Следы

I

Доктор Джозеф Эльм сказал:

— Послушайте, мисс Макдоналд, я не спрашиваю сейчас, возьметесь ли вы за это дело. Я лишь прошу вас прочитать письма.

— Письма, — сказала Линн Макдоналд, — относящиеся к убийству, совершенному двадцать восемь лет назад. Большая часть из которых, как вы сказали, написана двенадцатилетним ребенком. Да, признаю, что тот факт, что этим ребенком была Люси Квилтер, меняет дело, но этого недостаточно. Остальные написаны мальчиком, который с тех пор обвиняет себя в убийстве. В самом лучшем случае я смогу сформировать одну-две теории. Но любая возможность их доказать уже давно стерта временем. Мне жаль, доктор Эльм, но…

— Вы прочтете эти письма, просто прочтете, скажем, за пятьсот долларов?

— Мое время…

— Да. Я знаю о времени. Это извечная проблема всех нас. Вы прочтете их за тысячу долларов?

— Я не бандит с большой дороги, доктор Эльм.

— Нет? Да, черт подери, я знаю, кто вы. Вы чертовски хороший криминалист, по крайней мере так я слышал. Но если профессионал из вас не лучше, чем женщина, то показывать вам действительно нечего. Послушайте. Как женщина вы настоящий хаос. В вас нет ни капли добра, ни терпения, ни сочувствия — ни даже жалости. В вас нет смелости — боитесь попробовать что-то необычное. У вас нет ничего, кроме нехватки времени.

Он спокойно откинулся в кресле. По движению этих серых глаз под копной рыжих волос он понял, что вот-вот что-то должно произойти.

Линн Макдоналд стояла во весь свой величественный рост за письменным столом.

— Возможно, вы правы, — сказала она. — Вы определенно правы насчет нехватки времени. У меня совершенно нет времени сидеть здесь и выслушивать колкости от назойливых незнакомцев.

Доктор Эльм хладнокровно продолжал оставаться спокойным.

— Забавные создания эти женщины, — бросил он. — Скажи им правду и в девяноста девяти случаях из ста они примут ее за оскорбление. Я говорил примерно, возможно вы и сотая. Но теперь я вижу, где ошибся. Мне следовало включить лесть вместо…

— Травли, — вставила мисс Макдоналд.

— Ладно. Послушайте. Я понял, что у вас действительно есть. Характер. Это приятно видеть. Делает вас личностью. Вы шотландская ирландка, насколько могу судить. Лучшие дебиторы мира. Никогда еще не встречал шотландского ирландца, вовремя не заплатившего бы по счетам. Послушайте. Вы не прочтете эти письма ни за любовь, ни за деньги. А прочтете ли вы их в качестве долга?

Подождите. Дайте мне договорить. Я профессионал, точно такой же, как и вы. У меня тоже есть свой кабинет, в котором я принимаю посетителей. Конечно, он не такой стильный, как у вас. Просто я пользуюсь им уже сорок с лишним лет, и он за это время немного поизносился. И еще, мне не очень-то импонируют чересчур элегантные приемные. Это впечатляет пациентов. А пациентов лучше не впечатлять. Многие боли в животе оборачиваются аппендицитом лишь потому, что пациент, обставленный ореховой мебелью и персидскими коврами, стесняется рассказывать о своей простецкой боли в животе. Послушайте. Вот к чему я клоню.

Последние сорок лет своей жизни я проводил вечера, сидя в том кабинете. У меня было много времени натренировать терпение, слушая женщин (две трети из которых — истеричные, несчастные души), рассказывающих мне о своей боли в спине, отеках и пульсирующих головах. Еще лет десять назад или около того все, что я мог делать, — это слушать, хлопать их по плечу со словами, что они замечательные, храбрые девушки, давать какой-нибудь здоровый совет и отправлять домой. Теперь о том, что я могу делать сейчас. Скажите слово «психиатр», и большинство женщин начнут вести себя так, как вели себя вы, когда я пытался до вас что-то донести. Нет. Я сидел, кудахтал как старая курица и слушал. Полагаю, время, которое я потратил, слушая и утешая ваших сестриц-женщин, можно приравнять к двадцати годам. Никакие деньги этого не окупят, даже если бы я их получал; но я обычно не брал плату, потому что не мог их вылечить. Я мог бы что-то получать с благодарностей, но меня почти никогда не благодарили («Старина доктор Эльм просто не смог разобраться с моим недугом, так что я пошла к молодому доктору Соубонсу, и он мне все вырезал. Без операции мне бы и трех месяцев не оставалось прожить»). Но я не останавливался. Я всегда возвращаюсь обратно, всегда буду сидеть и слушать, и кудахтать. До самой смерти. Но меня все еще не оставляет мысль, что когда-нибудь все это окупится. Я никогда в жизни не просил ни одну женщину оказать мне честь, мисс Макдоналд. Не просил ничьей руки. Но сейчас я прошу вас оказать мне честь. Вы прочтете эти письма быстрее, чем какой-нибудь роман. Что скажете? Пара вечеров как плата за двадцать лет? И если вы мне скажете, что нет ни одной причины, по которой именно вы должны заплатить мне за все то время, что я потратил на вас, женщин, я вам отвечу, что в хороших, великих делах, которые совершают люди обычно нет совершенно никакой подоплеки. Флоренс Найтингейл[6], отец Дамиан[7] или…

Линн Макдоналд, сидя за своим столом и подпирая подбородок переплетенными пальцами, улыбнулась.

— Или, — спросила она, — доктор Джозеф Эльм?

— Я вас понял. Это удар ниже пояса.

— Ну уж нет, вы меня не поняли. Я имею в виду причину, по которой он смог бы прийти сюда и предложить мне то, что сейчас предложил. Ах да. Я знаю, что это. Было очень интересно послушать все, что вы обо мне высказали, но и у меня тоже есть кое-какое мнение на свой счет. Итак, плата за его службу, но не ради него самого, а ради его друзей?

— Ну, раз так, Квилтеры мне уже даже больше как родные, а не как друзья.

— Понятно. Тогда, доктор Эльм, раз я берусь читать эти письма, может быть вы хотя бы вкратце опишете мне все это дело? Никаких деталей, просто факты, чтобы я могла читать письма с пониманием происходящего.

— Да, почему же. Я и сам об этом подумал. Если бы мы смогли, так сказать, обстругать все это дело вместе перед тем, как вы начнете читать письма, это сэкономило бы вам много времени.

Мисс Макдоналд тихо опустила руки на колени. Ее лицо было спокойным, но понимание ярким блеском сияло в серых глазах.

II

— Вот, — сказал доктор Эльм, доставая из кармана потрепанный блокнот, и влажным пальцем листая страницы. — Да. Я составил список героев — прямо как в пьесе…

— Если возможно, — сказала мисс Макдоналд, — первым делом я бы попросила вас рассказать вкратце о деле. Где произошло убийство, когда и как. Чуть позже, возможно, я бы послушала о людях, чье присутствие там могло бы что-то рассказать. Из вашего рассказа я поняла, что некий Ричард Квилтер был застрелен ночью в своей спальне. И что отсутствие оружия в комнате исключило возможность самоубийства. Что из окна спальни была протянута веревка, свисающая через крышу веранды под окном до земли. Что ни на свежевыпавшем снегу на крыше, ни на веревке не было никаких следов, как если бы ее использовали в качестве средства побега. Что тщательный обыск окрестностей в ту ночь, особенно каждого окна и двери, показал, что никто не покидал дом после выстрела.

— Да, все верно. Теперь дайте я взгляну. Да, точно, вот. Восьмое октября 1900 года, понедельник, около полуночи. Место — большое ранчо крупного рогатого скота, Ранчо К‑2, Квилтер-Кантри, восточный Орегон.

— Возможно, — предположила мисс Макдоналд, хитро подводя итог их встрече, — если у вас все это так точно записано в блокноте, вы оставите мне его вместе с письмами?

Доктор Эльм захлопнул блокнот и убрал его обратно в карман.

— Вы не сможете ничего там разобрать, — объяснил он. Дайте подумать. На чем я остановился?

Ах да. В понедельник вечером, восьмого октября, Квилтеры как обычно рано разошлись по своим комнатам. Ирен Квилтер — молодая невеста Кристофера Квилтера (Крис был двоюродным братом Ричарда — Дика) не могла заснуть, так что встала с постели в десять вечера, оделась в халат и тапочки, взяла свечу и спустилась вниз в гостиную. Она зажгла люстру, развела огонь в камине и на час погрузилась в чтение. Затем она решила вернуться в комнату. Дверь в их с Крисом спальню оказалась заперта.

Ну а Ирен, как и большинство не уважающих себя людей, думала, что то, что у нее есть, называется гордость. Она была слишком горда, чтобы постучаться. И в то же время она сходила с ума от мысли, что Крис смог запереть ее снаружи. Она снова спустилась в гостиную, где прямо на диване соорудила себе постель из индийских покрывал.

Сдается мне, что чем больше она обдумывала ситуацию, тем злее она становилась. Понимаете, они с Крисом немного повздорили прямо перед сном. Она решила, что совсем скоро Крису станет стыдно за свое поведение — а ему стало бы стыдно, если бы он действительно так поступил со своей любимой, — и он спустится вниз и попросит прощения. И зная это, она намеренно пошла и заперла дверь, ведущую с лестницы в гостиную, и еще дверь с передней лестницы в холл. (Как следует из писем, Квилтеры обычно не запирали двери. Но на них были замки, чтобы двери не хлопали в зимние сквозняки). Заперев Криса снаружи и тем самым показав, что она тоже вступила в эту игру по запиранию дверей, Ирен почувствовала себя весьма удовлетворенной и рухнула в свою диванную постель с намерением поплакать, но совершенно случайно вместо этого провалилась в сон. Очнулась она от звука выстрела наверху. Все сказали, что в обычной домашней тишине он прозвучал как настоящая пушка.

Ирен вскочила, зажгла свою свечу, обула тапки и помчалась наверх. В верхнем холле она, должно быть, подумала, что все вокруг сошли с ума, потому что они как один колотили в свои двери изнутри, трясли их и громко кричали. Они были, как я вам уже недавно говорил, заперты в своих комнатах. Ирен побежала по холлу к своей с Крисом спальне. Пробегая мимо комнаты Дика, она заметила, что дверь туда была открыта, и из-за нее лился ламповый свет, так что девушка зашла туда. Она нашла Дика с навылет простреленной грудью. он лежал в постели.

Она подбежала к нему. Окно было широко распахнуто. Это было совсем необычно для тех дней; она сказала, что Дик глазами указывал на окно и пробормотал что-что вроде «Исчез». По началу ей так и показалось, но позднее, когда остальные ее допрашивали, она сказала, что возможно это было «Исчезни». Но следующими его словами, от которых она уже не отреклась, были «Красная маска».

Она приподняла его — самое плохое, что можно придумать в этой ситуации, конечно, но Ирен была просто глупейшая женщина, — и Дик назвал имена троих своих детей: «Нил, Джудит, Люси». Только тогда Ирен заметила, что весь подол ее халата и краешек рукава были в крови.

Она подумала, что Дик хотел увидеть своих детей, но не хотела его оставлять и совсем не знала, что делать. Она почему-то твердо для себя решила, что несмотря на то, что он пытался ей сказать, глядя в сторону окна, он сам выстрелил в себя, так что даже и не подумала задать ему ни одного вопроса. И не подумала бы. Вот, но в итоге она все равно пошла за Нилом и Люси — Джудит в тот день не было дома, — но Дик снова заговорил: «Подожди, отец». Он имел в виду своего отца, Фаддея Квилтера.

Ирен вернулась к нему, и он сказал, вкладывая последние силы в эти слова: «Приведи отца. Я должен ему сказать». Он повторил: «Должен сказать отцу…» — это были его последние слова.

Через какое-то время до Ирен наконец дошло, что происходит в холле. Ну, что все члены семьи заперты в своих комнатах. Прямо там же, на прикроватной тумбочке Дика под ночником она нашла россыпь ключей. Ирен взяла их и побежала высвобождать всех. Все замки на верхнем этаже были одинаковые; иначе, думаю, Ирен никогда бы не подобрала ключи под каждую дверь. Спальня Люси была прямо напротив комнаты Дика, так что Ирен открыла ее в первую очередь. Нил был с Люси в комнате. Дети вместе выпрыгнули в холл, Ирен только успела сказать: «Ваш отец», — но было уже слишком поздно. Когда Люси прибежала, Дик был уже мертв. Вот вкратце и вся история.

— Он был жив и в сознании еще несколько минут после выстрела. Как он лежал в кровати? Была ли какая-либо вероятность того, что он мог выбросить револьвер в окно?

— Послушайте. Кровать стояла в десяти или двенадцати футах от окна. Пистолет бы приземлился прямо на крышу веранды. Но снег на этой крыше был нетронут. Ни на ней, ни в ней ничего не было, кроме веревки. Другой пистолет был в комнате на верхней полке платяного шкафа в другом конце комнаты, не менее, чем в двадцати футах от кровати. И он был полностью заряжен. Теперь что касается веревки…

— Прошу прощения, доктор Эльм. Все эти детали вы взяли из писем, не так ли?

— Да. Конечно, меня не обошли стороной и разговоры. Я приехал на К‑2 сразу же, как только получил эту новость. Я там был уже ранним утром среды. Но я уже что-то забыл, да и большую часть деталей сам до конца никогда не знал. Возможно я был слишком занят, наводя порядок в доме по своей части. В любом случае, опуская всю эту бессмысленную воду, я был уверен в одном: какая-то паршивая собака проникла в дом, убила парня и каким-то образом скрылась. Я хотел в это верить и, признаюсь, все это время верил… до совсем недавних пор.

— Несомненно эти письма заставили вас поменять свое мнение?

— Думаю да.

— Письма, перечисляющие все находки, касающиеся убийства, и написанные человеком, который с тех пор называет себя убийцей?

— Да. Слава Богу Нил их написал. Если бы он не сделал этого в восемнадцать, сейчас, когда ему сорок шесть, нам было бы намного сложнее что-то узнать.

— Понятно. Теперь, если можно, расскажите мне, пожалуйста, о тех, кто был в доме в ночь убийства. Тогда при чтении писем я смогу узнавать членов семьи и их родственные связи.

III

Доктор Эльм сказал:

— Мисс Макдоналд, я никогда не славился умением заключать трудные сделки и не собираюсь этому учиться. Вы согласились прочесть письма, ничего больше. Если скажете, я прямо сейчас начну описывать каждого члена семьи. Но послушайте: вы упомянули родственные связи. Есть еще одна связь чрезвычайной важности. Я имею в виду связь семейства Квилтеров с их окружением, которой уже более двух сотен лет. Вы не можете отделить землю людей от их прошлого, а потом предугадать, как они себя поведут. Люди живут по шаблону. Создали ли они его сами или он сделан кем-то другим, это не имеет большого значения. Шаблон открыт всем взорам и вполне определен — прямо как вон тот ваш прелестный коврик. И если вы хотите увидеть людей такими, какие они есть, вы должны увидеть их в их жизненном образце. Это правда, что если у вас нет их правильного шаблона, вы дадите им какой-нибудь другой. Вот именно по этому поводу я постоянно спорю с бихевиористами.

Теперь, как только вы начнете читать письма Люси, вы удивитесь. Они совсем не похожи на письма деревенской девчонки. И письма Нила не выглядят так, будто их написал какой-то недотепа или ковбой восточного Орегона в 1900. От начала и до конца эти письма заключены в неповторимый квилтеровский стиль. Я вам отдам их через пять минут, если позволите. М?

— Но, — начала мисс Макдоналд, но быстро передумала, — конечно.

Она не дала себе взглянуть на наручные часы и как бы в подтверждение повторила:

— Конечно.

— Замечательно, тогда продолжу. В 1624 году в Вирджинии Яков Первый сделал большой земельный подарок сэру Кристоферу Квилтеру — десятому прадеду, как называли его дети. Вы достаточно хорошо знаете историю Америки, чтобы быть осведомленной о том факте, что сэр Кристофер и его жена Делида остались там и заложили фундамент огромного родового поместья. Я могу весь вечер рассказывать вам об истории Квилтеров, но не буду. С того самого дня началась история достойных, целеустремленных и успешных мужчинах и женщинах, среди которых героев как блох на собачьем загривке. Один из Квилтеров был близким другом Вашингтона — и так далее.

В 1848 году почти вся дарованная земля принадлежала Кристоферу Квилтеру. У него было трое сыновей: Кристофер, Фаддей и Финеас. Когда Кристофер и Фаддей достигли совершеннолетия, старик отдал им в бесплатное пользование плантации — с рабами и прочим. Эти двое получили образование в Оксфорде. Такой подарок, возможно, дал бы им шанс развиться в сфере рабовладения.

Кристоферу, старшему из сыновей, в 1848 году было тридцать лет. Фаддею, второму сыну, было двадцать восемь. Младшему Финеасу — пятнадцать. Он тогда был в Англии. Вот, и двое старших братьев решили объединиться и вместе уехать с Юга. Они ненавидели рабство, как и большинство достойных людей. Так же они терпеть не могли социальные различия; будучи значительно умнее и сообразительнее многих людей, они оба прекрасно понимали, к чему их нацию рано или поздно приведет такое положение вещей.

Они обговорили это со своим отцом, конечно, и он с ними сразу согласился. Возможно, он был в меньшей степени аболиционист, чем его сыновья. Но он думал, что юг отколется и избавится от этого — и эта идея терзала его больше, чем положение в ней. Он, думаю, поехал бы с сыновьями на территорию Орегона, но это ставило под вопрос рабов на плантации.

Может быть вы слышали о великих аболиционистах юга, освободивших своих рабов и уехавших на север? Да. Послушайте, может быть вы еще слышали о людях, которые переехали и оставили на произвол судьбы своих кошек. Достойные южане тогда не освободили своих рабов и не ушли. Точно так же, как и отец сегодня не освобождает своих детей и не умывает руки.

Нет, сэр. Прадед Квилтер продал две плантации, которыми заправляли его сыновья, и отдал им все вырученные деньги. Кристофер и Фаддей взяли их, своих жен и уехали в 1848 году. А прадед остался в Вирджинии и управлял рабами до самой смерти на исходе Гражданской войны.

Конечно, Кристофер и Фаддей разбогатели. Но не мне вам рассказывать о том, что они бросили роскошную и беззаботную жизнь ради тягот первопроходцев. У них на то было две причины. Не могу сказать, какая именно их больше привлекала. Первой причиной было наконец избавиться от нечестивого беззакония рабства. Второй — найти другое родовое гнездо на безопасной земле. Финеас и Фаддей оба воевали на стороне севера. По окончанию войны они вернулись домой на ранчо К‑2. Там они и остались, построили свои семьи; и с тех пор именно там их дети живут и по сей день, в 1928 году. Достойный шаблон, не правда ли? Насколько могу судить, он соткан из бесшовного и ровного материала. И так все и было до тех пор, пока не это проклятое убийство не ворвалось в их жизнь в 1900 году.

Кристофер, старший из братьев, вместе с женой к тому времени уже умерли, и главой семьи стал Фаддей Квилтер. В 1900 ему было восемьдесят лет. Восемьдесят лет уютнейшей, чистейшей и честнейшей жизни, которую человек только может себе представить. Он был отцом убитого парня, Ричарда Квилтера. Он был так же отцом леди, которая в письмах зовется тетушка Грасия.

И он был дедом троих детей Ричарда: Нила, Джудит и Люси. Их бабушка, жена Фаддея Квилтера, умерла уже очень давно.

Если брать всех присутствовавших по возрасту, то следующим идет Финеас, как вам уже известно, младший из трех братьев. В 1900 году ему было шестьдесят семь, и он был отличным стариком. Он провел большую часть своей жизни, выискивая золотые рудники в Орегоне и Неваде; далеко он никогда не заходил, но заходил часто. Это было его развлечением. Он был беспечным, но хорошим — таким же хорошим, как золото на всем его жизненном пути. Он был коренастым, крепким на словцо — и тому подобное. Возможно в юности был весельчаком и задирой, но к старости превратился в само спокойствие. Его жена в хорошем настроении всегда называла его Паном. Ему это нравилось. Возможно здесь прослеживается какая-то тенденция. Но не забывайте, что, как и Фаддей Квилтер, он был замечательным и почтенным старым джентльменом. Финеас любил Дика как собственного сына, но у него самого не было детей.

Далее по возрасту идет Олимпия, жена Финеаса. Она хорошая, настоящая леди. Финеас встретил ее на юге после войны, когда приехал строить родовое гнездо. Она была, что называется, первой красавицей. Изучала ораторское искусство и мечтала стать великой актрисой. Итак, Финеас встретил ее, а через несколько недель они поженились и вместе приехали в Орегон жить на ранчо — де-люкс, но граничное ранчо, а, впрочем, то же самое. Сегодня их совместная жизнь вполне могла бы закончиться разводом в суде, несмотря на тот факт, что они безумно любили друг друга до самого конца. Но Олимпия сделала то, что в те дни обычно делали все женщины, — оставалась замужем и пыталась сделать из этого максимально хорошую жизнь. Могу представить, что происходило в ее голове в те первые месяцы на ранчо, когда она смотрела вокруг на бесконечный шалфей и кочки травы на холмах и как она бормотала про себя что-то вроде: «М-да, а я мечтала стать великой актрисой. И стала бы, если бы не влюбилась в этого западного Лохинвара. Ну, теперь уж ничего не поделаешь. И вот я здесь, сижу без денег на ранчо крупного рогатого скота в восточном Орегоне. О Господи, да я в любом случае буду великолепной актрисой». И она от своей мечты не отказалась.

С того дня ранчо К‑2 стало для нее сценой, а друзья и родственники превратились в ее вечную аудиторию. В этом кое-что есть. Вся эта актерская чепуха выставляла ее дурой. Но все равно вся семья любила и уважала Олимпию. Люди могут дарить любовь бесплатно, а вот с уважением немного сложнее. Олимпии пришлось его заработать. Черт его знает, как она это сделала, но у нее получилось. Она была эгоисткой. И мало что знала о благодарности. Она была тщеславна. Она топтала многие добродетели. И все равно я уважал ее, и всегда буду чтить ее память. Я все списывал на гордость, когда она начинала быть со мной милой.

На этом со старшими все. Всех запомнили? Фаддей Квилтер, отец убитого мужчины; Финеас Квилтер и его жена Олимпия — дядя и тетя убитого.

— Да. Я их запомнила.

— Следующим по возрасту идёт сам Дик. Хотите о нем послушать?

— О да, конечно.

— Так вот, он был очень похож на своего отца, Фаддея Квилтера. Правда Дик больше был работягой, не таким великолепным и интересным, как старый джентльмен, но и не скучным — если хорошо его знаешь. Да черт возьми, Дик был замечательным, почтенным тружеником. Он рано женился и достаточно сильно любил свою жену, чтобы сделать ее счастливой. Я сам собирал его по кусочкам после ее смерти. Но он не завёл новую семью. Он взял всю энергию, которую мог бы потратить на скорбь, и вложил ее без остатка в детей, которых ему оставила любимая. Дик преклонялся перед своим отцом — так у всех Квилтеров принято. Но надо сказать, что это Дик по большей части вытянул К‑2 из трясины в те голодные годы. Дик любил К‑2 как собственную мать. Ему пришлось заложить ее часть, но он не позволил продать ни акра земли. Даже когда молодой кузен Дика Кристофер проматывал неплохую часть денег, слоняясь по Западу и Европе.

Далее по возрасту идёт Грасия Квилтер — сестра Дика, единственная дочь старого джентльмена. Она была здоровой, милой, нормальной девушкой, пока ее существование не омрачила несчастная любовь. После этого она совсем помешалась и опозорила семью, присоединившись к новомодной религиозной секте, называющей себя силоамитами. Вы больше о них, скорее всего, никогда не услышите, но они какое-то время достаточно крепко держались в Орегоне и Айдахо. Это были отличные люди с достаточно высоким положением. В обычной жизни не встретишь людей лучше. Пара красивых молодых миссионеров проходили мимо и как раз застали Грасию в этой любовной депрессии. Она была эмоциональна и немного загадочна — это она унаследовала от своей матери. Так что она вот так, как на духу, присоединилась к церкви, приняла крещение и все такое. Никогда никому не причинила вреда. Один из постулатов силоамитов — никогда не навязывать людям свою религию. Но все семейство Квилтеров и даже старый джентльмен были всем этим очень расстроены.

— Граничила ли ее религия с фанатизмом? Повлияла ли как-то на ее рассудок?

— Нет, нисколько. Вовсе нет. Я упомянул об этом лишь потому, что это кажется мне трещинкой в лютне Квилтеров. Это единственная за всю историю семьи вещь, совершенная Квилтером, которую не поддержали остальные Квилтеры. Знаете, как соседи Честертона, сидящие у забора и кричащие «Ура!». У Финеаса было что-то от Честертона. Хорошие ребята, оба. Правда Финеас определенно преподносил себя лучше.

Ну, теперь перейдём к Кристоферу. Он старший сын старого Кристофера. И, соответственно, племянник Фаддея Квилтера и кузен Дика. Крис был действительно ярким представителем семьи. Красив, говорили дамы, как греческий бог. Он был даже больше похож на своего дядю Финеаса, чем на отца. Правда вместо грёз о золотой жиле он мечтал писать пьесы. И если честно, я не знаю, почему он так этим и не смог заняться. Он получил прекрасное образование дома и за границей и сам от природы был весьма умён и сообразителен. Но писать так и не смог; потратил огромное количество семейных денег на свои попытки. Крис был эгоистичен и очень внушаем. И все равно трудно найти парня лучше Криса. Он и мужчина неплохой; я всегда говорю, что с каждым днём он становится все лучше и лучше.

Но как и его дядюшка Финеас женился на совершенно бесталанной восточной девушке. Ее греческое имя, Ирен, совершенно не соответствует ее натуре. Не могу сказать, чтобы она мне когда-то нравилась; но все же даже в моей неприязни к ней всегда было что-то дружелюбное. Она одна из этих вечно разражающихся женщин, имитирующих бурную деятельность. Никогда не видел, чтобы глупая женщина вышла замуж за настоящего умницу и не попыталась взять его жизнь в свои руки.

— Получается, вы говорите, что Ирен — миссис Кристофер Квилтер — была глупой женщиной? И к тому же эгоистичной?

— Была и остаётся ей. Смотрите. Она, как это модно сейчас говорить, над этим работает. Она, как бы это сказать… отчаянно пытается быть лисой, если вы понимаете, о чем я. Из тех, кто постоянно жалуется на жизнь. Но ей есть, что оставить после себя, и гораздо больше, чем мне: двое замечательных сыновей и сладкая дочурка, так что мне не за что ее принижать. Она всегда была за Криса горой.

Далее по списку — Джуди, миссис Джудит Квилтер-Уайтфилд, старшая дочь Дика. В ночь убийства она была в Колорадо, ухаживала за своим больным мужем. Только год замужем…

— Возможно, доктор Эльм, во избежание путаницы, может быть лучше будем придерживаться только тех, кто был на ранчо в день убийства?

— Да, пожалуй. Но я только что рассказал вам все о Финеасе, а его так же не было на ранчо в ту ночь.

— Это не имеет значения. Пожалуйста, продолжайте.

— Следующим по возрасту идёт Нил Квилтер. Сын Дика. Один из детей, писавших письма Джуди. Тот, на чей счет мы должны прояснить это дело. Он очень похож на своих отца и деда. Хорошо сложен. Невероятно умен. Никогда толком ничему не учился. Его отец и тетушка Грасия дали ему образование. Малыш в десять лет читал на латыни лучше, чем я. В восемнадцать он сдал вступительные экзамены в сельскохозяйственный университет Орегона, а уже через два года окончил его с отличием. Ему очень нравилось писать, каждую свободную минуту он что-то царапал на бумаге. Но парень не мог служить двум своим мечтам одновременно, а второй его страстью было К‑2. Дед был для него как идол, а отца он любил горячее, чем обычно любят мальчики. Сыновья Криса уважают своего отца, но отношения Нила с Диком были немного другими.

Дальше у нас идет Люси Квилтер — малышка, писавшая эти письма. Тогда ей было двенадцать — маленькая и грациозная, прелестная, как персик, — как, собственно, и сейчас. В двенадцать лет она была крошечным бутончиком, который расцвел сегодня в прекрасный цветок. Ну, догадываюсь, что мне не стоит вам говорить о том, что она сейчас из себя представляет.

— Едва ли. Было бы чудесно узнать о ней побольше.

— Именно так и я думаю, когда я от нее далеко. Как только я оказываюсь рядом с ней, сразу же забываю о том, что она знаменитая дама, и говорю ей, как правильно ухаживать за ее детьми, даю здоровые советы и тому подобное. Она такая же простая, как здравый смысл, — и такая же редкая. Итак, Нил, Люси. Да, думаю это все.

— Нет слуг? Гостей?

— 1893–1900 были семь голодных лет на ранчо К‑2. У них был один китайчонок на побегушках, Донг Ли. А кроме него всю домашнюю работу делали Грасия и Джуди (пока не уехала), и им со всем помогала Люси. За всем, что происходило вне дома, следили Дик с Нилом. Конечно, им нужна была помощь; для того они время от времени приглашали одного соседа. В 93–94 так много ранчо погибли, что найти себе помощника было не так уж и сложно. Но Донга Ли не было в доме в ночь трагедии. У мальчишки тогда болел зуб, и он поехал в Портленд к дантисту.

Теперь что касается гостей. У Грасии была пара друзей из церкви, миссионеры, гостили в доме около десяти дней. На чердаке была одна комната, и ребят поселили туда. Но они уехали за день до убийства. Хорошие, чистые ребята, оба. Я всегда думал, что им очень повезло не вляпаться в эту историю.

— А вы уверены, что они оба уехали?

— Послушайте. Дика убили около полуночи в ночь на понедельник. Вечером того же понедельника эти двое ребят были у меня в офисе в Портленде — в двухстах милях от места происшествия (помните, что в то время автомобилей у нас еще не было), — как раз передавали послание от Дика. Он хотел, чтобы я выписал и отправил ему рецепт.

— Он был болен?

— Да. У него были проблемы с животом.

— Болезнь как-то повлияла на его характер, может с ним стало труднее жить?

— Нет. Он ни на грош не изменился. Думаю, что теория о том, что болезнь меняет людей в худшую сторону, просто высосана из пальца. Если они от природы тщедушны, то она просто дает им свободу показывать себя во всей красе. Мой опыт показал, что настоящее страдание может как разжечь, так и укротить. Но думаю, это уже другая тема для разговора.

— Нет, я так не думаю. Но давайте вернемся к гостям. Полагаю, вы уверены, что те двое мужчин, что прибыли к вам в офис с сообщением, были теми самыми гостями, десять дней жившими на ферме?

— На ранчо? Да, совершенно уверен. Я уже знал их до этого. И после тоже. Тут не может быть и тени сомнения.

— Понятно. Итак, доктор Эльм, ситуация, которую вы мне только что описали, сводится к следующему:

Во-первых, вы рассказали мне о величественных, неприступных традициях. Традициях, демонстрирующих целостность, нерушимость и отвагу в течение двух сотен лет. Далее вы поведали мне историю о составе семьи Квилтер в 1900 году, в точности соответствующую этим традициям: мудрые, достойные, культурные, преданные семье люди. Самый почитаемый и любимый член семьи был найден мертвым ночью в своей спальне. Предположение о виновности одного из описанных вами членов семьи Квилтер в этом зверском преступлении совершенно выходит за границы разумного.

Но в ту ночь земля была покрыта свежим снегом. И никто не мог покинуть дом, не оставив на нем следов. Вы заявляете, что никаких следов нигде обнаружено не было. Кто-то мог спрятаться в доме и оставаться в засаде до появления возможности выбраться. По вашим изначальным словам об ответственности и тщательности людей, обыскивавших дом, никто там спрятаться не мог. Так же дом очень внимательно охранялся, так что побег уже через час после убийства был просто невозможен.

Видите? Вы устранили все возможности предположить, что убийство было совершено кем-то из семейства Квилтер. Вы так же устранили все возможности предположить, что убийство было совершено кем-то не из семейства Квилтер. И вы утверждаете, что это произошло двадцать восемь лет назад.

Подождите. Вы вменяемый, разумный человек. Почему же вы мне сразу не сказали, что вы не ожидаете, да и не очень-то и хотите, чтобы я добралась до истины? Что вам просто нужна была красивая и правдоподобная теория, которую можно выжать из писем и которая, обозначив какого-то определенного виновного, смогла бы вылечить вашего друга от психического расстройства? Я могу для вас это сделать. Если это не причинит никому вреда, я это сделаю. И вам лучше меня известно, что я не могу сделать ничего больше.

— Мне грустно слышать это от вас, моя дорогая. Заканчиваете, еще даже не приступив. Я побеспокоил вас ради чего-то большего. То, что меня в вас восхищает, — это ваша отвага и…

— Утихомирьте свое восхищение, доктор Эльм. Вы сейчас не у себя в приемной, сами понимаете.

— Не очень хорошо с вашей стороны, мисс Макдоналд, смущать седого старика.

— Жаль только, что я лишь подумала об этом. Ваши методы позорят Макиавелли. Я просто в ужасе от вас. Вы заставили меня взяться за чтение этих писем. Вы заставили меня пообещать придумать безобидную ложь. Если безобидная ложь покажется вам неадекватной, вы несомненно заставите меня придумать более вредную.

Доктор Эльм сказал:

— Бог с вами, — перекинул свой плащ через плечо и поклонился; и хотя его стодвадцатикилограммовая фигура выглядела очень внушительно и передвигалась солидно, мисс Макдоналд осталась в своем кабинете с чувством, будто бы ее посетителя только что сдул оттуда легкий ветерок.

Она улыбнулась печальной улыбкой вопреки смешанным чувствам смущения и очаровательной хитрости. Она взглянула на часы: слишком поздно, чтобы заехать домой переодеться и прийти на обеденную встречу; для всего остального еще слишком рано. За час она смогла бы неплохо продвинуться в чтении писем. Затем дом, ужин и спокойный вечер, которого ей так давно не хватает. Итак, еще раз пройдемся по списку.

1. Ричард Квилтер — убитый.

2. Фаддей Квилтер, отец Ричарда.

3. Финеас Квилтер, дядя Ричарда.

4. Олимпия Квилтер, тетя Ричарда. Жена Финеаса.

5. Грасия Квилтер, сестра Ричарда.

6. Кристофер Квилтер, кузен Ричарда.

7. Ирен Квилтер, жена Кристофера Квилтера.

8. Нил Квилтер, сын Ричарда.

9. Люси Квилтер, дочь Ричарда.

Доктор Эльм сказал, что Финеаса Квилтера в ночь убийства не было на ранчо К‑2. Она поставила галочку напротив его имени и потянулась за небольшой пачкой писем.