Сколько нам еще жить?..

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Цепкий взгляд старшего лейтенанта Казарновского еще раз окинул стоящих перед ним трех пограничников, задержался на их обмундировании, обуви, оружии, фляжках с водой, ракетницах, рации, фонаре — словом оглядел все сложное и необходимое снаряжение уходящих в ночной наряд на границу. Внимательно вгляделся в их лица. Они были торжественными и серьезными. Начальник заставы уже знал, что именно такими бывают они у новичков. Сейчас в наряде их было двое: рядовые Ширали Ниязов и Андрей Чижов. Старшим шел сержант Юрий Трошин, секретарь комсомольской организации заставы.

— Приказываю выступить на охрану Государственной границы Союза Советских Социалистических Республик, — чеканя слова, произнес старший лейтенант. Когда в наряд уходили новички, голос начальника заставы звучал особенно торжественно. Понимал, что ребята немного волнуются. Это была уже не «учебка», а настоящая служба. Где все может быть…

Сержант повторил приказ, начальник заставы отдал честь и трое зашагали в кромешную темноту ночи, растворились в ней…

До этого ходили в дневные наряды, изучали каждое деревце, каждый кустик, каждый валун на участке. Внимательно разглядывали его на макете, который давал возможность охватить взглядом и центр, и оба фланга. Закрыв глаза, по памяти воспроизводили ориентиры, повороты дозорных троп, все подходы к сигнальной системе…

Но это днем!.. Ночью ощущение совсем иное. Она не только окутывает черным покрывалом все вокруг, но и по-иному заставляет биться человеческие сердца. Ночь в любой момент может преподнести сюрприз… Природа разумно распределила все живое на дневных и ночных обитателей. Кому-то положено отдыхать, кому-то — бодрствовать. Однако настало такое время, когда все перепуталось и смешалось. Особенно у людей. Некоторые не спят по ночам, то ловят друг друга, то наоборот убегают. Ночью это удобно, особенно тому, кто убегает или пробирается мимо того, кто старается поймать…

Как не всматривались в темноту Ширали и Андрей, все вокруг потеряло четкость, стало расплывчатым. А вот звуки — усилились. Ребятам казалось, что ночь наполнена ими. Чего тут только не слышалось: звон комаров, шорох ветра, какие-то стуки, всхлипы… Было тепло, но пробирала какая-то внутренняя дрожь. Правда, из ущелья тянул прохладный ветерок, настоянный на травах.

«Спросить у Андрея, не замерз ли он? — подумал Ширали. — Нет, нельзя… Завтра он обязательно смеяться будет. Скажет, что я от крика шакала, замерз так, что зуб на зуб не попадал…»

«Мне лучше всего, — мелькнула мысль у Андрея, — впереди сержант, позади — Ширали тыл обеспечивает. Вот только фланги… Тут уж фирма не гарантирует…»

Сержант Трошин уверенно вел их по дозорной тропе. Как не старались ребята идти осторожно, но под их сапогами раздавался порой предательский шум. Сержант же шел совершенно неслышно, словно по воздуху плыл.

Возле одинокой шелковицы они остановились. Справа начинались заросли густого камыша, уходящие на сопредельную сторону. Прислушались — все было спокойно. Только легкий ветерок чуть играл камышом, да листьями тутовника.

— Говорят, есть люди, которые ночью как кошки могут видеть. Никталопами их зовут, — тихо произнес Андрей. — Вот таких надо в погранвойска брать…

— Где ты столько их найдешь, — усмехнулся Ширали. — На границу, знаешь, сколько надо?

Сержант прекрасно знал, что разговаривать в наряде нельзя, но, во-первых, это новички, а, во-вторых, и самое главное — место это безопасное, проверенное. Однако предупредил:

— Разговорчики!

Помолчал, вслушиваясь в тишину, потом произнес тихо:

— Про никталопов читал. Только считаю и мы не хуже их можем кое-что разглядеть в темноте.

— Это каким же образом? — спросил Ширали.

— Давайте приляжем и вверх посмотрим…

Когда все трое распластались на земле, сержант, продолжил:

— Какая бы темная ночь не была, небо всегда светлее земли, на его фоне можно кое-что разглядеть… Ну, как, видите?

— Ага, — протянул Андрей.

— Ага… Баба-Яга, — передразнил его Трошин, — а ты, Ширали, заметил что-нибудь?

— Лучше видно, — согласился Ширали.

— Товарищ сержант, давайте все время лежать, — предложил Андрей.

— Понравилось? Нет, Андрей, — это не дело, придется и ходить, и лежать, и сидеть, и прыгать. Даже бегать на полной скорости, если потребуется, конечно…

— А потребуется? — в надежде спросил Ширали.

— Никто точно не знает… Но готовыми надо быть каждую минуту… Да что там минуту — секунду! Пограничник, это, понимаете, как пружина сжатая: чуть что, сразу разжимается со всей силой, времени на раскачку нет. Если спортсмены перед состязаниями и тренировками разминку делают, то нам надо сразу на полную скорость включаться!

— Кто же нас в пружину сжимает? — поинтересовался Андрей.

— Служба наша, а главное чувство, что за твоей спиной вся страна лежит!..

— Товарищ сержант! — тревожно прошептал Ширали, — слышите кто-то сквозь камыш идет…

— Ага, — клацнул затвором автомата Андрей.

— «Нарушитель» четвероногий в гости пожаловал, кабан, — пояснил сержант. — Давно его засек, ждал когда вы услышите. Не ватой ли уши заткнули?

Ширали и Андрей смущенно переглянулись.

— Ничего, ребята, — улыбнулся сержант. — Как это в песне поют: «Не плохо для начала!» Кабаны нас часто посещают.

— Почему, товарищ сержант? — спросил Андрей.

— На той стороне крестьяне бедно живут: есть клочок земли — с него и кормятся. А кабаны умудряются не только посевы сожрать, но и зерна еще не взошедшие из земли вырыть. Вот крестьяне и гоняют их со своих участков. Ну, а те прямым ходом к нам. Кабаны — животные солидные, на КСП редко выходят, а дикобразы, лисы, шакалы, козлы горные — те частенько тревожные группы вызывают. Сигнализация срабатывает, ребята придут, а это не нарушитель, а самый обыкновенный дикобраз… Обидно, конечно, но ничего не поделаешь…

— Товарищ сержант, а вам приходилось настоящих, не учебных нарушителей задерживать? — спросил Ширали.

— Было дело, — помолчав, ответил Трошин, — но об этом потом как-нибудь расскажу. Теперь давайте кабана шуганем!

— Товарищ сержант, а если мы его… того… Кабанье мясо, да если его еще подкоптить… Ого!

— Пробовал, что ли? — заинтересовался сержант.

— Не приходилось, но говорят…

— Помолчи, «охотник», — усмехнулся Трошин, и пройдя несколько шагов, добавил, — скоро у нас комсомольское собрание. Предлагаю выступить на тему «Заготовка и копчение кабаньего мяса». Объясни, какая это вкуснятина, а кабанов тут много. Может и одобрят ребята!

— Вы что, товарищ сержант, — воскликнул Андрей, — я в шутку это!

— Точно, — подал голос Ширали, — знаете, как он животных любит!

— Ага, — подтвердил Андрей.

Когда прошли еще вперед, сержант дотронулся до плеча Андрея:

— Видишь?..

— Нет…

— Правее чуть смотри… Вот он пасется!..

Андрей напряг зрение и в кромешной темноте заметил какое-то движущееся пятно…

— Вижу, — обрадованно произнес он, — вижу, товарищ сержант…

— Сейчас мы его пугнем…

Трошин поднял ФАС — мощный следовой фонарь и нажал кнопку… Яркий пучок света прорезал темноту. В его свете пограничники увидели крупного кабана, его могучий загривок, вытянутое рыло. Испуганно хрюкнув, животное метнулось в сторону и, с треском ломая камыши, скрылось…

— Вот это зверь, так зверь! — восхищенно произнес Андрей.

— Нарисовать бы, — мечтательно прошептал Ширали.

— Что ж не остановил, — усмехнулся Андрей, — постой, мол, друг попозируй…

— У нас на заставе есть свиньи, — добавил сержант, — запросто можешь малевать. Тринадцать штук — чертова дюжина! Постой, постой… Их же и коптить можно, для себя ведь выращиваем. Поговорю с начальником заставы, чтобы тебя старшим свинопасом назначили. Ширали говорит, что ты очень животных любишь, значит, дело пойдет! Сейчас там Петька из Чернигова, а ему скоро дембиль подходит…

— Товарищ сержант, да вы что? — взмолился Андрей, — какие еще свиньи!

— Обыкновенные, домашние, — у нас и бахча есть, и огород, замполит еще и корову обещал — молоко будем пить. Как же без подсобного хозяйства? Все мы на подсобке работаем. Ребятам нравится… Говорят, дом напоминает. Я-то, городской, но им верю.

— Товарищ сержант, — начал было Андрей.

— Отставить! — твердо произнес Трошин, — копченый окорок за тобой… Все, точка!

«И черт меня Дернул с этим копчением, — думал Андрей, шагая за сержантом, — еще и взаправду свинарем сделают. Смехота! Мечтал о машинах, а придется поросятками заниматься. Свинарь-пограничник! Узнают дома ребята, засмеют!»

Когда остановились у большого валуна, смутно серевшего в темноте, сержант по каким-то только ему известным признакам нашел розетку. Включился и, прижав трубку к уху, доложил на заставу, что в наряде все в порядке, упомянул о кабане. Присев на валун тихо спросил:

— Рядовой Ниязов, какую мы допустили ошибку, когда осветили кабана?

— Слишком близко подошли, — неуверенно ответил Ширали.

— Подошли нормально… Думай, Ширали… Так, — протянул сержант, когда молчание затянулось. — Рядовой Чижов?

— Осветили лучом сопредельную сторону, что по уставу не положено, — бойко ответил Андрей.

— Ну, во-первых, мы ее не осветили — плохо ты смотрел за лучом… А во-вторых, ответ не по существу. Ошибка наша в другом… — Сержант помолчал, прислушиваясь к ночной темноте, потом медленно заговорил. — После яркого света человек, словно слепой котенок, ничего не видит в темноте. Нужно какое-то время, чтобы зрачки расширились… Вот в этот момент, мы все были котятами слепыми, подходи и бери за загривок… Или нарушитель прошмыгнет…

— Но мы же не глухие, товарищ сержант, — не выдержал Ширали.

— А разве в это время кабан шумел? — откликнулся Трошин, — слух и зрение должны всегда страховать друг друга.

— Это всего минута, может полторы, — уточнил Андрей.

— Здесь счет порой на секунды идет, — подытожил сержант.

Время в наряде бежало незаметно. Это ощущение было не только у новичков, но и у сержанта. Он уходил в наряды сотни раз, вроде бы могло и надоесть, но Юрий Трошин был не согласен с этим. Конечно, он не хватался при малейшем шорохе за автомат, как делали это новички, не оглядывался испуганно по сторонам, и куст не казался ему замаскировавшимся нарушителем. Он не вздрагивал при вое шакалов. Не волнение всякий раз испытывал, чувство ответственности, постоянная готовность к бою никогда не приходили. Это усиливалось еще и тем, что он, как старший наряда, отвечал сейчас и за этих ребят…

Когда добрались до правого фланга, где находился стык с соседней заставой, небо над горами стало сереть. Прошло еще немного времени и стали медленно вырисовываться окружающие предметы, приобретая четкость.

— Светает, товарищ сержант, — кивнул на горы Ширали.

— Рассвет, — удивился Андрей. — Быстро время прошло!

— В армии говорят: «Солдат спит, а служба идет!» — заявил сержант, — к нам это не подходит! Ночью мы не спим, а днем дремлем вполуха и вполглаза…

Облачко, что висело над вершиной горы, чуть-чуть окрасилось в розовый цвет и Ширали тихо произнес:

— Заря…

Трошин проследил за его взглядом, задумчиво сказал:

— Стихи как-то попались… Не помню уже ни автора, ни названия да и сами стихи забылись, а вот две строчки запали в душу: «Кони белые черных коней — грудью в пропасть с обрыва столкнули…» Черные кони — это ночь, белые — день… Сильно сказано!

— Красиво, — согласился Ширали.

Андрей промолчал. Потом неожиданно обратился к сержанту:

— Товарищ сержант! Я вот все думаю…

— Философ! — вставил тихо Ширали. Но Андрей словно не заметил его реплики.

— …нет в уставе такого параграфа, чтобы при включении фонаря один из наряда должен зажмуриваться! Скажите, вы нас разыгрывали, да?

Высокий, сероглазый Трошин хитро улыбнулся, потер ладони, что служило у него выражением хорошего настроения и, явно копируя Андрея, весело произнес:

— Ага!..

— Баба-Яга, — в тон ему ответил Андрей, и все трое рассмеялись…

Первый наряд! Он врезался в память, запомнился на всю жизнь… А потом замелькали они друг за другом, сливаясь в бесконечною пеструю ленту. Ровную, без взлетов и падений.

А время шло. Вот уже и ежевика созрела и ягод уродилось много. Жители села таскали ее полными ведрами, заготавливали впрок, варили варенье, а ее все не убывало. Кусты были буквально усыпаны крупными черными ягодами.

У Айнур и Гозель пальцы и губы посинели. Подруги собирали ежевику и сначала самые спелые ягоды отправляли не в ведро, а в рот. Небольшого роста, гибкая, как молодая лоза винограда, Гозель, взглянув на подругу, рассмеялась:

— Айнур, губы надо красить красной или розовой помадой, а ты пользуешься черной… Ни один парень в тебя не влюбится!

— Ты на себя посмотри, — откликнулась Айнур, — у тебя еще чернее!

— Я их такими нарочно сделала…

— Это зачем же?

— Чтобы какой-нибудь джигит снял поцелуями черноту, добрался до настоящего цвета…

— Гозель, как тебе не стыдно!

— Знаешь, как приятно целоваться, — не слушая подругу, продолжала Гозель, — тебя словно током ударит, дрожь по всему телу пройдет и сердце останавливается…

— Врешь ты все, — отмахнулась Айнур, — можно подумать, что уже целовалась!

— Целовалась, а что в этом особенного? — продолжала Гозель, — голова кружится и в глазах — туман…

Айнур слушала подругу и улыбалась, хотя на душе было совсем невесело. Отношения с отчимом становились все хуже. И с подругой она хотела хоть на какое-то время забыться. Смешная эта Гозель! Еще в школе была великой выдумщицей. Чего только не придумывала! То скажет, что ее хотели украсть, то сообщит, что ей пишет знаменитый поэт из Ашхабада, то шепнет «по секрету», что какой-то неизвестный, но очень красивый парень звал ее в город…

После окончания средней школы Айнур стала работать в библиотеке, а Гозель — в детсаду. Росла Гозель в многодетной семье, четыре сестры и три брата имела. Гозель была бойкой, острой на язык и так ловко могла ответить на шутку парня, что тот терялся и порой не мог и слова вымолвить. А как доставалось нерадивым комсомольцам на собраниях, если они попадали на язычок Гозель! Она возглавляла в колхозе «Комсомольский прожектор» и порой в нем доставалось и самому председателю, уважаемому Кушван-ага! Три сестры у Гозель были уже замужем, она часто навещала их и привозила новые частушки и песни. Семья их была дружной и работящей. Отец — колхозный механизатор слыл веселым человеком. В селе говорили, что Гозель пошла в отца.

Айнур часто бывала у подруги. Долго просиживали за вышивкой, или интересной книгой, смотрели телевизор, вели бесконечные разговоры, мечтали.

— Знаешь, Айнур, — доверительно продолжала Гозель, ловко собирая ежевику. — Любовь, это, конечно, хорошо, но богатый жених — лучше! Надоело мне так жить. Хочу, чтобы у меня было все: дом, машина, ковры, гарнитуры, хрусталь…

— Да разве все это может заменить любовь? — горячо возразила Айнур, — это что, Гозель, опять из области фантазии?

— Не знаю, — вздохнула подруга, — иногда все в голове перепутывается сама не знаю, что это — правда или фантазия? А ты, знаешь?

— Скажи, — после долгого молчания спросила Айнур, — тебе Мамед, что в магазине работает, нравится?

— У него живот, как подушка, и глаза, словно маслом намазаны.

— Но он богат…

— Ну и что, — пожала плечами Гозель.

— Не пойму я тебя…

— Я этого Мамеда терпеть не могу, — продолжала Гозель, словно не слыша слов подруги. — Ты только вспомни, как он говорит: «Здравствуйте, девушки! Здравствуйте, милые! Ах, какие вы красивые… Эх! Если бы меня хоть избили такие!»

Айнур засмеялась. Не довольствуясь тем, что она точно скопировала голос Мамеда, Гозель еще и изобразила его. Выпятив живот и, раскачиваясь из стороны в сторону, она зашагала перед подругой. Согнув руки в локтях, широко расставила их в стороны, голову задрала вверх, глаза зажмурила от важности…

Айнур так и залилась звонким смехом. Копировать других, подмечать в людях смешное — это Гозель умела.

Внезапно послышались мужские голоса…

— Вай! — испуганно крикнула Гозель, — Айнур, там кто-то есть…

Из кустов вышли двое парней в защитной камуфляжной одежде. За плечами висели автоматы, на груди у одного болтался бинокль, к поясам были прицеплены сумки с запасными обоймами к автоматам, фляжки с водой в парусиновых чехлах. На головах — защитные панамы с широкими полями. Один — стройный, черноглазый, второй — высокий и широкоплечий.

Девушки еще не успели придти в себя, как смуглый пограничник заговорил по-туркменски, явно копируя Гозель, вернее неведомого Мамеда, о котором шла речь:

— Здравствуйте, девушки! Здравствуйте, милые! Какие вы красивые…

При этих словах пограничник выпятил живот, расставив в стороны руки и, переваливаясь с ноги на ногу, прошелся перед девушками. Айнур и Гозель не удержались от смеха, а парень остановился и протянул руку:

— Разрешите представиться, Мамед! А это мой друг — Байрам! Подходи, что ты стоишь…

Гозель лукаво улыбнулась:

— И никакой вы не Мамед, а Ширали! А вашего друга звать Андрей. И вы умеете хорошо рисовать…

Андрей и Ширали переглянулись:

— Один-ноль в вашу пользу! — усмехнулся Андрей.

— А вы, — произнес спокойно Ширали, — Айнур и Гозель, окончили среднюю школу и работаете в библиотеке и детском садике. У Гозель — четыре сестры и три брата. Айнур в семье одна, ее мать зовут Энай, а отчима Бекмурад.

— Один-один, — улыбнулась Гозель. — Ну, вам это положено по долгу службы знать. Скажите лучше, когда вы к нам подкрались…

— Когда вы мечтали о поцелуях, — шутливо произнес Андрей.

— И о губной помаде, — добавил Ширали.

Смуглые щеки Айнур залил нежный румянец. Она низко опустила голову. Но не такой била Гозель.

— Это кто учил вас чужие разговоры подслушивать? — вызывающе уперев руки в бока, спросила она. — Вот пойдем на заставу и доложим старшему лейтенанту Казарновскому чем его солдаты занимаются. Надо нарушителей ловить, а они разговоры подслушивают! Хорошо службу несете!..

— Мы идем к шлагбауму… Видим, — кто-то ежевику собирает, решили проверить, что за люди? — объяснил Ширали.

— Слышишь, Айнур, — они разглашают военную тайну — говорят о своем маршруте… Вот уж старший лейтенант задаст вам!..

Гозель говорила с мягким акцентом, и это даже нравилось Андрею. Он вслушивался в интонации ее голоса, но смотрел он на Айнур… Правда, стеснялся рассматривать в упор, но украдкой бросал на нее взоры.

Гозель, чувствуя, что парни растерялись, продолжала:

— Представляешь, Айнур, что было бы, если все ребята с заставы были такими, как этот художник и его друг? Нарушители так бы и прыгали как зайцы через границу! Нет, надо обязательно доложить начальнику заставы!

— Хватит тебе, Гозель, — неожиданно оборвала Айнур, — а то они еще подумают, что ты такая злая…

Айнур тихо засмеялась. Смех у нее был мягким, с переливами. Андрею показалось, что несколько голубей воркуют у него под окном в деревне, где он бывал в детстве у бабушки. Повеяло вдруг чем-то родным, близким… Ему захотелось, чтобы смех этой стройной туркменки звучал долго-долго…

Глядя на Айнур, рассмеялись все. Гозель сквозь смех сказала:

— Пусть думают, что я злая… Я такая и есть!

— На злую вы не похожи, — неожиданно заявил Ширали.

— Почему? — спросила Айнур.

— Злого человека можно без слов узнать, — серьезно добавил Ширали, — стоит только в глаза посмотреть внимательней…

— Учтите, девушки, это художник говорит, — сказал Андрей, — взгляд у них особый — сразу все схватывает…

— Ох, как мне нужен художник, — воскликнула Гозель. — Будьте шефом нашего детсадика! Помогите малышам. Нарисуйте на стенах зайцев, медвежат, лисичек! Ну, что вам стоит?

Друзья переглянулись, чуть заметно кивнули друг другу.

— Можно, — ответил Ширали, — только надо с начальником заставы договориться. Чтобы разрешил в свободное от нарядов время.

— Наш председатель Кушван-ага с кем угодно общий язык найдет, — заверила Гозель.

— Мы — вам, вы — нам, — улыбнулся Андрей.

— Ой, Айнур, он как продавец Мамед, торговаться начинает, — произнесла Гозель.

— Мы вам — зайчиков и медвежат нарисуем, а вы нам — хорошие книги из библиотеки… Идет?

— Идет, — согласилась Айнур.

— Может у вас в библиотеке есть материал об Алексее Кравцове, чьим именем названа наша застава…

— Ребята уже спрашивали, — ответила Айнур, — но я ничего не нашла… Можно будет сделать запрос в республиканскую библиотеку. А зачем вам?

Ширали и Андрей переглянулись. Вспомнили, об уговоре — не посвящать никого о задуманном.

Молчание затянулось, Гозель подняла палец, торжественно изрекла:

— Военная тайна!..

— Никакой тайны нет, — ответил Ширали, еще раз переглянувшись с другом и, уловив его едва заметный кивок, — просто интересно нам, что это за парень был? Как все тогда произошло? Рассказывали об этом, но нам хотелось бы подробнее…

— Вам с Кучук-ага надо поговорить, — посоветовала Айнур. — Его ходячим архивом зовут — столько он всего помнит.

— Сколько ему лет? — спросил Ширали.

— Никто точно не знает, — развела руками Гозель, — говорят, около девяноста…

— Он еще жениться собирается, — улыбнулась Айнур.

— Молодец, аксакал! — одобрил Андрей. — Мы его знаем, когда присягу принимали, он рассказывал о подвиге Алексея Кравцова. Нам более подробней надо. А кем он работал?

— Учитель он! И знаете, какой был сильный. Рассказывали, что подъедет бывало к арыку на ишаке, а тот в воду не идет — боится. Тогда Кучук-ага схватит его за ноги, взвалит на спину и перенесет через арык!.. — сообщила Гозель.

— Смехота! — воскликнул Андрей, — выходит, не Кучук-ага на ишаке ездил, а ишак на нем!

Все дружно засмеялись. Вдруг Айнур приняла серьезный вид и, показывая на ведро с ягодами, тихо сказала:

— Кушайте!..

— Разве так угощают, — с деланной обидой произнес Андрей и протянул руку.

— Чего захотел! — воскликнула Гозель. — У нас не положено, чтобы девушка руку парню протягивала. Торопитесь, а то на свой шлагбаум опоздаете. Берите, пока мы добрые…

Но тут Айнур, к удивлению подруги, зачерпнула пригоршню ягод и протянула Андрею.

Глядя на нее, тоже самое сделала и Гозель, протянув ежевику Ширали.

— Да берите, чего вы, — прикрикнула она, — или думаете, что мы приворожить вас хотим? Очень вы нам нужны!

Руки Айнур и Андрея на какое-то мгновение встретились. И они непроизвольно вздрогнули.

Никогда еще ежевика не казалась Андрею такой сочной и сладкой… Ему вдруг захотелось прошептать этой смуглянке что-то нежное, ласковое, но ничего не приходило на ум. И он сказал первое, что пришло в голову:

— У вас в библиотеке есть хорошие книги?

«Ой, какую же я глупость спрашиваю, — подумал он, — ну, в какой библиотеке нет хороших книг?»

— Есть, — тихо ответила Айнур, — вам следует познакомиться с нашими туркменскими писателями Берды Кербабаевым, Хидыром Дерьяевым, Ташли Курбановым, Ата Атаджановым, Валентином Рыбиным. Есть еще Ходжанепес Меляев, Тиркиш Джумагельдыев. Много у нас писателей…

— Их книги, наверное, на туркменском языке? — вздохнул Андрей.

— Есть и на русском, мало, конечно…

— Давайте будем учить его туркменскому, — предложил Ширали, — чтобы он на Енисей вернулся не сибиряком, а туркменом…

— Может он здесь останется? — лукаво улыбнулась Гозель.

— Слепой сказал, посмотрим, — поддержал девушку Ширали. — Так по сколько слов в день будем учить? Пять?

— Три, — чуть подумав, твердо ответил Андрей. — Но это уж — железно! Кое-что я знаю… Салам, якши, чурек, су, бар… Считать могу до десяти…

— Уже туркмен! — засмеялась Гозель и сцепив пальцы, захрустела ими, что давно вошло у нее в привычку. Стоило ей увлечься чем-нибудь — сразу же раздавался хруст тонких пальцев. Пробовала Айнур отучить ее от этого, но ничего не получилось — привычка вторая натура.

…Шагая к шлагбауму, Ширали говорил:

— Знаешь, Андрейка, наши старики считают, что настоящая женская красота это шесть признаков, умноженные на три…

— Восемнадцать? Ого! Где столько наберешь?

— Я буду называть, а ты думай и отвечай, есть ли они в ней?..

— Это в ком же?

— Не прикидывайся дурачком, сам знаешь в ком! Думаешь, я ничего не замечаю?

Андрей взглянул на часы, удивленно присвистнул.

— Ого! Совсем мало времени у нас…

— Не беспокойся, за временем и я слежу. Успеем…

— Верно говорят, что все художники — чокнутые, — покачал головой Андрей, — а ты самый-самый среди них! Ладно, называй свои восемнадцать параграфов, или как там их еще назвать…

— Три черных, — произнес Ширали, — глаза, брови, волосы…

— Есть, — вздохнул Андрей.

— Три белых: лицо, руки, зубы…

— Верно…

— Три тонких: шея, талия, пальцы…

— Правильно…

— Три толстых: косы, запястье, щиколотки…

— И это есть…

— Три длинных: косы, рост, пальцы…

— Согласен…

— Три коротких: ступня, нос, язык…

— Точно…

— Сколько? — спросил, помолчав, Ширали.

— Восемнадцать, — задумчиво изрек Андрей. — Только знаешь, Ширали, еще один нужен… даже не знаю как назвать, но самый главный…

— Это что же еще? — покосившись на друга, поинтересовался Ширали.

— Душа…

Какое-то время шли молча. Потом Ширали тихо спросил:

— Ты голос ее слышал?

— Да…

— Глаза видел?

— Конечно…

— Так что же тебе еще надо?..

Тропинка сделала поворот и вынырнула из зарослей ежевики. Впереди на обочине дороги показался небольшой белый домик, полосатый шлагбаум. Возле него стояла легковая машина, и парни с зелеными погонами проверяли пропуска.