Сидя за фортепиано, Эрмин легко касалась клавиш лишь затем, чтобы испытать удовольствие от затухающих в тишине звуков. В хорошо натопленном доме царило полное спокойствие; в зависимости от часа дня здесь витали аромат чая с бергамотом или более отчетливый запах кофе, а то и приятный дымок от жарящегося мяса.
«Все приходит в порядок, — думала она. — Если бы только сегодня объявился Тошан…» Ее муж позвонил утром в четверг из полицейского участка в Шикутими. Поль Трамбле был неуловим, но, по заявлению Лоры и Жослина, Закария Бушар и Наполеон Трамбле были арестованы.
«Остается узнать, что случилось с Альбертиной Ганьон, — припомнила Эрмин. — Почему она хотела заставить нас поверить в смерть Луи? Эта вдова, вероятно, еще одна жертва этого гнусного типа. Но если можно доверять тому, что говорит мой братишка, она была добра к нему».
Тошан очень скоро установил имя сообщницы Трамбле. Жители Дебьена охотно ему рассказали обо всем. По слухам, Альбертина была довольно смелой женщиной, которая нередко сетовала на свое вдовство.
Луи, оправившись от потрясения, рассказал на свой лад все, что с ним произошло. В присутствии всей семьи, включая Ми-рей, мальчик говорил о человеке в черном, о поездке в кабине грузовика и о двух мужчинах, чьи голоса он слышал.
— Но я не понял ничего из того, что они говорили. А потом я стал звать тебя, мамочка.
Лора вновь расплакалась, на сей раз от радости, что этот жуткий кошмар закончился. Между тем слух о том, что малыш Луи Шарден, брат Соловья из Валь-Жальбера, был похищен, докатился до Роберваля. Несмотря на мороз и снегопад, на долгий путь по железной дороге, журналисты кинулись в поселок-призрак. В газетах «Прогресс Сагеней» и «Колонавэй» изложили суть дела.
Тошан в телефонном разговоре сожалел об этом. По его мнению, такие статьи могли подстрекнуть других жаждущих поживы. Жослин согласился с зятем, имя которого отныне произносил с восторженным обожанием.
Погруженная в свои мысли, Эрмин бросила мечтательный взгляд в окно. Шел снег; над садом опустилась завеса пушистых снежных хлопьев. Ее родители отдыхали; Мадлен с детьми были в няниной комнате; Мирей гладила белье. «С той памятной субботы прошло уже девять дней! — подсчитала Эрмин. — Нам действительно стало легче. И потом, Тала снова поселилась на авеню Сент-Анжель; она больше не прячется. Клоне там нравится». Эрмин вновь и вновь переживала тот волшебный момент, когда девочка встретила ее улыбкой в больничной палате.
«Мы открыли дверь и увидели двух ангелочков, сидящих на своих койках. Тала преобразилась, она сияла от счастья. Папа многократно перекрестился, благодаря Господа за чудо. Мама сделала веселую мину. Я ее здорово отчитала. Луи остался жив, так что ей следовало малость усмирить свою ревность и присоединиться к общей радости».
Жослин Шарден произнес короткую речь, обращаясь к Кионе:
— Моя дорогая малышка, я как твой крестный надеюсь присматривать за тобой. Я хочу, чтобы ты это знала. Крестный — это почти отец.
Лора скрипнула зубами; Тала отвернулась, явно раздраженная происходящим. Если этих двух женщин что-то и объединяло, то это было страстное стремление скрыть родственную связь их детей.
«Теперь папа решил навещать Киону каждую субботу в память о том дне, когда она пришла в сознание… — подумала Эрмин. — Боже, как я хочу, чтобы поскорее наступила весна и чтобы закончилась война! Поскорее бы, поскорее!»
В этот момент в гостиную вошел ее отец. Он подошел к фортепиано и положил руки на плечи дочери.
— Дорогая, у тебя такой печальный вид! Уверен, что ты думаешь о своем муже.
— Это правда, папа, но я вовсе не печалюсь. Ничего подобного. После того как я увидела, что Луи и Киона вне опасности, я дала себе слово в будущем быть сильной. Когда все просто и обыденно, мы не сознаем своего счастья. Так что, хоть мне и не терпится увидеть Тошана, я сохраняю бодрое расположение духа. Теперь у меня одно желание — чтобы дети были счастливы под нашей опекой. О папа, помнишь, как я передала Луи пакет с оловянными солдатиками от Мукки? Он так удивился!
— Самое замечательное, что он отказался их брать, настаивал, чтобы они остались у Мукки, — с гордостью уточнил Жослин. — А теперь они вместе играют и не ссорятся, похоже, он уже все забыл.
— Скорее, это мы помогли ему все забыть. После его возвращения все лезут из кожи вон, чтобы доставить ему удовольствие. Даже я не могу удержаться, чтобы при любой возможности не расцеловать его.
Довольный, что оказался наедине с дочерью, Жослин подвинул кресло к фортепиано. Он твердо вознамерился наслаждаться повседневной жизнью рядом с близкими и любимыми.
— Папа, ты можешь помочь мне? — ласково спросила молодая женщина. — Честно говоря, я чувствую, что неправа. Я сказала сестре Аполлонии и сестре Викторианне, что готова спеть в санатории в начале этого месяца. Но мне не удалось туда поехать или хотя бы предупредить их. Надо признать, что в тот день я думала лишь об опасности, угрожавшей Тале и нашей семье. Вчера позвонила туда и пообещала дать небольшой концерт — вечером в пятницу, перед ужином. Только я не знаю, что исполнить. К тому же я с самого Рождества не занималась. Монахини оценят духовные гимны или оперные арии, но я предпочла бы спеть популярные песни, чтобы развлечь больных.
Жослин почесал подбородок с озадаченным выражением, потом рассмеялся.
— Ты лучше спроси совета у Мирей. Она даст тебе послушать пластинки мадам Болдюк. Уверен, что ты будешь иметь успех!
— Да, папа! Но я на это не пойду, и к тому же я не могу петь как она. Несчастная, кажется, у нее рак. Но, несмотря на это, она отправилась на гастроли[65].
Эрмин затаила дыхание. Она боялась, что еще долго не выйдет на сцену.
— Дорогая, мы что-нибудь придумаем! — заверил отец. — И не беспокойся, у тебя такой прекрасный голос, что публика будет околдована. Теперь скажи мне, что ты думаешь о поразительном выздоровлении Кионы? Доктор очень доволен, но в то же время ошеломлен тем, как быстро она восстанавливает силы. Через два часа после появления Луи она уже хотела встать и даже спорила, будто ничего не случилось.
Молодая женщина с досадой вздохнула.
— Папа, но тебе пора бы привыкнуть, Киона необычная девочка. Тала считает, что эти ее особые способности проявились так рано благодаря нам. С самой осени драматические события, чтобы не сказать трагедии, следовали одно за другим: начало войны, смерть моего младенца, затем пожар в хижине, тревога ее матери и встреча с тобой — все это невольно подтолкнуло Киону к тому, чтобы приходить к нам на помощь, утешать нас. И опять же, по утверждению Талы, это могло убить ее.
— Господи, если это и вправду так, то как уберечь ее?! — воскликнул Жослин.
— Теперь все наладилось, и в будущем не должно возникнуть проблем, — ответила Эрмин. — Если Киона предчувствовала, что Луи что-то угрожает, она действовала соответственно. Папа, эти дети за короткий срок так много пережили вместе, что теперь они тесно связаны.
— Это я понимаю, и все же такое большая редкость! Я никак не думал, что у нас с Талой может родиться ребенок, да еще со сверхъестественными способностями. Ладно, давай переменим тему… Смотри, что, если ты споешь «Вы проходите, меня не замечая» Жана Саблона? И уж никак не избежать «У чистого ручья», поверь…
В конце концов они составили список, и Эрмин записала все в блокнот.
— Мне кажется, что выбор отличный. Папа, я прочту все сначала: «Золотые хлеба», которая так понравилась слушателям в «Château Roberval», когда я дебютировала; потом «Где-то за радугой» Волшебника из страны Оз, но по-английски. Тем хуже, если сестра Аполлония скорчит недовольную гримасу! Дальше из Саблона. И еще «Голубку», такая прелестная песня! Затем я продолжу песней Люсьен Бове «Говорите мне о любви». И, по твоему совету, я спою оперные арии. Арию Мадам Баттерфляй, «Арию с колокольчиками» из «Лакме» и под конец «Странствующего канадца» и «У чистого ручья», без этого никак, по твоим словам. Что ж, начну репетировать. Сначала мне нужно послушать пару пластинок.
Дом мало-помалу оживал. Мирей приготовила полдник. Затем спустилась Мадлен с детьми, они уселись на ковер, чтобы насладиться музыкой. Лора не замедлила к ним присоединиться. Все смотрели на очаровательную молодую женщину, которая вполголоса напевала, перелистывая ноты, или играла гаммы. Длинные светлые волосы струились по спине. На ней было синее шерстяное платье, оттенявшее лазурь ее глаз.
Живая и грациозная, она была ослепительна.
— Мамочка, ты самая красивая из всех мам! — наконец заявил Мукки.
— Нет, самая красивая из всех сестер! — воскликнул Луи.
Мадлен хотела сделать им замечание, когда в парадную дверь, которую отныне экономка запирала на два оборота, постучали. Жослин пошел открывать. Он вернулся с письмом с черной каймой.
— Лора, это тебе, — сказал он без всякого выражения.
Она взяла у него конверт и отошла к окну, чтобы вскрыть его. Из чистого любопытства Эрмин взглянула на мать. Она увидела, что та сдержала крик и стиснула зубы, чтобы не заплакать.
— Мама, что — плохие вести? — спросила она.
— В чем дело? — встревожился Жослин.
— Жослин, прости, что произношу это имя, но не могу сдержаться, — пробормотала Лора. — Ханс Цале скончался в Лондоне от пневмонии. Он записался в армию добровольцем одним из первых, и ему даже не выпало случая доказать свою доблесть. Господи, как это грустно! Нам казалось, что он вовсе не похож на солдата, правда, Эрмин? Простите, я пойду прилягу.
Лора стремительно вышла, зажав в руке конверт. Жослин последовал было за ней, но, увидев слезы на глазах Эрмин, остановился.
— Я знал его хуже, чем вы с мамой, — тихо сказал он, покачав головой. — Думаю, это был прекрасный человек.
— И превосходный музыкант! — вздохнула молодая женщина. — Я не заговаривала о нем, чтобы не раздражать тебя, папа, но как раз сегодня, сидя за фортепиано, вспоминала о нем. Под его аккомпанемент мне лучше пелось.
Эрмин замолкла, крайне взволнованная. Она ярко представила худощавую фигуру Цале с его светлыми, почти белыми волосами и близоруким взглядом из-за очков.
«Я была с ним помолвлена, собиралась выйти за него замуж, но вернулся Тошан, — вспоминала она. — И потом, Ханс с мамой прожили дружно и счастливо два года… Дорогой Ханс, какая несправедливая смерть!»
Жослин тоже представил себе пианиста. Он даже дрался с ним на перроне вокзала из-за Лоры, которую они оба любили. «Конечно, Цале был в ярости, — подумал он. — Я объявился за несколько дней до их свадьбы, и мое возвращение разрушило их прекрасные планы. Бедный парень, вечно ему не везло. Умереть от пневмонии, пойдя в армию добровольцем…»
Эрмин решила подняться в спальню к матери, ее встревожила острая реакция Лоры. Та, лежа на кровати, зашлась в рыданиях.
— Мама, мне тоже очень больно. Ханс был не только нашим другом, это был большой артист. Прошу, не плачь так, больно на тебя смотреть.
— Твой отец остался внизу? — с трудом выговорила Лора. — Он способен ревновать и к покойному. О, моя дорогая! Не могу выразить, что я чувствую. Мне казалось, что я совсем забыла Ханса, но это известие повергло меня в шок. Ему ведь не было и сорока. Несчастный! После истории с похищением я стала слишком эмоциональна. Эрмин, мы его больше никогда не увидим!.. Я любила этого человека! Это не такое сильное чувство, как то, что я испытываю по отношению к твоему отцу, но я не могу от него отречься.
— Я знаю. Ханс играл существенную роль и в твоей и в моей жизни, — заключила молодая женщина, обнимая мать. — Если бы не война, он остался бы здесь, в Квебеке, и, наверное, не заболел бы. Надеюсь, что в следующие месяцы нам не придется оплакивать близких…
Лора поднялась с кровати, с трудом переводя дыхание. Ее саму удивляла глубина ее переживания.
— Ты имеешь в виду Тошана? — почти шепотом спросила она. — Бог не допустит, чтобы твой муж отправился за океан!
— Я молюсь об этом каждый вечер, — сказала Эрмин. — Мне бы так хотелось, чтобы теперь наша жизнь была светлой! Но я, наверное, оптимистка. Мама, успокойся и скорее спускайся в гостиную. Папа, должно быть, волнуется.
Она вышла из спальни с неприятным ощущением, что ее мать что-то от нее скрывает.
Внезапно на нее нашло затмение.
«Ничто еще не разрешено до конца, — мелькнула у нее мысль. — Поль Трамбле по-прежнему в бегах, он мог уже перебраться в Соединенные Штаты, и Тошану его не поймать. Только его сообщница Альбертина могла бы объяснить нам, что произошло на самом деле. Эта женщина сыграла свою роль, но какую? Этого мы, быть может, никогда не узнаем… А здесь все вовсе не так радостно. Бетти превратилась в собственную тень, Жозеф по-прежнему пьет. Шарлотта утратила свою веселость».
Молодой женщине вдруг показалось, что грозные тени висят над берегами озера Сен-Жан. «Можно считать, что письмо, возвестившее о кончине Ханса, было призвано напомнить мне о благоразумии. Я наслаждалась относительным покоем, но мне следует не терять бдительности, чтобы защитить близких».
Всплыло еще одно воспоминание — о поцелуе, который она подарила пианисту в этой самой гостиной. Тогда было темно, а ей хотелось выказать ему свою привязанность. «Как он был робок! И как деликатен! Боже, сколько я вынесла страданий. А мама действительно имеет право оплакивать его, ведь если бы не вернулся отец, она вышла бы замуж за Ханса».
В расстроенных чувствах она не стала возобновлять репетицию.
Замкнутый Жослин погрузился в газеты.
— Смотри, нашелся кое-кто здравомыслящий! — вдруг громко заявил он. — Во Франции полковник Шарль де Голль разослал восьмидесяти известным политикам и военным меморандум «Явление механизированных войск» с целью предупредить об опасностях, которые наступление нацистской техники навлекает на его родину. И это только начало, я вас предупреждаю!
— Да, месье, — вежливо согласилась Мирей. — Сюда-то к нам немцы не доберутся!
— Ну, мы еще поговорим об этом, когда наступит оттепель, — ворчливо заметил Жослин. — Залив Святого Лаврентия будет просто кишеть вражескими субмаринами!
Экономка пожала плечами, а Эрмин с волнением подумала о задании Тошана. Она с дрожью в голосе тихо воскликнула: «Где ты, любовь моя? Ради Бога, вернись!»
Лора вновь появилась в гостиной, бледная, с покрасневшими веками, и первое, что она сделала, — склонившись к мужу, поцеловала его.
— У меня просто сердце разрывается, — шепнула она мужу. — Жослин, у меня сдают нервы! В последнее время мужество мое на исходе.
С несказанным облегчением встретив эти слова, он схватил ее за руки и покрыл их поцелуями.
— Ты что, считаешь меня грубой бессердечной скотиной? — тихо спросил он. — Мне совершенно не в чем тебя упрекнуть, ведь тебе приходится мириться с моей привязанностью к ребенку от другой женщины.
Эрмин, сидевшая возле печки, услышав эти последние слова, успокоилась. Родители становятся более разумными. Чтобы оставить их наедине, она ушла к Мадлен и детям, игравшим в няниной комнате. Как всегда, она оставила на пороге все заботы и страхи. Большая комната была истинным приютом радости и невинного счастья. Лоранс, устроившись за своим столиком, старательно рисовала. Мари с сосредоточенным видом вязала, сидя на кровати. Луи и Мукки играли в шарики на шерстяном ковре теплых оттенков. Медноликая Мадлен с пылким рвением молилась, перебирая четки.
— Эрмин, ты споешь нам «Аве Мария»? — завидев ее, попросила кормилица. — В память того человека, по которому вы с матерью скорбите…
— Хорошо, Мадлен, я спою в память о Хансе. Спасибо за подсказку.
Дети бросили свои занятия, им не терпелось услышать мамино пение. И вот наконец зазвучал хрустально-чистый голос, наполненный чувством, проникающий в душу. Прижав руки к груди, с полными слез глазами молодая женщина пела, вкладывая в исполнение всю скорбь по покойному другу, всю веру в Господа Бога и Деву Марию.
Она отдалась тому взлету духа, что придавал ее пению ошеломляющую искренность.
Когда звуки стихли, у дома раздались совсем иные голоса — яростный лай и завывания. На Валь-Жальбер обрушилась стихия.
Когда в дверь постучали, Тала подскочила от неожиданности. Снаружи лаяли собаки. Даже не выглядывая в окно, на котором уже задернули шторы, она поспешила открыть дверь. На пороге стоял ее сын. На нем была ушанка с козырьком, намотанный на шею шарф закрывал подбородок, но индианка тотчас узнала пронзительный взгляд черных глаз.
— Тошан! — воскликнула она. — Входи скорее.
— Нет, мне нужно загнать собак. Начался буран.
— Знаю, ветер сегодня такой сильный, что скоро будет трудно устоять на ногах. Зайди за дом, там есть сарай, где им будет хорошо.
Она едва справлялась с дрожью в голосе. Тала не видела сына с тех пор, как открылась правда о ее прошлом. Более стыдливая, чем набожная квебекская фермерша, она ощущала почти физическую боль при мысли, что Тошан мог представить, как ее насилует какой-то мужчина.
— Помоги мне, — выдохнул он. — Мама, подожди меня возле сарая, без тебя мне не справиться.
Он с трудом переводил дыхание и, спускаясь со ступенек, едва не упал. Тала встревожилась.
— Что с тобой?
— Я полностью вымотан! — крикнул он, понукая собак.
Через десять минут Тошан уже сидел в кухне у очага. Киона с плюшевым мишкой в руках с интересом наблюдала за братом.
— Здравствуй, Киона, — тихо сказал он. — Я так рад тебя видеть. Я знаю, что ты была больна, мне Эрмин сказала по телефону.
— Мне очень нравится телефон, — откликнулась девочка. — В прошлый раз я говорила с Мимин по телефону из больницы. Так странно: ты слышишь в аппарате чей-то голос, думаешь, что человек где-то рядом, а он часто находится далеко. Она была в Валь-Жальбере, а я здесь, в Робервале.
Тошан, развеселившись, улыбнулся, а потом добавил:
— Но есть люди, которые находятся в одном месте, а их видят в другом. Например, моя маленькая сестренка. Ведь так?
— Тс-с! — Киона поднесла палец к губам, указывая на вошедшую Талу.
— Я напоила собак и дала им поесть, — сообщила индианка. Теперь могу заняться тобой. Снимай куртку и сапоги, здесь жарко.
— Мама, я лучше устроюсь в соседней комнате, если ты ничего там не трогала после Рождества.
— Все на своих местах, и матрас и постельное белье. Я затопила печку, а то там было холодно, как в погребе. Идем.
Тошан поднялся, не сдержав тихий стон. Тала поддержала его.
— Киона, веди себя хорошо, твой брат устал, — сказала она. — Поужинаем позже.
Девочка кивнула. Она устроилась возле лампы и вновь взяла книгу с картинками. Там были нарисованы животные разных стран в естественной среде. Внизу прелестными раскрашенными буквами были подписаны их названия.
— Обезьяна, леопард, буйвол, лев, — вполголоса называла она. — Зебра, слон, жираф.
Киона, зная, что мать не спешит отправлять ее в школу, научилась читать самостоятельно по старому учебнику, которым пользовалась еще Эрмин. Пока что об этом никто не знал.
Тала помогла Тошану раздеться. Побледнев, он стиснул зубы. Но когда она хотела стянуть с него шерстяную фуфайку, он жестом остановил ее.
— Мама, я ранен! Не бойся, ничего страшного.
Настояв на своем, Тала сняла с него фуфайку и обнаружила на нательной рубашке большое кровавое пятно.
— Что случилось? — растерянно спросила она. — Эрмин сказала мне, что ты разыскиваешь того человека, Поля Трамбле!
— Я нашел его. — Голос Тошана звучал сурово.
— Твой тяжелый груз на санях — это он? Сын, ты что, взялся сам вершить правосудие? Видишь, куда меня это завело? Я причинила страдания твоей жене и ее семье.
Он медлил с ответом. Сначала с явным облегчением вытянулся на матрасе.
— У меня несколько ножевых ран, нужно их продезинфицировать и перевязать! Есть у тебя бальзам, который ускоряет заживление ран? Не могу позволить себе играть в выздоровление. Завтра утром отволоку тело Трамбле в полицейский участок. Надеюсь, они поверят мне на слово. Все вышло случайно, клянусь тебе, мама. Тому свидетели души наших предков монтанье. Я хотел, чтобы он расплатился за свои ошибки, чтобы он сгнил в тюрьме!
— Тошан, успокойся, — велела Тала. — Мне нужна горячая вода, спирт и перевязочные материалы. Не двигайся. Я тебе верю, сын.
Тала собрала все необходимое в кухне в буфете, прихватила эмалированную миску и чайник с кипятком. Киона, явно заинтригованная, следила за тем, как мать снует туда-сюда.
— Дочка, если ты голодна, положи себе рагу, — предложила индианка. — И спасибо за то, что ведешь себя разумно.
Девочка молча кивнула. За время болезни она многому научилась. Несмотря на воспаление и летаргическую неподвижность, Киона слышала все, что говорилось над ее головой, а также жалобные причитания старого шамана, молитвы Мадлен и просьбы Талы. Слишком ослабшая, чтобы перемещаться силой своего духа, она нашла прибежище в видениях, которые позволяли ей посетить особые миры. Но ее волновал один вопрос. Кто ее отец? У каждого был отец: Тошан был сыном золотоискателя Анри Дельбо, Мимин и Луи были детьми Жослина Шардена, ее крестного…
Ответ ускользал от нее, и это не давало ей покоя, так же как вездесущая смерть. Киона пыталась развить новый дар, граничащий с предвидением, в отличие от присущей ей способности непосредственно постигать различные события и факты. Девочка бесшумно выскользнула из кухни и пробежала по коридору, чтобы попасть в сарай. Собаки Гамелена спали на глинобитном полу, свернувшись клубком и прикрыв хвостами носы. Красный Лино поднял голову и рыкнул, реагируя на вторжение.
— Тс-с! Хороший пес… — шепнула Киона, собираясь погладить его.
Пес лизнул ей руки, готовый следовать за нею.
— Нет, оставайся здесь! — приказала она.
Киона вышла во двор. Стояла полярная стужа, усиленная снежной бурей, которая несла тучи, с каждым шквалом осыпавшие землю ледяными осколками. Сани уже занесло изрядным слоем снега в двух шагах от двери.
— Черный человек, который причинил зло Луи, — задумчиво сказала она, приподнимая уголок полости. Она увидела мертвенно-бледное лицо, на котором застыло упрямое выражение. Киона никогда еще не видела трупов. Она тотчас отступила и ринулась в кухню в паническом ужасе. Сердце часто колотилось. Она заплакала. «Мама запретила мне даже думать о Валь-Жальбере, не то что отправляться туда! А мне бы так хотелось поиграть с Мукки, Лоранс и Мари в няниной комнате. И с Луи!»
Она едва не сорвала с куртки украшавшие ее многочисленные амулеты. Маленькие кожаные мешочки, где лежали косточки американского лося, волчьи зубы, перья совы — все это должно было воспрепятствовать в использовании ее возможностей, особенно дара билокации. Именно так это называла Мадлен. Навестить тех, кто ей дорог, чтобы прийти к ним на помощь и утешить, — это и есть билокация, пребывание одновременно в двух местах. Это слово не нравилось Кионе. А она между тем обещала Тале вести себя благоразумно.
— Тем хуже! — со вздохом произнесла она. — Я обязана слушаться маму.
У Талы в соседней комнате был другой повод для тревоги. Раны Тошана вызывали у нее опасение. Ее сын не жаловался, но все же он страдал.
— Тебе нужно отправиться в больницу! — сказала она, отталкивая его.
— Ну да, с мертвецом в санях! — иронически заметил он. — Если бы мне кто-нибудь прежде помог, то может быть. Мне следовало взять с собой Симона.
— Ты сделал ошибку, отправившись на такое дело! Но ты такой же упрямый, как твой отец, — тот считал, что справится с весенним паводком на реке, и поплатился жизнью. Сын мой, я не хочу опять плакать! Вы с Кионой — это самое лучшее, что у меня есть на этой земле.
Тошан внимательно вгляделся в надменные черты лица матери, не утратившей былой красоты. Он заметил, что в ее волосах появились седые пряди.
— Мама, почему ты лгала мне столько лет? В конце концов, это даже не ложь, но тайна, подтачивающая нас понемногу. Отец имел право знать, что случилось с тобой, он имел право защитить тебя и отомстить в случае необходимости. Фиделиас Трамбле нанес тебе тяжелейшее оскорбление, но если бы ты подала на него жалобу, это помогло бы избежать всех этих драм!
Пылая от смущения, Тала закрепила бинт на торсе сына. Она не осмеливалась смотреть ему в лицо.
— Мама, самое страшное, что ты воспитала меня в ненависти к тем, кого ты называешь бледнолицыми, — продолжил Тошан. — Ты, которая была замужем за белым человеком, а позже полюбила другого — Жослина… Я не мог понять, что ты отвергала конкретного человека! Знаешь ли ты, что в прошлый четверг я приехал сюда, в Роберваль, чтобы расспросить техников на авиабазе? Там работал Поль Трамбле, и я подумал, что смогу навести о нем справки. Меня отлично приняли, а один из летчиков угостил меня кофе. Он показал мне кёртисовские самолеты, которыми располагает база. На протяжении двенадцати лет, благодаря прогрессу авиации, были созданы топографические карты региона, велись наблюдения за лесами. Я также узнал, что авиаторы помогали нашим соплеменникам, перевозя больных в медицинские учреждения, что помогло спасти множество жизней. Я ведь солдат, хоть и не ношу сейчас форму. Любезность и симпатия людей с авиабазы подсказали мне новый подход к делу. Кроме того, даже в Цитадели мое происхождение почти не вызывало нападок, за исключением одного придурка, обозвавшего меня полукровкой, впрочем, его я быстро поставил на место. А офицер даже позволил мне отправиться к Эрмин. Мою жену похищение Луи привело в отчаяние. Я должен был спасти положение, поскольку с самого начала метили в тебя, да и в меня тоже.
Тошан замолчал, переводя дыхание. Тала погладила его по голове.
— Как ты переменился, сынок, — сказала она. — Мне жаль твоей прежней прически и, быть может, — твоих прежних убеждений.
— Мама, глупо так упрямиться! — резко бросил он, не на шутку рассердившись. — Ты считаешь себя жертвой, но если бы ты доверилась правосудию бледнолицых, Трамбле не пытались бы отомстить.
— Ты заблуждаешься, Тошан! — в неистовстве выкрикнула Тала. — В ту пору мы с твоим отцом были настолько оторваны от мира, что нам было не добраться в город. А я не испытывала желания рассказывать о своем позоре полицейским, которые могли обвинить меня во лжи, заподозрить, что я выдумала эту историю. Анри тоже мог усомниться в моих словах. Я боялась, что меня обвинят в том, что я заигрывала с этим мужчиной.
— Папа любил тебя, он на тебе женился. Он никогда бы не подумал ничего подобного. Хочу напомнить тебе, что ты вела достойную жизнь, ты крещеная!
Мать знаком велела ему говорить тише. С грустной улыбкой она укрыла Тошана, откинувшегося на подушки.
— Ты, должно быть, проголодался, — сказала она. — Приготовлю поесть. В любом случае, нет пути назад. Нужно думать о будущем. О твоем будущем, сынок. У тебя есть жена, которую я обожаю, мужественная, внимательная. Есть трое очаровательных детей. Отдохни.
Прекрасная индианка неслышно вышла. Обессиленный Тошан закрыл глаза. «До завтрашнего утра я должен рассказать ей все, что знаю», — подумал он.
Тала суетилась у плиты. Киона съела свою порцию рагу и уселась играть на стоявшей в углу кровати. Девочка распустила косички, и золотистые волосы заструились по худеньким плечам.
— Мама, я пойду спать, — важно сказала она. — Не буду тебе мешать.
— Хорошо, дочка, ты права, ложись пораньше. Ты уже поправилась, но все же еще не окрепла.
Киона посмотрела, как мать ставит на поднос еду, предназначенную Тошану. Она понимала, что это не самый подходящий момент, но не могла не задать волновавший ее вопрос:
— Мама, скажи, нельзя ли завтра поговорить о моем отце? Однажды ты рассказала мне, что он умер еще до моего рождения, но мне нужно знать его имя!
— Киона, он умер, — тихо ответила Тала. — И пусть он покоится с миром. Когда ты подрастешь, ты узнаешь все, что тебе следует знать.
Девочка завернулась в большое одеяло, сшитое из множества волчьих шкур. Она уложила рядом плюшевого мишку и сунула что-то под подушку. Она долго рассматривала шесть агатовых камешков, ей нравились сине-зеленые переливы. Это был подарок Луи, и Киона наделяла их волшебными свойствами. Тихо напевая, она смежила веки, шарики лежали рядом.
Тала довольно поглядывала на Тошана, доедавшего ужин. Бокал черничной настойки должен был подкрепить его силы.
— Я мечтал об укрытии и теплой постели, — устало выговорил он. — Я знал, что в материнском доме мне это будет обеспечено. Буря застигла меня на местной дороге. Я уж думал, что мне не удастся добраться до тебя.
— Ты предупредил Эрмин, что заедешь в Роберваль? — обеспокоенно спросила Тала.
— Нет, завтра предупрежу, как схожу в полицейский участок. Я хочу, чтобы она приехала сюда на несколько дней. У ее родителей я теперь чувствую себя более комфортно, мы попытались примириться… Мама, теперь выслушай меня, — твердо сказал Тошан. — Я должен сообщить тебе две новости и спешу сделать это. Первая тебя поразит. Поль Трамбле и его отец Наполеон понятия не имели, что на самом деле натворил Фиделиас — подлец, за которого они так хотели отомстить, который осмелился посягнуть тебя, ранить твою плоть и женскую гордость! Они узнали, что твой брат Магикан спустя семь или восемь месяцев убил его. Они считали, что это немотивированное преступление, и решили, что вся семья виновника должна нести за это ответственность, то есть ты, его сестра, и я, племянник. Для них это был всего лишь поступок пьяного индейца и ничего более.
Мать Тошана, возмущенно ахнув, стала ждать продолжения.
— Нынче утром, на рассвете я настиг Поля Трамбле в его укрытии. Я получил информацию от летчика с авиабазы. Он даже его сфотографировал, что сослужило мне хорошую службу. По крайней мере, я не сомневался, что это он.
— А что тебе сказал этот летчик? — спросила мать.
— Он описал Трамбле как замкнутого, хитрого типа, доку по части женского пола. Трамбле хвастался, что работает механиком, хотя на самом деле убирал ангары. Он поступил работать на авиабазу в начале лета и расторг контракт в конце декабря. Это совпало с тем разоблачением, о котором я тебе говорил. Затем отец и сын Трамбле, а также Закария Бушар, безмозглый громила, начали свои махинации, действуя по отдельности, то есть Поль вел свою линию.
Тошан вздохнул. Он обещал Эрмин не раскрывать, какую роль в этом сыграла Элизабет Маруа.
— Ты очень устал, сынок. Давай договорим завтра утром, — предложила Тала.
— Нет, я должен закончить. Так вот, я узнал, где скрывается Трамбле, и это меня поразило. Не могу рассказать тебе о своих странствиях во всех подробностях. Я искал его грузовик, один житель Дебьена описал мне машину. Обходил таверны и хижины лесорубов. Я поступил самонадеянно, попытавшись найти его таким образом, но мне было необходимо действовать, чтобы избавиться от шока, который я испытал при мысли, что этот тип убил малыша Луи. Наконец пилот с авиабазы сообщил, что у Поля Трамбле был домишко в Шамборе между озером и станцией.
— Откуда он узнал об этом? — удивилась Тала. — Раз Трамбле замышлял недоброе, то должен был держаться скрытно.
— Видимо, поначалу ему просто нравилось дергать за веревочки, помогая отцу и Закарии Бушару. Затем он сообразил, что тут можно сорвать куш. Кстати, сам Трамбле подтвердил это, нам ведь удалось переброситься парой фраз, прежде чем мы сцепились. Этот дом в Шамборе оказался и впрямь ветхим и запущенным. Мне удалось проникнуть в пристройку, где стоял грузовик. И оттуда бесшумно высадить дощатую дверь, которая вела в комнату, где, похоже, содержали Луи, — холодная смрадная конура. На полу там валялась дохлая кошка, а постель пропахла мочой. Сам Трамбле спокойно спал в другой комнате, не тревожась, что его обнаружат. Его ждало скверное пробуждение: я приставил ему нож к горлу и сообщил, что его папаша и Закария Бушар арестованы и уже выложили, что похищение затеял именно он.
— Тошан, тебе следовало отправиться в Шамбор с полицейскими, — с сожалением заметила Тала. — Что ты мог сделать в одиночку?
— Ты права, тут я действительно допустил серьезную ошибку, — признал он. — Но мне не терпелось взглянуть на него и заставить его развязать язык. Если бы не моя расторопность, Трамбле не смог бы ответить за свои поступки. Но, поверь, я не хотел его смерти. Только все пошло наперекосяк. Несмотря на нож, приставленный к горлу, он вел себя вызывающе. Я почувствовал в нем страшную ненависть и презрение. Он оскорбил меня и обозвал ублюдком, чтобы разозлить. Я не поддался, но, так как он утверждал, что это законная месть, ведь индеец убил невинного золотоискателя, я открыл ему, что предшествовало этому. Я рассказал, что сотворил с тобой их многоуважаемый Фиделиас и как он тебе угрожал. Тамбле заорал, что это невозможно, что его дед никогда в жизни не мог бы никого изнасиловать, потому что белые люди осуждают насилие, а Фиделиас был набожным и никогда не изменял своей супруге. И тут я отбросил нож и, схватив его за воротник рубашки, рывком поставил на ноги. В ярости я врезал ему. Он нанес мне ответный удар. Силы были равны, и мы оба были вне себя. В такой ситуации все разворачивается мгновенно и непредсказуемо. Он дал мне в ухо, а потом, воспользовавшись тем, что я отступил, подобрал нож и трижды ударил меня. Несмотря на боль, я собрал силы и оттолкнул его. Он наткнулся на табурет, рухнул навзничь, с размаху ударившись затылком о каменный выступ печки, и тотчас испустил дух. Я попытался привести его в чувство, но ничего не вышло, а потом сам потерял сознание. Когда я пришел в себя, то почувствовал, что не могу встать. Только через несколько часов мне удалось подняться на ноги. Нахлынула странная слабость. Наконец я смог выйти из хибары, добраться до саней, которые оставил подальше от дома. Собаки ухом не повели, это хорошо обученные и спокойные псы. Я доволок тело, погрузил в сани, прикрыл одеялом и тронулся в путь.
В ужасе от услышанного, Тала покачала головой. Протянув руку, она дотронулась до лба сына.
— Ты потратил много сил, выслеживая целую неделю этого человека, — сказала она задумчиво. — Уверена, что все эти дни ты недосыпал и питался кое-как. Тошан, ты тоже мог погибнуть, а Трамбле преспокойно избавился бы от трупа. И мы с Эрмин так бы и не узнали, что с тобой произошло. Хвала Великому духу, он спас тебя. Уверена, что в полиции поверят твоему рассказу и тебе не о чем беспокоиться. Но почему он укрылся так близко от Дебьена, от Приюта Фей, где бросил Луи? Это было опасно, ведь летчик знал про эту хибару.
— Не знаю, что ответить, мама, думаю, здесь кроется какая-то хитрость, ведь дичь, которую преследуют, часто решает, что убегать от охотника гораздо опаснее, чем вернуться назад по своим следам и угнездиться там, где никому не придет в голову ее искать. Я-то думал, что он давно уже где-нибудь в Штатах, в Вермонте, ведь до границы можно добраться за три дня. Его ошибка заключалась в том, что он слишком много болтал перед тем, как похитить Луи и потребовать за него круглую сумму. Это его и погубило.
С этими словами Тошан снова лег и закрыл глаза. У него еще хватило сил пробормотать:
— Все закончилось, мама. Теперь ты можешь жить спокойно… И Эрмин… И моя сестренка Киона.
Растроганная Тала с нежностью укрыла заснувшего сына одеялом. Она бесшумно поднялась и подбросила дров в печку.
Она ощутила, что на нее снизошло глубокое спокойствие и уверенность, что больше нечего опасаться. В этот вечер в доме, построенном бледнолицыми, индианка стерегла сон своих детей, рожденных от двух разных мужчин, которых она любила — одного нежно и преданно, другого страстно.
«Спи, сынок, — подумала она. — Завтра приедет твоя жена и поможет исцелить твои душевные раны, а малыши будут радоваться встрече с тобой. И в разгар зимы расцветут весенние цветы, а счастье заставит нас забыть о холоде и метелях».
Тала на цыпочках вышла из комнаты. В кухне она уселась прямо на пол возле печки, не сводя глаз с Кионы.
Было уже поздно. От ветра содрогались стены и качалась труба на крыше. Все вокруг было во власти разбушевавшейся природы.
В Валь-Жальбере Эрмин не могла сомкнуть глаз. Свернувшись калачиком, она вслушивалась в завывание вьюги и вздрагивала от каждого порыва ветра, бившегося о крышу. Всеми мыслями она была с Тошаном. «Где ты, любовь моя, в эту страшную ночь? Господи, сделай так, чтобы он был в безопасности! Боже милосердный, защити его, — молила она. — Как бы я хотела, чтобы он был здесь, рядом со мной, чтобы я ощутила тепло его тела! Возле него я бы не чувствовала ни страха, ни холода!»
Молодая женщина натянула на себя одеяло, чтобы не слышать оглушительного рева бури. Ей удалось задремать на несколько минут, но тут же ей явилась златовласая Киона с дивной улыбкой на устах.
«Мимин, не бойся, Тошан с нами. Завтра ты увидишь его…»
Но, возможно, это был всего лишь сон…
Радостная Эрмин дважды постучала в дверь. Тепло одетая, потому что в тот день на улице было страшно холодно, она держала в руках корзинку, накрытую полотенцем. Ей открыла Шарлотта. Ее темные кудри были повязаны платком, а тонкая талия перехвачена передником в пятнах.
— Привет, барышня! — воскликнула гостья, которая, похоже, была в прекрасном настроении. — Ну как, дела идут?
— Еще не готово. Входи скорее. Как мило, что ты пришла. Мне так одиноко в этом старом доме. Никак не могу согреться, хотя затопила печку…
— Я так и думала, — ответила Эрмин. — К счастью, ночная буря прошла без последствий.
Молодая женщина растерянно оглядела комнату. Бледно-желтые дощатые стены за много лет закоптились и потемнели. Вот уже два дня Шарлотта приводила в порядок дом, доставшийся ей по наследству от родителей. Они с Симоном собирались поселиться в нем после свадьбы.
— Онезим помог мне вытащить из этого угла панцирную сетку. Представляешь, Мимин, они с Иветтой прожили здесь больше пяти лет, а в доме все осталось точно в таком же виде, как после смерти отца. Даже полы не покрасили. Мне здесь многое хочется переделать. У меня есть кое-какие сбережения, куплю мебель и новую плиту.
Эрмин поставила корзинку на столик, покрытый клеенкой.
— Как странно видеть тебя здесь… Помнишь, я приезжала сюда за тобой, с Шинуком? Хотела взять тебя на прогулку, но побоялась Онезима. Твой брат славный парень, но в ту пору мы без конца препирались!
Шарлотта кивнула не слишком радостно, продолжая протирать нижнюю полку шкафа.
— Какое счастье, что ты меня опекала, Эрмин, — сказала она с горечью. — Минуты, проведенные с тобой, были моей единственной радостью. Дома у нас было невесело: мама прикована к постели, отец с утра до ночи на фабрике… Когда он возвращался, то пил не просыхая. Бедная мама! Как она настрадалась! Она так горевала, что я практически ничего не вижу! Она умерла, так и не узнав, что после операции ко мне вернулось зрение.
Теперь Эрмин молча покачала головой. Она вспомнила, как Аглая Лапуант недвижно лежала здесь.
— Когда я увидела ее в первый раз, она попросила меня спеть. Услышав «Золотые хлеба», она расплакалась.
— Знаю, — перебила ее Шарлотта. — Но это все в прошлом. Я обрела зрение, и мне выпала радость сопровождать тебя в Нью-Йорк и Монреаль. Вы с мамой были моими ангелами-хранителями. Лучше скажи мне, почему у тебя такое радостное выражение лица!
— Тошан звонил. Он в Робервале у Талы. Я сейчас еду туда. Симон отвезет меня на санях и сразу же вернется назад.
— Ой, нет! Он должен был прийти сюда. Я как следует расчистила стены, собиралась покрасить их в белый цвет.
— Лолотта, ой, прости, Шарлотта, такие работы лучше делать по весне. Свадьба ведь будет в мае. Куда спешить? К тому же у тебя есть комната в нашем доме.
Раздосадованная Шарлотта топнула ногой. Ей казалось, что никто ее не понимает.
— Симон говорит то же самое. И Бетти тоже. Господи Боже, я же не дура! Я хочу, чтобы мой дом был готов к началу апреля и я смогла бы отделать все по своему вкусу. Кружевные занавески, красный диван, безделушки. А наверху в спальне большая кровать, и на покрывале будут вышиты наши инициалы: Ш и С!
Шарлотта, погруженная в свои мечты, вздохнула с легкой улыбкой. Расчувствовавшись, Эрмин достала из корзинки торт с засахаренными фруктами, бутылочку кленового сиропа и две фарфоровых чашки.
— Отдохни немного, — посоветовала она подруге. — У меня есть новость поважнее: Поль Трамбле больше никому не причинит зла. Он мертв. Я только что узнала об этом. Мне сказал Тошан.
— Господи! Он убил его? — встревоженно спросила Шарлотта. — Это не…
— Нет, это был несчастный случай… Я узнаю подробности сегодня вечером. Начальник полиции принял к сведению показания Тошана, не более того. Во всяком случае, то, что рассказал Наполеон Трамбле, не противоречило показаниям Тошана. Он подтвердил, что его Поль похитил Луи, когда мой бедный братик искал своего мишку. Что он был жестоким и ни перед чем не останавливался. Подумай только, этот Поль Трамбле бродил вокруг нашего дома! Он даже пробрался в дом моих родителей в сочельник и оставил нас без электричества. Должно быть, ему доставляло удовольствие вредить нам по мелочам, прежде чем нанести решающий удар. Кажется, вначале он хотел шантажировать меня, угрожая, что донесет на Талу. Это он прикончил Кьюта, нашего красавца хаски, чтобы доставить удовольствие своему папаше. Поль подбросил ему отравленный кусок мяса. Если есть справедливость, то, надеюсь, Тошана не заподозрят в убийстве!
При этом Эрмин содрогнулась от негодования. Шарлотта бросилась ей на шею.
— Мимин, все позади! Вы больше ничем не рискуете. Нашему Луи удалось избежать ужасной участи, и теперь можно обо всем забыть! Начинается новая жизнь.
— Новая жизнь! — насмешливо повторила молодая женщина, округлив глаза. — В разгар зимы. Солнце, цветы, зелень — как еще далеко все это!
— Я имела в виду другое, — с загадочным видом возразила Шарлотта. — Не природу. Подумай как следует… Твой муж и отец, похоже, помирились, дети здоровы. Они такие славные, с каждым днем набираются ума. Сюда, в Валь-Жальбер, война не дойдет. А у меня наконец-то появится свой дом, семья. Мне так хочется поскорее родить ребенка. Много детишек. И Симону тоже.
— А ты говорила с ним об этом напрямую? — спросила Эрмин.
— Да, конечно. А ты станешь крестной нашего первенца. Споешь, когда мы будем его крестить в церкви?
— Ладно, обещаю!
Они выпили чаю и съели по кусочку торта. На улице завывал ветер. Молодые клены по обочинам дороги гнулись под его напором.
— Не могу остаться дольше, — сказала молодая женщина. — Мне не терпится увидеть Тошана. Мама с Мадлен присмотрят за детьми. А в пятницу утром все приедут в Роберваль. Я даю концерт в санатории, вечером перед ужином. Надеюсь, что вы с Симоном тоже будете.
— Ну разумеется, мне всегда приятно показаться на людях вместе с Симоном. Такой красавец! Как я его люблю!
Эрмин ласково провела рукой по гладкой щеке своей бывшей подопечной, ставшей ей почти сестрой. Она не смела поделиться с Шарлоттой своими сомнениями относительно Симона. Молодой человек редко восторгался достоинствами невесты или изливал свои чувства. Казалось, он вовсе не спешит к алтарю. «Честно говоря, мне бы хотелось, чтобы Симон говорил о Шарлотте с таким же восторгом и восхищением, как о Тошане», — подумала Эрмин.
Несколько минут спустя она решила, что это все глупости, и нежно поцеловала Шарлотту на прощание. Надев снегоступы, она направилась к улице Сен-Жорж. На душе у нее было радостно. Окружающий пейзаж — симфония льда и нетронутого снега — рождал в ней ощущение счастья. Даже череда пустых домов под заснеженными крышами не могла внушить ей грусть.
«Мой прекрасный морозный край, — думала она. — Я больше нигде не смогла бы жить! А сегодня вечером мы с моим возлюбленным будем рядом, и мы сумеем согреть друг друга…»
Два часа спустя Эрмин прибыла на авеню Сент-Анжель. Симон гнал упряжку на приличной скорости. Как и Тошан, он ценил подобное средство передвижения и начал привязываться к собакам.
— Отличные псы! — похвалил он собак. — Ведите себя хорошо, я загляну к приятелю, и мы тронемся в путь. Мимин, ты не рассердишься, если я отлучусь на минутку?
Молодая женщина вылезла из саней и взяла свой чемоданчик.
— Не глупи! — шутливым тоном бросила она. — Я на тебя никогда не сержусь. Но не задерживайся, Шарлотта рассчитывает, что ты поможешь ей покрасить стены в кухне.
— Черт побери! — выругался он. — Я и думать об этом забыл! И вообще, успеем еще покрасить эту хибару!
— Ну вот, таковы мужчины! — воскликнула она. — Вам только приятное подавай! Мне повезло с Тошаном, он не жаловался, когда обустраивал жилье, достойное своей семьи.
— Если бы ему пришлось обихаживать ветхий и грязный дом, он запел бы по-другому, — парировал Симон. — Он строил для тебя новый дом из отличных еловых досок и бревен, еще пахнущих лесом. А мне по указанию Шарлоты придется отмывать половицы… Я хочу работать — в саду, в курятнике и в гараже, но уж никак не заменять уборщицу!
Перепалку прервала Киона, прибежавшая с двумя ребятишками.
— Мимин, я так рада тебя видеть! Симон, добрый день! Мы тут сражались в снежки с приятелями.
Эрмин с сияющей улыбкой поздоровалась с мальчиком и девочкой, державшимися чуть позади.
— Им столько же лет, сколько мне, — добавила Киона. — Его зовут Овила Морин, а ее — Роза Кутюр. Я буду в одном классе с ними в школе Нотр-Дам. Завтра утром я отправлюсь туда.
— Тала решила записать тебя? — удивилась молодая женщина.
— Да, Тошан убедил ее.
Киона в повседневной одежде — шерстяных брючках и анораке — выглядела непривычно. Они с приятелями удалились, подпрыгивая на ходу и выкрикивая, что идут играть в снежки.
«Боже, да это форменный переворот! — с удивлением подумала Эрмин. — Ну и отлично. Киона хоть сможет вкусить городской жизни, а то сидела взаперти. Как она счастлива, что можно свободно носиться по улице, завести друзей!»
Тала отворила дверь и пригласила невестку в дом. Симон вошел следом.
— Как замечательно жить, избавившись от страха! — тотчас воскликнула индианка. — Я испытала удовольствие, пройдясь вдоль бульвара Сен-Жозеф, купила сало в мясной лавке. Здесь приветливый народ.
— Я очень рада, — откликнулась Эрмин. — Дорогая Тала, ты становишься истинной горожанкой. А Киона сказала мне, что с завтрашнего дня будет ходить в школу.
Из гостиной, служившей спальней, вышел Тошан в пончо из разноцветной шерсти. Лицо его осунулось, он был явно утомлен. Но стоило его взгляду упасть на жену, как глаза сразу зажглись.
— Мимин, дорогая! — воскликнул он.
Она бросилась ему на шею и страстно обняла. Он застонал от боли.
— Но что с тобой, Тошан? Ты болен? Скажи скорее!
— Не сходи с ума, ничего серьезного, — ответил он.
Симон пожал Тошану руку, глядя на него с нескрываемым беспокойством.
— Ты и правда скверно выглядишь. Ты что, угодил на санях в ручей? Рассказывай, в чем дело.
— Когда я отыскал Трамбле в Шамборе, то схватился с ним. Ему удалось завладеть моим ножом и трижды ударить меня. Кожаная куртка несколько смягчила удары, так что лезвие вонзилось не глубоко. Как заметил начальник полиции, эти раны свидетельствуют в мою пользу. Это была законная самооборона. Думаю, мой рассказ не вызвал у них подозрений. И вообще, убийцы обычно не доставляют властям тело своей жертвы!
— Ножевые ранения! — воскликнула Эрмин. — Боже, Тошан, ты мог умереть из-за этого человека! Это было безумие — отправиться на поиски одному!
Она приникла к мужу, стараясь на этот раз не сделать ему больно.
— Герои не умирают! — пошутил Симон.
— Но зато возвращаются с великолепными шрамами, — вставила Тала.
Радостное настроение, охватившее ее накануне, сменилось ощущением безоблачного счастья. Ее враги были повержены. Не было больше необходимости лгать сыну, и, кроме того, Киона, поглощенная школьными занятиями, будет меньше эксплуатировать свои необычные способности.
Они уселись вокруг стола, и потекла задушевная беседа. Тала устроила небольшой пир, подав к чаю оладьи с кленовым сиропом. Примчалась проголодавшаяся Киона.
— Ну что, малышка, наигралась вволю? — спросила Эрмин.
— О да! Роза очень славная, Овила тоже. Они живут в конце улицы.
Девочка, похоже, была совершенно счастлива. Между тем, перекусив, она уединилась у окна. Ее несколько подавляло присутствие Симона, причем уже не в первый раз. Он был слишком несчастным, и, так как он мастерски скрывал причину, никто не мог утешить его, даже Киона.
Шарлотта отступила на шаг, чтобы оценить оттенок мазка белой краски, который она тщательно нанесла на стену. Напевая припев из песни «Мой легионер», которая ей очень нравилась, она выглянула в окно, где уже вечерело.
Я не знала, как его зовут,
Но со мною провел он ночь.
Лучезарным утром легко
От меня уходил он прочь.
— Ну разумеется, Симон тоже уходит от меня прочь. Уверена, что он засел либо у Талы, либо в таверне! — пробормотала она вполголоса.
На ней были полотняные брюки и старый свитер грубой вязки, и все равно руки у нее закоченели.
«Попрошу подарить мне на свадьбу радиоприемник, — подумала она, подбрасывая в печку полено. — Мне бы так хотелось установить здесь паровое отопление, хоть это и дорого».
Привыкнув жить под крылом Лоры и Эрмин, Шарлотта привыкла к комфорту и благополучию. Но Симон часто возвращал ее с небес на землю, призывая умерить размах начинаний по переделке дома.
— Ну и пусть мой жених немного подуется, я все равно его обожаю, — нараспев провозгласила она.
Она со вздохом взялась за кисть. Больше всего ее заботила сдержанность Симона. «Мне бы так хотелось, чтобы он прижал меня к себе, — подумала она. — Чтобы страстно поцеловал в губы!»
Девушка представила, что лежит обнаженная на кровати, отвечая желанию возлюбленного. Ее щеки зарделись, а сердце учащенно забилось. Сладостное томление было прервано странным шумом, напоминавшим яростное завывание вьюги. Но эти звуки раздавались в самом доме.
— Что такое? — воскликнула она. Пугающий гул усилился, и она тотчас почувствовала запах гари.
— Боже мой, пожар! — выкрикнула Шарлотта. — Нет-нет, только не это!
За несколько минут старая плита и вытяжная труба раскалились. Нагретый до предела дымоход потрескивал. Онезим, похоже, не прочистил его в конце прошлой зимы.
— Боже, помогите! Помогите! — пыталась она выговорить, но голос ее не слушался.
Она выскочила из дома, чтобы взглянуть на крышу. Из трубы с силой вырывались языки пламени, рассыпаясь снопами искр.
— Что я наделала! — простонала она. — Сейчас весь дом загорится.
Шарлотта в ужасе бросилась в кухню. Она наполнила ведро водой и вылила на плиту в слабой надежде притушить огонь. Плита угрожающе зашипела, и поднялся плотный столб пара.
— Боже, нет! Нет! — взмолилась она.
Охваченная паникой, она продолжала лить воду на трубу, но жуткий гул, сотрясавший стены, только усиливался.
Пожары и их страшные последствия запечатлелись в памяти всех жителей Квебека. Шарлотта в детстве слышала немало жутких рассказов. Валь-жальберская церковь и дом приходского священника полностью сгорели в 1924 году, а шестью годами ранее — гостиница и первый универсальный магазин. Их отстроили заново, но воспоминание об этих разрушительных пожарах не стерлось. То же самое произошло и в Робервале. Монастырь урсулинок[66] и робервальский «Гранд-отель»[67], Экономическая школа[68] стали добычей огня. Такое нередко случалось зимними вечерами, когда, как теперь, стоял сильный мороз.
— Господи, пощади, пощади! — молила она, взбегая по лестнице.
Она заглянула в обе спальни, но удушливый дым заставил ее отступить.
— Чердак!
Жара под крышей была невыносимой.
Шарлотта в панике отступила.
«Нужно звонить в церковный колокол, — подумала она. — Да нет же, ведь церкви больше нет, а пожарные из Роберваля доберутся слишком поздно…»
Она в слезах сбежала по ступенькам на первый этаж и столкнулась с Жозефом и Арманом Маруа и мэром.
— Как только я увидел огонь на твоей крыше, я предупредил твоего будущего тестя. Вот-вот загорятся балки. Внутри оставаться опасно.
— Это еще не факт, — перебил его Жозеф. — Слой снега на крыше такой плотный, что, возможно, удастся избежать худшего. Бедняжка Шарлотта, твой растяпа-брат, должно быть, забыл прочистить дымоход!
Шарлотту сотрясала нервная дрожь. Арман с состраданием обнял ее за плечи.
— Выйдем на улицу, поди знай, — сказал он. — Я так за тебя испугался, когда понял, что тута горит! Ведь твой дом стоит на отшибе.
И он увлек ее на обледенелую дорожку. Прибежали несколько мужчин с лопатами. Среди них был Онезим, притащивший лестницу.
— Смотри, — сказал Арман девушке. — Помощь подоспела. И, кажется, пламя уже чуток поутихло. Тебе повезло, что нынче ночью выпало столько снега. Раскаленные уголья падают на крышу, но тут же гаснут. А Симон-то где?
— Понятия не имею, — пробормотала она. — Я была совсем одна. Такой ужас, этот адский гул… Я думала, что все сгорит!
Во рту у нее пересохло, но она не смогла договорить. Она смотрела, как снуют соседи, а ее брат кричит и размахивает руками.
— Держи, глотни виски, и тебе полегчает, — сказал Арман, доставая из кармана плоскую бутылочку. — У тебя зуб на зуб не попадает.
Шарлотта никогда не пила ничего крепкого, но тут она, не рассуждая, последовала совету Армана. Он тоже выпил.
— Ты прав, мне стало лучше, — сказала она, закашлявшись и пытаясь отдышаться со слезами на глазах. — Во всяком случае, ни отец ни мать меня уже не попрекнут за это, а Симону плевать, что со мной будет. Я как раз перекрашивала кухню. Ему бы помочь мне… Я три года махала кистью, теперь плечо болит!
— Три года?! — удивился Арман. — И вправду долго! Лолотта, у тебя голова кругом пошла.
— Я хотела сказать «три часа», — поправилась она с нервным смешком.
Жозеф Маруа подошел к молодым людям, его вспотевшее лицо было покрыто копотью.
— Опасность миновала? — спросила Шарлотта.
— От тебя несет спиртным! — возмущенно буркнул в ответ Жозеф. — Мне не нужна невестка, которая любит выпить. Так и случаются пожары, когда в голове мысли путаются.
— Папа, ей нужно было прийти в себя, только и всего, — перебил его Арман. — И нечего читать мораль. Чья бы корова мычала!
Если бы не мэр и другие соседи, пришедшие на помощь, Жозеф влепил бы своему младшему оплеуху. Он бросил на Армана злобный взгляд.
— Благодари Господа, — сухо заметил он. — Мы вовремя погасили огонь, перекинувшийся на балки, но нет никакой гарантии, что ночью снова не займется.
— Придется как следует все чистить, — добавил Онезим. — Вроде прошлой зимой я прочищал дымоход, или это было год назад… Но ты, Шарлотта, тоже хороша, столько дров натолкала в печку!
— Это ты виноват! — выкрикнула она. — Вы с Иветтой все запустили.
Они замолчали, услышав приближающийся лай собак. Это подъехал Симон. Он сильно удивился, застав такое представительное собрание. В воздухе стоял едкий запах гари и остывающей золы.
— Ты как раз вовремя! — заорал Жозеф. — Загорелась сажа в печной трубе и дымоходе.
Шарлотта не отрывала взгляда от жениха, пока он с изумлением рассматривал крышу. Наконец он увидел ее среди собравшихся. Она подошла к нему вся в слезах, надеясь, что Симон приласкает ее и утешит. Он похлопал ее по щеке и покрутил темный завиток на лбу.
— Не самая умная мысль — красить стены среди зимы. Надо было подождать, как я тебе говорил. Извини, что я опоздал, но Тала пригласила меня зайти перекусить, а потом Тошану нужно было заехать в мэрию, и мне пришлось везти его туда. Он ранен; Трамбле ударил его ножом, представляешь?! Это мой кореш, и я не мог допустить, чтобы он в таком состоянии тащился пешком. Ты должна понять…
Девушка с досадой отпрянула. У нее возникло странное чувство, что ее унизили на глазах у всех. Арман смотрел на нее каким-то странным взглядом, в котором сквозило сочувствие.
— Разумеется, я понимаю, — жалобно прошептала она.
Она лукавила. Ей было совершенно непонятно, почему Симон проявлял такую готовность помочь другу и такую холодность в любви.
Пошатываясь, Шарлотта направилась на улицу Сен-Жорж. Двери дома она оставила открытыми настежь. Она покинула тех, кто бросился ей на помощь, даже не поблагодарив.
— Она не в себе, — со вздохом произнес мэр.
— Я закрою, — сказал Онезим. — Завтра утром приду и все как следует осмотрю.
Симон закурил сигарету. Арман выхватил ее у него изо рта и бросил на землю. Он сказал брату чуть слышно:
— Ты бездарь! И на что ты Шарлотте сдался?! Ты трус, и она будет с тобой несчастна. Пойди скажи ей, что ты ее не любишь, или я сам скажу, пока она за тебя не вышла.
— Хуже будет, если я на ней не женюсь, — процедил Симон сквозь зубы. — Отстань от меня. У меня нет выхода.
Арман в ярости удалился. Многие годы он любил Шарлотту. На следующий день Арман Маруа покинул Валь-Жальбер с несколькими долларами в кармане. На сердце у него было тяжело. Он решил пойти в армию. Только мать оплакивала его отъезд. У Бетти было предчувствие, что она больше его не увидит.