать таких глупостей. Ты не станешь отлучаться из дому без разрешения, не будешь брать с собой ни Луи, ни сестер.

— Обещаю! — откликнулся тот.

— Отец меня, конечно, отчитает по полной программе, — добавил подросток, — но мы можем сказать, что вы возились с разной ветошью в чулане за домом, а я вас там обнаружил. Ну а потом мы играли в прятки.

Успокоившийся Луи захлопал в ладоши, но Мукки стало до слез стыдно. Обнимая Эдмона, он тихо сказал:

— Прости меня, Эд. Я расскажу маме и бабушке всю правду.

— Да не стоит, — возразил подросток. — У всех и без того достаточно горя и забот. Расскажем обо всем позднее, когда вы подрастете и будете такими, как я.

Он взял мальчиков за руки и повел назад, отпустив, лишь когда показалась знакомая зеленая крыша дома Шарденов. Солнце освещало распустившуюся листву и бело-розовые яблони в цвету. На обратном пути Эдмон Маруа молча молился: «Милостивый Боже, охрани всех детей на земле, убереги их от страдания и страха! Сделай так, чтобы война закончилась и было меньше жертв». Такова была смиренная просьба будущего священника прихода озера Сен-Жан. Однако грядущие годы сулили ему разочарование.