Сквозь пласты времени: Очерки о прошлом города Иванова

Бывшая Панская, ныне Станко

Внимательно взглянув на карту нашего края, вы без труда обнаружите десятки географических названий, происхождение которых загадочно. Определить их истоки затрудняются даже специалисты.

О «непонятном названии Ландех» писал в одной из своих книг Лев Успенский. Он же обратил внимание читателей на группу селений, имена которых характерны для Урала, но выглядят чужеродными в Пестяковском районе Ивановской области: Филята, Степанята, Оверята, Гомозята…

А кто с уверенностью может сказать, что значат, к примеру, Кинешма и Решма? Попытки объяснить эти названия чаще всего наглядно убеждают нас, что этимология, по сравнению с другими науками, находится в особом положении: свое мнение о происхождении того или иного слова может иметь любой человек. Так возникает народная этимология, опирающаяся не на научные принципы, а на случайные сопоставления, на сходство в звучании слов. Справедливо заметил один лингвист: «Народная этимология — это та же легенда, пытающаяся объяснить непонятные факты далекого прошлого близкими и понятными явлениями современного нам языка».

Особенно часто это бывает, когда люди пытаются объяснить географические названия, происхождение которых загадочно.

Вот яркий пример из романа В. Верховской «Молодая Волга», использованный тем же Л. Успенским:

— Кинешма? — рассеянно произнесла путешествующая по Волге на теплоходе героиня книги Нина. — Нерусское слово какое-то.

— Почему нерусское? — возмутился ее спутник-волгарь. — Кинешма — «кинешь мя». Решма — «режь мя». Даже легенда есть насчет этих названий.

Не избегли подобных ошибочных толкований и названия некоторых старинных мест и улиц нашего города.

Интересный образчик народной этимологии оставил нам бытописатель старого Иванова И. Волков в своей книге «Ситцевое царство». Этот образчик настолько любопытен, что, несмотря на длинноту, я приведу его целиком.

«Столетняя старуха-бабушка рассказывала мне, что разбойники жили раньше в самом Иванове на Панской улице.

— Оттого-то эта улица и названа „Панской“, — говорила мне бабушка, — что здесь паны, разбойничьи атаманы жили… Днем они, как все прочие люди-человеки, проживали честно и праведно: с хозяйством управлялись да в церковь божию ходили, перед богом свои грехи ночные замаливали, ставя свечи пудовые… А ночью „паны“ на промысел выходили: на мосты и дороги, что к городу вели, и запоздавших путников грабили. Оттого искони у нас Панская улица и богатая: хорошими, каменными домами изукрашена, да каменными палатками-кладовыми во дворах обставлена…

Доискиваясь до истины, я пытался возражать бабушке.

— Послушай, бабушка, ведь за достоверное известно, что на Панской улице чуть не со времен Петра Великого начали фабриканты селиться. Оттого эта улица и богата каменными старинными домами…

Но старуха не сдавалась:

— Ну, так что ж из того, что фабриканты жили? — горячилась она. — Может, многие фабриканты с этого самого разбойства и в гору пошли: на награбленные деньги дома да фабрики понастроили…»

Многое из утверждений старушки соответствует действительности. Панская улица в старом Иванове отличалась от других обилием каменных строений. Здесь жило немало фабрикантов и купцов. Известно, что кое-кто из них пошел в гору, фабрикуя фальшивые ассигнации (хорошему специалисту по резке манер для набивки ситцев доступно было изготовить и клише для печатания бумажных денег). Не секрет, что среди купцов встречались изуверы и фанатики. Только вот разбойничьих атаманов среди них не было. Фабриканту представлялось выгоднее и безопаснее сколачивать капитал за счет эксплуатации трудового народа.

Разбойниками становились простые люди, крестьяне, доведенные до отчаяния притеснениями и нуждой. Конец их был, как правило, печальным: гибель в стычке с полицией, казнь или каторга. В фабриканты они не «выбивались». Так что в целом рассказ старушки — типичная легенда, созданная народной фантазией, изукрашенная ею.

И все-таки откуда в исконно русском селении взялась Панская улица?

Представьте себе ученого, скажем, XXV века, который взялся уточнить некоторые детали возникновения текстильной промышленности в Иванове. Затребовав из архива планы села, относящиеся к XVIII―XIX векам, он увидел там Панскую улицу. Естественно, что наш гипотетический ученый поднял соответствующие справочные материалы, в частности, «Толковый словарь русского языка» Даля, и с радостью обнаружил там, что в старину «панским товаром» назывался «красный, аршинный, фабричные ткани». Не логично ли будет предположить, что именно на Панской фабриковался такой товар? Догадку ученого подкрепили другие документальные данные: действительно, на Панской улице существовали текстильные заведения.

Итак, проанализировав собранные материалы, ученый XXV века придет к несомненному вроде бы выводу: в истоке названия Панской улицы — фабрикация ситцев, «панского товара». И тоже ошибется, как та бабка. Свое название улица получила задолго до того, как появились фабрики и, следовательно, фабричные ткани, «панской товар».

В поисках истины придется идти иным путем.

Заметный след оставила в памяти ивановцев крестьянская война и польско-шведская интервенция начала XVII века. Рассказы об этих событиях передавались из поколения в поколение.

Ивановский крестьянин, владелец ситценабивной мануфактуры А. Полушин (1785―1852) оставил после себя «Памятную книгу», куда были занесены разного рода сведения об истории села и его промышленности. В этих записках указывается, что Панская улица — одна из старинных в Иванове. А название свое она получила потому, что, по преданию, там стояли станом поляки (паны) во время их набегов в начале XVII столетия. В подтверждение правильности этого предания Полушин сослался на то, что место на Панской улице, где она имеет небольшой долок, спускающийся в Потоку (Кокуй), носит название «Курень», так как тут-де стояли казаки, прибывшие вместе с поляками.

В. Борисов сообщил со слов старожилов (которые, конечно, в свою очередь передавали чьи-то рассказы), что «ивановцы при нападении их (панов) на село отсиживались, обведя село крепкими надолбами, обитыми толстыми досками, из-за них-то с успехом защищались ивановцы немалое время».

По этому скудному описанию трудно представить себе, что́ это были за оборонительные сооружения. Надолбы в ту пору использовались против атак конницы, как в минувшую войну — против танков. Но ведь следовало еще отражать натиск пехоты. Поэтому, кроме надолб, у ивановцев имелось еще что-то, возможно, частокол из заостренных бревен.

Такую оборону удобнее всего было строить по левому берегу ручья Кокуй (на правую сторону село еще не перешагнуло), то есть частично вдоль улицы, названной впоследствии Панской.

Есть у писателя Михаила Кочнева сказ — «Курень за оврагом». Как раз о том самом времени. Пользуясь народными преданиями, он живо изобразил, как ивановцы отбивались от незваных гостей на улице Кукуй (Кокуй).

«Подошли паны к селу, — говорится в сказе, — а войти не могут. Кинутся к крайним домам, а из-за плетней, из-за дров мужики из дробовиков палят».

Получили паны подкрепление, а у наших порох весь вышел и свинца нарубить не успели. Пришлось отойти и укрепиться в монастыре на Покровской горе.

Сказ есть сказ. Многие детали осады писателем домыслены, иные в художественных целях гиперболизированы. Так, в лютую зимнюю стужу «наши по горе забор дубовый в четыре столба толщиной поставили… ров в сажень глубины, в две сажени ширины вырыли. Оказались за деревянной стеной и Притыкино и вся монастырская слободка». Такие оборонительные работы можно было осуществить, разумеется, только заранее, а не в виду неприятеля. Тем не менее в целом дух эпохи, героизм ивановцев в сказе переданы верно.

Пришлось ивановцам, конечно, нелегко, многие сложили головы в неравной борьбе с регулярным неприятельским войском. С большой долей вероятия можно предположить, что для защиты селения пушек им никто не отряжал. Крестьянам следовало рассчитывать только на ручное оружие. В конечном счете интервенты овладели селом и стали в нем лагерем.

Ученые-историки подтвердили достоверность изустных легенд о пребывании в селе интервентов. Немало сделал для выяснения этого обстоятельства ивановский краевед И. Власов. Он указал на любопытное письмо суздальского воеводы Федора Плещеева, являвшегося сторонником Лжедмитрия II, ратному воеводе самозванца Яну Сапеге.

«…На Волге город Плесо взяли, — говорится в письме, — пришли назад в Суздальский уезд, в старые таборы, в село Иваново-Кохму.

И пишут, господине, ко мне пан Чижевски да Собельски с товарищи, чтобы мне итти к Костроме на государевых изменников.

И мне, господине, город покинуть не на кого и из Суздаля итти нельзя, потому что многие иные воры мужики в сборе от Суздаля верст за сорок и за петьдесят, в Холуе на посаде и в иных местах…»

Из этого письма видно, комментирует И. Власов, что в период крестьянской войны и польско-шведской интервенции в селе Иванове действительно находились вражеские отряды. Известны имена их предводителей: Мартын Собельский из отряда Сапеги, его подчиненный Плещеев, Чижевский из полка пана Лисовского. Иваново стало для них своеобразной базой для набегов на другие селения и города. Вместе с тем этот документ неопровержимо свидетельствует о волне народного гнева, поднимавшейся против захватчиков, о том, что «мужики в сборе» во многих местах и готовы к борьбе.

«Старыми таборами» в письме названа казачья стоянка. Это место ивановцы впоследствии нарекли «Куренем» (участок современной улицы Станко — от улицы Багаева до улицы Маяковского).

Итак, можно считать, что легенды об истоках названия Панской улицы подтверждены документально. Хуже обстоят дела со свидетельствами материальными. Их крайне мало и непосредственно с Панской улицей они не связаны. Пушечное ядро XVII века, найденное в пригороде Иванова, «крылатый» польский шлем, поднятый со дна Уводи у Сосневского моста в 1940 году, — вот, пожалуй, и все. Объясняется это просто: никто специально таких материальных свидетельств не искал. Между тем, они должны быть. Под слоями земли могут обнаружиться остатки оборонительных сооружений ивановцев (хотя бы тех же надолб), следы существования крупного воинского лагеря.

Панская улица (ныне улица Станко)

Это обстоятельство, думается, следовало бы учитывать в дальнейшем при строительных работах в районе улиц Станко и Московской. Можно только пожалеть, что археологи не воспользовались прокладкой теплотрассы через Кокуй в начале 60-х годов, когда был сделан глубокий поперечный разрез всего этого участка.

Во второй половине прошлого века Панская улица полностью утратила свой промышленный характер. Производственные помещения частью были снесены, частью переоборудованы под жилье и для других надобностей. Кроме фабрикантов и торговцев, здесь жили духовенство, рантье, домовладельцы, чиновники, разного рода администраторы.

Попробуем мысленно перенестись лет на восемьдесят — девяносто назад и совершить по улице короткую прогулку.

…Дорога мощена булыжником. По обе стороны ее — ряды деревянных тумб. Дома двухэтажные кирпичные, но встречаются и одноэтажные деревянные с резными наличниками, с причудливыми водосточными трубами. Кое-где видны чугунные решетки палисадников. У подъездов — иконы под железными козырьками.

Вот полосатая полицейская будка, вот аптека, в ее витринах, по обычаю того времени, — стеклянные шары, наполненные разноцветными жидкостями. Магазинов почти нет, магазинами славится другая улица — Георгиевская. Правительственными или общественными зданиями улица тоже небогата. Отделение Государственного банка, казначейство, клуб приказчиков, — на этом перечень, пожалуй, можно прекратить.

Теперь заглянем в несколько особняков, посмотрим, чем они интересны. Удивляет толщина наружных стен. В первом этаже комнаты поменьше и пониже, чем во втором. Часто здесь помещались хозяйственные службы, жила прислуга. У парадного находится швейцарская. На второй этаж ведет литая чугунная лестница. В просторных комнатах — паркетные полы, лепные потолки, дорогие люстры, мраморные подоконники. Отопление печное, печи отделаны изразцом. Но в некоторых домах отопление калориферное: по специальным каналам внутри стен в помещения подается подогретый воздух.

Во дворах — обилие флигелей, различных служб: конюшни, каретные сараи, ледники, амбары для товаров и домашних припасов.

Об одном из таких зданий хочется рассказать несколько подробнее.

Такое на долю журналиста выпадает, может быть, раз в жизни — вскрывать тайник с оружием, запрятанным десятилетия назад.

Июньским вечером 1972 года мне позвонил по телефону давнишний мой знакомый Вадим. Голос у него был взволнованный:

— Понимаете, нашел у себя в квартире под полом оружие. Вроде, дореволюционное. Что делать?

— Пока — ничего. Через четверть часа буду у вас.

Невзирая на ночь и усталость, я поспешил на улицу Станко в хорошо знакомый мне старинный двухэтажный дом. Вадим встретил меня у парадного. По чугунной узорчатой лестнице мы поднялись на второй этаж. И лестничные площадки, и коридор, и комнаты, куда мы вошли, были голы и замусорены. В доме начинался капитальный ремонт, и жильцы со всем имуществом переселялись во временные квартиры.

В просторной комнате горела настольная лампа, поставленная на пол. Она освещала пачки паркетной дощечки.

— Понимаете, решил снять паркет, чтобы после ремонта вновь уложить его, — пояснил Вадим, — приподнял щит, заглянул под него, а там оружие, пачки патронов…

Ломиком мы поддели деревянный щит, к которому крепилась паркетная дощечка, приставили его к стене. Вот оно, неизвестно кем укрытое оружие. Два кольта в кобурах, один шестизарядный, другой — пяти. Зеленый бархат внутри кобур истлел, а револьверы так и сверкают никелировкой. Завернутый в тряпицу однозарядный винчестер. Солдатский тесак в ножнах. Заглянув дальше под пол, вытянул оттуда офицерскую шашку. Тут же коробки с патронами. Впечатление такое, будто они только что, с завода. Часть боеприпасов завернута в газету. Рассматриваю ее. «Русские ведомости» от 10 июля 1916 года. Что ж, она свидетельствует только об одном: оружие не могли укрыть ранее этого срока. Но какая была надобность делать это в 1916 году?

— Ну, что ж, надо звонить.

Вадим согласно кивнул головой.

Вскоре сотрудники милиции склоняются над находкой. Кто-то рассматривает марки на револьверах. Оба сделаны в США, оба новехонькие. Кто-то сортирует на ладони патроны по калибрам. Не надо быть Шерлоком Холмсом, чтобы понять, для чего. Сколько видов патронов, столько должно быть и видов оружия. Трех стволов явно не хватает.

— Вот эти маленькие патроны — от дамского браунинга.

— А не его ли я нашла лет семь назад? — высказывает предположение женщина, приглашенная в качестве понятой. — Копали мы погреб в сарае и наткнулись. Малюсенький такой револьверчик, весь ржавый. Потом еще один нашли. Взяли да и выбросили.

Майор милиции укоризненно качает головой. Оружие есть оружие, пусть даже ржавое. Его следовало непременно сдать в милицию. Там разобрались бы. Возможно, оно использовалось прежде в преступных целях.

Пока составляется протокол, я коротко рассказываю присутствующим знакомую мне историю этого дома. Построил его в 70―80 годах прошлого века фабрикант Новиков. Ему принадлежала отделочная фабрика (ныне швейный завод). Позднее это предприятие арендовал, а незадолго до первой мировой войны и купил другой фабрикант — Бурылин. Жилой дом, однако, продолжал оставаться в собственности Новиковых. Один из них в начале века стал известным автомобилистом, участвовал в гонках по маршрутам Москва — Орел, Москва — Нижний Новгород и даже Москва — Париж.

После Великого Октября бывших хозяев потеснили. В доме жило множество людей, о которых теперь едва ли можно навести какие-либо справки.

В 1925 году здание передали Гостехконторе, которая переоборудовала его для проживания своих сотрудников.

В разговор вступают жильцы дома — понятые. Со слов людей, которых давно уже нет в живых, они рассказывают нечто похожее на легенду. Будто бы в том же 1925 году милиция обнаружила на чердаке ведерко с углем. Высыпали его, а на дне золото и бриллианты. Дом осмотрели сверху донизу, но больше ничего не нашли.

Человеку свойственно докапываться до истины. Поэтому сам собой возник вопрос: кто запрятал оружие в тайник?

Наиболее естественно было предположить, что сделали это офицеры — родственники Новиковых по возвращении с фронта в конце 1917 — начале 1918 года. Но от этой мысли приходилось отказаться. Во-первых, едва ли можно было незаметно провезти столько оружия от западных рубежей до Иваново-Вознесенска — его у офицеров повсеместно отбирали. Во-вторых, очень уж пестро оно по составу — от спортивного винчестера до солдатского тесака и дамского браунинга.

Эта разномастность скорее всего свидетельствует о том, что оружие собиралось на месте. Однако в его укрытии наверняка участвовал человек, знавший в нем толк. На это указывала маленькая, но характерная деталь: годы выпуска, начертанные карандашом на коробках с патронами. Они могут храниться только определенное время, после чего становятся ненадежны, дают осечки. Только сведущий в военном деле человек мог знать эту особенность и предусмотрительно сделать пометку — на крайний случай и такие патроны могли пригодиться.

Снова и снова мысленно возвращался я к грозовой поре революции. Да, в октябре 1917 года иваново-вознесенская буржуазия сдала власть пролетариату без боя. Но значит ли это, что она смирилась с поражением? Можно ли утверждать, что она разоружилась и отказалась от мысли о реванше?

Находка на улице Станко, думается, позволяет ответить на эти вопросы отрицательно. Конечно же, оружие пряталось не случайно. Буржуазия, реакционное офицерство выжидали: какой оборот примут события? Оружие могло понадобиться при малейшем намеке на непрочность Советской власти. Но такого намека они не дождались, оружие не было пущено в ход.

— Куда вы его денете? — поинтересовался я.

— Скорее всего, сдадим в музей, а патроны, как образцы, — в нашу криминалистическую лабораторию.

На протяжении многих лет Панская улица была монархической. В дни всевозможных «тезоименитств» она расцвечивалась национальными флагами, на фасадах домов появлялись портреты «государя императора».

Но именно здесь, в самом начале улицы, у клуба приказчиков, в октябре 1905 года был организован большевистский митинг. На нем в последний раз выступил Ф. А. Афанасьев (Отец).

Митинг охраняла боевая большевистская дружина, которую возглавлял один из руководителей партийной организации города, депутат первого Совета Иван Никитич Уткин.

Великий Октябрь обитатели улицы встретили враждебно, предчувствуя близкую утрату привилегий, капиталов, особняков. И действительно, революция вымела с Панской всех захребетников, наживавшихся на поте и крови народа. К десятой годовщине Великого Октября она была переименована в улицу Станко — по партийной кличке стойкого большевика-ленинца И. Н. Уткина.

За годы советской власти ряд старых капитальных зданий на улице был надстроен, сооружено несколько новых. Население получило водопровод, газ, частично центральное отопление. Дорога и тротуары оделись в асфальт, вдоль них зашумели листвой деревья.