Сквозь время

Глава 9

Удельное княжество Дорогобужское, значившееся в составе Великого Тверского княжества, встретило нас ливнем, перешедшим в противный мелкий бусенец, который расквасил дорогу так, что даже мой весьма благородных кровей жеребец, прозванный без всяких изысков Сивка, поскальзывался, и один раз, даже, едва не упал. Сам испугавшись от неожиданности, конь выровнялся и заржал, выказывая недовольство и собой, и мной, и этой чертовой погодой, и всем миром в целом. Двигаться дальше верхом было попросту опасно, и я соскочил с Сивки, потрепав его по шее. Ко мне подошел, тоже ведя коня на поводу Милославский.

— Ну и хляби, растудыть их, — он вытер лицо ладонью и, прищурившись, посмотрел вперед. — Скоро Клин покажется, как действовать будем, княжич?

— Не знаю, — я покачал головой. — Князья Дорогобужские вроде не встают супротив Московского князя.

— Ну, то Юрий сын Андреев не вставал. А вот Осипа еще ни разу в войске московском не видывал никто, — Милославский был просто кладезем информации. Откуда он все и про всех знал, оставалось только гадать, но его характеристики всегда совпадали с существующей реальностью. Вот кому мемуары бы писать, или те же летописи. Самое же ценное в этом никогда не унывающем человеке было то, что он не примыкал ни к одной партии, что традиционно при дворе Ивана третьего складывались. Партий этих было всегда две-три, а то и все четыре. Князь умудрялся как-то пока лавировать между ними, я же просто не обращал внимания, тем более, что вокруг меня тоже великая кучка образовалась среди самых родовитых бояр, которые почему-то решили, что Иван Иванович Молодой все их хотелки непременно выполнит, как только с их помощью и поддержкой Великим князем Московским и всех объединенных земель станет. Ну раз так думали, значит предпосылки какие-то были. Однако, как по секрету тихонько шепнул мне все тот же Милославский, с которым мы за эту дорогу сблизились, не все из той партии бояр поддерживали меня из-за своих интересов. Примерно сорок процентов встали на мою сторону только потому, что ненавидели Софью какой-то нечеловеческой, лютой ненавистью. Самое смешное заключалось в том, что, когда Иван Молодой скоропостижно отбросил копыта, все те, кто его поддерживал, резко переметнутся именно к Софье, вроде бы для поддержки русских ценностей. Мне на них было плевать, я в Москве оставаться в любом случае не собирался. Я покосился на Милославского, который уже оглядывался назад на тащившийся еле-еле обоз.

— А когда это Осип затворником стал? — как бы невзначай спросил я его.

— Да почитай всю жизнь свою, как бирюк никуда из Клина своего не вылазит. Его оттуда никаким пряником не выманишь. Если только переехать куда предложат, с возвышением, но так, чтобы и там сидеть дома, кур доить. — Он поморщился и снова смахнул с лица капли. — Вот льет-то как окаянный. Как бы порох не отсырел. — Милославский снова повернулся ко мне. — Так что с Клином?

— Не знаю, Васька, надо поближе подойти, да дозорных дождаться. Там уже и решать будем.

Из пелены дождя и тумана как по заказу показались всадники, едущие нам навстречу. Шли они шагом, а потом и вовсе, как и все мое войско, спешились и пошли пешком в нашу сторону, ведя лошадей на поводу. Шедшего впереди Волкова я узнал сразу, как только стало возможным рассмотреть детали. Все-таки Сергей не смог ужиться с остальными рындами, которые ехали, а теперь шли в грязи недалеко от меня с таким видом, словно я их на казнь тащу. И что этих четверых возле меня все еще держит? Давно бы уже свалили в туман, и я с преспокойной душой других, более надежных и преданных, к себе приблизил. Так как в походе мне мало что угрожало, что Волков мог сиюминутно исправить, он предпочитал выезжать в дозоры, чтобы нервы себе не мотать, находясь рядом с родовитыми, и оттого слишком уж относящимся к нему с презрением, четырем баранам, от которых я пока не знал, как избавиться.

Волков, тем временем, приблизился достаточно, чтобы я смог разглядеть его сопровождение. Девять других дозорных и еще четверо мужиков, ни одного из которых я не знаю. Пройдя еще пару метров, я остановился, разглядывая приближающихся. Не дойдя до меня и материализовавшегося рядом и даже чуть впереди Кошкина-Захарьина, который вместе с Милославским очень ненавязчиво оттеснили меня за свои широкие спины, непрошенные гости замедлили шаг, а после и вовсе остановились.

— Здравствуй, княже, — вперед вышел высокий статный воин, гладко выбритый, что странно, молодой, наверное, моего возраста. Как там классик говорил — белолицый и чернобровый, красавец, одним словом. Наверняка все местные барышни в обмороке валяются, когда он мимо проходит. Я усмехнулся своим мыслям, и тут же переключился на более деловой лад. Так, воин хорошо и дорого одет, его конь — еще знатнее хозяина, вон как мой Сивка оскалился, почувствовав конкурента, когда ко мне обратился, то лишь слегка склонил голову в приветствии, а не поклонился. Так вот ты какой, северный олень.

— И тебе здравствовать, князь Дорогобужский, — я склонил голову чуть меньше, чем он, все-таки мой статус выше на целую голову. — С миром пожаловал ты ко мне, или со злыми помыслами?

— Я, княже, Великому князю Тверскому в верности присягу приносил, — ответил Остап и задумался. — И случится так, что призовет он меня на помощь, от твоих воев помочь ему Тверь отбить, я приду, не задумываясь. Но пока этого призыва не произошло, будь гостем моим в Клине, пока погода не прояснится. — Так, ну тут все понятно, нам его Клин на пару часов, это, если обкладывать будем по всем правилам. Сомневаюсь, что у князя пушки имеются. Таким передовым правителем только Иван третий себя зарекомендовал, потому-то и сумел остальных к Московскому княжеству на аркане подтянуть, а остальные то ли не хотели деньги немалые на подобное диавольское орудие тратить, то ли боялись, что оно действительно диавольское, черт их знает. Факт остается фактом: наличие артиллерии было тем самым аргументом, который способствовал объединению Руси. И Остап это прекрасно осознает, недаром обеспокоенный взгляд на обоз бросил.

— Ну а коли не удержит Михаил Борисович Тверь? — я внимательно отслеживал его реакцию.

— На все воля Божья, — мы синхронно перекрестились. — Не сможет великий князь на княжеском престоле усидеть, так я точно за ним в изгнание, или на плаху не пойду. Тем более, что это не вернет ему княжество, — да, простые люди, простые нравы… Черта с два! Пока ты силу показываешь, тебя уважают и тебе преданны. Стоит же тебе немного показать слабину, и все — считай себя трупом хоть политическим, а возможно и самым настоящим. — Защищать свой удел можно по-разному, княже. А Великому Московскому князю я тоже присягал, и своей вины за приют тебе и войску твоему, я не ощущаю. — Ай молодей, красавиц во всех смыслах. На ходу переобувается. Далеко пойдет, Остап Андреевич. Хотя, в той истории, которую я знаю, он далеко и пойдет, как никак боярином при Московском князе станет, в думу боярскую войдет.

Все правильно, в это время все подряд совестью своей торговали, и Остап не исключение. А такие понятия как «честь», «преданность до самой смерти» — это увы, не про князей. Это про таких как вон, Волков, который косится на князя и не отходит от него, руку не снимая с рукояти меча, для таких как Кошкин-Захарьин, честный вояка и талантливый воевода, а князь не только о себе должен думать. Вот что бы выиграл тот же Остап, ежели бы напасть попытался на нас, или же в Клине своем заперся, к осаде приготовившись? Да ничего бы он не выиграл, а наоборот, проиграл, возможно, не только свое имущество, но и жизнь. Так же, он сохранял видимость нормальных, больше нейтральных отношений, сохранял свои владения от разорения, а своих людей от смерти и поругания. И стоило ему это всего ничего, чуть-чуть совестью поступиться.

— Я принимаю твое приглашение, князь, и ручаюсь, что никто из людишек моих не черной неблагодарностью не отплатит тебе за приют, — сказав то, что было нужным сказать, я повел коня следом за развернувшемся ко мне спиной Остапу.

Вскоре дорога стала более каменистой, и мы смогли с облегчением сесть в седло, чтобы остаток пути проделать с большим комфортом. Клин оказался достаточно большой крепостью, чтобы вместить все войско.

Я замерз как собака, все-таки броня хоть и могла остановить удар меча, а вот от дождя, как оказалось, совершенно не защищала, и варианта горячего душа предусмотрено не было. Зато была предусмотрена баня. Сидя на выскобленном полке, я каждой клеточкой тела ощущал, как теплый пар, пройдя сквозь камни очага, устремляется к отверстию в потолке, оставляя саженный след на стенах и на том же потолке, наполняя небольшое помещение ароматом сгорающих березовых поленьев. Не знаю, сколько я так просидел, все острее и острее ощущая свое одиночество. Я здесь в этом времени нахожусь чуть больше недели, и никак не могу привыкнуть. Может быть, это происходит потому, что я еще более закабален, чем любой крестьянин? Моя жизнь подчинена определенному распорядку, и основана на одном — выполнение всех повелений Великого князя Московского. Один раз Иван Молодой ослушался, когда на Угре стоял, и едва жизнью за это ослушание не поплатился. Ему повезло, что в итоге они с Холмским все же одержали победу, а победителей, как известно, не судят. Но что будет, если я ослушаюсь князя Ивана? А если я хочу жить здесь полной жизнью, то мне придется его ослушаться. Или же я кончу как настоящий Иван Молодой, померев в возрасте чуток за тридцать от неизвестной болезни. Внезапно я ощутил раздражение. Какого черта? Почему я, например, не могу в той же Твери мыловарню построить, не испросив на это разрешение от своего качающегося как маятник папаши? Встав, я подошел к небольшой кадке, в которую был налит щелок. Ну хоть что-то. Жидкость была дюже едкой, мылилась плохо, но смыть с себя грязь и пот я все же умудрился. Интересно, я смогу когда-нибудь сказать Ивану третьему «нет»? И если смогу, то что мне за это будет? Эта мысль засела в мозгу как заноза, к которой я постоянно возвращался, потому что она чесалась и просилась вытащить ее. Но я пока не был готов испытывать судьбу, потому что, несмотря ни на что, я все еще хотел жить.

В предбаннике, куда я практически выполз через очень низкую дверь, меня ждала чистая рубаха и исподнее. Вот тут я, каюсь, слегка подзавис. Вариант отравления, используя одежду, даже не Медичи придумали, они, правда, довели данный способ до совершенства. Простояв в тяжких раздумьях несколько минут и поняв, что снова начинаю замерзать, я выругался, и запихав так не вовремя разыгравшуюся паранойю куда подальше, быстро надел предложенные вещи и вышел, наконец, из бани.

Остап ждал меня за обильно накрытым столом, в горнице, куда меня проводил один из его дружинников. Решив, что князю травить меня ну вообще не с руки, я решил пуститься во все тяжкие, сел напротив него и принялся окидывать стол голодным взглядом. Наконец-то я пожру нормально. Кроме Остапа за столом сидели и Милославский, и Кошкин-Захарьин, и несколько других особо знатных воинов, или сыновей особо знатных бояр, каким тот же Васька Милославский был.

— Ну, приступим к снеданию, помолясь, чем Бог послал, — наклонив голову, я перекрестился. К счастью, именно эти движения были настолько вбиты в тело Ивана, что выполнялись на автомате. Вообще, Остап поступил очень разумно, убрав место в голове стола. Ставить меня над собой ему явно не хотелось, да я и не настаивал. А самому туда садиться — это был бы плевок мне в лицо. Я же говорю, молодец. Далеко пойдет. — Все твои воины размещены, кони обихожены, — Остап первым протянул руку к запеченному гусю и оторвал от него себе ножку. Отсутствие вилок слегка напрягало, не так уж я часто сиживал за столом практически на пиру. По правде говоря, это случилось впервые, и я только что понял, что вилок пока ни в Тверском княжестве, ни в Московском нет. Также я впервые понял, что так сильно соскучился по нормальной еде, что могу прекрасно есть руками, но вилки все равно не хватало.

— Никто из моих людей не безобразничал? — я сыто улыбнулся, подумав, что жизнь-то, все-таки, не такая уж и скверная штука.

— Нет, все слышали, что ты своим словом за них поручился, княже, — ответил Остап. — Хотел скомороха какого зазвать для потехи, да никого не нашел, — он развел руками.

— Ничего, я отдохнуть хотел бы, на пуховой подушке поспать, не до развлечений мне, — я махнул рукой и поднялся из-за стола. Следом за мной встал Милославский.

— Провожу я сам князя Ивана Ивановича в покои, что отвел ты ему от щедрот, — короткий кивок в сторону Остапа, который остался сидеть за столом с остальными гостями. Как только мы вышли в коридор из горницы, Васька понизил голос и практически прошептал мне в ухо. — Я узнал, что пока мы здесь жируем, Тверь готовится к осаде. Туда свозятся запасы продовольствия, и… — он замолчал, а затем быстро зашептал. — Казимир, сукин кот, Великому князю Тверскому три пушки прислал, каждую с нарядом.

— Васька, ты откуда все это узнаешь? — тоже шепотом спросил я его, прикидывая расклады. А расклады были не очень. Три пушки на стенах — это очень сильный аргумент, что ни говори.

— Я умею слушать и слышать, — серьезно ответил Милославский. — Вот что, княже. Давай-ка я сегодняшнюю ночь в твоей опочивальне проведу. И Волкова с собой прихвачу. Так оно все спокойнее будет.

В довольно короткие сроки меня привели в относительный порядок. Ванесса и еще пара девушек, которые в прошлый раз приносили мне еду, справились со своей задачей на все сто. Платье голубого цвета, извлеченное из недр шкафа, сидело на мне довольно странно: если бы не относительно свободный покрой, который скрывал до недавнего времени мой живот, то этот мешок весьма условно можно было назвать одеждой статусной женщины. Ну хоть чистое. То, в котором я ходила до этого просто сожгли во дворе, так было проще, нежели возиться с ним, пытаясь привести в божеский вид. Этот грязно-голубой цвет мне не нравился, но другого платья не было, унести из палаццо в то время, когда в Риме вспыхнул бунт, мы смогли в момент нападения, конечно, не только ноги, но на одежду тратить время было непростительной роскошью. Но в этот момент, мне вообще не нравилось все, к чему я прикасалась и что мне было незнакомо и чуждо. Видимо, нервы все же сдали, и чувство, что меня ожидает не совсем приятный разговор, никуда не уходило, а только усиливалось с каждой минутой.

Ванесса попыталась навесить на меня пару килограммов разных украшений, которые таскала на себе Катерина, но вызвала этим только немотивированную агрессию с моей стороны. Я не люблю украшения и никогда их не носила, кроме цепочки с небольшим кулоном, с которым у меня были связаны свои воспоминания и история, но теперь его нет, а ту безвкусицу, что предлагала Ванесса, я не надела бы на себя никогда в жизни. Чего стоит хотя бы это ужасное ожерелье из крупного жемчуга, которое сидело на тонкой шее просто отвратительно. Эпоха Возрождения, черт ее дери, где зарождается искусство, перед которым приклоняют колени спустя пять столетий, а элементарного вкуса на вещи ни у кого нет.

Я смотрела на себя в зеркале, разглядывая довольно уродливый синяк, занимающий практически всю половину лица. Да, такой сложно не заметить. Ужасный век. Ни помыться, ни нормально накраситься, чтобы не испортить себе кожу и не травануться каким-нибудь свинцом. Да даже нижнего белья нет. Не хочешь жить с человеком, все равно мучайся до конца жизни, в надежде, что его кто-нибудь когда-нибудь прирежет.

Как-то отстранённо я увидела в зеркале, как все еще держу этот ужасный жемчуг в руках и перебираю на манер четок. Видимо, какая-то внутренняя связь была у Сфорца с этими бусами, раз я, задумавшись о бренности своего существования, так и не выпустила их из своих рук.

— Ванесса, — я обратилась к девушке, которая покорно стояла возле двери, склонив голову в ожидании нового поручения, хотя может она просто дремала, судя по тому, как неожиданно вздрогнула. — Проведи опись всех вещей, которые мы забрали с собой из палаццо. Где они, кстати?

— Внизу, в одной из ниш, вы же сами приказали их не трогать и далеко не уносить, — она удивленно на меня посмотрела. Две девушки так же находились в комнате и стояли возле кровати, стараясь сильно не отсвечивать. Кто они такие, интересно? Они пришли со мной и просто не относятся к личному окружению, или их кто-то приставил ко мне именно здесь, в замке?

— Тогда просто проведи опись вещей и доложи, что мы взяли с собой, — я тряхнула головой, стараясь вести себя похоже на эту надменную суку и убрать из голоса просящие нотки.

— Вы запретили открывать…

— Ванесса, я устала повторять тебе одно и тоже! — злобно рявкнула я, от чего девушка поклонилась и выбежала за дверь. Что за люди, пока не наорешь, даже не почешутся. Интересно, какие секреты с собой унесла Катерина? Именно поэтому я отправила туда эту рыжую бестию. Сомневаюсь, что ее можно чем-либо удивить. Я повернулась к столу, на котором стояла довольно большая шкатулка, чтобы наконец положить эти жемчужные четки и после этого вымыть руки, потому что они вызывали во мне неестественное отторжение.

— Пошли все вон, — я вздрогнула, услышав этот спокойный мужской голос, и повернулась, когда скрипнула и закрылась за прислугой дверь. Риарио стоял в дверях, не проходя дальше, демонстративно скрестив руки на груди.

— Мне так жаль…

Он прервал меня, подняв руку, на что я благоразумно заткнулась, понимая, что мужчина не просто рассержен, он невероятно зол.

— Катерина, у меня состоялся разговор с Вианео. Чем ты вообще думала, когда начала подвергаться такому необоснованному риску! Все, чего тебе удалось добиться — это потерять ребенка. Если ты надеешься, что кардиналы просто так выполнят все твои нелепые требования, то ты очень сильно заблуждаешься.

Он подошел ко мне и, посмотрев в глаза, достал из-за пазухи какие-то письма и кинул их на стол за моей спиной. Я повернулась и дрожащими руками раскрыла одно из них, затем все остальные. Все расписки и дарственные, о которых мы говорили с Асканио были подписаны всеми кардиналами. Написанное на последнем листе говорило о том, что деньги в сумме десяти тысяч дукатов будут на моем счету в банке Медичи в течение недели. Нормальное кидалово, и, главное, прикопаться не к чему. То, что к моим ногам должны были положить сундучок с золотом нами не обсуждалось.

— Ну, они все-таки выполнили мои требования, — произнесла я, не поворачиваясь в сторону мужа. Ожерелье в руке было как нельзя кстати, все же нервы хоть немного успокаивались, когда я совершенно машинально перебирала крупные жемчужины.

— Они не могли их не выполнить, — очень тихо проговорил он, наклоняясь к моему уху. По спине пробежал холодок. Да что с тобой происходит, соберись и перестань себя накручивать. — Это позор для всей церкви, на которую сейчас смотрит не только вся страна. Давление на выборы, неспособность кардиналов утихомирить толпу и одну заигравшуюся сеньору, и это не только на территории папского государства, это у них под носом. Армия не подчиняется им, а толпа разнесла уже половину Рима, оскверняя своими действиями любые упоминания о прошлом папе, тело которого только недавно успело остыть. Они пойдут на что угодно, лишь бы побыстрее закончился этот фарс и тем самым смогут доказать всем, что церковь, в любом своем виде, останется главной силой в Риме. А потом просто убьют тебя, чтобы забрать свое. То, что я благодаря твоим стараниям остался гонфалоньером, коробит их больше всего. За последние двое суток я смог отразить два покушения на себя, и только Бог видит, сколько еще мне удастся пережить. У тебя пара часов, чтобы собраться и уйти из Рима в Форли. За это время мои люди смогут немного утихомирить толпу, по крайней мере, создавая коридор, чтобы ты спокойно смогла выйти из города.

Я резко повернулась к нему, и мы почти столкнулись лбами, от чего он сделал шаг назад и отвернулся от меня. Довольно странное поведение, видимо, семейная жизнь у него явно далека от ванили и сахара.

— А ты? — спросила я. Мне почему-то не хотелось вновь оставаться одной, особенно после слов о том, что меня просто убьют, причем, сказанное ровным ничего не выражающим голосом.

— Я не могу покинуть Рим до того момента, пока не будет избран новый папа, — он повернулся ко мне и бросил на кровать несколько смятых писем, которые видали лучшие времена и явно были написаны довольно давно. — Как там было? Ах да, я не хочу находится подле этого мужчины, который несмотря ни на что навсегда останется рыбаком и торговцем, но я буду сопровождать его в Риме, как было велено тобой, дядя. — Судя по всему, процитировал он, скорее всего, несколько строк из писем, отправленных Сфорца своему дядюшке Людовико.

— Откуда это у тебя? — пытаясь подавить дрожь в голосе поинтересовалась я. Еще бы знать какую хрень она строчила своему дядюшке, миланская марионетка, может, можно было чувствовать себя более уверенно.

— Кардинал Асканио поделился, в каком-то хитром расчёте, возможно, что я просто убью тебя, и кардиналы решат таким образом все свои проблемы, но глаза они мне этим не открыли, я не совсем идиот, Катерина, чтобы не замечать очевидного. — Если бы он мог метать молнии, то сейчас комната превратилась бы в один сверкающий аттракцион. — Невиданная щедрость от тех, перед кем ты так старательно пыталась выслужиться.

— Супруг мой, — я сделала шаг вперед, в надежде хоть как-то успокоить его, ну и, прочитать хоть бегло содержание хотя бы одного из писем. — Я порвала любые отношения с Миланом, находясь здесь, в замке Святого Ангела, именно поэтому…

— Он рассказал правду, я так и понял. Но, знаешь, это было увлекательное чтиво, словно я заново пережил пять лет, только глядя на себя со стороны. Я прекрасно осознаю, что некоторые из этих писем могут попасться на глаза не тем людям и сомневаюсь, что там будет просто нытье избалованной девицы. Поговорим дома, сейчас не то место, где следует выяснять отношения. Может уже наденешь его? Ты же всегда надеваешь это ожерелье, чтобы задеть меня побольнее?

Рука дрогнула, и нить порвалась, давая свободу жемчужинам, которые россыпью посыпались на пол. Это То самое ожерелье, которое подарил Сикст Катерине на ее свадьбу, перед этим сняв с ее шеи подарок Риарио.

— Джироламо, — я довольно ровно обратилась к мужчине, который уже открыл дверь, чтобы выйти из комнаты. Он вздрогнул и обернулся, внимательно меня разглядывая, словно видел впервые в жизни. Видимо, я что-то делаю не так.

— Пойду пообщаюсь с Себастьяном, и поэтом, и романтиком, и просто страстным любовником. Надо найти причастных к заговору до того момента, как мы покинем это место.

Я кивнула, полностью соглашаясь с его словами, после чего он еще раз пристально на меня посмотрел и вышел, громко хлопнув дверью.

Попала. Нет. Ну я, конечно, понимала, что Катерина не одна такая в своем гнилом семействе, но, чтобы Людовико вместе с Асканио так ее подставят, да это просто мерзко. Если все утрясется, ничто меня не остановит от поездки в Милан, чтобы лично посмотреть в мерзкие глазки Людовико. Посмотрим, кто из нас Моро, а кто истеричная девица. Гнев и злость подействовали на меня лучше ледяного душа. С Риарио не так все просто, мог бы давно уже удавить свою ненаглядную, но почему-то этого не делал. Вообще, мне был непонятен этот разговор, мол, я все знаю, потому что дядьки тебя кинули, но ничего с тобой сейчас не сделаю, поэтому езжай домой и бойся праведного супружеского гнева.

Я накинула плащ, хотя не до конца понимала зачем, ведь все еще было довольно жарко и душно, и вышла седом за Риарио, которого уже даже видно не было, предварительно забрав все бумаги, которые оставил в комнате Джироламо. У меня всего два часа, чтобы собраться. Значит, нужно их потратить с пользой для себя, а потом уже начинать предаваться меланхолии и попытаться что-нибудь исправить, чтобы не завершить так нелепо свой жизненный путь: либо в могиле в семейном склепе, либо на задворках какого-нибудь убогого монастыря. Возле двери дежурили двое наемников, которых я раньше в замке не видела. Видимо, пополнение из папской армии прибыло.

— Отведите меня к Бордони, — бросила я им. Солдаты синхронно поклонились, и один пошел впереди меня, показывая путь, второй остался сзади. По пути мне встретилась Ванесса, которая доложила, что она все перебрала и отчитается позже, напомнив мне, что всего у нас семь под завязку набитых сундуков. Ну и отлично. Я отправила ее распоряжаться, чтобы она перебрала все и разделила вещи на нужные, личные и дорогие и на те, которые смело можно было бы оставить. Она кивнула и убежала выполнять приказ. Нужно оставить максимум своего не слишком ценного, чтобы все мое добро не так сильно бросалось в глаза. История, правда, умолчала тот факт, что Катерина, как хомяк, тащила за собой груженные телеги, выходя из Рима с гордо поднятой головой. История вообще штука странная, верить ей нельзя от слова совсем.

Бордони нашелся в одной из комнат, перед спуском на нижний ярус, где располагалась тюрьма и пыточная. Отпустив всех своих людей, он кивнул мне, показывая тем самым, что я могу заходить, оставив свое сопровождение у входа.

— Сеньора? — почему при каждой нашей встрече он так искренне удивляется?

— Мы сможем вывести сокровищницу замка в Ватикан, капитан? — сразу перешла я к делу. — Через пару часов мы покинем замок, и я сомневаюсь, что конклав сможет сюда войти прежде, чем ворвется разъяренная толпа.

— Если через тайный ход, то это займет около часа, — он что-то просчитал в уме, прежде, чем ответить. — Но проход узкий, поэтому лошадь мы запрячь не сможем.

— Сколько людей вы сможете отрядить на это? — продолжала прессинговать я, не давая ему опомниться и задаться вопросом, а что за сокровищницу я вообще имела в виду?

— Человек шесть, сеньора. Но это нужно согласовать с графом.

— Ну так согласовывайте, — небрежно бросила я. — У нас не так много времени, не хочу, чтобы потом меня и ваших людей обвинили в воровстве.

— Да, сеньора.

— И еще. Мне нужно несколько человек, чтобы помочь вынести мои вещи, которые сейчас находятся в укромном месте. Не все можно хранить в открытом доступе, вы же понимаете, — я пристально смотрела на капитана, стараясь быть убедительной. Раньше я пыталась придумать разные пути отхода, как-то скрыто вынести папские сундучки, но сейчас, мне казалось, что если действовать открыто во всеобщей суматохе, то это будет лучшим вариантом. Ведь то, что ты хочешь спрятать, нужно хранить либо в очень секретном месте, либо на всеобщем обозрении. Да и вообще, что мне сейчас терять-то? — Отправьте людей, которых вы мне выделяете, ко входу в тюремные помещения, а мне нужно сейчас поговорить с графом, чтобы утрясти некоторые моменты, которые возникли после его ухода.

— Да, сеньора.

Я еще раз посмотрела на Бордони, и вышла в коридор, направляясь к спуску вниз. Прежде, чем убраться отсюда, нужно сделать еще одно важное дело.