Сколько нам еще жить?..

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Особенно чуткой бывает тишина на рассвете, когда еще не ушла ночь и не наступил день. Замирает природа, чтобы услышать как скажет ночь: — «Прощай!» и промолвит утро: «Здравствуй!» Будто прислушиваются к этому деревья и трава, каждый кустик и камушек, валуны и камыш. И, готовясь к встрече с солнцем, прихорашивается природа, подвешивают травинки и листья алмазные капли росы, чтобы заиграли, отразились в них лучи…

Опустив поводья, Алексей и Улан ехали по дозорной тропе. Лошади, покачивая головами, изредка всхрапывали, привычно копытя каменистую землю. Они прядали ушами и, казалось, что вслушивались в утреннюю тишину. Впереди их ждала конюшня, добрая порция овса, отдых, и кони шагали ходко, сбивая росу с кустов, обступивших дозорную тропу.

Пограничники не торопили лошадей, внимательно оглядывали знакомые места, отмечая все, что попадало в поле зрения.

Второй год служил на заставе Алексей, из новичка превратился в бывалого пограничника, втянулся в службу, приобрел настоящих друзей и на заставе, и в пограничном селе. Прошло немного времени с того памятного дня, когда он стал комсомольцем. Внешне оставался таким же, но в глубине души чувствовал перемену… Стал строже к себе, больше появилось ответственности, дороже стали друзья. Добрее стало сердце к своим, злее к тем, кто мешал жить мирно и спокойно.

Алексей представил заставу, спящих ребят… Хотя какой может быть сон у пограничников ночью? Самая служба! Из четырех десятков человек, служивших на заставе, сейчас там и одной трети не набрать…

Курбаши Дурды Мурт на этот раз решил прорваться через границу на рассвете, на стыке двух застав. Расчет был прост: пограничники находятся в дозорах, секретах, бдительность к концу ночи притупляется. Конечно, если пробираться тайком, вернее всего ночью. Но если идти с боем самое лучше время раннее утро. Еще накануне отряд сосредоточился в ближайшем глубоком овраге, заросшем турангой-гребенщиком, настолько густым, что даже днем лучи солнца не могли пробиться сквозь зеленый навес листьев. Пробирались по двое-трое.

Проверили оружие, снаряжение, определили задачу: разгромить заставу, напасть на село, вырезать активистов, сжечь их дома, забрать ценные вещи, угнать скот, уничтожить посевы. Разделиться на три группы, оставить память о себе и в соседних селах, потом соединиться и уйти за кордон уже в другом месте.

Утренний намаз басмачи совершили на выходе из села. Разостлав вместо ковриков свои грязные широкие чекмени, встав на колени лицом на юго-запад, они беззвучно зашевелили губами, вознося аллаха и прося у него удачи. Опускаясь на свой хивинский чекмень, курбаши попал коленом на острый камень, что оказался под ним и это испортило настроение. Слова молитвы исчезли из памяти. Он думал о набеге, представлял его на разных этапах и ярость медленно закипала в груди, жгла сердце. Если бы не проклятые гельмишеки-пришельцы, разве сейчас крался бы он, как волк, на родную землю отца, умершего на чужбине?.. Где былые богатство, почет, раболепие? Ничего не осталось. Курбаши смертельно ненавидел всех, кто был на той стороне. И ненависть рвалась наружу, просила действия, крови!

Поднимаясь, Дурды Мурт сказал телохранителю — мрачному верзиле с тяжелым подбородком и длинными, чуть ли не до колен руками:

— Будь рядом, Чары. Вперед не выскакивай, и не очень отставай, следи, чтобы сзади не заехал кто…

— Слушаю, Дурды-ага, — наклонил голову телохранитель, — все будет как ты сказал!

— Тряпок не бери, — брезгливо сморщился курбаши. — Ищи золото, деньги, драгоценности. Говорят, в конторе колхоза есть железный шкаф, — подорви его гранатой, только осторожно, не повреди того, что там хранится! Ты понял?

— Понял… Может, взять пулемет? Я пробовал из него стрелять — хорошо бьет.

— Твое дело меня охранять! Разве мало у тебя оружия? Маузер, наган, клинок, гранаты, нож… Куда тебе еще пулемет? Может, скоро пушку запросишь?

Дурды Мурт усмехнулся и вставил ногу в стремя. Чары придержал его, и курбаши тяжело влез в маленькое азиатское седло.

Увидев, что главарь сел на коня, взобрались в седла и бандиты. Кто лихо, одним махом, кто еле-еле, словно нехотя. Четкости и порядка в банде не замечалось.

«Зажирели скоты! Не зря говорят: если ишак жиреет, то и хозяина лягнуть может…» подумал курбаши, наблюдая за своими нукерами. Злость все больше накапливалась в его сердце. И не знал, она будет все нарастать и стихнет лишь тогда, когда его клинок обагрится горячей кровью. Подождав, пока все усядутся в седла, курбаши поднял руку и тронул поводья. Застоявшийся скакун всхрапнул и рванулся вперед…

Что может быть прекраснее пробуждения природы! Сколько раз Алексею приходилось видеть это и все равно он не переставал удивляться великому чуду! И на родной Волге, и здесь в далеком южном крае. Только охотники, рыбаки и пограничники так часто остаются наедине с природой, видят как каждая былинка ждет встречи с солнцем, а птичьи голоса славят наступающий день. Алексей любил такие часы! У себя на Волге он почти бездумно ощущал прекрасное, вслушивался в тишину, различая в ней самые разные голоса и звуки. На границе он любовался своеобразной красотой величественных вершин Копетдага, бескрайними просторами Каракумов, которые уже успел полюбить. Но мгновенно настораживался, если слышал что-то постороннее.

Привычно окидывая окрестность внимательным взглядом, посматривая под ноги коней, вслушиваясь в звуки утра, Алексей и Улан приближались к заставе.

— В гости на Иссык-Куль приедешь? — неожиданно спросил Улан.

— Что ты ни с того, ни с сего об этом заговорил? — усмехнулся Алексей, покосившись на напарника.

— Ай… Птичку услышал. Джикджики называется. У нас на Иссык-Куле тоже есть. Моя услышал — дом вспомнил… Вот…

— Первым делом ко мне на Волгу заедем, а потом к тебе на Иссык-Куль махнем… А что за птичка? Как ты сказал — джикджики?..

— Маленький такой, серый… А голос тонкий-тонкий, как волосок на гриве у коня… Вот слушай, слушай…

Улан поднял палец и лицо его расплылось в улыбке, он зажмурил глаза и прошептал:

— Слышишь?

Алексей напряг слух и уловил тонкий мелодичный посвист.

Стараясь не прервать его, он повернулся к Улану, тихо прошептал:

— Пеночка.

— Какой такой пеночка? — недоуменно переспросил Улан. — Джикджики это.

— У нас их пеночками зовут, — объяснил Алексей. — Хорошо поет и прятаться умеет. Рядом будет сидеть и не заметишь… — Алексей улыбнулся своей застенчивой улыбкой, вновь прислушался к нежному свисту.

Внезапно улыбки исчезли, их словно сдуло налетевшим порывом ветра. Пограничники тревожно переглянулись и Алексей прошептал:

— Скачут.

— Много лошадей. Табун!

Дробный перестук копыт нарастал, делался все отчетливее, стремительно приближался словно лавина.

— Басмачи! — выкрикнул Алексей.

— Дурды Мурт, — подхватил Улан.

— На прорыв идут! — срывая винтовку, крикнул Алексей.

Трижды прозвучали выстрелы. Прокатились по горам, эхом откликнулись им ущелья, еще наполненные сиреневыми предрассветными сумерками и как будто отвечая им, тяжело вздохнули барханы в Каракумах. Смолкла природа, чтобы не слышать злобные крики, не видеть, как льется кровь…

— На заставу скачут! — определил Алексей, — погоняй, Улан!

— А если сюда повернут?

— Нет! Знают, что на заставе мало людей, туда и ударят! Быстрей, Улан!..

Кони пограничников, заслышав яростный топот приближающейся банды, запрядали ушами, всхрапнули и не успели еще Алексей и Улан тронуть поводья, как они пустились в намет, гулко ударяя копытами о еще не проснувшуюся землю.

Низко пригнувшись к седлу, Дурды Мурт скакал впереди своих головорезов. Чуть поотстав, мчался за ним Чары. Густая пыль, поднятая десятками копыт, обволакивала бандитов, не рассеиваясь в неподвижном утреннем воздухе, продолжала висеть, обозначая путь банды. Ветер свистел в ушах Дурды Мурта, а он все торопил и торопил ахалтекинца, ему хотелось, чтобы у коня вдруг выросли крылья как у сказочного скакуна Дюль-Дюль, что одним махом перелетел через бурную Амударью…

Вот и пограничный столб с ненавистным гербом. Курбаши выхватил клинок, ему очень хотелось ударить с оттягом по земному шару, по серпу и молоту! Но выдержит ли клинок? Не выбросит ли его самого из седла при таком ударе? Где-то прогремели запоздалые выстрелы. Но это уже не имело значения — басмачи миновали границу и стремительно приближались к заставе. Раздались истошные вопли, выкрики, свист, улюлюканье. Бандиты подбадривали себя и пугали тех, кто должен был попасться на пути.

Впереди показалась дозорная вышка, белые домики заставы за каменным забором, дощатые ворота с красной звездой. Прогремели выстрелы — стрелял часовой с вышки… Неожиданно, откуда-то с фланга застучал станковой пулемет… «Ждали, сволочи, не удалось врасплох!» — мелькнуло в голове Дурды Мурта и он завертел поднятым над головой клинком. Басмачи, подчиняясь приказу, рассыпались веером, стараясь охватить заставу. Вновь раздались крики, загремели выстрелы, кто-то метнул гранату и ее взрыв потряс воздух.

Из-за дувала ударил небольшой, но дружный залп и курбаши окончательно убедился, что пограничники ждали нападения. Не могли они так быстро и четко организовать оборону; поставить на фланге «Максим», который длинными очередями бил по бандитам. Но вот он замолчал, заело ленту, или кто-то из нападавших сумел подобраться к пулеметчикам. Это воодушевило курбаши и он дал знак группе нукеров, которые тотчас рванулись к воротам, намереваясь метнуть гранаты и ворваться на заставу. Но они были встречены дружными залпами. Несколько басмачей вылетели из седел. Одного из них, зацепившегося ногой за стремя, конь продолжал волочить за собой. Истошные вопли, визг, ржание коней, выстрелы — все смешались в сплошную какофонию.

Внезапно курбаши почувствовал, что клинок в его руке вздрогнул и чуть не вырвался из намертво сжатого кулака. Сначала он не понял, потом догадался, что в клинок попала пуля. Вот одна из них тонко свистнула над ухом, ему показалось, что он даже почувствовал, как заколебался воздух. Стреляли откуда-то с тыла. Он понял, что это ведут стрельбу пограничники, находившиеся в наряде и сейчас спешившие на шум боя. Еще несколько басмачей вылетели из седел, вот еще… Упала на всем скаку лошадь, придавив собой седока, курбаши показалось, что он услышал, как хрустнули кости упавшего. Проскакал бандит с лицом, залитым кровью, он ничего не видел и лошадь несла его неведомо куда. Все это отпечаталось в голове курбаши и подсказало единственное решение: выходить из боя. Неожиданная атака не удалась!

Когда Алексей с Уланом примчались к заставе, бой разгорелся во всю. Они залегли за ближайшими валунами и открыли стрельбу. Несколько выстрелов оказались удачными. Но главное, им удалось отвлечь внимание бандитов, заставить поверить в то, что пограничники засели не только во дворе заставы, но и на ближайших подступах, спрятались за валунами, откуда ведут прицельную стрельбу. Алексей убедился в этом, услышав выстрелы с соседнего холма. Видимо, там тоже был один из подоспевших дозоров.

Курбаши на своем горячем скакуне метался среди басмачей, и Алексею никак не удавалось поймать его на мушку. Пару раз ему казалось, что он попал, но курбаши не падал.

— Уй, вертится как шайтан, — воскликнул Улан после очередного выстрела, и Алексей понял, что и он ведет огонь по Дурды Мурту. А тот, чувствуя, что за ним охотятся, ни на секунду не останавливался. Он горячил жеребца, вздымал его на месте, заставлял делать боковые прыжки, вертеться, менять ход.

Окончательно поняв, что заставу не взять, курбаши подал сигнал к отступлению. Басмачи повернули в сторону села и, дико гикая и вопя, помчались по дороге. Более десятка бандитов в самых разных позах остались лежать вокруг заставы. Они вернулись в отчий край, чтобы так бесславно закончить свой путь. Может быть, в последний миг, когда нельзя уже понять, то ли они падают на землю, то ли она летит на них — в затухающей сознании вспыхивала последняя мысль: какая она мягкая, родная земля. Словно руки матери.

Далеко окрест в эти утренние часы слышны были выстрелы из винтовок, захлебывающийся лай пулеметов, глухие взрывы гранат. Они доносились до села, наполняли тревогой сердца. Люди поняли, что на заставе идет отчаянный бой. Предполагали, что Дурды Мурт вновь собирается прогуляться по их земле. Вот и дождались! Кое-кто ждал прихода курбаши с радостью. Сейчас, заслышав звуки боя, они потирали руки, улыбались, доставали надежно припрятанное оружие, передергивали затворы винтовок. Знали, что курбаши надеется на их помощь. И одним из таких был Бекмурад! Как радостно всколыхнулось, забилось сердце… Может, с Дурды Муртом придет Клычмурад? Может, мешочек отца не попал тогда в руки пограничников, а достался Клычмураду?.. Может, поделится с ним по-братски? Тогда бы и за кордон уйти можно… Пропади он пропадом этот колхоз!

Оружие доставали не только те, кто радовался приходу бандитов. Вооружались колхозники, молодые ребята — краснопалочники. Спешили на окраину села, чтобы встретить басмачей, если те прорвутся через заставу. Оборону возглавил чайханщик Селим. Размахивая наганом, он встречал на окраине людей, размещал за дувалами, деревьями, направлял на плоские крыши домов.

Даже в этот грозный момент чайханщик не забыл о своей марле! Правда, он не укутал ею лицо и голову, как делал это обычно. Просто замотал вокруг шеи, как шарф. Белые широкие концы развевались от его быстрых, решительных движений.

— Язли! — кричал он рослому мужчине в потертом халате, — быстро становись вон за тот дувал, целься лучше!

— Сейид-ага, из твоего меткого мультука-хырлы удобнее с крыши стрелять. Там бандиты до тебя не доберутся. Только как ты туда залезешь?

— Залезу, — торопливо отвечал маленький и тощий, как мышь в засушливый год, старик и ловко карабкался по лестнице, таща за собой длинное ружье с ножками из тонкой рогатки.

— Дядя Селим, — подскочил к чайханщику подросток с вилами, — а что, если я на крышу заберусь, вместе с Сейид-ага, а потом вилами кину в басмачей!..

— Марш домой, пока я ремень не снял, — грозно закричал чайханщик, — ишь чего выдумал, сорванец! Марш, кому я сказал!!!

…Ах, чайханщик Селим! Не раз пробирался ты в логово к басмачам, ходил за кордон, приносил важные сведения, ускользал из цепких вражеских рук! Искушенный в кознях и хитростях бандитов, неважным оказался ты стратегом в открытом бою. Может быть, понадеялся, что не прорвется банда сквозь заставу? Почему не занял круговую оборону, не догадался, что не пойдет Дурды Мурт в лоб, а ударит с тыла и во фланги… И вот уже плач и вопли понеслись над селом, вспыхнули дома, нестройно загремели выстрелы. Падали и басмачи, вылетали из седел, вырывали их оттуда пули сельчан. Но слишком неравным был бой между необученными дехканами с их двустволками и мультуками и вооруженными до зубов басмачами. Почти ни одна пуля из нагана Селима не пропала впустую — умел стрелять старый разведчик, но и его самого настигла чья-то пуля. Зашатался чайханщик, схватился руками за грудь и тут клинок телохранителя курбаши Чары разрубил Селима почти до пояса. Кровожадно оскалился басмач, что-то радостно крикнул, но тут же пуля из хырлы старого Сейида настигла бандита, вырвала из седла, бросила на землю… Нет, Чары не держать тебе почтительно стремя курбаши, не подрывать колхозный сейф в надежде на богатую добычу. Отгулялся ты по земле.

…Выехав из ворот заставы, группа преследования спешила к селу, над которым поднимались столбы зловещего черного дыма, четко выделяясь на фоне синего утреннего неба. Всего двенадцать человек вошло в группу. Мало людей осталось на заставе, несколько человек погибло в стычке, другие были ранены. Ушедших басмачей оставалось почти в три раза больше, но пограничники не думали об этом.

Ветер свистел в ушах Алексея, когда он на своем гнедом скакал с товарищами к селу. Одна из гранат била по боку, но он не обращал на это внимания, мысли были далеко впереди, там, где сейчас кипел бой. Опасаясь засады, старший группы помкомвзвода Муминов, на подходе к селу, взял вправо и пограничники ворвались в боковые улицы. Однако они опоздали: басмачи ожидали погони, и не стали долго задерживаться в селе.

Среди убитых сельчан, что лежали перед сельсоветом, куда их успели перенести, Алексей увидел Селима. Тело, чтобы скрыть страшную рану, было прикрыто халатом, виднелось только лицо. Оно было мертвенно-бледным, почти вся кровь вытекла. Марля пропиталась кровью и казалось, что Селим лежит укрытый красным знаменем. Усы, всегда тщательно расчесанные, слиплись от крови. Рядам вытянулся худенький подросток, тот, что хотел, взобравшись на крышу, кинуть в басмачей вилы. Лежало еще несколько человек.

Обнажив головы, пограничники стояли над убитыми. Алексей смотрел на Селима, на мальчишку, которого хорошо знал, и чувствовал, как тугой комок подкатывается к горлу, а руки невольно сжимаются в кулаки. Понурив головы, стояли рядом товарищи… И каждому из них было не по себе. Они не успели, не смогли защитить этих людей от бандитов. Дело колхозников растить хлопок и хлеб, обрабатывать землю. Долг пограничника защищать их мирный труд. И вот — они не до конца выполнили свой долг. От таких мыслей было горько и обидно!

— По коням! — подал команду помкомвзвода.

Короткая команда прозвучала как выстрел. Пограничники взметнулись в седла. Лица ребят стали суровыми и все, кто был на площади поняли, что пощады басмачам не ждать.

Дурды Мурт вынужден был изменить первоначальные планы: разделить нукеров на три группы — банда уходила в одном строю. Они шли на север, все дальше углублялись в сыпучие пески. Следы скрыть было невозможно: они четко выделялись на барханах, такыре, отпечатывались на солончаках. Выигрыш во времени у басмачей был не очень большой. Но расстояние между уходящими и преследователями увеличивалось. Басмачи шли напролом, вперед, пограничникам приходилось двигаться осторожно — в любую минуту можно было нарваться на засаду, каждую секунду из-за бархана могла хлестнуть обжигающая пулеметная очередь… Малочисленным был отряд преследователей. Приходилось опасные места, удобные для засад, обходить стороной, терять драгоценное время.

Полуденное солнце стояло в самом зените. Духота затрудняла дыхание, кровь молотками стучала в висках. Песок хрустел на зубах, лез в уши, бил в глаза, наполнял их сухой резью. Смешиваясь с потом, он обволакивал все тело нестерпимым зудом. До обводов седел, клинков, стремян, винтовок нельзя было дотронуться — раскаленный металл обжигал руки. Измученные кони вязли в песке, с трудом вытаскивали ноги, взбираясь на высокие барханы.

Дошли до места, где басмачи делали привал. Останавливаться не стали, прошли мимо. Радовались, что выиграли несколько драгоценных минут, сократили разрыв. Ехали молча, трудно говорить в такую жару: раскаленный воздух обжигает легкие, вызывает жажду. Воды во фляжках оставалось немного, приходилось беречь каждую каплю. Да и о чем говорить? Цель ясна: настичь, разоружить, взять в плен. Если не сдадутся — уничтожить!

Жара и духота настолько вымотали пограничников, что казалось, если они упадут, то не смогут сделать больше ни шага, а они все шли и шли, то ведя лошадей на поводу, то снова забираясь в седла. Наконец с высоты бархана увидели развалины старой крепости.

— Куюк-Мазар — пояснил помкомвзвода, — удобное место для засады и отдыха. Долго рассматривал развалины в бинокль, затем задумчиво сказал: — Никого не видно… Затаились… Ждут, должно быть.

— Товарищ командир, разрешите, — произнес Улан Токомбаев, — я маленький, туда-сюда, как ящерица, могу… Подползу тихо…

— Подползать не надо… А вот обойти крепость — это вернее. Если они там, дальше следов уже не будет… Давай, Улан, действуй… Остальным перекур!

Почерневший, запыхавшийся Улан вернулся не скоро — слишком большой круг пришлось делать. Все выжидающе уставились на него, а он, едва переведя дух, доложил запекавшимися губами:

— Товарищ командир! Следов от крепости нет. Там они засели, притаились…

— Молодец, Улан, — поблагодарил помкомвзвода. — Теперь прикинем, почему они там засели, как думаете?

Пограничники переглянулись.

— Отдохнуть хотят…

— Нас пулеметами встретить!

— Ночевать тут думают…

— Все не то… — качнул головой командир. — Дурды Мурт, я полагаю, так прикидывает, дождаться темноты, а потом драпануть в разные стороны. Знает, что нас мало и каждого в отдельности мы преследовать не сможем.

Он нагнулся, взял горсть горячего песка, сжал, и он как вода вытек из сжатой ладони.

— Видите, — сказал он, — вот так и они, как песок из горсти хотят уйти… Потом в условленном месте снова соберутся и — налет сделают! Опять резня, пожары, кровь… Курбаши так уже делал, когда наши прижали его. Повторяется курбаши! На этот раз не выйдет! — Командир замолчал, окинул взглядом пограничников, сказал твердо: — Взять их надо засветло! Нас — двенадцать, один останется с лошадьми… Значит одиннадцать! Их, я думаю, человек тридцать может, чуть больше… Так как?

— В атаку, товарищ командир!

— Командуйте!

— Зря время теряем, — воскликнул Алексей. — Уничтожить их надо!

Помкомвзвода улыбнулся, бросил недокуренную самокрутку в песок, аккуратно придавил сапогом. Коротко бросил:

— Пошли!..

Распластавшись на раскаленном песке, пограничники ползли к крепости. Пули басмачей тонко посвистывали над головами. Когда стучал пулемет, фонтанчики песка вставали сплошной стеной. Стоило кому-нибудь поднять голову, как сразу бил пулемет. У басмачей их было два — скорострельных английских «Гочкиса». Хватало у них и патронов.

А солнце, между тем, уже клонилось к горизонту. Хотя в пустыне темнеет не очень быстро, но торопиться было надо. Ночь — друг басмачей. Нужно было принимать срочное решение, бой затягивался…

А солнце между тем уходило за горизонт. Оранжевый диск готов был нырнуть за барханы.

— Товарищ командир! — прошептал Алексей, — разрешите я гранатами… С фланга подберусь…

— Действуй, Алексей! — чуть помедлив, согласился помкомвзвода.

Соленый пот заливал глаза, песок скрипел на зубах, вместе с воздухом проникал в легкие, хотелось кашлять и Алексей судорожно стискивал зубы. Вжимаясь в песок он полз и полз вперед, прикидывая: сможет ли добросить гранату до захлебывающегося в остервенелом лае пулемета…

Вот он вскочил, метнул гранату и тут же упал в песок, вжался в его нестерпимое пекло. Громыхнул взрыв, раздались истошные вопли. Не знал Алексей, что один из них принадлежал смертельно раненому Дурды Мурту! Отгулял курбаши по белому свету… Захлебнулся, замолк пулемет… Но еще яростнее застрекотал второй.

Алексей почувствовал, как в сантиметре выше головы пронесся целый рой свинцовых пчел и каждая хотела ужалить. Он прополз еще несколько метров, огонь басмачей усиливался, все так же злобно, остервенело строчил пулемет, не давая пограничникам подняться. А круглый, но еще ослепительно горячий диск солнца уже коснулся дальних барханов. Жара спала, но духота стояла неимоверная! А еще жара боя! Смертельного, беспощадного, непримиримого! Нужного! Алексей и его товарищи не чувствовали ни духоты, ни жары. Их обжигал огонь неравного боя, строчил и строчил английский пулемет, не давая пограничникам подняться. Солнце уже скрылось за барханами, и косые, черные тени упали на песок. У Алексея были еще две гранаты и наган. Винтовку он бросил, она мешала ползти…

«Пусть ранят, только бы не в руку — не смогу тогда метнуть гранату, — думал он, продолжая ползти. — Пусть убьют, но уже потом, после броска… Проклятый пулемет, не дает ребятам подняться… Нет, даст!»

Вторую и третью гранаты он метнул друг за другом почти что одновременно. Прогремели взрывы. На этот раз он не упал в спасительный песок, а выхватил наган…

— Вперед, ребята!

Он рванулся к крепости, откуда еще доносились выстрелы и замолк, наконец, последний пулемет, захлебнулся в яростных взрывах его гранат…

Что-то горячее ударило в грудь, потом в живот… Показалось, что кто-то сильно хлестнул по телу веником из верблюжьей колючки… А он все бежал и бежал и никак не мог понять, почему так плохо слушаются ноги и тяжелым становится тело. Бежал, видя краем тускнеющих глаз, что откуда-то сбоку бегут его друзья. Бегут мимо, а он отстает и никак не может догнать их…

Кто-то остановился. Встал возле него на колени, приподнял голову.

— Алексей, — услышал он далекий голос Улана, — я сейчас… сейчас…

— Потом… потом перевяжешь, — слабеющими губами прошептал он, и уже совсем тихо добавил, — бейте… гадов…

Банду уничтожили полностью. Пограничников из двенадцати осталось пятеро…

Всю ночь они несли самодельные носилки с истекающим кровью Алексеем.

Не донесли…