Слухи

1

— Простите, мисс, это действительно вы!

День был ясный, холодок бодрил, и, когда Пенелопа Хэйз медленно повернулась налево и взглянула чуда, где на узкой мощенной булыжником улице собралась толпа, она выдохнула теплое облачко, заметное в холодном воздухе. Ее большие глаза, голубые, как озеро, остановились на взволнованном лице девушки, которой было не более четырнадцати лет. Должно быть, она вышла из одного из многоквартирных домов, видневшихся за толпой. На их крышах были целые джунгли из черных проводов, разрезавших небо на ленты. На девушке было поношенное черное пальто, ставшее почти серым, лицо раскраснелось на морозе. Встретившись с ней взглядом, Пенелопа одарила девушку самой теплой улыбкой.

— Да, это я.

Она приосанилась, желая выставить в выгодном свете свою стройную фигуру и элегантный овал лица. Было время, когда ее знали как хорошенькую дочь нувориша, однако в последнее время она предпочитала пастельные тона и белое — излюбленные цвета скромниц ее возраста, помышляющих о замужестве. Правда, сегодня, учитывая, что ей придется пройти по улице, она выбрала более темный цвет.

Пенелопа протянула затянутую в перчатку руку и сказала:

— Я мисс Хэйз.

— Я работаю у Вайнгартена, в магазине мехов, — застенчиво сообщила девушка. — Я видела вас пару раз из задней комнаты.

— О, значит, я должна вас поблагодарить за ваши услуги, — любезно ответила Пенелопа.

Она слегка наклонилась, и это движение могло бы сойти за поклон, если бы не тугой воротник в стиле Медичи ее темно-синего пальто с золотым кантом: из-за этого воротника трудно было изобразить смиренный поклон. Снова встретившись взглядом с девушкой, Пенелопа поспешно добавила:

— Вы бы не хотели индейку?

Впереди уже двигалась процессия. Марширующий оркестр, игравший рождественские гимны, уже добрался до следующего квартала, и до нее донесся усиленный мегафоном голос мистера Уильяма Скунмейкера, который шел за оркестром. Он пожелал народу, толпившемуся на тротуаре, счастливого Рождества и ловко, как он это умел, напомнил, кто оплатил праздничный парад. Ведь парад был его идеей, и он заплатил и за оркестр, и за передвижные рождественские сцены, и за индеек. Мистер Скунмейкер организовал, чтобы его знакомые светские матроны и дебютантки раздавали этих индеек бедным. Они-то главным образом и привлекали народ, подумалось Пенелопе, когда она повернулась к своему верному другу Айзеку Филлипсу Баку и сунула руку в большой холщовый мешок, который он нес. Даже сквозь лайковые перчатки и слой газет она почувствовала, до чего холодна птица. Она была тяжелой, и ее было неудобно держать в руках. Пенелопа постаралась скрыть отвращение, когда выступила вперед с обещанной рождественской индейкой. Девушка, беседовавшая с ней, в недоумении взглянула на пакет, и улыбка ее угасла.

— Вот, пожалуйста, — обратилась к ней Пенелопа, стараясь не произносить слова скороговоркой. Ей вдруг отчаянно захотелось, чтобы девушка забрала у нее индейку. — Для вас, для вашей семьи. К Рождеству. От Скунмейкеров… и от меня.

После небольшой паузы девушка снова улыбнулась. Рот ее приоткрылся от радости.

— О, мисс Хэйз, благодарю вас! От себя… и… и… от моей семьи! — Потом она приняла у Пенелопы тяжелую птицу и обернулась к своим друзьям в толпе: — Посмотрите! — воскликнула она. — Эту индейку подарила мне лично мисс Пенелопа Хэйз!

Ее друзья издали удивленный вздох при виде этой замечательной птицы и исподтишка взглянули на Пенелопу. Им казалось, что они ее знают, поскольку имя ее так часто встречалось в светской хронике. Она стояла перед ними как законная претендентка на любовь публики, прежде принадлежавшую ее лучшей подруге, Элизабет Холланд, которая трагически погибла: она утонула несколько месяцев назад. Разумеется, Элизабет не утонула — на самом деле она была очень даже жива. И уж кому как не Пенелопе это было хорошо известно: ведь она сама помогла «непорочной» мисс Холланд исчезнуть, чтобы жить вместе с одним из слуг ее семьи, в которого она была влюблена. Таким образом, что особенно важно, Пенелопа могла по праву претендовать на жениха Элизабет, которого та оставила. Преображение Пенелопы было близко к завершению, так что самые экзальтированные светские матроны, а также газетные хроникеры уже шептались о том, как она теперь напоминает Элизабет. Раньше такие высказывания вряд ли польстили бы Пенелопе — в душе она считала, что добродетель несколько перехваливают, — но теперь она начала понимать, что у добродетели есть свои преимущества.

Пенелопа вознаградила девушку за восторженное поклонение, помедлив еще минуту; глаза ее сияли, а улыбка была еще обворожительнее, чем обычно. Затем она повернулась к Баку, представлявшему весьма заметную фигуру: его дородное тело было облачено в серый костюм в клетку, рубашку янтарного цвета и бобровую шубу.

— Ты должен забрать меня отсюда, — шепнула она ему. — Я весь день не видела Генри, и я замерзла, и если мне придется дотронуться еще до одной…

Бак остановил ее понимающим взглядом.

— Я обо всем позабочусь.

Черты его пухлого лица были мягкими, а светлые брови изогнуты таким образом, что придавали ему лукавый вид.

Мимо прошли еще несколько леди в широкополых шляпах и элегантных пальто. За ними маршировал оркестр. Пенелопа бросила взгляд туда, откуда раздавался голос старшего Скунмейкера, и решила, что его сын, Генри, должно быть, вместе с ним уже вступает на другие улицы. Представив себе темные глаза и голос этого возмутителя спокойствия, она почувствовала, что сердце забилось сильнее. Тогда Пенелопа вновь обратила взор на Бака, который уже составил план. Рост Бака превышал метр восемьдесят, и сейчас, как бывало и прежде, он прикрывал своей внушительной фигурой девушку, которой был предан. Он не был богат от рождения — хотя и претендовал на родство с известным кланом Баков, проживавших в наши дни в величественных, но постепенно ветшающих старинных особняках в Гудзонской Долине. Бак был незаменим, когда нужно было устроить вечеринку: ему часто отдавали даром прекрасные вещи. Опустив на лицо вуаль шляпы, Пенелопа последовала за ним сквозь толпу.

Как только они проложили себе путь, Бак бросил громоздкий мешок с индейками и помог Пенелопе забраться в поджидавшую двухместную карету. Пока Бак отдавал распоряжения ее кучеру, она устроилась поудобнее на черном бархатном сиденье. В карете все, на что можно было откинуться, было мягким, как пух, а все, что можно было потрогать, было сделано из золота. Пенелопа испустила вздох облегчения: мир снова стал таким, как надо. Одним ловким движением она сняла перчатки и швырнула их в открытую дверь кареты. Бак взглянул на лужу из мокрого снега, в которую они упали, затем сделал шаг и уселся рядом с Пенелопой. Когда колеса заскрипели по грубой мостовой, он нагнулся и вытащил из-под сиденья шкатулку из полированного дерева.

— Лайковые перчатки? — осведомился он. — Или ты предпочитаешь шелковые?

Пенелопа рассматривала свои тонкие белые пальчики, которые потирала друг о друга. Большинство таких девушек, как она, чьи отцы были промышленниками, или президентами банков, или возглавляли свои собственные страховые империи, меняли перчатки три-четыре раза в день, переходя с чаепития на званый обед, а оттуда — на музыкальный вечер для узкого круга. Но Пенелопа считала свои руки изумительными и поэтому предпочитала менять перчатки по десять-одиннадцать раз в день. Она никогда не надевала одну пару дважды — правда, благодаря недавно обретенной добродетели, порой их дарила.

— Лайковые. На улице не так уж тепло, и никогда не знаешь, кого повстречаешь в пути.

— Да уж, — согласился Бак, вынимая для нее пару перчаток ручной выделки. — Особенно когда я отдаю распоряжения кучеру.

— Благодарю, — Пенелопа натянула перчатки и почувствовала, что снова стала собой, — что для нее всегда было благом.

— Они восхищались тобой сегодня, — задумчиво заметил Бак.

— Если бы только это не было так невыносимо. — Пенелопа откинула свою прелестную головку на бархатную подушку. — Я хочу сказать: сколько же бедняков может уместиться в Нью-Йорке? И разве им никогда не надоедает индейка? — Она поднесла кончики пальчиков в лайке к своим чудесным высоким скулам. — У меня лицо болит от всех этих улыбок.

— Да, скучно всегда притворяться хорошей. — Бак сделал паузу. — Но ты не из тех, кто упускает из виду цель, — продолжил он осторожно.

— Да, — согласилась Пенелопа. — И я ее не упустила.

Как раз в эту минуту карета остановилась, и Бак взялся за маленький золотой рычажок, чтобы опустить окно. Перегнувшись через него, Пенелопа увидела, что теперь они очутились на перекрестке, откуда было видно начало процессии. Ее возглавлял Уильям Скунмейкер, высокий и широкоплечий, в черном шерстяном костюме. Рядом с ним была вторая миссис Скунмейкер, урожденная Изабелла де Форд, все еще молодая. Она была очень хороша в мехах и кружевах. При виде кареты, перегородившей им путь, процессия остановилась. Через минуту Генри подошел к карете. При виде него у Пенелопы перехватило дыхание. Бывали времена, когда она видела Генри Скунмейкера чуть не каждый день. Тогда они были очень близко знакомы друг с другом и со всеми потайными уголками в особняках их семей, что позволяло вести себя вовсе не так, как пристало девицам из высшего света. Они занимались такими вещами, которыми, как известно, не занимаются девушки вроде Элизабет Холланд, — до тех пор, пока в один прекрасный день Генри не объявил, что он помолвлен с мисс Холланд. Это было на званом обеде, на котором присутствовала Пенелопа. Это могло вызвать рвоту — именно это и произошло с Пенелопой позлее. Конечно, ее необузданная реакция на эту возмутительную новость со временем сменилась пониманием. В этом ей помог Бак. Он указал на тот факт, что старый Скунмейкер, бизнесмен с большими амбициями, не прочь стать мэром, и что ему, несомненно, пришлась по вкусу мысль, что невеста сына так непорочна и что ее так любят. Пенелопа ни минуты не сомневалась, что уж если Элизабет способна на что-нибудь, то и она — тоже, и озаботилась тем, чтобы стать точно такой же будущей невесткой старого Скунмейкера. С тех пор она редко видела Генри, и сейчас его появление рядом с каретой оглушило ее. Его стройная фигура была облачена в черное, и тень от цилиндра падала на красивую линию аристократического подбородка. Он все еще носил траурную повязку на левой руке, и Пенелопа сразу же это заметила; она ждала, когда Генри встретится с ней взглядом, — знала, что он посмотрит ей в глаза. И когда это, наконец, произошло, Пенелопа удерживала его взгляд, напуская на себя вид скромницы и слегка улыбаясь. Затем она снова опустила на лицо вуаль.

— Какой красивый парад, мистер Скунмейкер! — крикнула она из окошка, положив руку на полуопущенное стекло.

Когда она снова удобно расположилась на бархатном сиденье кареты, Бак приказал кучеру трогать. Но Пенелопа не думала о том, куда они направляются. Она думала о Генри и гадала, скоро ли он перестанет носить траур по Элизабет. Она знала, что сейчас он стоит, глядя вслед карете и вспоминая, какова Пенелопа за фасадом напускной добродетели, а также обо всем, что было между ними. И на этот раз дело не ограничится поцелуями украдкой в укромных уголках. Теперь не будет ни скрытности, ни унижения. На этот раз все будет по-настоящему.