Сиротка. Дыхание ветра

Глава 3 Возвращение в Валь-Жальбер

Эрмин задремала в кресле-качалке, не выпуская из рук ружья. Внезапно ее разбудил сильный стук в дверь. Сквозь занавески пробивался дневной свет.

— Ay! Дамы, подъем! Это я, Пьер!

Тала, тоже дремавшая на скамейке, стоящей вдоль одной из стен, вскрикнула и поднялась.

— Пьер! Слава Богу, Пьер здесь! — воскликнула молодая женщина. — Узнаю его голос!

Она бросилась открывать дверь, по-прежнему не выпуская ружья. Их давний друг, жизнерадостный блондин плотного сложения, взволнованно смотрел на нее во все глаза.

— Хорошо же ты меня встречаешь, Мимин! — заметил он. — Положи ружье, неровен час, еще выстрелит!

Она почувствовала такое облегчение, что от волнения в горле застрял комок. Прерывающимся голосом она рассказала ему о том, что произошло.

— Прости меня, Пьер! Если бы ты знал, какую мы провели ночь! Входи, сейчас сварю кофе.

Молодой человек, стоя на крыльце, снял свою ушанку с козырьком и начал стряхивать снег с огромных башмаков.

— Здравствуйте, мадам Дельбо! — воскликнул он, приветствуя Талу. — Я видел, что осталось от вашей хижины… Что произошло? Она загорелась… Да, наши пожары — это плата за комфорт. Чем холоднее, тем больше мы топим, и довольно искры, чтобы все вспыхнуло!

— Нет, тут совсем другое дело, Пьер! — отрезала Эрмин. — Сядь, я расскажу.

Когда Пьер Тибо выслушал молодую женщину, он от всей души выругался сквозь зубы.

— Я вот столкнулся во вторник с Тошаном в Перибонке, — сказал он, состроив гримасу, — ему даже в голову не приходило, что у вас могут быть такие неприятности. Кажется, Мимин, что за ним черт гонится по пятам. Лед еще непрочный, и идти по нему опасно. А он тем не менее отважился, потому что в таких случаях утверждает, что знает самый надежный маршрут.

— Только бы с ним ничего не случилось! — сказала она, вздохнув.

— Не волнуйся, у Тошана не очень тяжелая упряжка, — успокоил ее Пьер Тибо. — Я не рискну поехать на своем автомобиле на гусеничном ходу, но твой муж знает, что надо делать. Мне трудно двигаться по тропе, хотя ее и расширили летом. Наверняка негодяй, который спалил хижину, пришел на снегоступах. Жаль, что ночью мело, иначе я мог бы осмотреть все вокруг и найти следы… Когда приедете в Валь-Жальбер, нужно поговорить с начальником полиции. Не слишком разумно было оставить тута[13] трех беззащитных женщин и четверых малышей!

Пьер скорчил недовольную мину. Красивый белокурый парень, который подарил свой первый поцелуй Соловью из Валь-Жальбера, превратился в крепкого тридцатилетнего мужчину с бородой и усами. И хотя роста он был среднего, считалось, что обладает недюжинной физической силой. Тошан думал, что он развивает ее благодаря своей разносторонней деятельности. Пьер Тибо, мастер на все руки, бережливый и хозяйственный, купил лодку, на которой летом перевозил пассажиров с одного берега озера Сен-Жан на другой. Зимой он предлагал другие услуги, у него была лошадь и большие сани, а недавно он купил у Рюделя автомобиль на гусеничном ходу. Вырученные деньги служили дополнением к его заработку на ривербендской мельнице. Он старался побольше заработать, поскольку имел на иждивении уже четверых детей.

— У Тошана не было выбора, — заявила Эрмин не слишком убежденно. — Ему нужно было успеть на поезд в Квебек.

— А я вот не пошел в добровольцы! — сказал Пьер. — У меня дом, семью надо кормить. Мне нет никакого дела до их войны в Европе. Я, правда, намекнул на это Тошану, когда говорил о вас, но он сказал, что обеспечил вам полную безопасность. И вот результат… Стоило ему отлучиться, вам уже угрожают.

Тала нахмурила брови, но не стала вступать в разговор и вышла из комнаты. Эрмин уже жалела, что доверилась своему другу.

— Самое главное — уехать отсюда! — резко ответила она. — Мне не терпится оказаться в Робервале. Моя свекровь будет там жить зимой. Я очень довольна, что смогу чаще видеться с Кионой! Она тоже пойдет в школу. Если бы ты знал, как она интересуется буквами и цифрами!

— Скажи, Эрмин, мне кажется, ты очень привязана к этой девочке, это чувствуется по твоему тону, по тому, как ты о ней говоришь. Но подумай, какое будущее ждет ее? — ворчливо заметил он. — Полукровка, да к тому же безотцовщина!

Это замечание неприятно поразило Эрмин, которая терпеть не могла, когда о Кионе говорили что-то обидное. Она поставила кофейник на стол.

— Налей себе, — сказала она. — Пойду будить детей. Мадлен уже запаковала чемоданы. Мы скоро будем готовы.

— Я не спешу, — заметил он, — но и не копайтесь… Будет маловато места вместе с багажом. Не предполагалось, что я повезу мадам Дельбо и малышку. Тошан должен был меня предупредить.

— Ничего, мы потеснимся, — заверила его Эрмин с некоторым раздражением в голосе.

Она боялась, что сорвется, если Пьер будет по всеуслышание критиковать Тошана.

Через час все уже высыпали во двор, Мукки с интересом рассматривал автомобиль на гусеничном ходу. Мадлен стояла рядом, поправляя шерстяную шапочку Лоранс. Нос и щеки девочки раскраснелись на морозе, она нетерпеливо вырывалась.

— Хочу к бабушке Лоре, — повторяла она.

— И я, — подхватила Мари. — А почему мы не едем?

— Очень остроумно! — воскликнул Пьер. — Я загружаю ваш багаж, а это дело непростое. Ну давай, мамзель, залезай первой. К полудню мы должны уже быть в Перибонке.

Эрмин грустно смотрела на головешки, оставшиеся от хижины Талы. Потом взглянула на запертый на все замки дом.

«Когда я сюда вернусь? — спросила она себя. — Мне кажется, я оставляю здесь свои самые прекрасные воспоминания, лучшие часы своей жизни! Тошан, почему ты нас бросил? Мне уже тебя не хватает! Иисусе милосердный, сделай так, чтобы эта война долго не продлилась! У нас все было так замечательно! Теперь я действительно чувствую себя дома, здесь, на берегу реки. Это место так много значит для нас! Мои родители прожили тут несколько недель, сразу после того, как оставили меня на крыльце приходской школы. Тут родились Мукки и мой маленький Виктор».

Ее страдания слегка утихли, но навеки запечатлелись в материнском сердце. В разлуке с мужем Эрмин чувствовала себя гораздо более уязвимой, чем ей до этого представлялось.

— В путь! — воскликнула она, словно торопясь перевернуть страницу истории своей жизни.

Пьер посадил ее рядом с собой. Он тут же начал разговор, хотя его голос заглушался шумом мотора.

— Мы даже не успели посудачить утром! — с сожалением произнес он. — А я хотел рассказать тебе новости о моем семействе.

— Отличная мысль! — согласилась она.

Она просила его не упоминать при детях ни о пожаре в хижине, ни об устрашающей записке, прикрепленной к двери. Он не нарушил договор.

— Не могу пожаловаться, что я несчастлив в семейной жизни, но моя супруга недовольна тем, что меня никогда не бывает дома. Правда, когда я приношу домой толстую пачку долларов, тон у нее меняется. Дети для меня — главное! Хочу, чтобы они были прилично одеты, чтобы получили хорошее образование. Старшая, Алина, уже пошла в школу, буквы все назубок знает. По крайней мере, когда четверо детей, нет опасности, что призовут на военную службу. Это Тошан пошел наперекор всем правилам! Твоему мужу не сидится на месте! Зачем он тебя оставил? Потом пожалеет, уж поверь мне. Большую часть войск отправляют в Европу. Но речь-то идет о солдатах уже подготовленных. А тех, кого набрали в начале зимы, будут несколько месяцев держать в Цитадели. В худшем случае они пройдут серьезную подготовку, военные учения. Но выпало столько снега, что, бьюсь об заклад, новобранцы будут все свободное время играть в карты…

Пьер покачал головой. Эрмин, потрясенная его словами, обернулась. Мадлен загадывала детям загадки. Они были очень возбуждены путешествием. Тала разглядывала мелькавшие перед глазами огромные ели, запорошенные снегом.

— Ты утверждаешь, что мой муж мог бы подождать до весны? — прошептала она. — Не очень-то тактично. Мне и так ужасно грустно, Пьер.

— Извини, — сказал он виновато. — Мне следовало бы помолчать.

Он смотрел на нее несколько мгновений со странным выражением лица. Повисла гнетущая тишина. Когда они наконец доехали до Перибонки, Эрмин почувствовала облегчение. Прежде чем войти на постоялый двор, она полюбовалась величественными очертаниями замерзшего озера Сен-Жан, похожего на бесконечную белую равнину. Она посмотрела в даль и представила себе дорогой ее сердцу поселок-призрак Валь-Жальбер.

«Надеюсь, мы доберемся туда к вечеру! — подумала она. — Я не видела родителей с конца прошлого лета».

Они разместились вокруг обеденного стола. Огромная печь поддерживала приятную температуру. В воздухе плыли ароматы горячего кофе, жареного сала и томившихся на огне овощей. Посетителей было много, в основном мужчины. Почти все разговоры шли о войне. Тревожные известия передавались из уст в уста. До Эрмин несколько раз донеслось имя Гитлера. Она рассеянно наблюдала, как двигается официантка, сменившая милую Грацианну, потом помогла Лоранс справиться с теплым молоком. Ей казалось странным, что она находится здесь, в этой комнате на постоялом дворе, после того как останавливалась в самых роскошных гостиницах Квебека и Соединенных Штатов.

«Кто из нас настоящая Эрмин? — вопрошала она себя. — Певица в вечернем платье, которую подобострастно приветствуют, носятся, как с принцессой, или та, что может управлять собачьей упряжкой, стоя на полозьях, любит носить брюки, сапоги на меху и анорак?»

Пьер снова внимательно смотрел на нее. Он говорил себе, что Тошан все-таки немного сумасшедший или настолько неразумен, что уезжает на неопределенный срок, оставляя такую ослепительно красивую юную женщину. Он наблюдал, как многие мужчины откровенно и бесстыдно любуются ею.

— И в самом деле, — воскликнул он в конце обеда, — знаешь ли ты, что твой муж просил меня забрать его собак и сани? По приезде в Роберваль он должен был поручить их Гамелену, а тот мне, чтобы я переправил их в Валь-Жальбер. Тошан думает, что они могут тебе понадобиться.

Эрмин ответила, что ничего об этом не знает. Наверное, Тошан поразмыслил и принял это решение в последнюю минуту. Она встала, торопясь выйти на воздух.

— Давайте поспешим, — взмолилась она, — здесь так накурено!

— Ты права, не стоит задерживаться. В дорогу!

Но автомобиль проехал всего десяток метров и заглох. Это привлекло нескольких любопытных, причем каждый давал какие-то технические советы.

— Рюдель тебя облапошил, Пьер, — усмехнулся старичок с трубкой в зубах. — Продал тебе металлолом…

Услышав новости, явился хозяин постоялого двора. Мукки воспользовался задержкой, чтобы побегать по набережной, где было гораздо меньше гуляющих, чем летом. Через час пришлось отказаться от попыток починить забастовавшую машину.

— Будем спать тута, в Перибонке! — заявил Пьер Тибо, видя, как быстро темнеет. — Если эта проклятая таратайка приказала долго жить, я разыщу другой вид транспорта. Не ждите меня, я ненадолго отлучусь.

Он удалился медленно и степенно по длинной главной улице. Все дети, кроме Кионы, были расстроены. Она прижалась к матери, но не капризничала. Тала вела себя сдержанно, но с трудом скрывала досаду. Она постоянно вглядывалась в лица бродивших поблизости прохожих.

— Ты чего-то боишься? — спросила Эрмин еле слышно.

— Не чувствую себя в безопасности! — ответила индианка. — Если бы я нашла кого-то, кто мог бы отвезти меня в Роберваль до наступления ночи, мне стало бы спокойнее. Ой, кажется, мне повезло…

Тала бросилась к мужчине в красной вязаной шапочке и толстой драповой куртке. Они быстро о чем-то поговорили.

— Кто это? — спросила молодая женщина у Мадлен.

— Мне кажется, это Овид Лафлер, учитель. Его хорошо знает моя тетя; все каникулы он занимается с детьми монтанье. Давай подойдем, поздороваемся. Он такой же робкий, как и я.

Но подойти не успели. Тала уже возвращалась в сопровождении знаменитого Овида Лафлера. В щели между низко надвинутой шапкой и закрывающим нос шарфом Эрмин увидела глаза редкого зеленого цвета, какие бывают у девушек, когда в них отражается солнце.

— Это моя невестка, певица! — сообщила индианка с ноткой гордости. — Эрмин, Овид может посадить меня к себе в сани. Он едет в Роберваль. Наконец-то я успокоилась.

— Добрый вечер, мадам! — произнес молодой человек, не осмеливаясь смотреть ей прямо в лицо. — Счастлив познакомиться с вами. Рад снова увидеть тебя, Мадлен.

Эрмин не могла не улыбнуться, заметив, как зарделось бледное лицо молодого человека.

— Благодарю вас за любезность, которую вы оказываете моей свекрови, — сказала она вежливо. — Мы попали в затруднительное положение из-за этого заупрямившегося автомобиля.

Овид опустил голову и быстро поднял плетеный чемоданчик Талы. Киона взяла сумку из оленьей кожи, в которой лежало ее бельишко и кукла.

— До свиданья, Мимин! — радостно крикнула девочка. — Мы приедем в город раньше вас!

— Конечно, дорогая! — ответила Эрмин, целуя ее. — Но завтра мы с тобой пойдем по магазинам на бульваре Сен-Жозеф.

Через несколько минут сани Овида Лафлера уже скользили по поверхности озера.

— Нужно вернуться на постоялый двор и попросить, чтобы нам дали комнаты, как советовал Пьер, — жалобно сказала Мадлен, вся дрожа.

— Ты права, — согласилась Эрмин. — В самом деле, все идет не по плану. По крайней мере, Тала в хороших руках. Этот мальчик выглядит серьезным и хорошо воспитанным.

— «Этот мальчик», ну конечно… — прыснула кормилица. — Он на пять лет старше тебя! Ты это так сказала, будто сама — почтенная пожилая дама.

Мадлен редко бывала веселой, поэтому ее шутка сняла напряжение у Эрмин, которая подталкивала свой маленький выводок к дверям постоялого двора. Официантка предложила им довольно комфортабельную комнату с двумя кроватями. Эрмин заказала горячий ужин.

Сперва она накормила детей, и они тут же заснули.

— У меня остались чудесные воспоминания об этом месте, — призналась она подруге, уплетая овощной суп с фасолью. — Когда мы с Тошаном поженились, мы, можно сказать, спасались бегством, я тайком покинула Валь-Жальбер, чтобы освободиться от надзора моего опекуна Жозефа Маруа. После церемонии в пустыни Святого Антуана, недалеко от озера Лак-Бушет, мы поехали на санях по берегу озера, и на этом постоялом дворе нас ждала первая удобная кровать. А утром я посмотрела в окно и увидела, как мой муж беседует с двумя хорошенькими девушками. Господи, я места себе не могла найти от ревности!

— Я не знаю, что такое ревность, — призналась Мадлен серьезно. — Я не любила ни своего мужа, ни то, что он по ночам заставлял меня делать.

Молодая индианка редко говорила об этом периоде своей жизни. Тронутая таким доверием Эрмин взяла ее за руку.

— Я отговорила тебя постричься в монахини, Мадлен. И иногда мне за это бывает стыдно. Я знаю, как ты набожна и что блюдешь обет целомудрия. Но с тех пор, как ты работаешь у нас, разве тебе никогда не приходила в голову мысль, что когда-нибудь ты можешь влюбиться?

— Всем сердцем я люблю Бога! — ответила кормилица. — Это супруг, которого я принимаю. Но есть мужчины, с которыми приятно общаться. Например, Пьер Тибо — очень милый и забавный.

— Да, он честный, трудолюбивый и услужливый! Тошан очень его уважает.

Когда она произнесла имя мужа, ее голос дрогнул. Она вздохнула. Теперь настала очередь Мадлен взять ее за руку.

— Мужайся, Эрмин, мой кузен силен, как медведь, хитер, как лис, и умен, как волк! Он вернется к нам!

— Я в это верю, — ответила молодая женщина. — Но не могу заставить себя не думать о том, что он мог бы остаться со мной и детьми. Пьер прав на этот счет. Тошан мог дождаться весны и провести с нами зиму. В глубине души я очень обижена и расстроена.

— Тебе станет лучше в Валь-Жальбере рядом с родителями и друзьями. Шарлотта будет прыгать от радости, когда увидит тебя.

Она легли в одну кровать и еще долго болтали. Но Эрмин не могла заснуть. Она думала о Тошане, который в эту холодную ночь был вдали от нее, в Квебеке. Она думала о Кионе. Столь дорогая ей девочка теперь должна уже находиться в Робервале, по ту сторону озера.

«Как мне ее не хватает! — призналась она себе. — Ее улыбки, ее взгляда, ее нежности… Мне так хотелось бы крикнуть на весь мир, что она мне сестра, драгоценная моя сестричка!»

Перед ее глазами предстало круглое смуглое личико Кионы, такое обворожительное, словно сияющее изнутри. Это мелькнувшее видение рассеяло темноту комнаты, сняло нервное напряжение, которое терзало Эрмин последнюю неделю.

«Для тебя, Киона, я спою на Рождество в какой-нибудь церкви или где-то еще, не важно, где именно! Только для тебя, моя Киона!» — пообещала она себе.

На следующее утро Пьер Тибо усадил Эрмин, Мадлен и ребятишек в прочные сани, в которые была впряжена большая серая лошадь. Они считались самыми удобными в городе.

— Мне очень жаль, — сказал он молодой женщине, — но я должен остаться здесь и ремонтировать машину. Вас отвезет мой друг. Он сказал мне, что уже познакомился с вами. Его зовут Овид.

— Овид Лафлер! — удивилась Эрмин. — Пьер, но этого быть не может! Вчера вечером он доставил Талу и Киону в Роберваль.

— И что с того? — воскликнул он, смеясь. — Неужели ты забыла, что в нашей стране настоящие мужчины не ленятся! И собаки тоже! Мимин, я бы с радостью поехал с тобой, но так я сэкономлю время. Овид — мой хороший кореш, да и я в долгу не остался.

Пьер неотрывно смотрел на нее. Настолько осмелел, что взял ее за руку. Она расценила это как дружеский жест.

— Береги себя и малышей, — сказал он. — И заяви в полицию. Эта история с местью мне очень не нравится.

— Мне тоже, — заверила она его. — Спасибо, Пьер, и до встречи! Ты всегда будешь дорогим гостем в Валь-Жальбере.

Подошел Овид Лафлер. Погода прояснилась. Молодой учитель был уже без шарфа. Ветер трепал его слегка вьющиеся каштановые волосы, обрамлявшие миловидное лицо.

— Добрый день, дамы! — произнес он, улыбаясь. — Здравствуйте, дети!

Пьер дал несколько инструкций своему другу, устроившемуся на переднем сиденье саней, и они двинулись в путь.

Сидя рядом с Овидом Лафлером, Эрмин, тоже слегка смущенная, погрузилась в созерцание зимнего пейзажа, который никогда не мог ей наскучить. Было очень холодно, но вскоре солнце позолотило застывшие, заснеженные просторы. На горных склонах сверкали сосны и лиственницы, словно сойдя с усыпанных блестками рождественских открыток. Это был потрясающий, завораживающий пейзаж.

— Придется обогнуть озеро, — неожиданно объявил молодой человек. — Зимой это самый надежный способ добраться до Роберваля на таком виде транспорта. Но, увы, он не самый скоростной. Мне очень жаль, мадам!

— Я вам полностью доверяю! — мягко ответила Эрмин. — Дети в полном восторге от этого приключения. Главное — добраться в Валь-Жальбер до Рождества.

Это была шутка, и Овид ее оценил. Он осмелился взглянуть на Эрмин, но тут же отвел глаза. Ни разу в жизни он не встречал такой красивой женщины. Понадобилось несколько секунд, чтобы в памяти запечатлелись ее огромные глаза цвета лазури, белокурые волосы, нежно-розовые губы.

— Зато я удостоен чести находиться рядом со знаменитой певицей! — громко заявил он. — Я слышал, как о вас говорили, но не мог предположить, что окажусь в санях вместе с Эрмин Дельбо! Да, жизнь преподносит нам сюрпризы!

— Я самый обычный человек, — возразила она. — Господу Богу было угодно наделить меня красивым голосом, и было бы нечестно с моей стороны не радовать им других. Положа руку на сердце, я чувствую себя гораздо лучше возле озера Сен-Жан, в дорогом мне краю. Я выступала в Нью-Йорке, и этот город страшит меня. Слишком много народу, а от высотных зданий кружится голова!

— И все-таки должно быть очень интересно путешествовать в такие далекие страны! Я наматываю тысячи и тысячи километров вокруг озера или по его поверхности.

— Я это заметила, — весело парировала она. — Я не предполагала увидеть вас этим утром. Но это было приятной неожиданностью.

Эрмин почувствовала, что ей стало неловко от собственных слов. Она должна была признаться, что в обществе Овида отдыхает от давящего присутствия Пьера Тибо. Боясь, что ее неверно поймут, она поторопилась добавить:

— Пьер прекрасный друг, но он такой разговорчивый, а если бы мы поехали на его машине, там просто оглушительный мотор… В общем, я хотела сказать, что больше люблю лошадей, хотя это медленнее…

Она смешалась. Удивленный ее растерянностью Овид решил сменить тему разговора.

— Вы собираетесь провести всю зиму в Валь-Жальбере? — спросил он.

— Да, там живут мои родители. Мой муж записался добровольцем в армию и побоялся оставить меня среди глухого леса с малышами и кормилицей. Разумное решение, как вы считаете? Во время войны не только мужчины, но даже женщины идут в армию.

Это было сильнее ее. Эрмин чувствовала необходимость оправдать отъезд Тошана, ей казалось необъяснимым, почему он все-таки ее покинул. Если Овид Лафлер будет приводить ей те же доводы, что и Пьер, это только вызовет в ней обиду, поднимающуюся всякий раз, когда она вспоминала о решении своего любимого.

— Каждый человек свободен в своем выборе, — ответил тот. — Я считаю, что то, что я делаю здесь, не менее важно, чем приобретение навыков владения оружием. Лично я — пацифист. Отсюда идет мое желание обучать детей монтанье и открывать перед ними лучшее будущее. У грамотных людей больше возможностей. Это мое, пусть и скромное, поле боя. Слишком много индейских ребятишек оторвано от родителей и заперто в закрытых школах. Они жестоко страдают в этих заведениях.

Эрмин была поражена. Она заметила изысканную манеру речи Овида, практически полное отсутствие местного акцента. Ее потрясли его убеждения.

— Я восхищаюсь вами, — призналась она.

— Я редко излагаю вслух свои мысли. Но вы — не такая, как все. Мне кажется, вы способны понять, поскольку вышли замуж за метиса и проявляете такую искреннюю привязанность к незаконной дочери Талы. А впрочем, кто сможет устоять перед очарованием Кионы?

Если Овид Лафлер хотел бы добиться расположения молодой женщины, он не мог бы сказать лучше. Сияющая Эрмин одарила его ослепительной улыбкой.

— По правде говоря, вы знаете обо мне немало! — произнесла она шепотом. — Да, я люблю Киону, как могла бы любить только собственную дочь. Она выросла с моими детьми. И должна заметить, мне тоже пришлось повоевать, чтобы выйти замуж за того, кого я любила.

Мадлен, сидящая сзади с Мукки и близнецами, решила, что им нужно спеть хором. Тонкие голоса затянули «Яблоко ранет, яблоко дичок». Затем последовало:

Овид осмелился посмотреть прямо в лицо Эрмин. Потом в его зеленых глазах мелькнула хитринка и он изрек:

— Можно подумать, ангелы поют.

Эти незамысловатые слова были для молодой женщины как бальзам на измученную страданиями душу. Ей пришла в голову неуместная мысль, от которой ей стало стыдно.

«Возможно, я была бы гораздо счастливее с таким человеком, как Овид! Он выглядит таким спокойным, поэтичным и терпеливым».

В действительности Овид был полной противоположностью Тошану. Эрмин тут же начала укорять себя.

«Господи, мой любимый только уехал, а я уже сравниваю его с другим! А он так боялся, что я буду ему неверна. Но правильно оценить хорошего человека не значит изменять. С ума сойти, до чего глупой я иногда становлюсь!»

Однако она дала себе слово стараться в будущем быть более сдержанной. Когда дети замолчали, Мадлен вступила в разговор.

— Эрмин, ты тоже могла бы спеть, — попросила она. — Соловей возвращается в гнездо, как сказал Мукки! Мы бы с радостью послушали тебя.

— Соловей? — удивился Овид.

— Меня так прозвали в начале моей карьеры. Соловей из Валь-Жальбера! — объяснила она смущенно. — Но мне не хочется петь, Мадлен.

После недолгого молчания Овид осмелился заметить:

— Это могло бы вас утешить. Говорят, что артисты, даже когда грустят, должны петь или изображать веселье, чтобы забыть о том, что их тяготит.

— Ничто не заставит меня забыть о смерти моего новорожденного сына месяц назад, — ответила она. — К тому же сейчас сильный ветер. Нужно беречь горло, я зарабатываю на жизнь голосом. Простите…

— Мы обязаны черпать силу в посланных нам испытаниях и идти дальше по жизни с высоко поднятой головой! — убежденно произнес молодой человек. — Моя жена в апреле 1938 года родила недоношенных близнецов. Они не выжили. С тех пор моя бедная Катрин почти инвалид. К счастью, моя мать ухаживает за ней в мое отсутствие. И других детей у меня не будет. Именно поэтому я решил посвятить себя тем, кто живет на этом свете.

— Ой, простите меня ради Бога, — пробормотала Эрмин.

Весь остаток пути, стараясь не выходить за рамки банальных тем, они вяло обсуждали погоду и местные школы. За несколько километров до Роберваля молодая женщина решила перечислить оперы, в которых хотела бы выступить.

— Роль Маргариты в Фаусте — мое самое приятное воспоминание, — заключила она. — Лиззи, помощник режиссера, без конца повторяла, что я была первым сопрано, которая отказалась надеть парик для этой роли, и на этот раз Маргарита появилась на сцене с настоящими белокурыми косами.

Овид Лафлер от души смеялся.

— Наконец-то Роберваль! — выдохнула Эрмин, продрогшая до костей, несмотря на тяжелую меховую куртку, шапку, варежки и шарф. Ей казалось, что лицо у нее застыло от ледяного северного ветра. Пристань, ровные ряды крыш, трубы, откуда выходили клубы серого дыма, подействовали на нее успокаивающе. Сани двигались по бульвару Сен-Жозеф. Их перегнала собачья упряжка, которой управлял огромный детина в бобровой шапке. Две девушки болтали у витрины магазина. Фонари празднично блестели, отражаясь в обледеневшем снеге, покрывающем землю.

— Остановите, пожалуйста, здесь! Мы выйдем у пансиона, — воскликнула Эрмин.

Овид осадил лошадь. Он спрыгнул с саней и стал разгружать багаж. Потом по очереди потрепал по щеке Мукки, Лоранс и Мари.

— Мне кажется, самое малое, что мы можем для вас сделать, — это предложить комнату, чтобы вы здесь переночевали, — сказала молодая женщина.

— Нет-нет, не стоит беспокоиться! — запротестовал Овид. — Пьер дал мне адрес места, где я смогу остановиться и поставить лошадь в конюшню. Я вернусь к Перибонке завтра утром.

Внезапно он забеспокоился:

— А как вы попадете в Валь-Жальбер?

— Мой отец приедет за нами. До свидания и еще раз спасибо!

— Мне тоже было очень приятно, — уверил он Эрмин.

Она добавила с горячностью:

— Желаю вам счастливого обратного пути!

Минут через двадцать обе путешественницы уже располагались в просторной комнате с большой чугунной печкой. Мадлен умыла и переодела детей. Эрмин поспешила в комнату Талы, разместившейся на том же этаже. Хозяйка подтвердила, что свекровь и девочка были в пансионе.

«Не могу привыкнуть к этим изменениям в жизни, — подумала она, прислушиваясь к шуму по ту сторону двери. — Надеюсь, что Тала и Киона будут нормально себя чувствовать после всех перемещений. У них нет привычки жить в городе, даже если городок небольшой и тихий…»

Тала открыла дверь. Она выглядела успокоенной, еще немного — и бросилась бы в объятия невестки.

— Живее входи, Эрмин! Мне не терпелось увидеть тебя. Мне не очень по душе этот пансион.

Индианка выглядела чужеродной в этой уютной безликой обстановке. Она переоделась в серое строгое платье, довольно старомодное, доходившее ей до щиколоток.

— Не смотри на меня так! — сказала она сухо. — Тошан велел мне носить такую одежду. А я слушаюсь своего сына.

Киона стояла у окна. Она обернулась и с серьезным видом посмотрела на Эрмин. Та уловила какую-то грусть в ее обычно жизнерадостном взгляде.

— Вам обеим будет лучше в обычном доме. Я вернусь на следующей неделе и сниму дом семейства Дунэ. Киона, ты не хочешь меня поцеловать?

Девочка неторопливо подошла. Она схватила Эрмин за руку и потерлась о нее щекой.

— Здесь все для тебя в новинку, родная, — сказала ей Эрмин. — Ты привыкнешь. Тала, ты не жалеешь, что последовала моему совету?

— Нет, девочка, я ни о чем не жалею, особенно после всего происшедшего. Только вот думаю, чем бы занять себя зимой. Сегодня я не решилась выйти из дома. Киона хотела погулять, но я отказалась.

Эрмин молчала. Ей хотелось одного: выпить бульона и лечь спать, но она должна была поддержать Талу.

— Ты привыкнешь к такой жизни, — сказала она, сама в это плохо веря. — Сегодня вечером поужинаем вместе в моей комнате. Я выйду в город, куплю колбасы и пирожных. Если позволишь, могу взять с собой Киону. Мукки и девочки, наверное, уже в пижамах, они продрогли в дороге. Мне казалось, мы никогда не доедем!

Молодая женщина вкратце рассказала об их путешествии. Индианка сидела у печки и задумчиво качала головой.

— У Овида Лафлера золотое сердце. Это сегодня редкость.

— Мимин, я хочу на улицу, — заявила девочка.

— Возьми ее с собой, — вздохнула Тала. — Ей нужно размяться. Но…

— Что — но?

— Не могла бы ты одолжить ей одежду, по крайней мере, пальто одной из девочек? У них одинаковый размер. Так было бы лучше. Догадываешься почему?

Черные зрачки Талы поблескивали. В этом неподвижном, полном энергии взгляде отчетливо читался страх. Пока Киона побежала за куклой, Эрмин подошла к свекрови и тихо произнесла:

— Ты боишься тех, кто требовал мести? Тех, кто сжег хижину?

— Они могли следить за мной, — ответила Тала вполголоса. — А если, неровен час, они переключатся на моего ребенка… Пока я сидела здесь взаперти, у меня было время подумать. В Робервале я защищена ничуть не больше, чем в Перибонке! Нужно было укрыться среди своих, в горах.

— Мне кажется, в этом городе ты не подвергаешься никакой опасности, — успокоила ее Эрмин. — Но я сделаю все возможное, чтобы защитить Киону. Отдохни, Тала. Когда мы вернемся, я дам тебе знать.

Молодая женщина вышла из комнаты вместе с девочкой. Она бы дорого дала, чтобы восстановить гармонию на земле одним мановением волшебной палочки.

«Если бы все не было так сложно! — думала она. — Эта война, отнявшая у меня Тошана, эта угроза мести, превратившая Талу в загнанное животное… И Киона, мой лучик света, которую я никогда не смогу назвать сестрой на людях, моя чудная сестричка!» Оставался лишь один выход — смириться.

Мадлен постаралась, как могла, чтобы переодеть девочку, не обращая внимания на Мукки и близнецов. Хотя они устали, но умоляли мать тоже взять их с собой.

— Нет, нет и нет! — бушевала Эрмин. — Вам никуда не нужно идти. А Киона еще никогда не была в городе. Она сидела взаперти со вчерашнего вечера. Ведите себя хорошо, если хотите, чтобы Санта-Клаус или Рождественский Дед принесли вам подарки в Валь-Жальбер.

— Кто это — Санта-Клаус? — спросила заинтригованная Киона.

— Я расскажу тебе потом, обещаю, а сейчас нужно торопиться! — прервала ее молодая женщина.

Она внимательно оглядела девочку. В синем драповом пальтишке Мари, кожаных ботиночках Лоранс, розовой шапочке, скрывающей кудри медного оттенка, она походила бы на типичную девочку из Квебека, не будь у нее такого золотистого оттенка кожи. Эрмин повязала ей на шею шарфик в тон шапочке.

— Прекрасно! — объявила она. — Идем скорее, милая. — Она испытывала тихую радость, когда шла по бульвару Сен-Жозеф, крепко сжимая ручку Кионы в варежке. Ее внимание привлекла колокольня церкви Сен-Жан-де-Бребёф[14], четко выделяющаяся на фоне изумительного красноватого неба.

— Хочешь посмотреть церковь? — предложила она малышке. — Я в ней когда-то пела, еще до того, как родился Мукки.

— Да, Мимин, очень хочу.

Казалось, девочку восхищало все увиденное. Но внушительное здание церкви, похоже, вызвало у нее недоумение.

— Какой огромный дом! — воскликнула она. — Это там живет Бог?

— Не совсем там, но люди приходят сюда молиться ему. Мы тоже придем и зажжем свечу. Такую большую свечку, от нее исходит чудный мягкий свет.

Мясной магазин еще больше воодушевил Киону, которая никогда не видела столько продуктов, разложенных на ярко освещенной электричеством витрине. Эрмин купила копченой ветчины и паштет из кролика. Затем они направились в кондитерскую, неподалеку от «Château Roberval», величественный фасад которого вызвал у Кионы новый восторженный возглас.

— Я пела для клиентов этого отеля, когда мне было пятнадцать лет! — рассказывала молодая женщина. — Я дрожала от страха при мысли, что забуду слова песен.

— Ты везде-везде пела? — спросила Киона.

— Нет, пока еще не везде! — ответила Эрмин, смеясь. Ее волнение рассеялось, тоска не так сильно сжимала сердце.

Продавцы в магазинах обслуживали ее со слегка недоверчивым выражением лица. В кондитерской ее даже осмелились спросить, действительно ли она Эрмин Дельбо, певица с золотым голосом, их землячка. В глубине души было лестно, что ее узнают, уважительно приветствуют.

«Если я представлю Талу и Киону всем, кто радуется моему возвращению сюда, к ним будут лучше относиться. По крайней мере, пока никто еще пристально не разглядывал мою маленькую спутницу. А мясник даже сказал, что моя дочка — ну просто вылитая я».

Углубившись в свои мысли, молодая женщина чуть не налетела на высокого человека довольно привлекательной внешности. Она пробормотала какие-то извинения, а тот радостно воскликнул:

— Эрмин! Могла хотя бы позвонить маме. Я уже два дня тебя ожидаю.

Это был Жослин Шарден, высокий, худощавый, но крепкого сложения. Он по-прежнему носил бороду и аккуратно подстриженные усы, а его темные глаза блестели от радости. Он звучно расцеловал дочь в обе щеки, что выдавало наплыв его чувств.

— Папа! Как я счастлива! Я не знала, что ты будешь в Робервале сегодня вечером, — воскликнула она.

— Лоре так не терпелось увидеть тебя, что она заставила меня остановиться в гостинице, чтобы не пропустить твой приезд. Мне вменялось в обязанность не спускать глаз с озера и близлежащих дорог.

Молодая женщина едва сдерживала слезы, настолько была взволнована встречей с отцом, его торжественным и полным любви голосом. Он не отрываясь смотрел на нее, охваченный счастьем, смягчившим резкие складки на его лице, оставленные долгими годами скитаний. Это был мужчина пятидесяти семи лет, еще весьма привлекательный. Он редко, но заразительно смеялся.

— Ты прекрасно выглядишь, — заметила она.

— Твоя мать очень заботится обо мне, а Мирей откармливает прямо как на убой, — весело ответил он.

Засмущавшись, Киона спряталась за спину Эрмин. Жослин наклонился к ней.

— Ну-ка, — произнес он нарочито строгим голосом, — кто это у нас испугался своего дедушки? Это Лоранс или Мари? Держу пари, что Лоранс! Мари вела бы себя смелее.

Сердце Эрмин бешено колотилось. Она не ждала этой встречи и теперь была застигнута врасплох.

— Ни та и ни другая, папа! Мои дочки остались с кормилицей. Это Киона!

— Киона! — повторил растерянный Жослин. — Она уже такая большая?

Не слишком удачная реплика выдавала его смятение. Он видел девочку совсем крошечной, когда ей было всего девять месяцев. Эрмин подтолкнула ее вперед.

— Киона, это мой отец, — просто сказала она.

— Добрый вечер, месье! — произнесла девочка звонким голоском.

Свет фонаря подчеркивал золотистый оттенок ее кожи и выбившуюся прядку медовых волос. Она внимательно оглядела Жослина и улыбнулась ему радостно и доверчиво, но в ее глазах блестел странный огонек.

— Боже мой! — воскликнул он, не в состоянии ответить на приветствие ребенка. Несколько долгих минут он оставался полностью завороженным Кионой, потом выпрямился, повернул голову, словно искал поддержки оттуда, с этой пустынной вечерней улицы. Эрмин прекрасно представляла себе волнение, которое должен был испытывать ее отец, столкнувшись со своей незаконной дочерью, зачатой в одну из тех теплых июньских ночей, когда он разделял ложе с Талой.

— Что она здесь делает? — спросил он наконец очень тихо, взволнованным голосом. — Эрмин, я полагаю, что ты действовала обдуманно?

— Я все тебе объясню, — сказала она вполголоса. — У моей свекрови были неприятности, и она проведет зиму в Робервале. Мы сняли комнаты в пансионе, но в понедельник я приеду, чтобы подыскать им более подходящее жилье.

— Только этого не хватало! — вспылил Жослин. — Полная катастрофа! Как будто мало того, что война перевернула все вверх дном… Давай пройдемся немного.

Киона взяла Эрмин за руку и старалась не отставать от взрослых. Она с любопытством поглядывала на этого человека, казавшегося ей огромным, но при этом ощущала его смятение.

— Папа, мы поговорим об этом завтра, в Валь-Жальбере, — прервала его молодая женщина. — Сегодня вечером я ужинаю с Талой, Мадлен и малышами.

— Я бы с удовольствием пригласил тебя в ресторан «Château Roberval», где я остановился. Лора настояла на этом, несмотря на расходы. Она непременно хотела, чтобы я жил в этом отеле. Знаешь почему? Она слышала, как ты пела там в обеденном зале в самом начале твоей карьеры.

— Да, когда я называла ее «дама в черном», не зная, что речь идет о моей матери, — вздохнула Эрмин. — Боже мой, мне кажется, что все это было сто лет назад! Я была такой робкой, до смерти боялась выступать. Да и теперь я не избавилась от страха перед сценой. В этом я не изменилась.

Киона никогда еще не слышала этого выражения. Она сильнее сжала руку молодой женщины и спросила:

— Мимин, а что такое «страх перед сценой»?

— Ой, дорогая моя, как бы тебе объяснить… Это похоже на обычный страх, но не такой, когда боишься волков или грозы либо когда боишься, что тебя будут ругать за то, что ты сделала что-то ужасно глупое. Это необычный страх, который я чувствую перед тем, как должна выступать на сцене перед зрителями. Один раз я даже думала, что упаду в обморок, но Шарлотта дала мне стакан ледяной воды и я выдержала. Сосет под ложечкой, и сердце бьется быстро-быстро.

Жослин воспользовался тем, что они были заняты разговором, и внимательно вглядывался в лицо Кионы, в рисунок ее бровей, очертания губ.

«Какая она красивая! — думал он. — Моя дочь, это моя дочь, и только сегодня вечером я услышал звук ее голоса, увидел ее милый взгляд. От кого у нее такие глаза? Они кажутся светлыми, может быть зелеными или серыми. Какое умное лицо!»

Он испытал нечто вроде тайной гордости одновременно с ощущением потери. То ли судьба, то ли дьявол дергали за ниточки, чтобы завлечь его в эту необъяснимо запутанную ситуацию.

«Я обещал Лоре не видеть этого ни в чем не повинного ребенка, а если встречу, не выказывать никаких чувств — ни интереса, ни нежности, — думал он с горечью. — Но уже сейчас мне хочется обнять ее, приласкать! Я не видел, как росла Эрмин; теперь я должен лишить себя второй дочери. Нельзя постоянно жить с закрытыми глазами. Киона — плоть от плоти моей, мне так хочется любить ее».

Он слегка утешился, думая о своем маленьком Луи, почти ровеснике Кионы с разницей в четыре месяца. Мальчуган был очень к нему привязан и наполнял гордостью его отцовское сердце. Но он с радостью воспитывал бы и дочь, врожденному очарованию которой он, сам того не понимая, уже поддался. Очарованию и чему-то другому, неуловимому, какой-то силе, еще робкой, но обещающей проявиться в будущем.

— Я провожу вас, — предложил он наигранно веселым тоном. — Не хочу нарушить ваши планы — ужинайте в чисто женском обществе! А я позвоню Лоре, сообщу, что ты цела и невредима и добралась до Роберваля.

— Поцелуй маму за меня, — сказала Эрмин. — Папа, мне так нужна сейчас поддержка. Меня совершенно подкосил отъезд Тошана, я не говорю уже о потере моего маленького Виктора.

— Я знаю, дорогая моя, — ласково ответил Жослин. — Поверь мне, мы всем сердцем были с тобой. Как мы написали в письме, нам было трудно приехать на похороны; у Луи поднялась высокая температура, и Лора не хотела оставлять его одного. А из дома его нельзя было увозить. Я мог бы добраться до вас, но из телеграммы стало ясно: твой муж не имел ни малейшего желания видеть меня на похоронах.

Эрмин сделала ему знак замолчать, указывая на Киону. Малышка наблюдала за маневрами грузовика на другом конце улицы, его колеса были обмотаны специальными цепями. Когда они оказались перед дверьми пансиона, Эрмин попрощалась с отцом, но он обиженно смотрел на нее.

— Ты так быстро уходишь! Мы даже толком не поговорили, — жалобно произнес он.

— У нас на это будет вся зима, папа. Можешь поцеловать Киону, завтра утром ты ее не увидишь.

Он отпрянул.

— Да нет, к чему это? — недовольно произнес он. — Пусть она идет в дом, а ты задержись на минутку. Прошу тебя, Эрмин! А тебе, малышка, я говорю до свиданья, — добавил он громко, — а главное, будь умницей.

— Странно ты ведешь себя, папа, — сказала молодая женщина еле слышно. — Киона, милая, заходи внутрь и подожди меня в коридоре у печки. Я недолго. Твой крестный очень спешит сегодня.

— Мой крестный? — повторила девочка с удивлением. — А что это такое?

— Когда ты была совсем малышкой, ты тяжело заболела и священник из церкви пришел окрестить тебя. Для этого нужен был крестный, тот, кто хотел бы заботиться о тебе, о твоем христианском образовании, любить тебя, интересоваться твоей жизнью. Мой отец сидел возле твоей кроватки, и он согласился взять на себя эту роль. Это и есть крестный.

— Эрмин, замолчи, — взмолился Жослин.

Киона колебалась, ее смущало напряжение, которое она чувствовала между Мимин и этим большим человеком с бледным лицом.

Наконец ей удалось открыть тяжелую дверь пансиона, бросив перед тем вопросительный взгляд на своего так называемого крестного. Тот, казалось, колебался, потом подошел к ребенку. Он бережно положил руку ей на плечо, а потом расцеловал в обе щечки. Губы его дрожали.

— Заходи быстрее! Мы еще увидимся, — сказал он ей нежно.

Киона сделала утвердительное движение подбородком и быстро проскользнула в дверь. Жослин принялся ходить взад-вперед перед Эрмин в каком-то неожиданном возбуждении.

— Ты застала меня врасплох, когда объявила, что это она, — принялся он оправдываться. — Хорошо, что ты меня встряхнула, дорогая! Вначале, когда я узнал, что Тала с малышкой останутся в Робервале до зимы, я испугался. Ты же знаешь свою мать. Если ей станет об этом известно, она устроит настоящую драму!

— Это глупо, папа! Я сама предупрежу маму. Она не распоряжается этой страной. Киона и Тала имеют право жить в Робервале. А тебе самому не стыдно? Такой милый, прелестный ребенок! А ты считаешь ее присутствие здесь катастрофой. В Европе война, мой муж пошел в армию, и, может статься, я никогда больше его не увижу! Я считала, что вы пришли к соглашению и ты можешь видеть Киону и заботиться о ней, как должен поступать хороший крестный. Поздравляю! Сегодня ты вел себя как никудышный крестный. И вовсе не обязательно награждать ее этими робкими слезливыми поцелуями, которые усугубляют твою вину. Папа, ты ужасно, ужасно разочаровал меня!

Выплеснув свой гнев, Эрмин освободилась от напряжения, скопившегося за несколько дней. Жослин стоял, не шевелясь, испытывая угрызения совести.

— Прости меня, я сошел с ума, — произнес он, хватаясь за голову, — я испугался. Прости меня! Я был потрясен, когда увидел девочку. Она такая красивая, правда?

— И не только красивая, — уточнила молодая женщина. — Без Кионы мир был бы тусклым и мрачным, по крайней мере, для меня. Папа, я наивно полагала, что ты будешь рад, когда сможешь поцеловать ее, узнать поближе. Но я ошибалась…

— Ты неправа, Эрмин, — возразил Жослин. — Я по глупости считал, что Тала никогда не уедет из леса, и смирился с тем, что буду разлучен с ребенком. Понимаешь? Я пять лет ее не видел! Есть отчего растеряться! В глубине души это меня устраивало, поскольку я мог соблюдать данное Лоре обещание, не прикладывая никаких усилий. Но я завтра же с ней поговорю! Верь мне, я твердо намереваюсь проводить время с Кионой. Я приду к вам завтра утром.

— Спокойной ночи, папа! — воскликнула она с облегчением.

Жослин посмотрел на нее взглядом, полным решимости. Он удалился широкими шагами. Теперь Эрмин начала бить нервная дрожь. Она нашла Киону послушно сидящей на стуле возле печки. Девочка сняла шапку и шарфик. Казалось, она что-то напевала вполголоса.

— А вот и я, моя милая, — сказала молодая женщина наигранно бодрым тоном. — Давай отнесем все эти вкусности в нашу комнату.

— Да, Мимин, — ответила Киона, вставая. — Скажи мне, почему у твоего отца такой же страх, как у тебя перед сценой?

Ошеломленная Эрмин не знала, что ответить. Наконец она улыбнулась.

— У моего отца страх? — переспросила она. — Нет, не думаю.

— Ты сказала, что это необычный страх. Так вот, у этого человека был страх… Он боялся меня…

— Ну, моя дорогая девочка, ты все путаешь! — сказала Эрмин, широко улыбаясь. — Просто мой отец не умеет обращаться с детьми. Он очень добрый, но любит немного поворчать. Ведь под конец он тебя поцеловал, и спорим, что уколол тебе нос своей бородой?

«Нужно все перевести в шутку, — подумала она. — Киона ни о чем не должна догадываться, ничего не должна знать, иначе она будет страдать. У нее так развита интуиция, конечно же, она почувствовала, в каком смятении отец».

Киона не настаивала. Она с сосредоточенным видом поднималась по лестнице следом за Эрмин, о чем-то размышляя. Мукки ей часто рассказывал, что его дедушка из Валь-Жальбера сажал его на колено и подбрасывал, изображая, как лошадь скачет галопом; что он часто играл с девочками, мастерил для них деревянные игрушки. Именно этот человек и был тем самым дедушкой. Значит, тот, кого она мысленно назвала «большой черный человек», умел обращаться с детьми. Из этого девочка заключила, что Эрмин говорит неправду.

«Но почему?» — спросила она себя.

Только после ужина Тала узнала о том, что Жослин Шарден увидел Киону. Все четверо ребятишек спали, Мадлен тоже. Эрмин не стала описывать в деталях поведение своего отца.

— Не волнуйся, Тала, — заключила она. — Папа наконец решился познакомиться с Кионой. Она знает только, что это ее крестный, хотя совсем не понимает, что это значит. Зимой будет больше возможностей встретиться.

Но, к ее большому удивлению, Тала запротестовала.

— Нет, Эрмин, не делай этого! Еще рано, слишком рано. Прошу тебя. Я передумала. Мне кажется, что моей дочери не нужен такой отец. И крестный тоже, потому что это крещение, которое мне навязали, для меня значит не больше, чем мое собственное. Я согласилась причаститься, чтобы сделать приятное Анри. Он настаивал на этом, хотел обвенчаться со мной перед алтарем.

Казалось, Тала переживает, и это удивило Эрмин. Она посмотрела на нее с состраданием.

— А что ты ответишь Кионе, когда она спросит тебя, кто ее отец? — спросила молодая женщина. — Эта девочка так проницательна в своих суждениях! Иногда кажется, что она просто читает мысли.

Скривив губы в улыбке, индианка тихо произнесла:

— Я уже объяснила ей, что ее отец умер и она никогда не увидит его. Я подробно описала ей своего брата Магикана, его душа неусыпно охраняет нас обеих.

— Скоро она перестанет верить в эту историю.

— Не приписывай ей дара пророчества, — отрезала Тала. — Она всего лишь ребенок и любит играть и резвиться.

— Возможно…

Обе знали, что это не так, но после этих слов разговор прекратился.

Эрмин посмотрела на свои часы-браслет. Было три часа дня, но уже стемнело. Низкое, хмурое небо предвещало новый снегопад. Молодая женщина увидела колоколенку приходской школы. Как и всякий раз при возвращении в Валь-Жальбер, ее охватило сильное волнение.

«Я возвращаюсь домой, в свой поселок, — подумала она. — Все здесь по-прежнему, ничего не меняется… Завтра я поведу детей полюбоваться водопадом, моим чудесным водопадом. Пусть они послушают свирепое пение Уиатшуана».

Однако старинный индустриальный городок, образец промышленного развития в момент своего создания, больше, чем когда-либо, напоминал безлюдное, забытое Богом место. Дома выстроились в ряд вдоль улицы Сен-Жорж, такой же пустынной, как улицы Сент-Анн и Сен-Жозеф. Только из одной трубы поднимался густой дым — это была труба дома Маруа.

«В самом деле, я очень рада, что проведу здесь зиму! — подумала она. — Бетти писала мне такие милые письма! Я уделяла ей мало внимания во время моих последних очень коротких приездов».

Ее отец медленно ехал по улице Сен-Жорж. Снег поскрипывал под колесами, оснащенными толстыми цепями. Несмотря на этот негромкий шум, Эрмин казалось, что в ее ушах звучит музыка.

— Наверное, это играют в приходской школе, — сказала она себе шепотом. — Да нет же, ее ведь закрыли уже шесть лет назад.

Затем она услышала неясный гул, словно неподалеку собралась толпа. Жослин с невозмутимым видом посмеивался себе в усы.

— Наверное, тебе померещилось, — сказал он. — Посмотри туда! Держу пари, они кого-то поджидают, но интересно кого?

Около десяти тепло одетых людей топтались на заснеженной аллее, ведущей к прекрасному дому Лоры Шарден. Над головами они держали транспарант, который развевался на ветру. Эрмин разобрала слова: «Добро пожаловать, Соловей из Валь-Жальбера!» Слезы навернулись ей на глаза. Под широким навесом материнского дома блестели разноцветные лампочки. В ту же минуту она узнала музыку. Это была увертюра из оперы «Богема» Пуччини.

— Ты наше блудное дитя, — пояснил ей отец. — Всем хотелось оказать тебе сердечный прием.

Ей аплодировали, ее приветствовали. Затуманенный слезами взор Эрмин различил лицо экономки Мирей, ее седые волосы, неизменно уложенные в высокую прическу. Потом она увидела милые черты Элизабет Маруа, которую покровительственно обнимал за плечи ее супруг Жозеф. Рядом стояли трое их сыновей: старший Симон, средний Арман и младший Эдмон. Их дочь Мари, ровесница Мукки, гордо размахивала букетом ярких цветов.

— Ой, ну зачем это? — воскликнула Эрмин. — Не нужно было…

Лора рыдала, привлекая сострадательные взгляды мэра Валь-Жальбера и рыжеволосого великана Онезима Лапуанта, которого сопровождала жена Иветта. Мукки подпрыгивал, вне себя от радости, что приехал сюда, ошеломленный музыкой, огнями, смехом и криками.

Засмущавшись, Мадлен не осмеливалась подойти к ним. Она издали смотрела на Эрмин, шедшую навстречу родителям и друзьям. Учительница в окружении учеников подталкивала перед собой мальчика лет десяти, который держал в руках исписанный листок бумаги. Он тут же произнес приветствие, которое выучил наизусть, но боялся забыть:

— Дорогой наш Соловей, мы очень рады видеть вас в Валь-Жальбере, где вы выросли. Именно здесь впервые услышали ваш золотой голос, который отныне… завораживает многочисленных слушателей в Канаде и Америке. Мы надеемся, что в это тревожное… время вы обретете здесь… надежное и мирное убежище.

Мальчик несколько раз запинался, но ему горячо зааплодировали, особенно старалась его мать, жена соседа-фермера.

— Спасибо, спасибо вам от всего сердца! — воскликнула Эрмин. — Я очень вам благодарна, это так трогательно…

Лора бросилась к ней и крепко обняла. На ее платиновых волосах красовалась очень элегантная шляпка. Она была в шубе, благоухала изысканными духами, на лице — умело нанесенный макияж.

— Моя обожаемая доченька, я просто преклоняюсь пред тобой, — сказала она на ухо молодой женщине, — какое счастье, что можно прижать тебя к сердцу! Ты не ожидала такой встречи, это видно по твоему лицу. Это я все придумала. А твой отец не проговорился! Я так боялась, что он выдаст мой секрет.

— Мама, не стоило так беспокоиться! — ответила Эрмин. Теперь, когда схлынули первые эмоции, она уже сожалела об этом бравурном появлении, считая, что при таких обстоятельствах оно выглядело неуместным. Мужчины шли воевать, а она носила траур по Виктору. Но Лора, верная себе, ликовала.

— Я приготовила вкусный полдник! — сказала Мирей, деликатно похлопав по плечу Эрмин. — Оладьи, пирог с засахаренными фруктами, чай, кофе. Вам нужно зайти согреться.

Эрмин горячо расцеловала экономку, к которой относилась как к родной бабушке. Все еще вытирая слезы, она старалась разглядеть в толпе знакомые лица.

— Мама, а где Шарлотта? Я чувствую, что кого-то не хватает! — воскликнула она.

— Не волнуйся, Шарлотта скоро появится, — успокоила ее Лора. — Она получила работу в Шамбор-Жонксьон, возле вокзала. Коллега подвозит ее на машине. Она очень огорчалась, что не сможет встретить тебя вместе со всеми.

— Работа в воскресенье? — удивилась Эрмин.

— Официанткой в ресторане, — уточнила Мирей.

В этот момент Лору уже осаждали близнецы. Раздавались новые радостные крики.

— Как они выросли с лета! Боже мой! Какие лапочки!

Жослин с деловым видом старался подвести Эрмин к входной двери.

— Твои дочки непременно расскажут Лоре, что Киона в Робервале. Ты их предупредила, по крайней мере? Твоя мать так рада, не стоит портить ей праздник! Я обещал, что поговорю с ней, но не сейчас, а когда наступит удобный момент.

— Папа, я не собираюсь учить своих детей лгать, — возразила она. — Дети будут играть и полдничать. В любом случае, вечером после ужина я поставлю маму в известность, если ты сам не сделаешь этого раньше.

Жослин повторил серьезным тоном, что он непременно это сделает. Но пока что он нарушал планы Эрмин. Правда, когда она вошла в просторную гостиную, где возвышалась изумительная елка, ее плохое настроение улетучилось. Здесь царила такая пышность, такая гармония, которые дополнялись мерцающими елочными украшениями, что всё вместе просто завораживало.

«Боже милосердный! — подумала она. — Мама так хотела вызвать у меня восхищение, и ей это удалось… Какая красота! Мои малыши попали в настоящий рай!»

Лора тратила, не считая. Эрмин заметила, что появились новые шторы на подкладке из великолепной ткани насыщенного красного цвета. Хрустальные подвески люстры переливались, отражая разноцветные огоньки на елке.

«Вряд ли есть второй такой ослепительно украшенный к Рождеству дом в районе озера Сен-Жан», — снова сказала себе Эрмин.

Она увидела, что Мукки сел на ковер возле елки. Мальчуган сосредоточенно рассматривал изящные позолоченные стеклянные игрушки, висящие на ветках: птичек, звезды, гирлянды, сверкающие шары, припорошенные блестками.

«Как бы мне хотелось, чтобы Киона была здесь, подле меня, и радовалась всему этому!» — с грустью прозвучало в душе Эрмин.

На огромном столе, накрытом белой скатертью, были расставлены серебряные блюда с грудой пирожных и печенья. Сняв свой белоснежный передник, Мирей принялась обносить гостей шампанским. Несмотря на мольбы Жослина, Лора выписала из Франции этот изысканный напиток, поскольку не могла устоять перед его бесчисленными пузырьками и фруктовым послевкусием. Эрмин еще раз поразилась ее безумной расточительности.

«Мама пристрастилась к роскоши со времен своего брака с Фрэнком Шарлебуа. Не знаю, какое было у него состояние, но мне оно кажется неисчерпаемым. Кстати, монреальский завод, несмотря на финансовый кризис, продолжает приносить доход», — подумала она.

— Мимин! До чего же ты стала серьезная, красавица моя! — прозвучал знакомый негромкий голос.

Элизабет Маруа стояла возле нее, как всегда, смешливая и пухленькая. Ее светло-русые волосы по-прежнему вились, но были короче, чем раньше. В свои сорок два она выглядела восхитительно. Эрмин с нежностью посмотрела на нее. Многие годы эта женщина заменяла ей мать.

— Бетти, дорогая! — воскликнула она. — Как я счастлива, что вижу тебя! Время проходит, но как только я рядом с тобой, то чувствую себя в безопасности, как раньше, когда была маленькой, а ты всегда умела приласкать и утешить меня. Я проведу зиму в Валь-Жальбере, и на этот раз, даю слово, у нас будет время посудачить у камелька. Я буду приходить так часто, что тебе это скоро надоест.

— Вот уж тут ты ничем не рискуешь! — запротестовала Бетти, смеясь. — Мимин, я разделяю твое горе. Потерять ребенка — что может быть страшнее? Я так плакала, когда Лора сообщила мне эту ужасную новость! А теперь еще твой муж ушел в армию… Всем сердцем жалею тебя.

Эрмин утешило сострадание ее бывшей опекунши. По крайней мере, Бетти не боялась говорить то, что думает и чувствует.

— Спасибо! Мне так сейчас нужна поддержка!

Они бы еще долго болтали, но к ним подошел Симон с бокалом шампанского в руке. За ним появился его отец, Жозеф. Двое мужчин одной крови были очень похожи между собой. Оба брюнеты с темными глазами на загорелых лицах. Но младший Маруа унаследовал от своей матери более мягкие черты и обольстительную улыбку.

— Ну, Мимин, — воскликнул он, — ты выбралась из своей хижины в глухой чаще, чтобы вернуться сюда к нам? Как здорово, что ты здесь!

— Моя хижина превратилась в дом со всеми удобствами! — возразила она, как можно более весело. — Тошан просто сотворил чудо.

— Не считая безумной затеи пойти в армию, имея троих детей, — отрезал Симон. — Если бы у меня на руках была семья, никто не заставил бы меня отправиться на войну. Женюсь на первой попавшейся блондинке, чтобы избежать этого.

— Замолчи! Как тебе не стыдно, Симон! — закричал на него Жозеф Маруа. — Слышишь, Мимин? Мой сын не желает воевать! Будь я моложе, я бы не вел такие речи, пошел бы в армию, как Тошан, — вот человек, достойный этого звания!

Симон скорчил недовольную мину и отошел. Испуганная до смерти Бетти вздохнула.

— Я бы предпочла, чтобы мой муж рассуждал, как Симон, — заметила Эрмин. — Но мне приятно, Жозеф, что теперь вы оцениваете Тошана по заслугам, хотя раньше относились к нему неодобрительно.

Рабочий почесал свою седеющую бороду, бросив смущенный взгляд на молодую женщину. Девять лет назад он был категорически против их начинавшегося романа. Он считал, что индеец монтанье, метис, не может быть порядочным человеком.

— Это дело прошлого, Эрмин, — произнес он извиняющимся тоном. — Каждый может ошибиться, я не исключение. У меня мерзкий характер, сам это знаю. Но я изменился.

Лора встала между ними и обняла Эрмин за плечи. Она прислушивалась к разговору и хотела положить ему конец.

— Друзья мои, — сказала она миролюбиво, — отведайте угощение, которое приготовила Мирей. Это нельзя пропустить. Я забираю у вас свою дочь, ведь я с июня ее не видела.

Молодая женщина позволила матери увлечь себя и подвести к Луи, ее маленькому братику. Он был почти ровесником Кионы, всего на четыре месяца младше. Красивый, крупный, хорошо сложенный для своих пяти лет мальчик. Волнистые каштановые волосы обрамляли его миловидное, с правильными чертами лицо, которое озаряли большие карие глаза.

Как ни странно, в присутствии сестры он робел, потому что слышал, как за столом о ней говорили в восторженных выражениях.

— Луи, ты узнал Эрмин? — спросила Лора.

— Здравствуй, Луи! — сказала молодая женщина вполголоса, чтобы не смутить его окончательно. — Теперь ты можешь играть с Мукки, Мари и Лоранс.

Мальчик закивал и тут же побежал к Мукки, которого по-детски обожал.

— Дорогая моя, — вздохнул подошедший к ним Жослин, — как радостно, что ты проведешь с нами всю зиму! Но я чувствую, что ты грустишь, и это очень меня огорчает. Не волнуйся. Если потребуется, поедем в Квебек, ты сможешь повидаться с Тошаном. Наши солдаты отправятся в Европу не раньше весны.

— Конечно! — ответила она мечтательно.

Большая гостиная гудела, как улей. Эрмин поддалась общему ликованию, которое по очереди возбуждали то мэр, то учительница, то школьники, то ее собственные родственники. Она поцеловала Эдмона Маруа, рослого четырнадцатилетнего подростка.

— Как ты вырос, Эд! — удивилась она.

— Да, Мимин, — пробормотал он, краснея. — А ты все такая же красивая!

— Как галантно! А ты, Арман? Ты, наверное, уже перерос Симона?

— Конечно, перерос! — похвастался молодой человек. — И по хитрости тоже дам ему фору! Но ты это и сама знаешь.

У Армана были светлые усики, а короткие вьющиеся волосы он унаследовал от матери. С тринадцати лет он работал у Лоры, следил за садом и домом. Сегодня с высоты своих двадцати с небольшим лет он бросал на Эрмин призывные взгляды, что ее немного раздражало. Она устала и пошла погреться возле чугунной печки. Лора поспешила составить ей компанию.

— Ты довольна, дорогая моя? — спросила она заговорщическим тоном. — Мне так хотелось, чтобы ты поняла, как много значишь для всех нас, жителей Валь-Жальбера.

— Мама, это очень трогательно! — ответила молодая женщина. — Замечательный сюрприз! Но я так устала.

Лора тотчас же встревожилась.

— Тебе не понравился мой маленький праздник? Но ведь ты, Эрмин, местная знаменитость, звезда на нашем небосклоне. Я думала, это умалит твою грусть от разлуки с мужем, поубавит печали и скорби. Везде только и разговоров, что о войне. А я сказала себе: нужно славить искусство, музыку и твой талант.

Эрмин вгляделась в ясные, такие же голубые, как у нее самой, глаза матери. Она угадала в них неподдельную грусть и бесконечное сострадание. Лоре нравилось изображать добрую фею, по мановению волшебной палочки которой вспыхивают искорки света или начинается пир.

— Мамочка, дорогая, прости меня, я стала ужасно нервной. Я приготовилась жить по правилам Тошана, поскольку собиралась зимовать там. Но успокойся, я испытываю огромное облегчение, что я здесь, среди вас.

Голос Соловья дрожал, слезы наворачивались на глаза. Если бы Эрмин была наедине с матерью, она тут же бросилась бы к ней в объятия, чтобы вволю наплакаться. Но она привыкла бороться со своими чувствами, поэтому сдержалась и только слегка погладила Лору по запястью.

— Это еще не все, мама. Мы остались одни: моя свекровь, Мадлен и я с малышами. Тошан уехал раньше. И однажды вечером кто-то воткнул нож в дверь нашего дома, прикрепив записку со словом «Месть». Пять минут спустя загорелась только что построенная хижина Талы. Это было ужасно. Слава Богу, что там никого не было. Ты понимаешь теперь, почему я привезла их сюда, перезимовать в Робервале? Я собираюсь снять дом Дунэ.

Сначала Лора не могла произнести ни слова. Наконец воскликнула:

— Но это же чудовищно!

На мгновение Эрмин задалась вопросом: что именно имеет в виду ее мать? И тут же упрекнула себя, что плохо подумала о ней.

— Ты права, моя бедняжка! — подтвердила Лора доверительным тоном. — Бывает так, что обстоятельства становятся сильнее нас. А твой отец в курсе происходящего?

— Он видел Киону вчера вечером возле пансиона, — призналась молодая женщина. — Но не знает о том, что с нами произошло. Я просто сказала, что у Талы неприятности. Он сам должен был поговорить с тобой, но я взяла это на себя. Ты приложила столько усилий, а мне не хотелось выглядеть перед тобой неблагодарной из-за того, что у меня нервы не в порядке.

— Мы поговорим об этом позже! — отрезала Лора. — Наши гости уходят.

Гостиная понемногу пустела. Эрмин, испытывая облегчение оттого, что доверилась матери, наблюдала, как четверо детей хохочут, гоняясь друг за другом вокруг елки. Мирей безуспешно отчитывала их, но ей тоже было радостно видеть всю семью в сборе, в доме своей хозяйки.

— Мы уложим их пораньше, — вздохнула экономка. — Мадам и месье с удовольствием спокойно поужинают.

Не успела она закончить фразу, как в комнату вошла хрупкая девушка в красном вязаном пальто с капюшоном. Брюнетка невысокого роста с волосами до плеч и светло-карими глазами отличалась изысканной красотой.

— Мимин! — закричала она. — Боже мой! Как я счастлива!

— Шарлотта! Моя Лолотта! Господи, до чего же ты хороша!

Эрмин встала, чтобы обнять свою протеже, свою лучшую подругу, самую близкую ей по духу, почти сестру.

— Мне уже казалось, что ты никогда не придешь! — пожаловалась она. — Мне так тебя не хватало!

— Ничего, наверстаем упущенное, — заверила ее Шарлотта, крепко прижимая к себе. — У меня целых два выходных. Когда я сообщила патрону, что лично знаю Соловья из Валь-Жальбера, знаменитую певицу Эрмин Дельбо, он был потрясен.

На этот раз Эрмин перестала сдерживаться и беззвучно заплакала. Несмотря на всю свою боль, все свои тревоги, она вернулась в Валь-Жальбер, поселок-призрак, который убаюкивал рокот вод Уиатшуана. Ее охватило безумное счастье. Она знала, что будет биться до конца тем хрупким оружием, которым владеют женщины, когда защищают тех, кого любят.