Сколько нам еще жить?..

ГЛАВА ВТОРАЯ

…Более чем полвека назад, все в этих краях было по-иному. Только горы остались такими же величественными.

…Шел 1930 год. Давно отгремела гражданская война, отступила интервенция. Начинались годы первых пятилеток. В селах прошла коллективизация и первые тракторы выходили на поля первых колхозов. Молодая республика все увереннее набирала силу.

Однако на далеких окраинах страны Советская власть еще встречала сопротивление. Особенно долго напряженная обстановка сохранялась в Средней Азии. Вооруженные английским оружием банды басмачей переходили границу, жгли села, убивали активистов, угоняли скот. Жестоко расправлялись с теми, кто сочувствовал новой власти, отступил от извечных законов шариата. Разрозненные эскадроны красноармейцев преследовали басмачей в безводных песках, но, отлично зная местные условия, бандиты неожиданно исчезали, чтобы через несколько дней появиться в другом месте. Если же их настигали, они с боем прорывались за кордон, чтобы через какое-то время снова совершить набег…

Пограничные заставы республики были малочисленными, и располагались далеко друг от друга, и не могли обеспечить надлежащую охрану границы. Не хватало оружия, техники. До революции так называемую пограничную стражу несли казаки. Изредка они делали объезд своих участков, а в остальное время кутили и играли в карты. Через границу можно было беспрепятственно ходить в любое время дня и ночи.

В один из весенних дней по просторам Поволжья тащился воинский эшелон. Тяжело попыхивая клубами белого дыма, маломощный паровоз тянул вереницу красных теплушек. Разболтанные вагоны скрипели, словно сетуя на тяжелую жизнь, скрежетали бандажами колес, лязгали тарелками буферов. Когда рельсы шли под уклон, паровоз давал три коротких гудка и кондукторская бригада на тормозных площадках быстро закручивала рукоятки ручных тормозов. Колодки прижимались к колесам и вагоны замедляли свой бег. Миновав уклон, локомотив давал два свистка и кондукторы отпускали тормоза. Если они запаздывали, состав останавливался — у паровоза не хватало сил тащить состав.

Вот и сейчас, локомотив, жалобно вскрикнув и, выпустив клуб белого пара, остановился. Из теплушек, словно горох, посыпались ребята, чтобы размять ноги, подышать свежим воздухом.

— Станция Березай — кому надо вылезай! — звонко выкрикнул худощавый паренек, прыгая под откос. — Эй, Ромка, глянь сколько цветов тут! Рви побольше…

— Зачем? — махнул рукой длинный нескладный парень.

— Девчатам дарить будем!

— Да где ты их возьмешь, Вася?

— Были бы цветы, а девчата не проблема! Тебе в первую очередь найдем…

День и ночь стучали колеса стареньких вагонов все дальше увозя ребят от родных мест. Призванные на действительную службу из Поволжья, они ехали в Туркестан, на самую южную границу.

За Оренбургом потянулись бескрайние степи, сплошь покрытые серебристым ковылем. Свежий ветер, взяв разгон на степных просторах, влетал в вагоны, приносил ароматы трав, горьковатый запах горящего кизяка, паровозного дыма, смешанного со смолистым запахом шпал.

В одном из вагонов ехали шустрый Вася, длинный Роман и парень с широкими плечами, которого все звали Алексеем. Было у него круглое лицо, внимательные серые глаза, волевой подбородок с ямочкой посередине. От всей фигуры веяло спокойствием и силой. Казалось, что ничто и никто не может вывести такого человека из равновесия. Усевшись в широченные двери теплушки, Алексей неторопливо перебирал клавиши трехрядки с малиновыми мехами. В ритмичный перестук колес вплеталась нехитрая, задумчивая мелодия. Парни валялись на двухъярусных нарах, сбитых из свежих, еще пахнувших сосной досок, лениво переговариваясь, слушали гармонь, кто-то старался негромко подпевать. Мелодия гармони и голоса, подхваченные ветром, летели вслед за эшелоном, раскатывались в стороны, тонули в степях.

Покачивая ногами, Алексей смотрел на проплывающие мимо зеленые просторы. Цепким взором оглядывал проплывающие юрты и домики, одинокие деревья.

Вот группа ребятишек приветственно замахала руками, Алексей, кинув им букет цветов, громко крикнул:

— До свиданья! Спасибо!

И еще заливистее заголосила трехрядка в его руках.

Сидящий рядом Вася усмехнулся:

— Слышь, Алексей, а где же твое «здравствуй?»

Алексей повернулся к пареньку, внимательно, словно впервые, оглядел веснушчатое лицо, чуть оттопыренные уши, большие по-девичьи красивые серые глаза с искорками смеха. Не прерывая игры, пояснил:

— На здравствуй, друг ситный, Вася, времени нет. Только и хватает на «до свиданья», значит, увидимся еще, и «спасибо» за то, что руками помахали…

— Голос у тебя подходящий, только ротой командовать! — с улыбкой заметил Вася.

— Ротой? Да ему весь полк подавай или дивизию, — крикнул кто-то с верхних нар.

— Продемонстрируй, Алеша! — засмеялся Вася.

— Хватит, — лениво заметил Алексей. — А то возьму и вышвырну из вагона.

Раздался дружный смех. Кто-то прокукарекал, кто-то замяукал, в углу отчаянно завизжали:

— Ой, мама, боюсь!..

— Сила есть — ума не надо, — язвительно произнес Вася, — ты нам лучше еще разок расскажи, как вы с батей щуку поймали в Волге… В-о-о-т такую… и он широко раскинул руки и подмигнул ребятам. Дружный смех вновь всколыхнул вагон.

— Не шутите, ребята, сейчас он нас выкидывать начнет! — вновь поддел Вася.

Алексей остановил гармонь и неожиданно схватив парня за ремень, легко приподнял и высунул на руках из вагона.

Наступила тишина, призывники испуганно уставились на Алексея и Васю. Тихо заговорили:

— Вот это да… — раздались голоса.

— Медведь…

— Отставить, Кравцов, — крикнул старший по вагону, носатый белобрысый толстяк.

Вцепившись в руки Алексея, Вася потерял дар речи, а когда опомнился, испуганно закричал:

— Ты че… Ты че… С ума спятил? Отпусти!

— Ежели отпущу ты костей не соберешь, — ухмыльнулся Алексей, — что ты там насчет щуки вякал, друг ситный?

— Эй, Кравцов! — вновь повторил старший. — Оставь шутки, отвечать придется! Кому говорю!

— Не трусь, Вася… Жив будешь, — ухмыльнулся Алексей и бережно поставил парня. Сделал это с такой легкостью, что всем показалось, будто не взрослого человека он минуту назад держал на вытянутых руках, а ребенка.

— Как насчет щуки, Вася? — переспросил Алексей.

— Пошел к черту, — огрызнулся еще не пришедший в себя паренек, — а если бы не удержал?

— Если бы, да кабы! — усмехнулся Алексей, — в тебе и весу-то пуда два не боле… Чего тут держать? У нас на мельнице, знаешь, сколько мешков за день перекидаешь!

— Мельница-то, отцова? — вкрадчиво спросил старший, хмыкнув своим внушительным носом.

— Угадал, друг ситный! Хозяином батя был… Только не мельницы, а над мешками. Положит по одному на каждое плечо и тащит…

— Ну, а ты два мешка зараз упрешь? — поинтересовался Роман.

— Насчет мешков не знаю, а таких, как ты, запросто.

— У меня отец конюх, — неожиданно произнес Вася. — И я к лошадям привык… Люблю очень. Знаете, какие лошади умные… Все понимают. Говорят, что на границе каждому лошадь дадут!

— Конечно, дадут, — поддержал кто-то, — погранвойска — главная сила у нас! Артиллеристы, да авиаторы — они только учатся, а у пограничников каждый день — боевой. И нападения могут быть и нарушители часто бывают…

— Не лошадей дадут, а верблюдов. Там пески, для них самое надежное средство передвижения — это верблюд. Ему воды не надо и солнца не боится. Жрет только колючку, а ее в песках много…

Все посмотрели на круглолицего парня, который так много знал о верблюдах.

— Да разве можно лошадь с верблюдом сравнивать, — загорячился Вася. — Лошадь поезд может догнать, любой подъем взять, а груза сколько утащит! Куда верблюду до лошади!

— Мы о песках говорим, дурья твоя башка, — возразил Алексей. — Я читал, что есть такая пустыня Сахара, там только на верблюдах ездят, а лошадей совсем нет. Там, куда нас везут тоже пустыня — Каракумы называется… Так что, друг ситный, — забудь саврасок. Придется на верблюда садиться! Вот только как удержишься на горбу?

— Есть двугорбые, — заметил кто-то.

— Значит, нашему Васе дадут двугорбого. Чтобы не грохнулся, — ухмыльнулся Алексей.

А поезд все бежал и бежал на юг. С каждым днем становилось жарче, а по ночам горячий ветер, врываясь в вагоны, не приносил прохлады.

Ближе к Ташкенту, пейзаж изменился. Пышная зелень росла по обеим сторонам дороги, вдалеке зеленели хлопковые поля, арыки были полны водой, по дорогам неторопливо трусили ишаки. Самих животных почти не было видно из-за огромных вязанок зеленого клевера — только тонкие ноги уверенно шагали по пыльной дороге. Задрав головы, важно шагали верблюды, лениво пережевывая жвачку. Низкорослые лошади тащили повозки на двух огромных колесах.

— Ребята, — удивлялись парни, — гляньте, какие телеги смешные: всего два колеса, да такие здоровенные, а кучер в седле сидит!

— Не телега это, а арба, и не кучер, а арбакеш, — пояснил опять круглолицый парень.

— Ой, братцы, — крикнул Вася, — смотрите баба лицо черной тряпкой закрыла… Это че, она?

— Паранджу надела, из конского волоса сетка такая сплетенная. Она всех видит, а ее — никто. Не положено лицо замужней женщины видеть другому мужчине, — уточнил круглолицый.

— Откуда ты все знаешь? — подозрительно покосился на него старший и опять хмыкнул своим солидным носом, — брешешь, поди, а мы уши развесили!

— Тетка в Ташкенте живет, — заявил обиженно круглолицый, — были мы у нее в гостях, она и рассказывала.

— А что, ребята, это хорошо, жену свою такой сеткой прикрыть, чтобы другие не глазели, — усмехнулся Роман. — Молодцы, азиаты!

— А ты на нее чулок натяни, — засмеялся Алексей.

— Ящик из фанеры сколоти и две дырки для глаз просверли, — подхватил кто-то.

— Глядите, — заговорил круглолицый, — мужик в полосатом халате… Тремя платками подпоясался…

— Зачем ему три платка?

— Три жены у него. От каждой — по платку! — предположил кто-то.

— Здорово, — воскликнул кто-то, — отслужу в армии и останусь здесь…

— На три платка рассчитываешь? — засмеялся, Вася.

— На пять, — уточнил тот, кто пожелал остаться в Средней Азии.

Поезд катил все дальше среди садов, поселков, где глинобитные дома с плоскими крышами прятались за высокими дувалами. Дети в ярких одеждах стояли на крышах и махали руками. Стояла весна и южная природа щедро встречала воинский эшелон красочным ковром цветов, бело-розовым цветением.

Остался позади шумный ташкентский вокзал, где было вдоволь кипятку и поезд стоял несколько часов. И снова застучали колеса, наматывая бесконечные километры.

Запомнился длинный мост над Амударьей и вода в ней, которая была не синей как в Волге, а мутной, почти коричневой. Проехали Чарджуй.

За ним началась пустыня. Исчезли водоемы, бассейны, речушки, не звенели больше серебряными струями многочисленные арыки. Вдоль железнодорожного полотна тянулись бесконечные барханы, то голые, то покрытые чахлыми зарослями саксаула и верблюжьей колючки. Поезд, словно изнемогая от жары, медленно полз мимо редких станций, где стояли железнодорожные цистерны с надписью на ржавых бочках «ВОДА». Длинные очереди женщин и детей с пустыми ведрами и бидонами стояли молча и терпеливо под палящими лучами солнца. Ни единого деревца, ни кустика не росло на этих станциях. Казалось, что солнце проникло в самую глубину земли, испепелило все живое.

Смех в вагонах притих, ребята с удивлением смотрели на унылый пейзаж, раскинувшийся перед ними. Далеко на горизонте пески сливались с белесым, выцветшим от жары небом, и было непонятно: то ли пески сливались с небом, то ли само небо уходило в пески.

Все это было странным и непривычным для ребят с Волги. Им ли, выросшим на берегах могучей реки, знать как дорога в этих краях каждая капля воды! Еще невдомек была простая истина пустыни — там, где кончается вода, там кончается жизнь!..

В один из вечеров, когда раскаленный диск солнца готов был уже нырнуть в барханы, и поезд тащился особенно медленно, Вася попросил:

— Алексей, сыграй… Муторно на душе от этих песков! Кажется, конца им не будет. Все едем, да едем…

— Лучше плохо ехать, чем хорошо шагать, — усмехнулся кто-то из ребят.

— Особенно, если по пескам придется, — добавил круглолицый новобранец. — Сыграй, Алексей…

Вася достал потрепанный футляр, в котором Алексей хранил трехрядку, бережно раскрыл его и с трепетом вынул гармонь. Застегнутая на две застежки, она не издала ни звука, словно ожидая момента, когда ее возьмут руки хозяина. Прежде чем протянуть ее Алексею, Вася аккуратно протер гармонь носовым платком.

Подал, глянув на Алексея доверчивыми серыми глазами, тихо произнес:

— Ребята просят, уважь, Алеша… «Утес» сыграй.

Ни слова не говоря, Алексей взял гармонь.

За дорогу Алексей и Вася незаметно сдружились. Вместе бегали на станциях за кипятком, спали рядом на нарах, еще источавших смолистый запах новых досок, делились нехитрыми тайнами. Вася узнал, что Алексей родом из села, с берегов Волги, есть у него две сестры и мечтает он стать учителем. Вася же поведал Алексею, что недавно женился, жену звать Анюта и она очень хорошая. И его заветная мечта выучиться на ветеринара… Пока что работает в колхозе… Договорились во время службы держаться вместе — веселей как-то, да и земляки!

Алексей пожал широкими плечами и растянул меха трехрядки. Широкая, раздольная, как волжский весенний разлив, мелодия вырвалась из вагона, понеслась над песками. И неожиданно для всех мелодию подхватил сильный приятный баритон… Гармонь тут же подстроилась к нему, зазвучала тише, давая песне зазвенеть во всю свою мощь…

Голос у Васи оказался красивый, сочный и он умело владел им! Алексей не ожидал услышать такой баритон. Он сразу почувствовал, как Вася тонко улавливает мелодию и ритм, понял, что он не новичок в пении. Только удивлялся, как в таком хрупком теле скрывается такая сила голоса. Видимо, за это и полюбила его волжанка. Алексей уже зримо представлял ее, так много о ней рассказывал Вася. Наверное, и сейчас он думает о жене…

Алексей не ошибся — его друг действительно вспоминал Анюту, тихие вечера на берегу широкой реки, когда он пел для ребят и девчат, что собирались по вечерам на обрывистом берегу. Вася прикрыл глаза и белоствольные березы, серебристая дорожка от луны над широким плесом, яркие звезды, все это проплыло в его сознании. А песня лилась и лилась.

И вот к голосу Васи присоединился еще один… другой… третий. Вскоре весь вагон, настоящий хор с упоением выводил знакомую мелодию.

Солнце ушло за горизонт, синие сумерки опустились на крутолобые барханы. Стучал колесами поезд, звенела над пустыней раздольная песня, подхваченная всем эшелоном.

Пустыня безмолвствовала, казалось, она внимательно слушает незнакомую, но удивительно понятную вольнолюбивую песню…