Глава 12 Грустное возвращение

Роберваль, среда, 27 декабря 1939 г.

— Мимин, дорогая, поезд вот-вот тронется. Иди домой, к детям!

— Нет, я хочу быть с тобой до конца, — вздохнула Эрмин. — Боже мой, как мне будет тебя не хватать! Мне очень нравится, когда ты, как и Киона, называешь меня Мимин. Тошан, я готова отдать все на свете, чтобы ты еще побыл здесь.

Крупными хлопьями падал снег. Ледяной ветер гулял по перрону робервальской станции. Тошан обнимал жену за талию, плотно прижимая ее к себе. Он чувствовал, как Эрмин, несмотря на теплую меховую куртку, дрожала от холода.

Пассажиры, толпившиеся у состава, садились как придется, в любой вагон. Кричали «до встречи», «прощай», махали руками. Эрмин страстно обняла мужа, словно желая насытиться, пока он еще здесь.

— Мы были очень счастливы в эти дни и эти ночи — сказал он ей на ухо. — Держись, дорогая, может, мне удастся вернуться раньше. Не отчаивайся! Уделяй побольше времени детям и продолжай петь!

Эрмин, не в силах смириться с его отъездом, едва сдерживалась, чтобы не расплакаться, как ребенок.

— Нам так и не удалось поговорить! — пробормотала она. — Мне столько надо было тебе рассказать, а время пролетело так быстро.

Тошан кивнул, с любовью глядя на нее. Как прекрасна Эрмин! Белоснежную кожу лица подчеркивал отороченный черным мехом капюшон, розовые губы на холоде стали ярче, в голубых глазах читалось трогательное волнение.

— Если бы можно было взять тебя с собой! — с нежностью в голосе сказал он. — На время занятий я бы прятал тебя в своем шкафчике, а вечером бы отпирал и переносил на походную кровать. Это было бы мне утешением после всех изнурительных упражнений, которые нас заставляют делать: ползать по снегу, бегать, вести рукопашный бой, переносить боеприпасы. Но здесь тебе намного лучше, да и дети рядом.

— Я знаю, милый. Главное, береги себя и вспоминай обо мне. И не забудь, я должна знать, когда тебя отправят в Европу.

Голос Эрмин дрогнул. Она ждала какого-нибудь чуда. Подумала, ужаснувшись собственной мысли: «Как бы мне хотелось, чтобы сломался паровоз или чтобы по радио объявили, что война закончилась. Или даже чтобы Тошан сломал ногу! Лишь бы он остался со мной, с нами!»

Начальник станции дал свисток и махнул флажком. Тошан разомкнул объятия. Они с Эрмин в последний раз поцеловались.

— Я не прощаюсь, дорогая! — воскликнул он, отступая к вагону. — Помни, что ты мне пела утром. «Ничего не бойся, ты в сердце моем до самой моей смерти».

— Нет, не говори так! — воскликнула она. — До свидания, любимый, до свидания!

Состав потихоньку тронулся. Тошан махал рукой из окна. Эрмин беззвучно и горестно плакала, не в состоянии пошевелиться и помахать в ответ.

«Я не прощаюсь, любовь моя! — думала она. — Да, мы были счастливы. И мы с Талой позаботились, чтобы ничто тебя не тревожило».

Эрмин плакала, не пытаясь сдержать слез. Поезд ушел, и муж больше не мог ее видеть. «Ты не знаешь, кто убил нашего славного Дюка. Закария Бушар. Ты даже не подозреваешь, сколько я пережила после того, как на меня напали. Но Тала права — так намного лучше. Ты бы метался, решая, продолжать служить в армии или защищать нас».

Она медленно удалялась от станции, погруженная в свои мысли, и незаметно для себя оказалась на бульваре Сен-Жозеф. «Время летело поразительно быстро. Как нам было хорошо, когда все мы, собравшись на кухне, болтали и ели те блюда, которые готовила твоя мать. Конечно, дети не отходили от тебя. Вы сражались, закидывая друг друга снежками, а вчера мы все вместе прогулялись к озеру. И ты, мой милый, пускал блинчики по воде — к удивлению Мукки. Мари и Лоранс, преисполненные гордости за отца, хлопали в ладоши. Да, твоя мать была права — ни к чему было портить тебе радость. Нашу радость!»

Вечером, после ужина, они вновь получили возможность побыть вдвоем, и это было чудесно, а Тала проследила, чтобы ничто не нарушило их уединения. Эрмин очень хотелось рассказать Тошану о том, что ее мучило, но она всякий раз останавливалась. «Все-таки я обмолвилась, упомянув Киону. Сообщила о том, что пригласила ее в Валь-Жальбер, но и только!»

Тала решила, что не стоит упоминать при Тошане о загадочных видениях Кионы и ее странностях. «Это слишком встревожит его, — уверяла ее индианка. — И кроме того, Эрмин, мы будем вынуждены рассказать об этих людях, которые хотят отомстить».

Голова раскалывалась от мыслей, слезы Эрмин высохли. Тем не менее, когда она вошла в дом, ей вспомнилась встреча с Тошаном после разлуки, полный нежности вечер сочельника, и горло перехватило. Навстречу ей выбежал Мукки.

— Мамочка, ну как? Папа уехал?

— Да, мой маленький, — тихо ответила она, снимая куртку.

Ее обступили Мари и Лоранс, прижались к ней. Это принесло настоящее утешение: ее обожаемые дочки становились все более ласковыми с нею. Подошла Киона.

— Вы все возвращаетесь в Валь-Жальбер? — спросила она с серьезным видом.

— Да. Перед тем как отправиться на станцию, я зашла на почту и позвонила своим родителям. Онезим Лапуант приедет за нами в середине дня.

Тала протянула Эрмин чашку чаю. У индианки явно испортилось настроение, в уголках рта залегли горькие складки.

— Девочка моя, знаю, тебе это будет неприятно, но мы тоже уезжаем, — заявила она Эрмин. — Киона и я. В этом городке нам обеим оставаться небезопасно. Я доверяю только лесу. Мне будет лучше среди сородичей монтанье. Не обижайся, ты сделала все, что могла, но Киона будет в большей безопасности где-нибудь в другом месте.

— Где? — прервала ее Эрмин. — В другом месте! Что тебе взбрело в голову? «Где-нибудь в другом месте» — это бессмысленно! Да еще в начале января, в самые холода? Тала, прошу тебя, не уезжай!

Ей хотелось добавить: «Не разлучай меня с Кионой!»

— Я знаю, где укрыться, и я не передумаю. Не задавай мне вопросов. Могу сказать только одно — вдали от наших лесов я слабею. И Киона тоже.

— Мимин, не сердись, — ласково сказала девочка. — Я рада, что уезжаю отсюда. Я возьму с собой плюшевого мишку Дюки и агатовые шарики, которые подарил Луи.

Эрмин поняла, что рождественская передышка закончилась. Тала похлопала ее по плечу.

— Не беспокойся, я буду сообщать тебе новости, — заверила ее свекровь.

— Как?

— Придумаю!

— Но как же Тошан? Что, если он пробудет всю зиму в Цитадели и снова получит увольнение, а тебя здесь не будет, — сказала Эрмин, дрожа от негодования. — Не говоря уже о том, какой опасности подвергается Киона. Болезнь, голод, холод.

— Ошибаешься, дочь моя. Я хорошая мать, а уезжаю, чтобы защитить ее.

И тут Киона сделала нечто неожиданное. Бросившись к Эрмин, она обвила своими ручонками ее шею. Она пристально посмотрела на нее с присущей ей светлой улыбкой. «Боже мой, такое впечатление, что это я — ребенок, а она — взрослая!» — подумала Эрмин, озадаченная тихой силой, исходившей от взгляда девочки.

— Не грусти, Мимин! Я должна уехать!

Эти слова еще долго будут звучать в голове Эрмин. Ей было безмерно грустно, когда она складывала одежду, когда упаковывала ее в рюкзак, и всю дорогу до Валь-Жальбера в машине Онезима. Ей виделась Киона, стоявшая у окна и посылавшая ей воздушные поцелуи. В один день молодая женщина перенесла расставание с мужем и любимой младшей сестренкой, и это казалось ей чрезмерной жестокостью.

Когда Лора и Жослин, несмотря на пронзительный ветер и колючий снег, вышли встретить их на крыльцо, Эрмин разрыдалась и бросилась в объятия отца.

— Боже, как тяжело! — пожаловалась она.

Дети помчались в гостиную, где их радостными криками встретил Луи. Мирей сочла, что самое время принести блюдо дымящихся глазированных оладий.

— Входи же в тепло, бедняжка ты моя, — сказала Лора. — Идем!

Родители мягко поддерживали ее, желая выказать сострадание и любовь. Эрмин наконец почувствовала, что она в надежном месте, в окружении своих. Здесь она могла плакать, страдать или забыться сном. Это было ее гнездо, ее убежище.

В нескольких километрах к северу Тала и Киона сидели в вагоне поезда, который шел в направлении, противоположном тому, куда уехал Тошан. Индианка бесстрастно взирала на белый пейзаж за окном, затушеванный вьюгой. Глаза девочки были закрыты. Ее не пугали ни дальние места, ни расстояния, о которых говорили взрослые и которые они определяли по карте. Мать могла везти ее хоть на край света: Киона теперь знала, как преодолеть любой путь. Достаточно было очень сильно захотеть, дождаться едва уловимого зова тех, кто в ней нуждался, и подумать о них еще более сосредоточенно. И тогда ничто не сможет помешать ей оказаться рядом с ними.

Валь-Жальбер, воскресенье, 31 декабря 1939 г.

По возвращении из Роберваля Эрмин старалась держать себя в руках. Родители были рады видеть ее в ровном настроении, но им была неизвестна истинная причина этого. Она хотела уберечь Киону, и только поэтому перестала плакать и сетовать на судьбу, стараясь не взывать мысленно к девочке.

Каждый день после полудня, закрывшись в своей комнате, она повторяла оперные арии. Вокальные упражнения успокаивали ее, приносили своего рода упоение. Самые высокие ноты освобождали ее от земных забот. Довольные домочадцы слушали гаммы и любимые арии Соловья, как любил ее называть Жослин.

Эрмин решила, что стоит поддерживать форму на случай, если весной ей предложат какие-нибудь контракты. Нужно было зарабатывать на жизнь, хотя солидное состояние Лоры позволяло ни о чем не беспокоиться. С началом войны снова заработал металлургический завод, который ее мать унаследовала от Фрэнка Шарлебуа, так что финансовые проблемы практически перестали волновать Шарденов.

В этом никто бы не усомнился, попав в их роскошное жилище, затерявшееся в обезлюдевшем рабочем поселке. Каждый год Лора покупала новые безделушки и мебель или заменяла люстры, не расставаясь со старыми. В летние месяцы по ее указанию была оборудована новая современная ванная комната, повсюду, где ей захотелось, установили дополнительные светильники. Вот в таком уютном коконе должна была пройти зима и для детей, и для взрослых.

В этот день Мирей вместе с Шарлоттой занялась приготовлением изысканного ужина. В кухне было очень жарко, и обе то и дело с ликованием поглядывали в окно: снова пошел снег.

— Если не перестанет валить снег, нас занесет по самую макушку! — пошутила экономка. — К счастью, у нас всего вдоволь. Мадам так предусмотрительна!

— А мне здесь нравится, — заявила Шарлотта. — Есть где укрыться от непогоды, мы придумали славное меню, и сегодня вечером придет мой жених. Я так счастлива! Лора для меня теперь как мать родная.

Она ладонями разгладила свой передник в цветочек и, довольная, вздохнула. Каштановые локоны, высокая грудь, тонкая талия и очаровательная живость делали ее весьма привлекательной.

— А все-таки удивительно, — сказала вдруг Мирей. — Я всегда думала, что ты выйдешь замуж за Армана Маруа. Я знаю, что ты давно влюблена в Симона, но ведь Арман тебя просто обожает.

— Симон меня тоже обожает, — смеясь, возразила Шарлотта. — И потом, ты ничего не понимаешь в любви! Ты все время твердишь, что не хотела выходить замуж.

— Шарлотта, одно другому не помеха! Я же не слепая и не глухая. Не в укор тебе будь сказано, ты извела Армана, обращаясь с ним свысока. Ты на него даже не смотришь.

Шарлотта, поджав губы, принялась еще усерднее месить песочное тесто для традиционного пирога со свининой. Ее раздражала болтовня Мирей. Она сожалела о том, что Симон не выказывает страсти. Он держался почтительно — даже чересчур, на ее взгляд. Она мечтала о страстных поцелуях, о затаенном желании, а довольствоваться приходилось банальными знаками внимания и редкими поцелуями в щеку.

— Нет, ты только выгляни на улицу! — воскликнула экономка. — Эрмин с хозяином собрались собак кормить. Боже правый, они уже все в снегу. Лолотта, поставь чайник — когда вернутся, им захочется горячего чая.

— Мирей, не называй меня Лолоттой. Хватит с меня! И довольно трепаться об Армане, а не то уйду и будешь возиться одна у плиты.

— Поняла, — ворчливо бросила экономка.

Эрмин и Жослин, надев снегоступы, обогнули дом, направляясь к загону для собак, они несли старые железные котелки с теплым мясом и размоченным хлебом. Эрмин первая заметила, что Кьюту, великолепному хаски с голубыми глазами, совсем плохо.

— Папа, посмотри, как его трясет! Надо перевести его в какую-нибудь конуру.

— Собаки этой породы не боятся ни холода, ни снега, — заметил Жослин. — Должно быть, он заболел.

— Кьют, красавец ты мой! Кьют! — позвала она, открывая решетчатую калитку загона. — Иди ко мне, иди!

Однако пес, собравшись с силами, отполз подальше. Когда она подошла к нему, он зарычал, оскалив зубы.

— Отойди от него, дорогая! — посоветовал ей Жослин. — Когда собаке плохо, она может быть опасной. Завтра ему станет лучше. Дай-ка мне пройти.

Эрмин смотрела, как отец давал собакам корм и наливал воду. Иногда она с тревогой оглядывала окрестности, где царила гнетущая тишина.

— Папа, давай побыстрей, — сказала она. — Мне надо с тобой поговорить.

Жослин запер загон и подошел к ней.

— Пойдем в дровяной сарай, — предложил он, поняв, что предстоит разговор наедине.

Эрмин казалась весьма озабоченной. Она взяла отца за руку.

— Вы с мамой видели, как мне было грустно, когда я вернулась из Роберваля. Конечно, тяжело было разлучаться с Тошаном, но тут дело в другом. Тала с Кионой тоже уехали. Я не знаю ни куда, ни почему.

— Как, в середине зимы? Да это просто безумие! И ты позволила Тале увезти малышку? Тебе надо было сразу же сказать мне об этом, я бы сделал все возможное, чтобы образумить эту женщину! Признай, моей дочурке просто не дают нормально жить! Если так будет продолжаться, я потребую установить над Кионой опеку, дам ей христианское имя и она будет ходить в школу. Мне даже не удалось толком поговорить с ней — твои дети не отходили от нее ни на шаг. А я-то считал, что она в надежных руках, живет в благоустроенном доме!

Побледневший Жослин покачал головой. Эрмин почувствовала, что он любит свою внебрачную дочку — по-настоящему любит.

— Я в отчаянии, папа! — тихо ответила она. — Я доверяю Тале. Она позаботится о Кионе лучше всех нас, вместе взятых. К тому же, я думаю, она хотела удалить Киону от тебя. За те три дня, что я провела в Робервале, у Кионы не было видений и она не ощущала тревоги. Я даже спрашивала себя: что, если все эти явления вызваны ее переездом сюда, в Валь-Жальбер, под крышу дома, в котором живешь ты? Нечего пожимать плечами! Эти видения начались после вашей встречи на бульваре Сен-Жозеф. Помнишь?

— Я не маразматик! — резко сказал Жослин. — Я никогда не забуду тот момент, когда встретил свою дочь, которую в прошлый раз видел еще младенцем. Она была такая красивая, сияющая в свои пять с половиной лет! А какие у нее умные глаза! Будто в душу мне заглянула! Господи! Тала могла подождать до весны, так нет же! А ты будешь и впредь платить за домик сыну Мелани Дунэ?

— Я заплатила за год вперед. Это недорого, и потом, будет где остановиться в Робервале, если, волею судеб, Тошану еще раз дадут отпуск.

— Все равно это деньги, брошенные на ветер! — взорвался ее отец.

Они еще немного поговорили перед тем, как вернуться. Лора заметила, что Жослин чем-то сильно расстроен, но расспрашивать его не стала.

— Чай подан! — объявила она, словно возвещая о каком-то событии. — И я воспользуюсь этим, дорогая, чтобы вручить тебе рождественский подарок.

— А почему не вечером, за ужином? — удивилась Эрмин. — Мама, что там у тебя?

Мари и Лоранс похихикивали, а Мукки и Луи подпрыгивали от нетерпения возле лежавшего под елкой свертка, перевязанного ленточкой.

— Открывай скорей! — продолжала Лора. — Я потом расскажу, как мне это удалось. И кто мне помог.

Эрмин устроилась на софе. Размеры и форма свертка наводили на мысль о пластинках. Она развернула бумагу и извлекла стопку пластинок на 78 оборотов. Имена певцов и певиц были ей совершенно незнакомы.

— Я тебе благодарна, мама, но…

— Это наш дорогой Октав Дюплесси прислал мне их из Франции! Это французские песни, которые сейчас очень популярны! Твой импресарио звонил мне в начале осени — он тогда только прибыл из Парижа — и мы вдвоем задумали раздобыть их для тебя. Октав в безумном восторге от Эдит Пиаф! У нее, похоже, совершенно исключительный голос и такая манера исполнения, что просто мурашки по коже! Дорогая моя, действуй, надо ее послушать! Во Франции ее прозвали «крошка Пиаф».

— Почему? — спросила повеселевшая Эрмин.

— Октав мне пояснил, что она уличная певица, маленького роста, а «пиаф» на арго значит «воробышек». Одна песня прогремела на всю Францию — «Мой легионер».

— Наш квебекский соловей сейчас узнает, как поет парижский воробей, — пошутил Жослин.

Слова отца заставили Эрмин улыбнуться. Она сама поставила пластинку на проигрыватель, спеша оценить талант «крошки Пиаф». Услышав, о чем идет речь, на пороге комнаты появилась Мирей и навострила уши. После аккордов вступления зазвучал голос, и все замолкли.

Были сини глаза у него,

У него был веселый нрав.

На руке татуировка была,

Лишь два слова: «Я прав!»

Я не знала, как его зовут,

Но со мною провел он ночь.

Лучезарным утром легко

От меня уходил он прочь[52].

Лора, смущенная содержанием песни и тем, с каким вниманием слушали ее дети, закашляла. А Мирей, прикрыв глаза, слушала с наслаждением.

— Боже мой, какая женщина! — воскликнула экономка. — Она затмит Болдюк, по крайней мере, в моем сердце.

Эрмин, несмотря на странное и необычное возбуждение, охватившее ее, несмотря на подступившие слезы, не стала сразу высказывать свое мнение. А вот другая песня ее просто ошеломила. Слова и особенный тембр голоса певицы унесли ее в новый мир. То же самое относилось и к ее родителям, и к Мирей, и к детям. Это была песня «Клошары». Первый куплет очаровал Лору, однако припевом она была шокирована.

Мы, малышки, клошарки, бедняжки,

Без гроша в кармане, нищие бродяжки.

Это нам, клошаркам, похвастать нечем.

Любят нас случайно, на один лишь вечер![53]

— Нет, это невозможно, останови пластинку, Эрмин! Я-то думала, это настоящие классические песни! Мне и у Болдюк не все слова по душе, но тут — дальше ехать некуда! Уши надо оборвать этому Дюплесси! Тоже мне, насоветовал.

— Я с вами не согласна, мадам, — твердо сказала Мирей. — Да я перед этой французской певицей снимаю шляпу!

— У нее необыкновенный голос, — заметил Жослин. — Но я согласен с Лорой: слова странные.

Он показал глазами на сидящих на ковре четверых детей. Все еще не проронив ни слова, Эрмин выбрала другую пластинку.

— Жан Саблон! — объявила она. — Ой, мама, спасибо. Когда я в прошлый раз была в Квебеке, мне попалась замечательная статья о нем. Представляешь, в тридцать первом он пел в «Казино де Пари» вместе с прославленной Мистенгет, и вот уже два года живет в Соединенных Штатах. Кроме того, Жан Саблон встречался с нашей дорогой Болдюк в Монреале, потому что очень высоко ее ценит. Я обожаю эту песню. Послушайте.

Меня для всех вас нет как нет,

Никто не скажет мне «Привет!».

Кто мне вослед подарит свет

Надежды? Я не знаю.

Из тысяч маленьких примет

Ловлю ваш взгляд — на мой в ответ:

Но нет меня как нет.

На этот раз довольная Лора улыбнулась. Она покачивалась в ритме песни, и Мирей тоже отдалась очарованию завораживающего голоса Жана Саблона. Пластинка увлекла даже Жослина. Все, включая экономку, уселись поудобнее.

Потом Эрмин поставила пластинку Рины Кетти. Ей было знакомо имя этой певицы, огромный успех которой принесла песня «Я буду ждать». Лора прокомментировала:

— Октав мне сказал — по телефону, опять же, — что песня «Я буду ждать» — это обработка одной итальянской песни, а та, в свою очередь, родилась из арии Мадам Баттерфляй, которую ты так замечательно исполняешь, ну, где эта бедная японочка поет, как дожидается возвращения своего американского солдата.

— Я теперь тоже жду возвращения моего солдата, — тихо заметила Эрмин.

Но тут зазвучал приятный, с солнечным акцентом, голос Рины Кетти.

Буду ждать тебя

День и ночь.

Буду ждать, вдруг вернешься ты.

Даже упорхнувшая птица

В родное гнездо возвратится.

Время проходит, мчится

Бьется печально,

Сердце губя.

И все же я буду ждать тебя.

Потрясенная Эрмин расплакалась. Мари и Лоранс потихоньку подошли и прижались к матери, стали гладить ее по волосам, чтобы успокоить. Задумавшийся Мукки не шелохнулся. Что до Луи, он был просто в восторге. Для него слова песни имели свой точный смысл: он будет ждать возвращения Кионы, так же как ее старшая сестра будет ждать возвращения своего мужа Тошана, которого мальчик никогда не видел, но о котором часто слышал.

Окончание этого музыкального дня было прервано появлением Шарлотты.

— Куда ты подевалась? — удивилась Мирей. — Ты сбежала, как только я подала чай.

— Воспользовалась случаем, навестила Симона, — грустно сказала Шарлотта. — В этот час он задает корм животным в хлеву, так что я не побеспокоила Маруа. Но лучше бы я осталась с тобой. Ладно, поднимусь к себе, что-то я себя неважно чувствую.

Эрмин хотела было отправиться следом за Шарлоттой, но тогда мать бы обиделась: Лора уже держала наготове новую пластинку.

— Дорогая, вот эта тебе очень понравится. Если Эдит Пиаф нас разочаровала, то, к счастью, с Нинон Валлен такого не случится. Это оперная певица, сопрано. Я читала, что ее «Последний вальс» — настоящий маленький шедевр.

— Мама, — сказала Эрмин, — не будь так сурова к «воробышку». Мне не терпится снова послушать эту невероятную певицу. Я пока ничего не сказала о ней, потому что пережила своего рода откровение. У этой певицы уникальный голос, который проникает прямо в душу. Она не притворяется, а проживает каждое спетое ею слово! Думаю, она станет еще более знаменитой.

— Вот как! — сказала Лора, и ее глаза широко раскрылись от изумления. — Возможно, если она подберет себе не такой вульгарный репертуар.

— Он у нее не вульгарный, а популярный! — отрезала Эрмин. — Если бы ты слышала, что рассказывал мне Дюплесси о Париже и некоторых его кварталах, ты бы лучше поняла. Мы послушаем Нинон Валлен вечером. Схожу посмотрю, как там Шарлотта, она, похоже, чем-то очень расстроена.

— Да очередная сердечная размолвка! — заметил Жослин. — Хуже всего то, что эта девушка просто страсть как любит бегать к своему жениху, даже не одевшись как следует. Если она заболеет, то причину и искать не надо. Накинет на плечи шаль да в ботиночках по снегу. Хоть тут и недалеко, одеваться надо как следует. Дети, это и вас касается!

Мукки и Луи вежливо протрубили «да». А тем временем Эрмин поднялась по лестнице и уже в коридоре расслышала рыдания. Она вошла в комнату Шарлотты: девушка лежала ничком на кровати и плакала навзрыд.

— Лолотта, что с тобой? — спросила Эрмин, беря Шарлотту за руку.

— Не называй меня так! Я больше не ребенок и хочу, чтобы ко мне обращались как к женщине.

С этими словами она встала и с потерянным видом посмотрела на Эрмин. По ее искаженному лицу можно было понять, что она в страшном отчаянии.

— Прости меня, Шарлотта! Постараюсь исправиться. Расскажи мне, в чем дело. Мне не нравится, что ты в таком состоянии. Это из-за Симона?

— Да! Мирей меня довела: она в очередной раз стала твердить о том, что лучше мне выйти замуж за Армана. Чтобы успокоиться, я захотела повидаться с Симоном, которого я люблю. Он был в хлеву, задавал сено Шинуку. Симон такой милый. Я бросилась ему на шею, поцеловала в губы, а он… он меня оттолкнул! Эрмин, только откровенно, Тошан мог бы поступить так?

— Бывало такое, когда он злился на меня. А вы с Симоном не поссорились?

— Да нет же, совсем нет! И еще: он так холодно посмотрел на меня, уверяю тебя. И он мне сказал, что я должна вести себя как серьезная девушка, мне, мол, не хватает сдержанности. В одном Мирей права: уж Арман бы меня не оттолкнул! Он был бы просто счастлив, если бы я вздумала поцеловать его в губы. Наверное, Симон меня не любит!

У Эрмин тоже были кое-какие сомнения на сей счет, но она решила, что сейчас не время их высказывать.

— Он же решил на тебе жениться. Зачем ему это, если он тебя не любит? Шарлотта, не воспринимай это так трагически. Жозеф с Бетти воспитали всех своих троих детей в строгости, в страхе перед грехом. Если тебя это успокоит, я могу переговорить с Симоном. Хорошо?

— Согласна. Да, я выйду за него замуж, даже если не нравлюсь ему. Когда мы будем жить вместе и каждую ночь спать вдвоем, он в конце концов привяжется ко мне. У нас будут дети, так что он не осмелится бросить меня, как бросил других своих невест.

— Ну, это были не совсем невесты, — заметила Эрмин. — Я знаю Симона. Когда ты станешь его женой и матерью его детей, он ни за что тебя не бросит. Вытри слезы, Шарлотта. По совету Октава мама подарила мне французские пластинки. Тебе надо послушать Эдит Пиаф, как она поет «Мой легионер».

Чтобы развеселить девушку, да и ради собственного удовольствия, Эрмин напела вполголоса:

Были сини глаза у него,

У него был веселый нрав.

На руке татуировка была,

Лишь два слова: «Я прав!»

— Очень мило! — заметила Шарлотта. — Мимин, обожаю, когда ты поешь! Ты разучишь эту песню?

— Если мама прежде не выбросит пластинку! — пошутила Эрмин. — Она так смутилась, что эту песню услышали дети. Кстати, есть одна песня, которую я непременно хочу перенять — у Рины Кетти. Такая красивая, волнующая — «Буду ждать тебя».

— Тогда давай сейчас же спустимся, чтобы и я могла послушать, — загорелась вдруг Шарлотта. — Это отвлечет меня от мыслей.

Взявшись за руки, они вышли из комнаты, сбежали вниз по лестнице и присоединились к Лоре и Жослину. Живые и грациозные, внешне они были совершенно непохожи: одна — блондинка с молочно-белой кожей, другая — шатенка с матовым цветом лица. Уже ночь наступила на дворе, а снег все так же шел и шел. На кухне гремела кастрюлями Мирей, и в теплом воздухе витал соблазнительный аромат рагу со свининой.

Стоял последний день 1939 года, последний день хрупкого покоя в стенах этого богатого особняка.

Понедельник, 1 января 1940 г.

Эрмин сдержала свое слово и на следующий день, еще до полудня, надела снегоступы, закуталась потеплее и направилась к дому Маруа. Погребенный под плотным снежным покровом, Валь-Жальбер, как никогда, напоминал поселок-призрак. В голове Эрмин звучало множество новых мелодий. Накануне, уложив детей спать, они еще раз прослушали пластинки «воробышка» Пиаф, Жана Саблона, Рины Кетти и Нинон Валлен.

— «Меня для всех вас нет как нет, никто не скажет мне „Привет!”», — напевала она, поглядывая на здание приходской школы для девочек.

Случай ей благоприятствовал. Симон сгребал лопатой снег с крыльца. Он приветствовал ее улыбкой, но больше не промолвил ни слова.

— Доброе утро, Симон. Пришла пожелать тебе счастливого Нового года, года твоей свадьбы.

Молодой человек отставил лопату и в знак приветствия слегка приподнял шерстяной картуз. Со скорбным видом посмотрев на нее, он сказал:

— Думаю, Мимин, этот тысяча девятьсот сороковой год никому не принесет счастья. А насчет свадьбы еще ничего не решено.

Похоже, опасения и сомнения Шарлотты были не беспочвенны.

Эрмин окинула взглядом правильные черты лица этого взрослого мужчины.

— Что-то у тебя не очень радостный вид, — заметила она. — Спрашивается: почему? Соберись! Если бы я опустила руки, то дни напролет лежала бы на кровати и плакала. Тошан снова уехал, а в Европу их отправят, возможно, не раньше весны, так как из-за льда суда не могут уйти из Квебека.

— Пройдем туда, я тебе все объясню, — пробормотал Симон.

Она пошла вслед за ним к хлеву. В детстве они прятались там, задумывая какую-нибудь шалость или рассказывая друг другу о сокровенном. Шинук фыркнул и заржал: так он обычно приветствовал Эрмин.

— Хорошая лошадка, узнала меня, — с радостью заметила она, поглаживая его по шее.

— Мимин, — начал Симон, — у нас эти праздничные дни получились какими-то не очень радостными. Я не знаю, в чем, собственно, дело — черт возьми! — но у матери что-то не ладится. Отец все время грубит ей, оскорбляет ее. Вчера вечером я даже думал, что он ее ударит. Он снова начал пить.

— О Боже, — вздохнула искренне огорченная Эрмин, — бедная Бетти!

Жозеф Маруа, когда напивался, становился опасным, как разъяренный дикарь. Бывший рабочий был способен на самое худшее. В прошлом его детям доставалось от него: за малейшую провинность им грозила порка.

— А при чем тут Шарлотта? — добавила она. — Вчера ты обидел ее, оттолкнул. Разве она должна расплачиваться за скверный характер Жо?

Молодой человек тут же отвернулся, но она успела заметить смущение на его лице.

— Мне так неприятно видеть ее несчастной, — продолжала она. — Ты вправе отменить вашу помолвку, ты не раз так поступал. Ну а она из случившегося сделала вывод, что ты к ней не испытываешь никаких чувств.

— Но это не так, есть у меня к ней чувство! — воскликнул он. — Шарлотта прелестная, ласковая, веселая и умная. Лучшей жены для меня не придумаешь. Но, на мой взгляд, она ведет себя чересчур настырно. Понимаешь? Не пристало порядочной девушке бросаться на меня, лезть целоваться. Я предпочитаю сам выбирать момент. И потом, у меня тяжело на душе, когда я вижу, как страдает мать.

Взволнованная Эрмин сочувственно положила руку ему на плечо. Она действительно воспринимала его как старшего брата, которого у нее не было.

— Я зайду к вам, навещу Бетти, — сказала она. — А ты сегодня же появись у нас и успокой Шарлотту. Сегодня Новый год, можешь поцеловать ее как следует — никто не осудит. Приведи с собой Мари — пусть поиграет с детьми.

— Там видно будет! Я не решаюсь оставить мать наедине с отцом. Арман сейчас там, но после полудня он пойдет пешком в Роберваль. Его же не привяжешь к дому — он идет на танцы.

Смятение, которое читалось на его лице, было искренним. У Эрмин снова возникло навязчивое ощущение, что в последний месяц все идет наперекосяк, но тут же отругала себя за то, что впадает в пессимизм. Жозеф Маруа никогда не был образцовым любящим мужем. Он считал, что в порядке вещей демонстрировать свою власть, даже злоупотреблять правами главы семьи.

В то же время ей на память пришел так называемый кузен с его странными повадками, который, похоже, бежал из дома Бетти, словно совершивший преступление грабитель. Она даже была уверена, что узнала его, когда выходила из церкви в рождественский сочельник.

— Может, твои родители поругались, а теперь все еще сердятся друг на друга, — возразила она спокойно. — Не можете же вы с братьями всегда быть рядом с ними. Ну, помирятся они в конце концов.

Симон пожал плечами. Поддавшись какому-то непроизвольному порыву, Эрмин поцеловала его в щеку, а он на несколько мгновений с глубокой нежностью прижал ее к себе.

— Мимин, не оставляй меня, ты же мне сестренка, хоть и не кровная, — с благодарностью произнес он.

Она почувствовала, что в его карих глазах вот-вот заблестят слезы, и это ее обеспокоило. Симон был не из слезливых, и впервые он показал ей свою привязанность.

— Что с тобой? — спросила она. — Только не неси всякий вздор, выкладывай все по правде!

— Пропади все пропадом! — усмехнулся он, отпуская ее. — Ничего со мной. Меня торопят с женитьбой, чтобы я жил отдельно от родителей. Ступай, передай наилучшие пожелания маме — она будет рада.

Эрмин не стала настаивать на продолжении разговора. Она повернула за угол, а оказавшись на крыльце под навесом, заваленным свежевыпавшим снегом, сняла снегоступы и постучалась в дверь. В ответ раздался звон посуды, и тут же вышел Жозеф. Лицо у него было багровое, взгляд — бешеный.

— Добрый день, Жо! — пробормотала она.

— Добрый день, — прорычал он, спускаясь по ступенькам. — Иди, посплетничай обо мне с моей женой!

Эрмин вошла в дом. Картина была удручающая: перепуганная Мари забилась в уголок и громко плакала. Ее мать, стоя у плиты, тоже плакала. Пол был усеян осколками битой посуды.

— Боже мой! Ну и дела! — вздохнула Эрмин. — Бедняжка Бетти! Мари, девочка моя, иди ко мне!

Эрмин не выносила вида испуганных или несчастных детей, а потому решила принять неотложные меры.

— Мари, тебе надо одеться и пойти играть с Мукки и близнецами, — распорядилась она. — И позавтракать можешь у нас. Если мама разрешит.

— Согласна, — пробормотала Бетти.

И подбодрила девочку:

— Да, Мари, родная моя, делай, что тебе Эрмин велит. Надевай пальто и ботинки и иди к ней домой. И не волнуйся — все теперь будет хорошо.

— Где Арман? — спросила Эрмин. — А Эдмон?

— Жо отправил их на завод навести порядок в турбинном зале. Это в первый день нового года! Я имела глупость высказать свое мнение, а он обозлился, и его было уже не унять.

Мари с припухшими от слез глазами уже оделась. Она поцеловала мать и помчалась во двор. И тут Бетти выкрикнула в отчаянии:

— Мимин, у меня нервы не выдерживают. Жо как встал, так и начал пить. Два стакана карибу, да еще стакан хереса. Ты же знаешь, что ему это на пользу не идет!

— Я поговорила с Симоном в хлеву. Он мне рассказал, что Жозеф не дает тебе покоя. Но в чем дело? Бетти, мне ты можешь открыться. Это из-за твоего кузена?

Эрмин, которой надоело жалеть то одного, то другого, решила действовать прямо. Но эти слова очень встревожили Бетти, и пунцовые щеки выдавали ее почти как открытое признание.

— Моего кузена? Что ты выдумываешь? — заявила она с дрожью в голосе. — При чем тут это? В Рождество Арман пошутил, что какой-то мужчина, пока шла месса, глаз с меня не спускал, но когда Жо узнал, что это мой кузен, он об этом и думать забыл.

Элизабет Маруа села за стол. Налила себе чаю в чашку, избежавшую ярости мужа. Эрмин в недоумении смотрела на нее. Ее бывшая опекунша все еще была очень красивой, хотя легкие морщинки залегли над верхней губой и в уголках глаз.

«Бетти старше меня на девятнадцать лет, — думала она про себя. — Бетти и мама одного возраста, где-то месяцев десять разница, и они обе привлекательны».

— Хватит на меня так смотреть, — вздохнула Бетти. — Нынче я выгляжу далеко не идеально. Я родила четверых и уж не помню, сколько было выкидышей. Жозефу хотелось иметь большую, прекрасную семью, а я его разочаровала.

— В таком случае моя мать тоже должна была бы вся известись, — сказала Эрмин. — У нее только я да Луи. Однако все же мужчина не может корить за это свою супругу!

— У Жо на меня все права, — возбужденно заявила Бетти. — А сейчас, Мимин, я хотела бы заняться обедом. Недосуг мне просто так болтать.

Эрмин взвесила все за и против. Она представила себе испуганное лицо Мари и злобное бешенство во взгляде Жозефа.

— Бетти, Симон не осмеливается оставлять тебя один на один с Жозефом! — сказала она. — Прошу тебя, подумай о своей дочери, об Эдмоне, он ведь такой впечатлительный.

— Никогда мой муж ничего плохого мне не сделает!

— Прекрасно, что ты уверена в этом! Но, судя по этим осколкам, тут есть о чем тревожиться. Я-то зашла поздравить вас с Новым годом.

Они поздравляли друг друга, когда вошел Симон. Он сразу увидел разбитую посуду на полу. Не говоря ни слова, взял метлу и совок, собрал осколки.

— Мимин, передай Шарлотте, что сегодня днем я не приду, — со вздохом сказал он, закончив убирать. — Разве что и мама пойдет со мной.

— Конечно, приходите оба на обед! — воскликнула Эрмин. — Я вам поставлю новые пластинки. Бетти, если бы ты только слышала песню Рины Кетти «Буду ждать тебя» и «Мой легионер», которую поет «воробышек» Пиаф, француженка, у которой исключительный голос!

Симон кивнул в ответ. Эрмин уходила с тяжелым сердцем. Она снова надела свои снегоступы и медленно двинулась по ледяному миру, лежащему под снежным покрывалом. Низкое, подернутое серой пеленой небо предвещало новый снегопад.

«Похоже, Рождественский Дед[54] решил показать, почем фунт лиха!» — мысленно сказала она.

С грустной улыбкой Эрмин вспомнила ту пору, когда была еще совсем юной и, чтобы позабавить Эдмона, в то время совсем еще маленького, в сочельник рассказывала об этом самом Рождественском Деде. Когда она дошла до родительского дома, ей пришла в голову мысль взглянуть, как там собаки.

«Надеюсь, Кьюту стало лучше, — подумала она. — Я тут занимаюсь сердечными делами Шарлотты, душевным состоянием Бетти, а о моем Кьюте совсем забыла!»

В загоне она увидела большую темную фигуру — это был Жослин в вязаной шапочке поверх седеющих волос.

— Эрмин, Кьют издох, — грустно сказал он. — Час от часу не легче!

Она поспешила подойти к нему. Закоченевший, с раскрытой пастью хаски лежал у его ног. На нижней губе — заледеневшая коричневая слюна.

— О нет, — простонала она. — Нет, нет! Его тоже убили! Как и Дюка! Папа, это ужасно!

— Дорогая, ты несешь вздор. Просто собака была больна. Кому нужно ее убивать? Я посмотрел вокруг — нет никаких следов!

— Вот видишь! Раз ты осмотрел место, значит, у тебя были подозрения.

— Я и вчера это делал, только далеко не заходил, — ответил отец. — Кьют был в отличной форме. Это крепкая порода, и кормили мы его как положено.

Эрмин встала на колени и погладила собаку по голове. Другие собаки держались поодаль.

— Смотри, отец, сколько он слюней напустил, и цвет их какой-то необычный. Его отравили!

— Да кто же?

— Те, кто сжег хижину Талы и кому не удалось разделаться с Шинуком, — с жаром убеждала Эрмин. — Те, кто убил старого Дюка, собаку Тошана. Они знают, где нас найти, и они на этом не остановятся! Я уверена, что Тала поэтому отсюда и сбежала. Она хотела спрятать Киону. Папа, мы должны быть очень бдительными!

Жослин поднял ее с колен и властно прижал к себе.

— Не бойся, дорогая! — сказал он. — Повторяю тебе, что Кьют мог умереть от остановки сердца или какой-нибудь проблемы с желудком. Он же был обжора, мог проглотить какую-нибудь щепку. Но если это может тебя успокоить, мы будем намного осмотрительнее. А пока, раз нет никаких доказательств, бесполезно извещать полицию. И кажется, снова пойдет снег, будет сильный снегопад!

— Надо похоронить Кьюта, — сказала Эрмин, сдерживая слезы.

— Невозможно, Эрмин, земля промерзла. Быстро возвращайся в тепло, а я отнесу труп в садовый домик. Как только представится возможность, я найду какое-нибудь решение.

— Тогда запри на висячий замок — я не хочу, чтобы дети видели его таким.

— Я прослежу за этим, дорогая! И успокойся! Ты так же легко теряешь голову, как и твоя мать. Вечером перед Рождеством Лора пришла в ужас, когда отключился свет. Она такое вообразила, что нелегко было ее успокоить. А на следующий день пришли Жозеф и Арман и все починили за три минуты. Какая-то безделица, пробка, что ли, перегорела.

Эрмин об этом происшествии не слышала. Зато представила будку, откуда шли провода. Она прекрасно знала, что ее родители и Мирей не запирали там дверь на ключ, чтобы Арман мог складывать дрова, а появлялся он по меньшей мере через день.

— Но, папа, ведь кто угодно мог испортить проводку! — возмутилась она.

— С какой целью? — возразил Жослин. — Ничего особенного не произошло.

И с какой-то долей смущения он вновь подумал о происшествии, потому что темнота и слабый свет свечей подарили ему восхитительную ночь любви.

— Поразительно! — снова заговорила Эрмин. — Тала утверждала, что эти люди, Закария Бушар и Наполеон Трамбле, провели все праздники у себя дома, а я могу поклясться, что они до сих пор бродят где-то здесь.

Вместо ответа отец поцеловал ее в лоб.

— С Новым годом, мое ласковое и прекрасное дитя. Не тревожься — я с тобой!

— Спасибо, папа!

Эрмин чмокнула его в щеку и отошла, бросив последний взгляд на бездыханное тело хаски. Внутренний голос говорил ей, что это всего лишь начало какого-то долгого кошмара.

Цитадель, Квебек, среда, 17 января 1940 г.

На душе у Тошана было тоскливо. Дни казались ему нескончаемо долгими. С суровыми морозами замедлился ход жизни в гарнизоне. Полностью покрытая льдом река Святого Лаврентия представлялась громадной суровой и бесплодной пустыней. Казалось, жизнь остановилась, особенно по вечерам, когда снег, как в этот день, просто сыпался с неба.

— Лучше идти в армию в начале весны, — вздохнул Гамелен, его сосед по казарме. — Я вот спешил отправиться в Европу ради того только, чтобы поколесить по белу свету, а застрял здесь. О чем ты думаешь, Дельбо?

— Ни о чем, — проворчал Тошан.

Он покривил душой. Отпуск был таким коротким! Он снова и снова перебирал в памяти чудесные часы, проведенные рядом со своими. Не раз у него возникало шальное желание покинуть гарнизон, сесть на первый же поезд, чтобы снова увидеть жену и детей, а главное, во что бы то ни стало добраться до их дома на берегу Перибонки. Ему не хватало леса, раскидистых деревьев, тишины нетронутой природы.

По сути, он ничего не понимал в этой войне, о которой твердили с утра до ночи. В Европе тоже свирепствовала зима, более лютая, чем обычно. Чужие страны, о которых он ничего не знал, вели кровопролитные сражения.

«Я совершил серьезную ошибку, — твердил он себе по ночам, страдая от бессонницы. — Я захотел стать солдатом в надежде, что буду сражаться за справедливость, за то, чтобы защитить свою семью, а мне, возможно, придется провести несколько месяцев в Квебеке. А Эрмин тем временем томится в одиночестве. Если бы меня, по крайней мере, отправили в Европу, я бы чувствовал, что от моей службы есть польза. Так нет же, каждая ночь усиливает ощущение полной пустоты, бездействия!»

Он мечтал о ней, о своей морской богине с гладкой и нежной перламутровой кожей. Разлука казалась ему почти нестерпимой.

— Эй, Дельбо, у тебя есть новости от твоей блондинки? — выкрикнул Гамелен.

— Да, от твоего Соловья? — пошутил другой солдат, крупный парень с бритой головой.

— Оставьте меня в покое!

Он получил весточку от Эрмин, письмо, дышавшее нежностью и потаенной страстью. Она сообщала ему о смерти хаски, который, по мнению Жослина, умер от болезни; рассказывала о том, чем занимаются Мукки, Мари и Лоранс. В Валь-Жальбере тоже очень холодно.

«У нас была ужасная снежная буря, — писала она. — Но меня она не напугала, я, скорее, испытала чувство безопасности, потому что мы действительно были отрезаны от мира. В те дни, когда стихия разгулялась, словно стремясь смести нас с лица земли, я пела, слушала пластинки и играла с нашими дорогими малышами. Мирей жарит столько блинов и оладий, что я растолстею. Любовь моя, я в отчаянии из-за смерти Кьюта. Думаю, что после твоего возвращения надо будет завести двух псов, таких же храбрых и верных, как Дюк и Кьют».

Эти строки озадачили Тошана. Он хорошо знал Эрмин, а потому задавался вопросом, почему она чувствовала себя в безопасности, когда была отрезана от всего мира. «В бурю она обычно нервничает, боится, что случится какая-нибудь неприятность».

— Дельбо, сыграешь с нами партию в кости? — спросил Гамелен.

— Нет, играйте без меня.

Тошан закурил сигарету. Он закрыл глаза, чтобы сосредоточиться на дорогих сердцу картинах, которые помогали ему переносить разлуку. Эрмин в черном бархатном платье в церкви Сен-Жан-де-Бребёф. Ее чудесный голос, сияющие лица их детей. Кухня на авеню Сент-Анжель, елка с зажженной гирляндой, довольный смех Талы, склонившейся над томящимся на медленном огне рагу, безмятежные разговоры, рука жены в его руке. А ночью — их сплетенные тела, трепещущие от полного счастья — счастья любовного экстаза.

Неожиданно, после того, как он воскресил в памяти разноцветные воспоминания, он с удивительной четкостью увидел Киону. Она смотрела на него своими золотистыми глазами, и выражение ее лица было столь трагическим, что он заморгал и вытянулся на своей узкой походной кровати.

Сердце у него неистово колотилось. Тошан потряс головой. Стало зябко, его охватил неясный страх. «У меня действительно было такое впечатление, что она здесь, рядом со мной, — обеспокоенно размышлял он. — Должно быть, на мгновенье я заснул». Он долго приходил в себя, так его потрясло выражение отчаяния на лице сводной сестры.

«Завтра попробую дозвониться до Эрмин, — решил он про себя. — Может, что-то случилось с моей сестренкой».

Валь-Жальбер, четверг, 18 января 1940 г.

Ветер дул всю ночь и с такой силой, что намел сугробы вокруг домов и стволов деревьев. Но примерно через час тучи поредели, показалось синее небо.

— Может, после полудня и солнце проглянет, — сказала Эрмин матери.

Лора надула губы. Она покрывала лаком ногти на левой руке.

— Если погода повернет на сильные холода, будет намного хуже, — ответила она наконец. — Признайся, что жить в Робервале было бы не так грустно. Зима отнимает у меня энергию и силы. Шарлотта застряла в Шамборе, Бетти не показывается уже две недели, мы вправе рассчитывать только на приход Армана или Симона. В довершение всего твой отец не смог похоронить Кьюта. Мне не по себе от мысли о том, что мертвый пес лежит в садовом домике. Хорошо, что детям есть чем заняться!

Эрмин не ответила. Она стояла у окна и смотрела на сад, погребенный под снегом незапятнанной белизны.

«Папа был прав, и я тревожусь без причины. Кьют, должно быть, заболел. В любом случае, сейчас ни у кого не хватило бы духа пройти несколько миль даже для того, чтобы мстить. Хотела бы я знать, где сейчас Тала с Кионой? Конечно, у своих родичей, где им не грозят ни холод, ни голод».

Постоянно вспоминая Киону, Эрмин мирилась с ее отсутствием. Она заставила себя заниматься повседневными делами, играть гаммы на фортепиано, петь вокализы, а перед полдником читать вслух, от чего дети были в восторге. По вечерам она часто играла в шашки с отцом, слушая Эдит Пиаф или Жана Саблона. Закончив работу, к вечерним посиделкам присоединялась и Мирей.

— Эрмин, — сказала Лора, — будь любезна, накрась мне ногти на правой руке. Какой красивый лак!

— Твой муж, мама, этого не ценит!

— Жослин подтрунивает надо мной, но на самом деле счастлив оттого, что я за собой слежу. И надо же чем-то заниматься, когда нет возможности выбраться из дома!

— Хоть бы Мадлен вернулась, — вздохнула Эрмин. — У меня нет от нее никаких известий.

— Говорю это без всякой злобы, но индейцы иной раз ведут себя странно, пренебрежительно. Твоя кормилица не дает о себе знать, а свекровь с дочкой в такие холода вернулась в леса. Что до твоего мужа, так он тебя тоже бросил, и хотя я восхищаюсь его мужеством, считаю его решение безрассудным.

Жослин в конце концов рассказал Лоре об отъезде Талы и Кионы. Она разыграла удивление, но на самом деле ей стало легче. Теперь она могла прижаться ночью к мужу, и между ними снова установились весьма нежные отношения.

— Мама, каждый, будь то индеец или белый, поступает согласно своим убеждениям… Ну вот, твои ногти выглядят просто великолепно. Пойду помогу Мирей. Она следит за четырьмя детьми, а это не всегда легко.

Экономка встретила ее бодрой улыбкой. Мукки, Лоранс, Мари и Луи завтракали в кухне. Здесь было царство живительного тепла.

— Дети, ветер стих, а снег уже не валит хлопьями. Мне кажется, что и солнце пробьется. После полудня мы ненадолго выйдем на прогулку, сходим к Бетти.

Поднялся радостный гул. Эрмин села на свое место за столом, взяла кусочек картошки из тарелки Лоранс и шкварку из тарелки Мукки.

— Но надо будет всем тепло одеться, — с улыбкой добавила она.

— Да, потому что Рождественский Дед в этом году очень сердитый! — сказал Луи, кладя вилку. — А что, Мимин, он правда такой сердитый?

— Правда, дорогой! — заверила его Эрмин.

Луи уже ничуть не робел перед своей взрослой сестрой, которая, со своей стороны, старалась лучше узнать его. Она испытывала к нему глубокую нежность, безусловную любовь, отличную от тех материнских чувств, которые питала к своим детям. Луи был одной крови с нею, бельгийский корешок от Лоры и франко-квебекский побег рода Шарденов из Пуату, поселившегося в Труа-Ривьер более века назад. За несколько пролетевших недель Эрмин осознала всю глубину своих чувств к Луи.

— Мимин, а можно я возьму погулять своего мишку? — спросил Луи.

— Возьми, если хочешь, — тихо ответила она.

Он называл ее Мимин, как Киона, и это еще больше радовало ее.


Два часа спустя Эрмин вывела свой маленький отряд из дома. Она решила, что по улице Сен-Жорж они смогут прогуляться и без снегоступов. Появилось солнце, и его свет придал заснеженному пейзажу сказочное сияние. Снег был глубокий, довольно тяжелый, но это только забавляло детей, и они утаптывали его, прокладывая узкие тропинки и оставляя глубокие следы, дно которых отсвечивало синевой.

— Мама, здесь звериные следы! — ликуя, закричал Мукки, когда они оказались около приходской школы. — Большого зверя! Может быть, медведя!

— Не думаю, малыш! — ответила ему мать. — Никакой медведь не придет в Валь-Жальбер, и напомню тебе, что зимой медведи спят.

— Мама, можно мы поиграем на крыльце школы? — попросила Лоранс.

— Нет, идемте навестим Маруа.

Эрмин вскоре пожалела о своем решении: огромная гряда черных туч застлала горизонт, поднялся ветер. Она уже собиралась повернуть обратно, когда из дома Маруа вышел Эдмон и помахал ей рукой.

— Тебе лучше вернуться домой, Мимин. Видишь, что на нас надвигается с озера? Опять повалит снег! Симон с Арманом уехали работать в Роберваль. Там они и заночуют.

Эдмон смущенно улыбался. Эрмин продолжала идти вперед, дети — вслед за ней. Она дрожала от ледяных порывов ветра.

— Да я, собственно, хотела узнать, что там нового у Бетти с Мари, — сказала она. — Не беспокойся, мы успеем укрыться от непогоды. Я не задержусь.

— Тогда заходите! — сказал он. — С мамой тут случилась неприятность, а отец отдыхает после обеда. Я собираюсь вскоре перебраться в интернат при семинарии. Если вам хочется посудачить, я могу побыть с детьми.

— Спасибо, Эд.

Этот рослый юноша, худощавый, с тонкими чертами лица, унаследовал от матери ее белокурые волосы и изящество. В те времена, когда Эрмин было десять лет от роду, она качала его в колыбели и кормила кашей. Ей захотелось погладить его по щеке, но она удержалась.

— Мимин! — воскликнула Бетти. — Вот сюрприз! Ну что за погода! А ты у нас смелая!

Эрмин сразу же заметила на лице подруги темный синяк под левым глазом. Она была поражена.

— Стукнулась о дверь, — пояснила Элизабет в ответ на немой вопрос Эрмин. — Позавчера. Неприятно, но я помазала мазью и теперь совсем не болит. Ты же меня знаешь: несусь сломя голову.

— Бетти, а это не Жо?..

— Боже правый, странные у вас мысли — что у Симона, что у тебя. Сейчас мой муж смирный, как агнец божий. И это, Мимин, уже принесло свои плоды. Кажется, я беременна.

Поблекшая и похудевшая, Элизабет Маруа ничуть не походила на довольную жизнью супругу. Более того, в обычные времена она не заговорила бы ни с того ни с сего о том, что беременна, постеснялась бы. Мари, которая раскрашивала какую-то картинку, встала из-за стола и скрылась в гостиной. С гостьей девочка едва поздоровалась.

— Бетти, что-то в этом доме не так, — твердо сказала Эрмин. — Эдмон пожелал переехать в интернат, Мари даже не поцеловала меня, а ты вообще какая-то странная…

— Да нет, ничего подобного! Как там Лора и Жослин? Арман мне рассказал, что твой хаски издох. Очень жаль. Есть новости от Тошана?

Эрмин отрицательно покачала головой. Она не осмелилась продолжать расспросы и ничем не могла принудить Бетти сказать правду. «Ей надо соблюсти внешние приличия! — размышляла она. — Так что, если даже Жозеф и ударил ее, она в этом не признается».

— Жду от него письма, — бесстрастно сказала она. — Но столько снега навалило, что почта задерживается.

— Скажешь тоже! Онезим так переделал свой грузовичок, что сегодня утром отвез Симона и Армана в Роберваль. Он поставил на капот отвал, которым расчищает дорогу, а на колеса — цепи. Этот парень, должно быть, родился механиком. А есть и такие, что пешком ходят, в снегоступах.

Притворная игривость Бетти вызывала у Эрмин досаду, и она предпочла вернуться к детям.

— Я пойду, — сказала она. — Лучше попасть домой до снегопада.

Улица Сен-Жорж казалась безлюдной, однако со стороны приходской школы доносились возбужденные крики. Она увидела Эдмона, который затеял игру в кошки-мышки. Здесь же был и Ламбер, сын Онезима, крепкий мальчуган пяти лет. У детей были красные от мороза щеки и радостно горящие глаза.

— Мамочка, как весело! — громко выкрикнула Лоранс.

Эрмин посмотрела на небо. Солнце скрылось, и угрожающе накатывалась череда туч. В воздухе уже кружились первые хлопья снега.

— Вижу! — ответила она. — Но нам надо быстро идти домой — пора полдничать. Эд, отведи Ламбера домой. Спасибо, что присмотрел за детьми.

Мукки, Луи и близнецы сбежались к ней. Никто не обратил внимания ни на плюшевого мишку, который валялся на ступеньках приходской школы, ни на чуть заметное движение за одним из окон большого здания.

Загрузка...