Слухи

35

Манхэттен, который Элизабет сейчас увидела, не имел ничего общего с тем городом, который она покинула почти три месяца назад. Ни шума, ни суеты; на улице почти ни одного прохожего. Все вокруг нее словно вымерло, так что ей даже подумалось, уж не умерла ли она и не попала ли на тот свет, явившийся ей в виде Нью-Йорка, из которого исчезло все население. Улицы были покрыты только что выпавшим снегом, еще не тронутым колесами экипажей. Кое-где в окошке мерцал теплый огонь. Наверное, именно так выглядел город полстолетия назад: мрачный, безмолвный и замерший.

Уилл обнимал ее на ходу за плечи — то ли чтобы согреть, то ли чтобы не дать поскользнуться.

— Ты замерзла, — заметил он.

Она кивнула, но не ответила, слишком взволнованная предстоящей встречей с близкими. Что она скажет матери и тетке, как объяснит им? Ее поддерживало и успокаивало только присутствие Уилла. Они выручили вполне приличную сумму за кольцо, и Уилл хотел нанять на станции экипаж. Но Элизабет настояла на том, что безопаснее всего идти домой пешком, кружным путем, под покровом темноты. Случайная встреча в поезде с Грейсоном Хэйзом сделала ее очень осторожной.

— Мы почти пришли, — добавил Уилл, хотя прекрасно знал, что она с завязанными глазами найдет Грэмерси и свой дом.

— Дело не в холоде, — сказала Элизабет.

— Я знаю, — голос его звучал так ласково, словно он ее обнял. — Но в любом случае дома будет лучше.

Добравшись до дома № 17, Грэмерси, они долго стояли перед ним. Коричневый фасад выглядел как обычно, но света в доме не было. Элизабет ожидала увидеть признаки жизни и сейчас пришла в ужас. И только уступив уговорам Уилла, она подошла к двери и, достав ключ из укромного места, отперла ее. В прихожей было темно, но, когда ее глаза привыкли к темноте, Элизабет увидела, что столик, на котором посетители оставляли свои визитные карточки, исчез. За широким дверным проемом была видна темная гостиная; судя по запаху, там недавно топили камин.

Вцепившись в руку Уилла, Элизабет начала подниматься по лестнице. Она заметила, что картины в рамах были не те, которые она помнила. Ее шаги по лестнице звучали непривычно, и она поняла, что персидский ковер, устилавший лестницу от второго этажа и до входной двери, исчез. Вскоре Элизабет обнаружила, что в ее собственной комнате недостает многих безделушек, так оживлявших ее. Правда, голубые обои были те же, и большая кровать красного дерева застелена тем же покрывалом, что и всегда. Она была потрясена не столько тем, что снова в комнате, в которой провела столько дней, а тем, что с ней Уилл. Она последовала за ним в неизвестность, а он еще никогда не видел ее спальню.

— Уилл, — сказала она, обернувшись к нему, — я рада, что ты поехал со мной.

Он посмотрел на нее своими чудесными большими глазами. Волосы в беспорядке падали ему на лоб.

— Я знаю. Я тоже рад.

Она приблизилась к Уиллу, и он обнял ее.

— Надеюсь, я ничего не испортила.

— Ты никогда ничего не портишь.

Улыбнувшись, он наклонился к Элизабет и коснулся ее губ легким поцелуем. Ей снова стало тепло — впервые с тех пор, как они сошли с поезда. Она прижалась лбом к его груди.

— Ты думаешь, что она… — У Элизабет перехватило дыхание — она не могла произнести «жива», и, уж конечно, язык не повернулся бы сказать «мертва». — С ней все в порядке?

— Да. — Рука Уилла провела по ее волосам. — Да, но тебе нужно к ней пойти.

— Сейчас пойду.

Но она долго не могла оторвать лоб от груди Уилла. Потом улыбнулась ему слабой улыбкой.

Элизабет нашла в шкафу свечи и зажгла их. Когда она выходила из комнаты, Уилл уже лежал на кровати. Он плохо спал в поезде прошлую ночь, когда они подъезжали к Нью-Йорку. Когда она дойдет до конца холла, он, наверное, уснет. Дверь спальни матери, в восточной части дома, казалась ей такой же устрашающей, как когда она здесь жила. Возможно, именно по этой причине она первым делом отправилась сюда, а не к Диане или тете Эдит.

Она толкнула дверь с таким же трепетом, как в детстве, и вошла в комнату. В комнате не было света, но задолго до того, как глаза привыкли к темноте, она услышала дыхание матери. Ее мать дышала. От этого знакомого звука Элизабет снова почувствовала себя маленькой девочкой.

— Мама, — прошептала она, дотрагиваясь до руки, лежавшей на одеяле.

Рука была холодная, но хорошо знакомая. Эти длинные пальцы, так искусно писавшие все эти благодарственные письма и письма, выражавшие соболезнования. В окна проникал свет, и Элизабет начала различать предметы. Когда она повторила слово «мама», темные глаза медленно открылись. Они безучастно смотрели на Элизабет, не узнавая.

— С тобой все в порядке? Ты меня узнаешь?

Мать медленно приподнялась на локтях, не отрывая взгляда от молодой женщины. Элизабет не знала, сдерживает ли она ярость и изумление и видит ли ее вообще. Наконец мать сказала осипшим голосом:

— Сейчас Рождество?

— Нет, — прошептала Элизабет. — Еще нет. Оно завтра.

— Сегодня канун Рождества?

Глаза матери широко раскрылись. Теперь по щекам Элизабет струились слезы, и, боясь громко разрыдаться, она лишь кивнула. Она плакала обо всем, чего ей хотелось, обо всем, от чего отказалась, и обо всех тех людях, которых собиралась вновь покинуть. Она плакала о прекрасной мечте Уилла, в которую он включил и ее, а она все испортила из-за своих прежних обязательств.

— Сегодня канун Рождества, и ты ангел, спустившийся ко мне в виде Элизабет?

Элизабет снова взяла мать за руку.

— Нет, — ответила она, когда снова была в силах говорить. — Я Элизабет. Сейчас канун Рождества, и я Элизабет, и я не умерла — это все вышло по ошибке. Я вернулась из…

— Моя Элизабет — ангел. — Миссис Холланд прикрыла глаза и упала обратно на подушку. Ее темные волосы разметались вокруг белого лица. — Она ангел, и она вернулась ко мне.

Элизабет долго стояла у кровати, размышляя о том, что сделала со своей матерью и как ей теперь все исправить. Когда она уехала, то отняла последнее, ради чего жила ее мать, теперь Элизабет ясно это понимала. В конце концов, она забралась на кровать и положила голову на подушку рядом с головой матери. Теперь она думала о том, как же ей сказать Уиллу, что они не смогут вернуться в Калифорнию, пока ей каким-то образом не удастся добиться, чтобы мать выздоровела.