Следы

I

10 сентября 1900

Милая Джуди,

Думаю, что Кристофер все-таки собирается продать ранчо К‑2. Кажется странным и, возможно, неправильным, что такая личная катастрофа полностью перекрывает ужас в Галвестоне[17], произошедший позавчера. Но это так. Думаю, что Кристофер решил до конца выжать из нас все наше мужество, и рассказал нам об этом вчера, как раз когда мы все переживали за галвестонских пострадавших. Кажется, он подумал, что наша собственная проблема на этом фоне покажется пустяком. Но нет.

Когда мы оплатим все долги, у Кристофера в итоге останется около 9000$. Если Ирен возьмет себе половину, то дедушке, отцу, Олимпии, дяде Финеасу, тетушке Грасии, тебе, Грегу, Нилу и мне останется 4 500$.

Кристофер говорит, что на эти деньги мы сможем купить милую ферму в Долине Уилламетт и начать все сначала. И что это будет даже лучше, потому что наше ранчо слишком большое, отец с Нилом по нему не справляются, особенно с тех пор, как папе стало хуже.

Да, правда, Кристофер утверждает, что одной из главных причин продажи является здоровье отца. Он думает, что это нечестно, когда один отец работает, чтобы раздать все долги. Если отложить в сторону чувства, связанные с этой землей, говорит Кристофер, то участок поменьше и без долгов будет намного лучшим выходом для всех нас. Однако он так же говорит, что не собирается принимать никаких поспешных решений или противоречить нашим желаниям. Предложение действует шестьдесят дней.

Никто ничего не говорит. И никто ничего не скажет. Я имею в виду, вообще ничего. Ни единого слова. Ни «Да, Кристофер», ни «Нет, Кристофер». Думаю, что дядя Финеас мог бы что-то сказать, если бы был здесь. Дядя Финеас пропал.

Только мы с Нилом знаем об этом. После того, как Кристофер озвучил нам свою новость вчера утром, мы с Нилом поехали в Квилтервилль. Мы послали телеграмму дяде Финеасу через доктора Джо. Нилу пришлось рассказать мне о своих намерениях, потому что он одолжил мои карманные деньги, чтобы отправить телеграмму. Мы оставались в Квилтервилле несколько часов в ожидание ответа. Ответ пришел от доктора Джо. В телеграмме говорилось: «Финеас не здесь. Честное слово. Не о чем беспокоиться. С ним все в порядке. Джо».

У нас больше не осталось денег, чтобы послать ответ. Нил говорит, что думает, что дядя Финеас отправился в очередное разведочное путешествие. Это странно, потому что сегодня утром Олимпии пришло письмо из Портленда. Я сама взяла в руки конверт, чтобы рассмотреть марку.

Нил думает, что дядя Финеас написал несколько писем и оставил их у доктора Джо, чтобы создать видимость переписки. Дядя Финеас может. Тот факт, что Олимпия послала ему свой гранат, чтобы его там почистили, и что в ответном письме о нем ничего не упоминалось, может быть доказательством к предположению Нила. Теперь Олимпия написала, чтобы он продал вместо граната сервиз.

Тетушка Грасия собирается продать серебряный чайный сервиз прапрапрабабушки. Он же ей принадлежит. Олимпия говорит, что турецкие ковры принадлежат дяде Финеасу с того самого дня, как он построил имение в Вирджинии. Она собирается заставить его продать их. Она думает, что на вырученные деньги вы с Грегом еще долго сможете относительно спокойно жить. Тетушка Грасия надеется, что ее возьмут на работу учительницей. Она охотится за старыми книгами, чтобы освежить знания к экзаменам. Нил планирует остаться здесь и работать только на себя, если потребуется. Дедушка подаст заявление на пенсию. Это будет приносить около семнадцати долларов в месяц.

Тетушка Грасия только что зашла и просит ей помочь, так что мне пора. Милая, я очень-очень сильно люблю вас с Грегом.

II

21 сентября 1900

Дорогая, милая Джуди-Пуди,

Если ты уже проработала какую-то особую вещь, которую нужно сказать или сделать, чтобы подготовиться к шоку, то лучше сказать или сделать это прямо сейчас. У меня есть очень плохая новость.

Стресс и переживания последних месяцев вкупе с болезнью, а до кучи еще и новостью о продаже К‑2, лишили отца душевного равновесия. Но совсем немного, Джуди, милая. Не так, чтобы кто-то из нас это заметил. Правда-правда. Мы даже и не подозревали об этом до того, как случилось несчастье. Если бы не оно, мы бы так и не узнали. Но он такой же, как обычно. Правда, Джуди. Может только немножко милее и добрее — но во всем остальном ничего не изменилось. Так что, когда думаешь о нашем дорогом и любимом папе, представляй его таким, каким он был в день вашего с Грегом отъезда в марте. Если бы ты прямо сейчас вошла к нему в комнату, ты бы не заметила никаких изменений. Правда, Джуди, ничего бы не заметила. Но, милая, правда в том, что отец стал силоамитом. Но только, Джуди, быстро вспомни, пока тебе не стало дурно или что-то в этом роде: отец все тот же замечательный человек.

В среду к нам в гости приходили два приятных молодых миссионера, мистер Кордингер и мистер Уитмор. Поскольку они ничего не знали о наших проблемах и просто радостно и интересно с нами беседовали, их приход стал для нас практически благословением. Даже несмотря на то, что они промыли нашему дорогому папе мозги, все равно было очень приятно их видеть. Они остаются у нас в комнате на чердаке где-то на неделю. Ты знаешь, что они никогда никому не навязывают своих религиозных взглядов и даже никогда никого не приглашают присоединиться к их церкви; так что я никак не могу понять, как им удалось заарканить отца.

Сегодня, когда они с тетушкой Грасией и дорогим отцом отправились к Квилтер-Ривер, мы и подумать не могли, что с папой что-то не так. Джуди, когда они подъехали к реке, отец позволил им себя крестить прямо в ней. Они все приехали домой и, не торопясь, нам все рассказали.

Зная нашего отца и зная его отношение к даже менее декоративным нонконформистским религиозным течениям, этот поступок мог означать только одно. Но я еще не набралась смелости обсудить это ни с кем, кроме Нила, даже с дедушкой.

Нил говорит, что за всем этим стоит что-то нехорошее, вроде шантажа. Говорит, что и Кристофер тоже так думает. Если Кристофер и вправду так думает, то очень странно, что он сейчас поехал в Квилтервилль отправить доктору Джо телеграмму с приглашением проведать отца.

Я не верю, что это был шантаж. Эти двое молодых миссионеров одни из тех, кого дедушка называет чистыми, нравственными ребятами. А если они негодяи, то как им шантажировать человека вроде нашего дорогого отца, ведущего идеальную жизнь?

Джудит, милая, кажется, я сейчас не могу больше писать. Если бы я отыскала какое-нибудь утешение, я бы с тобой им обязательно поделилась. Но пока я ничего не нашла. Мне нечего дать тебе, кроме своей любви.

III

22 сентября 1900

Дорогая, любимая Джуди,

Если бы я только не отправляла тебе вчерашнее письмо! Или если бы я только не потратила все свои с Нилом деньги на телеграмму дяде Финеасу, я бы смогла телеграфировать тебе не читать это письмо, прямо как сделал Кристофер, когда, будучи в университете, написал нам о своем решении убить себя, а затем передумал.

Мы с Нилом обнаружили, что отец не сумасшедший и ни на мгновение таким не становился. Сейчас я уже могу писать это слово. Вчера не могла.

Вчера вечером Нил решил пойти прямо к отцу и спросить у него, почему он принял крещение. Я была против, думая, что папе может стать хуже. Нил (в этот раз к счастью) не обратил внимания на мои протесты.

Нил был взволнован и напуган, хотя всячески это отрицал. Он стрелой взметнулся по лестнице и постучал прямо в двери к Ирен и Кристоферу. А Кристофер снова забыл запереть дверь. Ирен закручивала волосы в детские кудри. Нил извинился и притворился, что ничего не видел. У Ирен снова случился легкий «сердечный приступ». Думаю, это потому, что она выдумала, хотя вслух этого никогда не произносила, что у нее от природы вьющиеся волосы. Было очень странно слышать от Нила о детских кудряшках. Месяц назад он бы такого точно не сказал. Иногда мне кажется, что своим решением Кристофер продает не только родовое имение, но и часть самих Квилтеров в придачу. Вчера я думала, что он продал рассудок любимого отца. Это неправда, так сказал отец Нилу.

Он сказал, что рад расплатиться со своим долгом. И что тот несчастный случай, так напугавший тетушку Грасию, снова заставил ее волноваться о его бессмертной душе. Она думала, что если бы он умер не в «состоянии благодати», как она это называет, то он был бы обречен на то, что готовит грешникам ад силоамитов. Он не имел четкого представления об этих муках, но был уверен, что они чрезвычайно неприятны. Он сказал, что тетушка Грасия была матерью всех нас и что всю его жизнь стояла с ним плечо к плечу. И что она уже достаточно в жизни настрадалась и без него. А ему позволить окунуть себя разок в Квилтер-Ривер показалось не такой большой платой за все, что она для него сделала.

Нил сказал отцу, что не станет с ним спорить. Сказал, что лицемерие ничем нельзя оправдать. Отец сказал, что пытался заболтать свою совесть такой же софистикой, но у него ничего не вышло. Сказал, что доброта сама себе есть оправдание. И что та жертва, которую он принес, чтобы порадовать Грасию и облегчить ее страдания была столь искренней, что отменила собой всякое лицемерие. А Нил сказал, что не верит в жертвоприношения. Отец ответил: «Кристофер тоже не верит».

Нилу пришлось признать, что это должно зависеть от вида жертвоприношения и от того, кто его совершает. Он не мог понять, почему тетушка Грасия так печется об отце. Нил сказал, что никогда не слышал, чтобы она беспокоилась еще о чьей-либо бессмертной душе.

Отец объяснил почему. Он сказал, что мы, дети, уже достаточно взрослые, чтобы знать, и что он долгое время готовился нам это рассказать.

Джуди, за несколько месяцев до рождения Нила один из местных жителей ухаживал за тетушкой Грасией. Тетушка Грасия была безумно в него влюблена. Маме он никогда не нравился, и она однажды пожаловалась отцу, что этот мужчина на нее пялился. Но отец ответил ей, что она так хороша, что он просто не может никого винить за то, что они ей любуются. И все же отец начал приглядывать за этим мужчиной, но вскоре убедился, что тот был заинтересован исключительно в тетушке Грасии.

Однажды вечером, когда этот ухажер пришел к нам в гости, отец завершил свои дела немного пораньше. Он вполне доверял этому мужчине, иначе бы просто не позволил ему ухаживать за тетушкой Грасией. Так что он и сам не знал, почему решил закончить работу пораньше, — просто сделал так и все. И когда проходил через дубовую рощу, он услышал, как мама кричит. Отец пришпорил своего Кайюса и примчался на место как раз вовремя: застрелил его сразу же, он еще не успел навредить маме.

Отец прямо оттуда отправился к шерифу. Через несколько дней состоялся суд. Присяжные заседатели сразу же оправдали отца, даже без совещания. А судья перед ним извинился за то, что побеспокоил по такому пустяковому делу.

Ничто из этого нисколько не трогало отцовскую совесть. Он сказал, что в этой ситуации можно было сделать только одно, и он это сделал. Но еще он говорит, что в глубине души тетушка Грасия так его и не простила и думает, что и Бог его тоже не простил. Она даже думает, что Бог не простит отца, пока тот не выразит перед Ним своего уважения. Так что отец просто выразил свое уважение, чтобы порадовать тетушку Грасию.

Совсем скоро после того несчастного случая миссионеры-силоамиты пришли к нам домой, и тетушка Грасия обратилась в их веру. Религия превратила тетушку Грасию из тяжелого, сурового, разбитого человека снова в полезную, безмятежную и способную любить женщину. Из-за этого, сказал отец, он почувствовал, что теперь обязан этим силоамитам — долг, по которому он счастлив расплатиться.

Отец сказал, что сообщил тетушке Грасии о том, что он не мог утверждать, что ее религиозные взгляды верны, потому что и сам этого не знал. Так же, как и не мог утверждать, что это ложь, потому что не знал. Он ничего не знал. Но поскольку ее религия была красива, добра, и просто была религией, он надеялся, что она может оказаться верной. И что если нет фундамента прочнее надежды, то его крещение будет хоть что-то для нее значить, и он был готов пройти через это со всеми подобающими церемониями. Она сказала, что это значит для нее все. И он принял крещение.

Нил спросил отца, почему глупая радость тетушки Грасии для него значила больше, чем унижение всей остальной семьи, особенно тебя, Джуди, Нила и меня.

Отец ответил, что если добрый и полезный поступок смог унизить его детей, то ему жаль.

Поскольку ты меня уже просила об этом дважды, я пришлю тебе свою поэму о Боге. Дедушка сказал, что в ней что-то есть, но он думает, что мои начинания лучше разовьются в английской прозе. Он озаглавил поэму за меня.

IV

Стук — потребность, аккуратно обернутая в почтение, — заставил стекло офисной двери Линн Макдоналд слегка содрогнуться.

Она услышала голос секретаря:

— Мне вызвать вашу машину, мисс Макдоналд, или заказать вам ужин прямо сюда?

Линн Макдоналд положила последнюю страницу последнего письма Люси на стопку остальных страниц напротив себя и разгладила ее пальцами. У телефона лежала еще одна пачка писем от Нила Квилтера, аккуратно связанная ниточкой соблазна.

— Не сейчас, мисс Кингсбери. Думаю, что я задержусь здесь еще на полчаса. Но вы можете идти домой. Я думала, что вы уже ушли.

— Я могу помочь?

— Нет, благодарю.

Ниточка развязалась очень легко. Из конверта с голубой фигурой она достала первое письмо Нила Квилтера и развернула толстую кипу сложенных страниц.