Смотри, как они умирают

Глава 5

А Зип все улыбался, пока Паркер не свернул за угол на авеню. Потом улыбка сползла с его лица.

— И ты настучал бы этому вонючему копу на Миранду? — спросил он Луиса.

— Миранда мне не брат, — ответил Луис.

— Стукач он и есть стукач, — бросил Зип, развернулся, спрыгнул с табурета и подошел к музыкальному автомату. Некоторое время он изучал надписи, потом сунул монетку в прорезь, выбрал мелодию и вывернул ручку громкости так, чтобы музыку было слышно на улице.

— Потише, потише, — попросил Луис.

— Ох, — ухмыльнулся Зип, — я не слышу музыку.

— Я сказал, сделай потише! — прикрикнул на него Луис, вышел из-за прилавка и направился к автомату, но Зип, смеясь, встал у него на пути.

Музыка наполнила зал ревом труб и грохотом ударных. Несчастная голова Джеффа, сидевшего у стойки, отозвалась на эту какофонию взрывом боли. Он развернулся по направлению к автомату. Пожилой человек все пытался дотянуться до регулятора громкости, а Зип, хохоча, прыгал перед ним, не давая пройти; он то подпускал Луиса к автомату, то оттеснял его обратно. Глумливая улыбка не сходила с его лица, теперь в ней не было ни намека на настоящее веселье. Луис сделал стремительный рывок вперед, и Зип наконец отступил; пританцовывая, словно боксер, он выскочил на улицу. Луис убрал громкость.

Зип крикнул ему с улицы:

— Не так тихо, старый ублюдок. Мои деньги все еще в автомате!

Луис сердито открыл кассу, вытащил монетку в двадцать пять центов и хлопнул ее на прилавок.

— Вот! — крикнул он. — Забирай свои деньги и убирайся!

Зип запрокинул назад голову и захохотал, теперь уже по-настоящему весело.

— Оставь их себе, отец, — огрызнулся он. — А то, может, придется всю неделю за них работать.

— Мои барабанные перепонки чуть не лопнули, — проворчал Луис. — И это в воскресное утро! Что за безобразие!

Музыка, вопреки стараниям Луиса восстановить и сохранить тишину, казалось, мгновенно разбудила всех по соседству. Улица, только что тихая и пустынная, внезапно наполнилась людьми. Вдалеке снова зазвонили колокола, в ответ на их призыв из домов выходили люди, они особенно не торопились, потому что это был первый звон, так что время до начала службы еще было. Автомат наконец умолк, а колокола все звонили, улица ожила и наполнилась многоцветием, вполне соответствующим июльской жаре, многоцветием таким ярким и буйным, что резало глаза. Вот из одного дома выпорхнули две девушки в ярко-розовых платьях и, держась за руки, направились в сторону церкви. Старик в коричневом шелковом костюме и с травяно-зеленым галстуком на шее вышел из другого и неторопливо зашагал в том же направлении. Женщина с красным солнечным зонтиком выступает важно, как королева, ведя мальчика в костюмчике с короткими брючками. Люди кивали друг другу, улыбались, перекидывались несколькими словами. Это было воскресное утро. А воскресенье — день отдыха.

На другом конце улицы, спеша против неторопливого людского потока, направляющегося к церкви, появился Куч с парочкой товарищей. Зип немедленно заметил их и пошел навстречу.

— Какого черта вы так долго? — сурово осведомился он.

— Нам пришлось ждать Сиксто, — ответил Куч.

— Кто ты, черт возьми, Сиксто? Мужчина или нянька?

Вид у Сиксто был такой, словно он вот-вот покраснеет до корней волос. Это был худенький шестнадцатилетний паренек с глазами, готовыми опуститься в ответ на любое недоброе слово. Он говорил по-английски с испанским акцентом, иногда заметным довольно сильно, а иногда внезапно почти исчезавшим. У него был мягкий голос, пользовался он им не так уж часто, все больше помалкивал, словно сомневаясь, хочет ли вообще его кто-нибудь слушать.

— Я должен был помочь маме, — сказал он Зипу.

Другой парень, пришедший с Кучем, был шести футов ростом, лицо у него было настолько темным, что черты его как-то терялись. Он представлял собой смешение негроидного и кавказского типов, эта смесь была настолько неопределенной, что описать его казалось затруднительным. Ему было шестнадцать. Двигался он медленно, соображал так же. В мыслях его было пусто, лицо его ничего не выражало. Выглядел он старше своих сверстников, и они, соответственно, прозвали его Папой.

— Когда мой отец уезжает, — сказал он, — я помогаю моей матери. Он велит мне помогать ей.

Он говорил с таким сильным испанским акцентом, что иногда слова было трудно разобрать. В такие минуты, когда он практически возвращался к своему родному языку, становилось еще больше заметно, что это совсем юный парнишка, который просто выглядит гораздо старше своих лет, тяготеет к старому языку и к земле, которую любит.

— Это другое дело, — согласился Зип. — Когда отца нет, мужчина дома — ты. А о мужских домашних делах я не говорю.

— Мой отец служит в государственном морском флоте, — с гордостью сообщил Папа.

— Да чего ты заливаешь? — возмутился Зип. — Он же официант.

— На корабле! Поэтому он служит во флоте.

— Он служит официантом! Ну ладно, и так уже потеряли полно времени. Давайте все обсудим. Нам надо пошевеливаться, если мы хотим попасть на одиннадцатичасовую службу. — Он вдруг резко повернулся к Сиксто, который стоял и слепо глядел на улицу: — Ты с нами, Сиксто?

— А? А, ну да… Я… я с тобой, Зип.

— Ты сейчас похож на лунатика.

— Я… я просто думал… ну, знаешь. Этот малыш Альфредо, он не такой уж плохой.

— Ему надо прочистить мозги, и больше об этом я даже и говорить не желаю. И вообще, не будешь ли любезен сказать мне, на что ты там смотришь?

— На шарманщика, — ответил Сиксто.

Действительно, из-за угла вышел шарманщик и остановился возле кафе. У него был ярко-зеленый попугай, он сидел на инструменте, брал в клюв монетки, которые давал ему хозяин, потом вытягивал шею и доставал из ящика, прикрепленного к шарманке, счастливые билетики. Вокруг шарманщика и его ученой птицы немедленно собралась толпа. Яркая, воскресная, беззаботная толпа людей. Девчонки каждый раз, когда кто-нибудь читал на билетике о своей судьбе, пронзительно визжали. Пожилые мужчины и женщины снисходительно и понимающе усмехались. Джефф вышел из кафе и протянул попугаю блестящую монетку. Тот наклонился к ящичку — быстрый клевок, — и в его клюве появился билетик. Джефф взял бумажку и принялся читать. Девчонки с удовольствием завизжали. Все происходящее было пропитано простодушием и наивностью; механические звуки шарманки контрастировали со сноровкой сообразительной птицы и с доверием толпы. Воскресное утро — самое подходящее время для веры в судьбу, веры в то, что все будет хорошо. Поэтому люди с удовольствием окружили шарманщика с птицей и моряка, с усмешкой читавшего о своем будущем, и радостно смеялись каждый раз, когда птица доставала из ящика очередную бумажку с предсказанием. Здесь царила атмосфера невинности и доверия, и это казалось совершенно естественным.

А не дальше чем в десяти футах от шарманщика и разодетой воскресной толпы Зип шептался с тремя своими приятелями, одетыми в яркие рубашки, на спинах которых было написано: «Пурпурные латинос», буквы были вырезаны из желтой ткани и пристрочены к пурпурному шелку. «Пурпурные латинос», «Пурпурные латинос», «Пурпурные латинос», «Пурпурные латинос» — четыре рубашки и четыре молодых человека, склонившие друг к другу головы и тихо о чем-то говорящие, пока шарманщик наполнял уличную атмосферу музыкой невинности и доверия.

— Я… я все думаю, — говорил Сиксто, — может быть, все-таки… все-таки нам предупредить его.

— Чтобы испортить все дело? — шепотом изумился Куч.

— Ну так ведь он же не сделал ничего плохого, Куч. Он просто сказал ей «привет». В этом же нет ничего плохого.

— Он хватал ее, — безапелляционно заявил Куч.

— Нет, ничего подобного, она сама мне сказала. Я ее спрашивал. Она сказал, что он просто поздоровался с ней.

— А какое ты имел право задавать ей вопросы? — требовательно спросил Зип. — Чья она девушка? Твоя или моя?

Сиксто молчал.

— Ну?

— Э-э… Зип, — наконец заговорил Сиксто, — я подумал… ну, я не думал, что она знает. Я имею в виду, я и не предполагал, что вы пришли к взаимопониманию.

— Мне не надо приходить к взаимопониманию с девчонкой, — надменно возразил Зип. — Я тебе говорю, что она моя девушка, и этого достаточно.

— Но она так не считает!

— Меня не волнует, что она считает.

— Как бы то ни было, — стоял на своем Сиксто, — дело тут не в том, чья она девушка, раз Альфи не сделал ей ничего плохого, почему мы должны стрелять в него?

Мальчишки некоторое время молчали, словно произнеси они хоть слово о своих планах, как они немедленно материализуются в виде настоящего пистолета.

Понизив голос почти до шепота, Зип спросил:

— Ты что, струсил?

Сиксто не ответил.

— Я-то думал, ты отчаянный парень. Я думал, у тебя есть смелость.

— У меня есть смелость.

— У него есть смелость, — выступил в защиту Сиксто Папа.

— Тогда почему же ты пасуешь? Как бы тебе понравилось, если бы это была твоя девушка, а, Сиксто? Как бы тебе понравилось, если бы Альфи увивался за твоей девчонкой?

— Но он же за ней вовсе не увивается. Он просто поздоровался. Что здесь такого плохого?

— Ты в нашей команде? — сурово спросил Зип.

— Конечно.

— Зачем?

— Я… я не знаю. Ты ведь… — Сиксто пожал плечами. — Я не знаю.

— Если ты в нашей команде, если ты надел пурпурную рубашку, то ты должен делать то, что я говорю. Ладно. Я сказал, что «Пурпурные латинос» прочистят мозги Альфредо сразу после одиннадцатичасовой службы. Ты даешь задний ход? Ну так давай. — Он выдержал многозначительную паузу. — Мне известно, что Альфи доставал Чайну. Чайна моя девчонка, не важно, знает она об этом или нет, понял? Чайна моя девчонка, и это значит, что Альфи влип в неприятности.

Куч кивнул:

— В крупные неприятности.

— И это не значит казнь. Я не хочу казнить его. Просто собираюсь прочистить ему мозги! Хочешь трусить, Сиксто, пожалуйста. Только лучше потом следи за каждым своим шагом, вот что я тебе скажу.

— Я просто подумал… ох… ну, Зип, а нельзя нам просто поговорить с ним?

— О, перестань, ради всего святого! — взорвался Зип.

— Мы могли бы просто сказать ему перестать… ну, чтобы он больше с ней не заговаривал. Разве нельзя сделать так? Почему мы должны… убить его?

Между мальчишками воцарилось молчание. Решающее слово было сказано, и это слово значило — убить, лишить человека жизни. Убийство. Это не был эвфемизм вроде выражения «почистить мозги». Это было — убить. И это слово повисло в воздухе, в раскаленном июльском воздухе: «Почему мы должны… убить его?»

— Потому что я так сказал, — мягко произнес Зип.

— Другое дело, если бы он…

— Что еще ты собираешься сделать? Попугать нас? — грозно спросил Зип. — Парень, ты что, собираешься запугивать нас, а?

— Я этого не говорил. Я сказал…

— Все в округе знают, что он увивается за Чайной! — продолжал настаивать Зип. — И что, я должен это допускать?..

— Он вовсе не увивается за ней! Он просто поздоровался!

— И я должен пустить все на самотек и еще поболтать с ним об этом? «Ах, как поживаешь, Альфи? Ты тут на днях щупал Чайну, и как? Тебе понравилось?» Я должен позволить ему распускать свои чертовы руки, а, Сиксто?

— Нет, но…

— Мы что же, собираемся позволять придуркам вроде Альфи тискать наших подружек?

Сиксто покачал головой:

— Зип, Зип, он ведь вовсе…

— Так, ладно, слушай меня, — напористо продолжал Зип. — Как только мы сделаем это сегодня, мы в игре. Ты это понимаешь? Мы провернем это дело, и в округе не останется ни одного человека, который не будет знать, кто такие «Пурпурные латинос». Они накрепко усвоят, что мы не дадим спуску никому! И каждый чертов ребенок во всем квартале будет мечтать вступить в нашу банду. Мы станем… чем-то! Чем-то! — Он замолчал, чтобы перевести дыхание. Глаза его сверкали. — Я прав, Куч?

— Конечно, — согласился тот.

— Хорошо, Альфи собирается на одиннадцатичасовую службу, как обычно. Служба закончится в одиннадцать сорок, может, без четверти двенадцать. Я хочу достать его на лестнице, когда он выйдет.

— О боже!..

— На лестнице! Мы все четверо неразрывно связаны, нас никто не остановит. Стрелять надо точно, потому что кругом будет полно ни в чем неповинного народа.

— Зип, прямо на ступенях церкви? — переспросил Сиксто. Лицо его перекосилось от боли. — Святая дева Мария, и мы сможем?..

— На лестнице, я сказал! Где все смогут увидеть, как он умирает. Четыре пули. У меня 45-й калибр, я выстрелю в голову.

Шарманка резко замолчала. На улице вдруг стало тихо.

— Еще есть два тридцать восьмых и «люгер», — продолжал Зип. — Выбирайте, кто какой хочет.

— «Люгер», — определился Куч.

— Отлично. Сиксто и ты, Папа, получите по тридцать восьмому. Игрушки у меня, сначала возьмем их, а потом раздобудем еще парочку. — Он помолчал несколько мгновений. — Второе, ты лучше останься здесь, Сиксто. Не спускай глаз с дома Альфи. Будь там, за углом. Вон то, первое здание.

— Ладно, — бесцветным голосом произнес Сиксто.

— Убедись, что он не ушел. Если выйдет, следи за ним. Если тебя не будет здесь, когда мы вернемся, мы станем искать тебя.

— Ладно.

— Что?

— Я сказал — ладно.

— Ладно, — повторил Зип. — Ну, пошли. — Он положил руку на плечо Куча, и они направились к его дому, Папа плелся один чуть в стороне от них.

— Ты как, на взводе, Куч? — спросил Зип.

— А? Да, наверное. Немножко.

— А я на взводе, парень. Этот день — начало всего, понимаешь, о чем я толкую? Началось!

— Да, так оно и есть, — согласился Куч.

— По воскресеньям ты вполне можешь сидеть себе на крылечке и щелкать орехи, особенно в такое жаркое лето. Но сегодня другой день. Сегодня надо сделать миллион вещей, так ведь? Вот что я тебе скажу, Куч, и из-за этого я прямо-таки на седьмом небе. Потому что мы стали действовать, понимаешь? Эх, парень, я так здорово чувствую себя!

Куч усмехнулся, когда вся троица вошла в здание.

— Да уж, скоро и Альфи почувствует себя очень здорово, — заметил он.

Сиксто стоял на углу рядом с кафе, наблюдая за домом Альфредо и нервно покусывая нижнюю губу.

А внутри кафе Джефф протянул Луису бумажку с предсказанием.

— Ну и как тебе это нравится? — спросил он.

— «Будь терпелив и набирайся решимости, — читал Луис, — и ты доведешь все начатое до конца».

— Н-да, — протянул Джефф. — Во сколько открывается «Ла Галлина»?

— А я-то надеялся, что ты уж позабыл про «Ла Галлину».

— Ну, раз уж я все равно здесь… — Джефф, пожав плечами, умолк. — Так в какое время открывается заведение?

— Сегодня воскресенье, — ответил Луис, — «Ла Галлина» — бар помимо всего прочего. Так что раньше полудня и не надейся.

— Тогда у меня еще куча времени.

— Если бы ты внял моем совету…

— Эй! Эй, ты! — раздался чей-то голос, и оба одновременно обернулись в сторону улицы. Казалось, что Энди Паркер материализовался из ниоткуда. Приближаясь к Сиксто, стоявшему на углу, он кричал: — Эй! Эй, ты!

Перепуганный, Сиксто дюйм за дюймом стал отступать.

— Я? — переспросил он. — Я?

— Чем это ты занимаешься? — спросил Паркер, подходя к нему почти вплотную.

— Ничем… Просто стою…

— К стене!

— А?..

Паркер схватил его за грудки и с силой прижал к подпорке крыши кафе.

— Я сказал к стене!

— Я… я же ничего такого не сделал, — лепетал Сиксто. — Я просто…

— Наклонись!

Сиксто, вперив в него невидящий взгляд, не шелохнулся.

— Наклонись, черт тебя подери! — заорал Паркер.

Сиксто все еще не мог понять, что происходит. Детектив же, окончательно разъярившись из-за того, что его приказы не выполняются, со злостью ударил Сиксто в живот, а потом, когда тог согнулся пополам от боли, прижав руки к животу, добавил ему по шее. Резко развернув парня к стене лицом, Паркер гаркнул:

— Руки на стену ладонями, черт тебя подери, делай, что я говорю!

Сиксто, оглушенный сильной болью, попытался было выпрямиться, снова схватился за живот, но тут же конвульсивно вскинул руки, потому что Паркер двинул ему кулаком под ребра. Дрожа от страха, Сиксто, подняв руки, уперся ими в стену. Паркер проворно обыскал его. Он делал это тщательно и с энтузиазмом, словно не замечая Фрэнки Эрнандеса, который как раз шел по улице и остановился у кафе при виде этой сцены.

— Повернись! — опять заорал Паркер. — Выкладывай все из карманов! Все на землю! Быстро!

Эрнандес подошел к ним.

— Оставь его, Энди, — сказал он и повернулся к Сиксто: — Собери все, малыш.

Сиксто замялся, испуганно переводя взгляд с одного детектива на другого.

— Дуй отсюда, быстро! Пошевеливайся!

Сиксто помедлил еще мгновение, а потом порхнул за угол и понесся прочь по авеню.

— Вот спасибо, Фрэнки, — саркастически поблагодарил коллегу Паркер.

— В Уголовном кодексе ничего не сказано о мальчишках, занимающихся своими делами, Энди.

— А кто говорит, что он совершил преступление? — огрызнулся Паркер. — Но предположим, что у этого невинного мальчика в кармане пакетик героина?

— Не было у него ничего. Он не наркоман, и ты это прекрасно знаешь. Он из хорошей семьи.

— Ой, правда? Ну да, наркоманов, конечно, нет в хороших семьях, так? Но представь, что героин у него все же был, а, Фрэнки? Просто предположи?

— Что у него теперь есть точно, так это презрение к полицейскому, который ни за что ни про что ударил и обыскал его.

— Мне кажется, вы очень усердно разыскиваете людей, которые делают что-то нехорошее, — подал голос Джефф.

— Точно, моряк, — согласился Паркер. — Днем и ночью. Этот парень ведь принадлежит к уличной банде, разве нет? Видали его форменную рубашку, а? Вы же не думаете, что я просто обираю мальчишек на улице?

— У этого малыша, возможно, все же есть чувство собственного достоинства, — заметил Эрнандес. — Так что успокойся и…

— Ладно, ладно, забудь про него, про этого паренька, идет? Ты уж никак решил, что я обработал его резиновой дубинкой. — Он помолчал. — Далеко направляешься?

— Повидаться с женой Гомеса, — ответил Эрнандес.

— А она та еще штучка, эта Гомес. Почти пятьдесят, но у нее все еще как надо. Ты уверен, что идешь именно по делу, Фрэнки?

— Уверен, — отрезал Эрнандес.

— Ну ладно, раз уверен, тогда до скорого. Никаких сведений о Миранде не поступало?

— Пока я был в участке, нет.

— А знаешь, — задумчиво произнес Луис, — я думаю, что Фрэнки прав. То есть я не указываю тебе, как ты должен выполнять свою работу, Энди. Не подумай ничего такого. Но паренька ты здорово испугал таким обращением. Что я хочу сказать… ну… на острове так не поступают.

— В Пуэрто-Рико нет проблем с юношескими бандитскими группировками, — сухо заметил Паркер.

— Нет, конечно нет, но я же не о том. Просто мне показалось, что это было… я не знаю… надо было немножко поуважительнее, что ли.

— Поуважительнее к чему? К выходному? — сострил Паркер и расхохотался.

— Вот, теперь ты еще и насмехаешься, — обескураженно вздохнул Луис.

— Я? С чего бы мне насмехаться над твоей родиной?

— Просто… знаешь… мы ведь бедные и голодные, это правда. Но в центре города есть рыночная площадь, и розовая церковь, и манговые деревья. И ты всегда можешь зайти на рыночную площадь поболтать с друзьями. И ты человек, и все знают, как тебя зовут. Это важно, Энди. Там ты знаешь, кто ты.

— А кем ты там был, Луис? — Паркер прищурился. — Губернатором?

— Ай, он опять шутит, — огорченно заметил Луис. — Ты ведь понимаешь, что я имею в виду, правда, Фрэнки?

— Да. Понимаю.

— А здесь порой чувствуешь себя потерянным. Ведь без личности нет ни гордости, ни уважения.

— Я тоже понимаю о чем ты, Луис, — вступил в разговор Джефф. — Примерно то же я говорил о Флетчере. Там можно затеряться в людской массе, смешаться с ней и забыть, кто ты есть.

— Да, именно. На острове людей уважают, и жизнь… и смерть уважают тоже. Здесь жизнь дешевая, а смерть еще дешевле. А на острове… — Он помолчал, словно давая себе время вспомнить, словно давая своим мыслям вырасти и расцвести. — На острове, в городах, когда кого-то хоронят, гроб на плечах несут по главной улице, а за гробом идут плакальщики.

— Да, я знаю, — тихо произнес Эрнандес. — Отец рассказывал об этом.

— Владельцы магазинов стоят у входа, а когда гроб проносят мимо, закрывают двери. Так они выказывают уважение к умершему. Они как бы говорят: «Я не буду отвлекаться на дела, пока тебя проносят мимо, друг мой».

— Ох, черт побери, — фыркнул Паркер. — Это не уважение. Они просто боятся смерти. Я скажу тебе кое-что, Луис. Не знаю, что там на вашем острове, но здесь — прямо здесь — настоящее уважение получают только такие бандиты, как Пепе Миранда.

Луис протестующе замотал головой:

— Нет, нет!

— Нет? Поверь уж мне на слово.

— Я пошел, — сказал Эрнандес. — А вы уж тут спорьте без меня.

— А кто тут спорит? — усмехнулся Паркер. — У нас просто дискуссия.

— Ладно, тогда дискутируйте, — согласился Эрнандес, вышел из кафе и скрылся за углом.

Джефф развернулся на табурете и посмотрел на улицу. Позади него — он слышал — продолжали спорить Луис и Паркер, но его совершенно не занимал их разговор. Он не отрывал взгляда от закрытой двери «Ла Галлины», размышляя о том, когда же бар наконец откроют. На самом деле он не знал, действительно ли ему так необходимо провести день в постели с женщиной или нет, но думать почему-то ни о чем другом он не мог. Он добирался сюда через весь город, и ему было противно думать о том, что придется уйти ни с чем. Так что он не сводил глаз с закрытой двери, желая, чтобы она открылась, и — о, чудо! — она открылась.