Следы

ГЛАВА XII

Единственное, что могу сказать об Ирен: ей очень хотелось поведать нам все, что она знала. Крис не хотел, чтобы она что-то рассказывала. Она настояла и вообще разозлилась на него за то, что он пытался ее остановить.

Ирен сказала, что в понедельник ночью не могла заснуть; она встала с кровати около десяти часов (но это не точно), обула тапочки, завернулась в халат, взяла свечу и спустилась вниз в гостиную. Она сказала, что ей захотелось почитать, но в спальне этого делать не стала, потому что боялась, что свет разбудит Криса. Еще она сказала, что замерзла и подумала, что в гостиной все еще может гореть каминный огонь.

Огонь горел. Она перемешала угли, зажгла подвесной светильник и принялась дочитывать свою книгу. Она думает, что снова поднялась наверх около одиннадцати. Дверь в их с Крисом комнату оказалась заперта. Она рассказала, что они с Крисом немного поругались перед сном. Поэтому она подумала, что он неправильно истолковал ее уход из комнаты и запер ее снаружи (вот тебе и Ирен во всей красе. Она замужем за Крисом уже семь месяцев и все равно думает, что он способен на такой хамский поступок. Крис не идеален, но он точно не хам). Она сказала, что это ее очень огорчило и разозлило.

Она не хотела, чтобы кто-то из нас об этом узнал, так что без лишнего шума снова спустилась вниз и соорудила себе постель из индийских шерстяных покрывал прямо на диване в гостиной.

Далее она закрыла на щеколды двери у передней и задней лестниц. Она руководствовалась мыслью о том, что так Крису станет стыдно за свое поведение и он попытается с ней помириться. Думаю, что в тот момент она была очень зла, потому как сказала, что заперла двери, чтобы показать Крису, что тоже может играть в эту игру. В любом случае она просто обожает запирать все двери. Так же, как и жаловаться на бессонницу, хотя она почти каждый день спит до полудня. Но то, что она вдруг решила спуститься почитать, — это что-то новенькое. Думаю, что это последствие их ссоры.

После того, как заперла двери, Ирен выключила свет, легла на диван и пустилась в долгие и уютные рыдания. Или, как она сама это описала, она легла и «выплакала» себя до сна.

Ее разбудил звук выстрела наверху. Комната, в которой жил отец, то есть старая комната Криса, была прямо над гостиной, сама знаешь. Она сказала, что испугалась, что Крис застрелился, потому что она была с ним жестока (Ирен из тех женщин, для кого подобное действие было не просто разумным, но и достойным восхищения). Она спрыгнула с дивана, оделась в халат и тапки, зажгла свечу, побежала через всю комнату, отперла двери к передней лестнице и помчалась наверх. Весь верхний этаж, по ее словам, зашумел еще до того, как она успела отпереть дверь внизу. Если бы кто-то бежал по коридору или пытался улизнуть через заднюю лестницу, ей бы ни за что не удалось этого расслышать.

Она сразу направилась к их с Крисом комнате. Она уверена, что в тот момент до нее не дошло, что все мы были заперты. Она сказала, что услышала, как дедушка кричал: «Выпустите меня отсюда!», но была слишком напугана, чтобы извлечь из этих слов какой-то смысл.

Она прошла мимо комнаты Олимпии по ее левую руку, минула комнату тетушки Грасии, твою, Люси по свою правую руку, а затем дошла до двери в комнату отца. Она была распахнута. Оттуда сочился свет, так что она решила войти. Впервые Ирен совершенно забыла о том, что они менялись комнатами.

Она сказала, что когда увидела в кровати отца, у нее ушла целая минута на то, чтобы осознать, что это был не Кристофер. Отец лежал с откинутой на подушки головой, кровь сочилась через его ночную рубашку. Она подбежала к нему. Она поставила свечу на тумбочку и немного приподняла отца. Тогда ее халат и испачкался в крови. Она сказала, что он перевел свой взгляд на окно и прошептал: «Исчез». Поначалу Ирен была уверена, что отец сказал: «Исчез». Но затем, когда тетушка Грасия начала ее расспрашивать, она заметила, что отец говорил очень неразборчиво и возможно сказал: «Исчезни». Но я знаю, что Ирен верит в «Исчез». А затем, и в этом она совершенно уверена, отец четко произнес: «Красная маска». Тут уж ничего другого послышаться не могло. Она сказала, что он ничего не произносил, но она наблюдала за движением его губ и готова поклясться, что он сказал: «Красная маска».

Это наводит на мысль, Джуди, что отец не говорил: «Красная маска». Но тогда что он мог сказать такое, что звучало бы как «красная маска»? Повторяй это словосочетание про себя. Я пытался, но так ничего и не смог подобрать. «Опасная» созвучно с «красная». «Опасная сказка». Бессмыслица какая-то. «Марка» — похоже на «маска» — и губами произносится практически так же. Но «марка» тоже как-то не подходит, не думаешь? Никак не могу понять. Надеюсь, что у Люси что-то выйдет. Она так хорошо играет словами.

Ирен знала, что отец умирает. Она решила, что он застрелился. Она и не подумала его об этом спрашивать. Но мы не можем ее за это винить. Она хотела для него что-то сделать, но не знала, что. Она попыталась переместить его; обвязала простыней, чтобы кровь перестала так обильно течь.

Он произнес наши имена: «Нил. Джудит. Люси». Она уже собиралась пойти за мной и Люси, как вдруг он громко сказал: «Подождите. Отец». Она подбежала обратно к кровати, и он медленно и четко произнес: «Приведите отца. Я должен ему сказать». Он повторил еще раз: «Нужно сказать отцу». Это были его последние слова.

Ирен заявляет, что нет никаких сомнений: было что-то такое, что отец хотел сказать дедушке и больше никому. Мне кажется, что это может значить только одно: отец знал, кто его убил. И он хотел об этом рассказать только дедушке. Такое предположение исключает убийцу-незнакомца. Хотя, конечно, в жизни отца наверняка были какие-то события, о которых его дети просто не знали.

На этом часть истории Ирен, в которой задействован отец, заканчивается. Она оставила его, а затем быстро вернулась за свечой. На тумбочке рядом с ней, освещенные отцовским ночником, были разбросаны ключи. И только в тот момент, как она говорит, до нее дошло, почему все так сильно шумят. Для Ирен это нормально. Она сказала, что никак не могла собрать все ключи. Постоянно их роняла. Наконец ей удалось сложить все в карман своего халата, и она со свечой в руке вышла в коридор. Дверь Люси, ты знаешь, расположена прямо напротив двери в новою отцовскую спальню. Ирен достала один из ключей и отперла ее.

Я спросил, откуда она узнала, какой ключ подходящий. Она сказала, что не думала об этом. Она просто доставала ключи из кармана один за другим, и все они сразу подходили к замкам, которые она открывала. Но тут все понятно. Все дверные замки на верхнем этаже одинаковые, и ключи, соответственно, тоже. Крис во вторник специально отвел меня наверх и это показал.

Когда Ирен закончила свою историю (напоминаю, утро вторника), тетушка Грасия спросила, почему она в первую очередь открыла дверь Люси. Она добавила, что Люси была единственным ребенком в доме. Но очень глупо было об этом спрашивать, потому что Ирен только что нам рассказала, как все происходило. Поэтому я не виню Криса за то, что он разозлился.

Он сказал, что тетушка Грасия утверждала, будто бы Ирен выбегала из отцовской комнаты в полном сознании, и что Ирен была в состоянии остановиться и спокойно подумать, какую дверь рациональнее всего отпереть первой, и высвободить всех, руководствуясь порядком возрастов. Крис сказал, что произошла трагедия. И Ирен обязана было что-то сделать. И она сделала и заслуживала восхищения за самообладание и отвагу. Он сказал, что это наш выбор, восхищаться ей или нет. Но он не позволит никому критиковать свою жену.

В этом ключе я с Крисом согласен. Конечно было бы здорово, если бы Ирен добралась до нас раньше, но нее можно понять. Отец умирал. Она чувствовала, что должна для него что-то сделать, прямо здесь и сейчас, а не носиться по кругу, оставив его одного. Когда она собралась отойти, он позвал ее и попросил подождать. Мне не нравится Ирен. Но думаю, что она повела себя так, как повел бы каждый из молодых членов нашей семьи.

Казалось, что тетушка Грасия не обратила никакого внимания на слова Криса. Ее следующий вопрос был действительно убогим. Он спросила, почему Ирен подумала, что Кристофер застрелился, ведь она должна была знать, что у него нет пистолета.

Но дедушка быстро все уладил. Он извинился за тетушку Грасию, а затем объяснил ей, что неожиданный страх, как ей и самой было прекрасно известно, затмевает рассудок, и совершенно естественно, что первая тревожная мысль Ирен была об ее муже.

Тетушка Грасия сказала:

— Но у тебя же нет пистолета, не так ли, Кристофер?

— Опять начинаешь? — Крис был очень груб. — Нет, Грасия, у меня нет пистолета. А у тебя?

Тетушка Грасия сказала:

— Нет, у меня нет. Но это честный вопрос, и ты имел право его задать.

— Ирен, — сказал дедушка, — Кристофер и Грасия оба были заперты в своих комнатах, правда? Вы же отпирали их двери?

— Да, дядя Фаддей, — ответила Ирен. — Клянусь, я освободила каждого члена семьи из запертых комнат.

Вот что мне думается, Джуди. Либо мы должны полностью поверить истории Ирен, либо полностью ее отвергнуть. Я нахожусь здесь. Я знаю ее. Я слышал, как она это рассказывала. И я верю ей от первого до последнего слова.

И дедушка тоже верит, я это знаю. И несмотря на ее поведение, думаю, тетушка Грасия тоже ей верит. Или лучше сказать, тетушка Грасия верит ей против собственной воли. Крис тоже должен верить. Но в Крисе на этот счет проявляется очень убогая черта. Вместо того, чтобы прямо сказать, как я, что он знает, что Ирен говорит правду, он всячески пытается это доказать.

Во вторник он отвел меня к камину, чтобы показать, что угли в нем действительно перемешивали. Показал мне почти догоревшую керосиновую подвесную лампу. Сказал:

— У Ирен не было никакой возможности избавиться от револьвера.

Как будто Ирен не могла сделать все то, о чем рассказала: перемешать угли, выжечь керосин, сделать из дивана постель, а затем подняться наверх и выстрелить. Она могла спрятать оружие под халат, а затем при удобном случае избавиться от него. Никто ее не обыскивал. Единственная полезная для Ирен вещь в «доказательствах» Криса — он думает, что их надо искать во всем и везде использовать.

И хотя Крис и выставляет себя ищейкой, он больше похож на какую-то больную корову. Но, наверное, я не имею права так говорить. Крис сказал мне взять себя в руки, потому что бедняжка Люси невероятно за меня беспокоится. Дедушка сказал, что нужно быть осторожнее с тетушкой Грасией, потому что, кажется, эта трагедия наложила на нее более глубокий отпечаток, чем на всех остальных. Тетушка Грасия думает, что дедушку труднее всех выбить из колеи. Ну и Олимпия, конечно, не встает с постели.

Это очень странно. Должно быть, она вскочила с кровати, когда услышала выстрел, а затем от страха потеряла сознание. Но она говорит, что совершенно не помнит, чтобы слышала звук выстрела. Это наглядно показывает, какие трюки с нами может проделывать наша память. Когда мы поняли, что она ничего не знает о произошедшем, мы решили не рассказывать ей, пока не приедет доктор Джо; приехал он вчера, в среду утром (я начал это письмо в среду, но писал его всю ночь, так что сейчас уже четверг, на часах четыре утра). Доктор Джо решил, что будет лучше все ей прямо рассказать, потому что она очень тревожилась и постоянно задавала вопросы. И он рассказал. Доктор Джо всегда готов выполнить тяжелую неприятную работу, которую больше никто не рискует брать на себя.

После нашего небольшого милого завтрака во вторник утром Крис поехал в Квилтервилль рассказать о происшествии, послать нормальную телеграмму доктору Джо и послать тебе сумасшедшую лживую телеграмму, которую они с Ирен специально придумывали вместе.

Газ Уилдок вместе с Хэнком Бакермэном (теперь он коронер) и еще парой полицейский отправились на ранчо вместе с Крисом. Думаю, Газ и Хэнк вели себя весьма достойно в сложившихся обстоятельствах. Другие же ребята пустились в эмоции и силой заставляли себя участвовать. Но опять же, в сложившихся обстоятельствах, как полезно иметь при себе несколько заученных клише. С тем их и оставим.

Дедушка взял на себя командование Газом и Хэнком. Газ вел себя так, будто готов пойти на все, о чем его попросит дедушка. Они пробыли у нас с час, держа в руках свои сомбреро и мотая головой, а затем уехали. Хэнку было не по себе, потому что скоро придется проводить расследование. Он все время извинялся перед дедушкой за это. Когда дедушка сказал, что, возможно, расследование можно было бы обсудить позже, Хэнк ответил «конечно», когда только мы скажем, и так далее и так далее… просто пустой треп.

Газ с Хэнком снова появились на ранчо рано утром в среду, как раз когда приехал доктор Джо. Еще приехал Слим Хайд на своем катафалке. Доктор Джо привез его с собой, потому что хотел произвести вскрытие в Квилтервилле. Хэнк уже не так переживал насчет расследования, но доктор Джо сказал ему, что нам в ближайшие несколько дней будет не до этого. Время расследования назначили на утро пятницы. Странно, что предстоящий допрос наводит на меня ужас, особенно учитывая то, что коронер — старина Хэнк. Если бы я был убийцей, клянусь, я бы боялся не сильнее, чем боюсь сейчас. Хэнк вел себя очень достойно. Все время настаивал, что эта процедура — чистая формальность, и советовал дедушке даже не приходить. Далее он сказал, что пошлет за нами, если мы все же изъявим жгучее желание присутствовать в пятницу утром. Все, что ему нужно, — это один-два человека, которые могут прийти и вкратце рассказать о том, что произошло.

Сам Хэнк, я чуть не забыл тебе об этом сказать, почти мгновенно состряпал теорию, которая его совершенно удовлетворила. Кто-то, заявил он, застрелил отца через открытое окно. А поскольку для Хэнка совершенно ничего не значил тот факт, что около отцовской комнаты не растет ни одного дерева, и что пока люди не отрастили крылья, и поэтому убийца должен был стоять на крыше веранды, чтобы попасть в цель, никто не стал утруждать себя спорами с Хэнком ни по этому поводу, ни по поводу самого распахнутого окна.

Доктор Джо просидел у нас до полудня. Он был очень занят, сначала с нашей семьей, а затем опрашивал и отпускал назойливых соседей, которые со вчерашнего дня тянутся к нам в дом, как муравьи к банке с сиропом.

Мы с Крисом не видели большого смысла во вскрытии. Мы знали, что в отца выстрелили, и умер он от пулевого ранения. Но доктор Джо уперся рогом, так что нам пришлось сдаться. В среду вечером они со Слимом отвезли тело отца в Квилтервилль. Там оно и останется до окончания расследования, а затем его привезут обратно; похороны, кажется, назначены на субботу.

Я всю ночь подводил к этому, чтобы нам с тобой было от чего оттолкнуться. Я хочу, чтобы по прочтении письма, ты знала обо всем так же, как и я. Сейчас пробегусь по нему глазами и проверю, не упустил ли чего. Если нет, то вместе с Крисом, как только он проснется в шесть, поеду в Квилтервилль и отправлю письмо на номере двадцать два.

Я обнаружил, что упустил несколько моментов, связанных с историей Ирен. Как только она услышала выстрел, она прошла через все комнаты на нижнем этаже, а затем поднялась по передней лестнице. Дверь к ней заперла сама Ирен, и она так и осталась закрытой. Получается, что никто не мог спуститься по передней лестнице, иначе она бы заметила. Дверь к задней лестнице была так же заперта со стороны гостиной. Кто-то мог пробежать по коридору и спрятаться на задней лестнице или в ванной, она была не заперта. Кто-то мог пробраться на чердак. Дверь на чердак так же была открыта. А после, когда мы все собрались в комнате отца, этот кто-то мог тихо пробраться по темному коридору и спрятаться еще где-нибудь. Какими бы ни были планы этого кого-то, они не включали в себя одного не запертого в комнате члена семьи, который мог отпереть остальные двери. Как не включали в себя и ситуацию, когда его могут запереть на верхнем этаже с помощью лестничных дверей на щеколдах.

Я знаю, что ты сейчас думаешь: проблема заключалась в том, чтобы найти кого-то, кто прячется в доме. Мне бы и самому так показалось, если бы я не был здесь. Джуди, ты должна мне поверить на слово. Никто в доме не прятался ни в понедельник ночью, ни во вторник утром. Человеческому существу, даже ребенку, требуется довольно большое пространство, чтобы спрятаться. Но мы прочесали каждый сантиметр дома с фанатичной тщательностью еще до рассвета.

Я уже вижу, как ты сидишь и думаешь о местах, в которые мы не заглянули. Нет, милая. Да, мы смотрели в старой печке и тыкали туда, хотя даже Люси бы не поместилась в топке. Да, мы смотрели во всех шкафах для веников и фруктов. Мы заглядывали в ведра с мукой и сахаром, в котлы, в маслобойки и в ящики письменных столов. Мы вели себя так, будто ищем запонку, а не человека. И помни, что тетушка Грасия, и в то время и еще раз после, осмотрела каждый квадратный сантиметр дома. Ты знаешь, что она может найти любую мелочь в доме так же легко, как мы — слово в словаре. Ирен (в своем репертуаре) предположила возможность наличия секретных ходов и отодвигающихся панелей. Было бы удобно иметь такие в доме, не правда ли?

Земля все еще покрыта снегом. Кроме тропинок ко входам в дом и обратно, к конюшням и туалетам да собачьих следов, весь остальной снег, насколько видит глаз, нетронут. Это говорит о том, что любой, кто покидал наш дом с вечера понедельника, делал это через переднюю и заднюю двери. Никто не выходил на боковую веранду — снег от той двери до сада так же нетронут. Следы мешались, много народу ходило, мы ничего не могли с этим поделать. Все входы мы запираем, ключи есть только у Криса. Никто не может открыть эти замки шпилькой или перочинным ножом. Мы привязали Чтотку и Кипера у парадного и заднего входов. Ну ты сама знаешь, что делает эта парочка при виде незнакомца, если им было приказано наблюдать.

После всего этого, конечно, вряд ли стоит говорить о находке Криса под отцовской кроватью. Но я скажу. Кровать кто-то сдвинул с места на три или четыре дюйма — рядом с ножками на ковре образовались глубокие следы, будто по нему прошлись чем-то тяжелым. Крис не устает повторять, что это может что-то значить. Но что это может значить? Вспомни, веревка была покрыта снегом. Снег на подоконнике и на крыше веранды был нетронут. Это говорит о том, что в ближайший час до смерти отца из окна никто не вылезал; уж тем более следующие двадцать минут после смерти. Крис продолжает бормотать что-то о том, что веревку использовали для чего-то другого перед началом снегопада. Ирен предположила, что убийца мог залезть в комнату через окно. Видимо закинул лассо на ножку кровати и залез по веревке.

Думаю, на этом все, кроме, разве что, еще одной детали. Народ по какой-то причине очень хочет, чтобы вы с Грегом ни о чем не знали. Время от времени кто-то обязательно останавливается и благодарит Бога за то, что вы двое не здесь. Я не прошу, чтобы ты после моего письма притворилась, будто его не было; но в какой-то степени мне бы этого хотелось. Тут и так все хуже некуда, еще не хватало, чтобы семья на меня обиделась. Придет время, и им все равно придется тебе все рассказать. А то тех пор, если бы ты могла принимать их надутые письмеца «у-нас-все-в-порядке» и не подавать виду, что ты уже в курсе, это бы мне очень помогло.

Я буду каждую ночь писать тебе правду обо всем, что происходит в доме. Мне ты, конечно, можешь отвечать все, что хочешь. Как я уже говорил, мне нужна твоя помощь. Но опять же, если ты откажешься принимать в этом участие, я пойму. Возможно, было бы лучше сказать, что ты можешь делать то, что должна. Но это не важно, правда. А что тогда важно?