Смута. Ее герои, участники, жертвы

Героини предшествующих очерков либо были сами повинны в разгоревшейся Смуте (например, Мария Нагая или Марина Мнишек), либо были ее жертвами (Ксения Годунова, Мария Буйносова), либо невольными участницами (Евфимия Болотникова). Сейчас же речь пойдет о немолодой и болезненной женщине, которая во многом способствовала спасению Отечества. В отдельные периоды свой жизни она прозывалась по-разному: Ксения Ивановна Шестова (до замужества), боярыня Романова (уже замужем), монахиня Марфа (в опале) и, наконец, великая государыня старица Марфа Ивановна.

Множество имен свидетельствует о том, что наша новая героиня прожила долгую и трудную жизнь. Судьба была к ней строга и немилостива и лишь в конце жизни наградила — посадила на престол рядом с молодым сыном, первым царем из династии Романовых Михаилом Федоровичем. Правда, и эта роль была трудна и приносила не столько радости, сколько заботы и печали.

В уютном доме на Варварке

Ксения Ивановна Шестова принадлежала к очень разветвленному роду Морозовых-Салтыковых. По родовой легенде их предком считался Миша Прушанин — знаменитый сподвижник Александра Невского. Правда, современные исследователи полагают, что под этой легендой нет реального основания. В Москве возвышение рода началось с середины XIV века. С того времени он разросся и стал включать в себя такие знатные фамилии, как Морозовы и Салтыковы и, конечно, Тучковы, Шестовы, Шеины. Многие его представители были боярами, окольничими и видными военачальниками. Шестовы выделились в самостоятельную фамилию в седьмом колене, когда их предок Михаил Иванович Тучков получил прозвище Шест. По некоторым данным, он имел вотчину в Ржевском уезде.

Точная дата рождения Ксении Ивановны не сохранилась, но по дате ее свадьбы, 1590 год, можно предположить, что она появилась на свет в начале 70-х годов (в то время девушки выходили замуж в 16–17 лет).

Отец нашей героини, И. В. Шестов, был достаточно богатым костромским дворянином, участником Ливонских походов Ивана Грозного. Он рано умер, оставив двум дочерям большую вотчину. В частности, Ксении досталось село Домнино с 57 деревнями и починками. От матери, Марьи, ей перешло село Клементьево с 14 деревнями в Угличском уезде. Поэтому, по меркам того времени, она была достаточно завидной невестой. После смерти отца семья переехала в Москву, где многочисленные и влиятельные родственники удачно выдали девушек-сироток замуж. Мужем Ксении стал знатный столичный красавец — боярин Федор Никитич Романов. Сестра довольствовалась окольничим М. М. Салтыковым, принадлежащим к одному с ней роду.

Следует отметить, что Ксения была не первой представительницей рода Морозовых-Салтыковых-Тучковых, которая породнилась с Юрьевыми-Захарьиными-Романовыми. Первой стала мать Романа Юрьевича Захарьина, деда ее мужа, которая носила фамилию Тучкова.

Муж Ксении был много знатнее ее и почти вдвое старше. Он был первым сыном известного боярина Никиты Романовича, брата царицы Анастасии (первой жены Ивана Грозного), поэтому состоял в близком родстве с царем Федором Ивановичем — был его двоюродным братом. В 1586 году, после смерти отца, Федор Никитич стал боярином и занял при дворе достаточно высокое место, правда, царский шурин Борис Годунов во всем его опережал.

Для московских невест Федор Никитич считался одним из наиболее завидных женихов: красив, знатен и богат. Голландский купец И. Масса оставил такой его портрет: «Красивый мужчина, очень ласковый ко всем, так хорошо сложенный, что московские портные откровенно говорили, когда платье сидело на ком-нибудь хорошо: «Вы второй Федор Никитич». Поэтому совершенно непонятно, почему он столь поздно женился — после 30 лет (предположительно, он родился в середине 50-х годов XVI века).

Когда Ксения Ивановна стала женой боярина Романова, многих, видимо, удивил его выбор. Ведь невеста не отличалась особой красотой, воспитывалась вдали от столицы, была скромна и малозаметна. Однако щеголь и красавец, разбивший немало девичьих сердец, хотел, чтобы его супруга была в первую очередь верной, добродетельной и отличалась умом и рассудительностью. Ксения в этом отношении полностью оправдала все его надежды.

После веселой и многодневной свадьбы молодые поселились в боярском доме на Варварке. Ксения тут же взяла большое хозяйство в свои руки. Определенную помощь ей стала оказывать мать, поселившаяся вместе с дочерью. Молодая жена оказалась искусной рукодельницей. Она собрала вокруг себя девушек, вышивальщиц и золотошвеек, и начала сама заботиться о гардеробе мужа. Возможно, Федор Никитич был заранее наслышан о мастерстве Ксении и, будучи неравнодушным к красивой одежде, остановил свой выбор именно на ней.

Так или иначе, но супруги прекрасно дополняли друг друга, и в доме на Варварке воцарились любовь и взаимопонимание. Правда, уже через год семейное благополучие Романовых было подвергнуто серьезному испытанию. В июле к Москве подошли полчища крымского хана Казы-Гирея и расположились в оврагах у реки Котел, т. е. совсем недалеко от Китай-города, где жила наша героиня.

По призыву царя Федор Никитич тут же отправился к заградительному «гуляй-городу», выставленному у Данилова монастыря на пути врага. Но потом ему было приказано явиться во дворец, чтобы помогать царю Федору разрабатывать план военной операции. В полках его заменили братья — Александр и Иван.

Можно предположить, что в это время Федор Никитич рассматривался как возможный наследник престола, поскольку в царской семье детей все не было, а царевич Дмитрий погиб при неясных обстоятельствах. Не желая подвергать двоюродного брата опасности, царь оставил его при своей особе в это крайне тяжелое и опасное время. Однако на этот раз все закончилось благополучно, даже без сражения. Ночью войско Казы-Гирея было обстреляно из пушек «гуляй-города» и в страхе бежало. Посланные вслед царские полки никого не смогли догнать и лишь подобрали брошенный обоз и награбленное татарами добро. Ксения, пребывавшая несколько дней в страхе, радостно обняла вернувшегося домой мужа. Потом всю неделю Москва ликовала и поднимала заздравные чаши за мужественного царя и его воевод. Во дворце устраивались обильные застолья и щедро раздавались награды.

Вновь потекла мирная и достаточно безоблачная жизнь. Весной 1592 года Ксения почувствовала, что скоро станет матерью. Это очень обрадовало Федора Никитича, мечтавшего о наследнике. Роды произошли 29 ноября. Они оказались очень тяжелыми, поскольку на свет появились сразу два мальчика, названных Борисом и Никитой. Но при отсутствии квалифицированной медицинской помощи оба вскоре умерли. Для супругов это стало тяжелым ударом. Близнецов похоронили в родовой усыпальнице в Новоспасском монастыре.

Ксения не теряла надежду родить здорового ребенка, делала щедрые вклады в монастыри и церкви, ездила на богомолье. Вскоре ее усилия были вознаграждены — в конце 1593 года родилась дочь Татьяна, вслед за ней сын Михаил — 12 июля 1596 года. Дом наполнился детскими голосами, очень приятными для сердец родителей. Правда, через некоторое время выяснилось, что у детей немного искривлены ноги — свидетельство ранней стадии рахита.

Боязнь сглаза, видимо, заставляла Ксению Ивановну тщательно скрывать Татьяну и Михаила от посторонних глаз и почти не гулять с ними на улице. Хотя боярский двор Романовых был обширным, но на нем проживало много родственников и слуг. Среди них были незамужние сестры и братья мужа. Старший Александр уже был женат на Евдокии Ивановне Голицыной, остальные, Михаил, Василий и Иван вместе с сестрами Ириной, Анной и Анастасией, были на попечении Федора Никитича, а значит, и его жены. Как видим, Ксении Ивановне приходилось заботиться об очень большом семействе Романовых. Но она со своими обязанностями хорошо справлялась. Все современники отмечали, что в ее доме царили дружба и взаимопомощь.

Родители очень любили Татьяну и Михаила и одаривали всевозможными подарками. В младенчестве они спали в искусно украшенных колыбельках, когда подросли, стали пользоваться резными стульчиками и столиками. Для них шились потешные куклы, красивая одежда и обувь. Часть этих вещей сохранилась до наших дней и представлена в экспозиции музея (в бывших палатах Романовых), находящегося на Варварке в Москве.

Ксения мечтала о большом количестве детей, но два других ее сына, Лев и Иван, умерли один за другим во младенчестве. Первый — 21 сентября 1597 года, второй — 7 июня 1599 года. Оба страдали заболеванием ног. Это показало исследование их останков, захороненных в Новоспасском монастыре.

Романовы пользовались большим уважением у знати. Породниться с ними считалось очень престижным. Поэтому очень скоро Анна Никитична стала женой И. Ф. Троекурова из рода ярославских князей, а Ирина Никитична — И. И. Годунова, сына видного боярина И. В. Годунова, входящего в ближнее окружение царя Федора Ивановича. На попечении Ксении Ивановны осталась только юная Анастасия. Правда, младшие братья мужа все еще были холостыми, а Александр в 1597 году овдовел. Поэтому главной хозяйкой в обширном боярском дворе по-прежнему оставалась наша героиня.

Пока был жив царь Федор Иванович, положение братьев Романовых было прочным и стабильным. Однако 7 января 1598 года тяжело заболевший царь скончался, не оставив после себя наследника. Согласно его завещанию, править должна была царица Ирина Федоровна, но та предпочла постричься и уйти в монастырь. Некоторые доброжелатели Романовых полагали, что все права на вакантный престол имеет Федор Никитич, единственный прямой родственник по крови умершего царя. Но дальновидный боярин понимал, что соперничать с мощным кланом Годуновых, захватившим в свои руки все нити управления страной, он не может. Поэтому тут же ушел в тень, предоставляя событиям развиваться своим естественным чередом.

На избирательном Земском соборе активная агитация патриарха Иова за Бориса Годунова привела к тому, что именно брат царицы был провозглашен новым государем. Получив власть без какой-либо борьбы с возможными соперниками, новый царь решил отблагодарить всю знать. Новые пожалования посыпались, как из рога изобилия. Не остались в стороне и Романовы: Александр получил боярство, Михаил — окольничество, Василий и Иван стали стольниками.

Все эти радостные события были весело отпразднованы в доме на Варварке. Успехи Романовых и их родственников были очевидны. Муж сестры Ксении М. М. Салтыков получил окольничество. Муж Марфы Никитичны (сестры Федора Никитича), кабардинский князь Б. К. Черкасский, стал боярином, муж Ирины Никитичны И. И. Годунов — кравчим.

Заседал в Думе и И. В. Сицкий, муж Евфимии Никитичны — старшей сестры Федора Никитича. Еще один родственник Романовых, самый знатный князь Ф. И. Мстиславский, был среди бояр на первых ролях.

Новый царь поначалу старался как бы не замечать, что Романовы все больше и больше укрепляют свои позиции в правительстве, в то время как его собственное положение ухудшилось. Многочисленные родственники Годуновы и Сабуровы, когда-то прочно подпиравшие трон царя Федора, старели и уходили из жизни. В итоге мнительность и желание быть в курсе тайных помыслов знати взяли верх над спокойствием и благоразумием царя. Борис решил установить систему слежки всех за всеми и стал поощрять доносы слуг на своих господ.

Первым пострадал боярин Ф. Д. Шестунов, состоящий с Романовыми в родственных связях (он был женат на дочери Данилы Романовича, брата царицы Анастасии и отца Федора Никитича). Один из его холопов подал челобитную в приказ, в которой рассказал о недостойном поведении своего хозяина. За это был щедро награжден: получил поместье и дворянский титул. Инцидент дал толчок ко всеобщему развращению нравов: слуги стали писать доносы на господ, обиженные жены — на мужей, дети — на отцов и т. д. Оболганные умирали от пыток или томились в тюрьмах, доносчики подсчитывали барыши. Современники с ужасом отмечали, что в обществе началась такая смута, какой не было ни при одном государе. В этой общей неразберихе никто и не заметил, что главный удар царь Борис собрался нанести по своим соперникам — дружным братьям Романовым.

Дело Романовых

Ксения Ивановна, несомненно, была наслышана о системе доносов, но полагала, что ее семьи она не коснется. Муж и его братья ко всем относились очень благожелательно, зла никому не делали, со слугами обращались ласково и всячески о них заботились. Однако вскоре она поняла, что над Федором Никитичем сгущаются тучи. Прежде всего царь Борис постарался умалить родовую честь Романовых и в ходе местнических разбирательств позволил боярину Ф. А. Ноготкову-Оболенскому и окольничему И. М. Бутурлину занять на иерархической лестнице места выше Федора Никитича. Хотя это было несправедливым, на семейном совете было решено не спорить с царем. Слишком он был крут на расправу.

Видя, что первый удар не имел успеха, Борис решил пойти дальше. С. Н. Годунов, получив задание любым путем скомпрометировать Романовых, начал с подкупа слуг. Однако в окружении Федора Никитича не нашлось ни одного предателя. Не помогли даже самые щедрые посулы. Очевидно, все любили ласкового хозяина и его жену и отправлять их ни за что ни про что в тюрьму не желали. Тогда подручные С. Н. Годунова принялись за окружение А. Н. Романова. Там их ждал успех. Алчный казначей Второй Бартенев согласился услужить царю и даже заявил, что «готов сделать над своим господином все, что ему повелят».

Коварный С. Н. Годунов приказал Бартеневу подложить в казну Александра Никитича мешочек с корешками, которые обычно использовались для колдовства и изготовления ядов. У него как у главы Аптекарского приказа, отрава была как раз под рукой. После этого казначей написал донос о том, что его хозяин прячет корешки, которыми собирается извести самого царя. Получив «доказательство вины» Романовых, Семен Никитич тут же отправил на Варварку окольничего М. М. Салтыкова с обыском. Выбор пал на родственника Ксении Ивановны (мужа ее сестры), чтобы придать всей акции видимость законности и объективности. Естественно, что Салтыков тут же нашел корешки и по приказу царя повез патриарху Иову. Хитрый Борис решил, что с теми, кто «покушался» на его жизнь, должны разбираться духовенство и бояре.

После обысков Ксения и Федор буквально не знали, что делать. Они чувствовали себя невиновными, но не могли это доказать и оправдаться. Ведь никто не хотел верить, что корешки были умышленно подсунуты в их дом.

После того как Иов подтвердил, что корешки служат для колдовства, в дом к Романовым была отправлена стража. Сначала схватили только мужчин и отвезли в Кремль на допрос. Ксении оставалось только молить Бога о защите и горько плакать, обнимая еще совсем маленьких детей: Татьяне было только 7 лет, а Михаилу всего 4 года. Материнское сердце чувствовало, что всем им предстоит скорая разлука.

Разбирательство дела было устроено у патриарха Иова. К нему собрались члены Боярской думы и начали допрос Романовых. Поскольку и Федор, и Александр, и тем более Михаил, Василий и Иван свою вину полностью отрицали, следователи ужасно рассердились и набросились на них «аки звери». Они стали обвинять братьев в том, что те задумали убить царя Бориса, чтобы самим занять престол. В начавшемся шуме и крике что-либо сказать в свое оправдание было невозможно. К следствию стали привлекать остальных родственников Романовых: уже попавшего в черный список Ф. Д. Шестунова, И. В. Сицкого, Б. К. Черкасского, а также Карповых и Репниных и других. Всех бросили в тюрьму, а к их домам приставили крепкую охрану.

В итоге даже женщины и дети были лишены возможности свободно передвигаться. Подобных массовых разборок не было со времен опричнины Ивана Грозного. Они повергли в шок многих представителей знати, считавших поначалу Б. Ф. Годунова милостивым и справедливым царем.

Разбирательство дела продолжалось больше полугода. Все это время Ксения Ивановна пребывала в нервном напряжении. Она боялась за жизнь мужа и его братьев, за судьбу маленьких детей, которые могли остаться сиротами во враждебном окружении. При этом наша героиня даже не подозревала, что следователи признают виновными и ее совсем еще безобидных крошек.

Следует отметить, что, к чести Романовых, их родственников и даже слуг, никто друг на друга не клеветал и не наговаривал напраслину. Даже пытки не помогли судьям получить доказательства чей-либо вины. Некоторые холопы предпочитали умереть на пыточном столе, чтобы не лгать на своих хозяев. Наконец в июне 1601 года всем арестованным объявили приговор.

Федор Никитич должен был насильно принять постриг и отправиться в далекий Антониево-Сийский монастырь монахом-узником Филаретом. В новом качестве он уже не имел права претендовать на царский трон. Ксения Ивановна также превратилась в монахиню и должна была переселиться в Толвуйский погост в Заонежье. Теперь ее стали называть Марфой. Не пощадили даже ее мать Марью. Она приняла постриг на Алаторе и оказалась в Никольском монастыре в Чебоксарах. В чем была вина этой пожилой женщины, никто сказать не мог. Ведь она была лишь тещей «главного преступника».

Но больше всего общественность удивило то, что в тюрьму на далекое Белоозеро были отправлены семилетняя Татьяна, четырехлетний Михаил с юной теткой Анастасией, которой было не больше 16 лет. По мнению царя Бориса, дети также могли покушаться на его драгоценную жизнь. Но простые люди решили, что Годунов просто устранял более законных претендентов на царский трон.

По разным отдаленным местам разослали и братьев Федора Никитича. Александра как самого «виновного» отправили в Усолье к Белому морю… Там его вскоре убили государевы приставы, видимо, по указанию сверху. Михаил Никитич поехал под конвоем в Ныробскую волость около Перми. Там его поместили в глубокую яму и почти не кормили. Местные ребятишки очень сочувствовали узнику и тайком бросали куски хлеба. Но в этих нечеловеческих условия выжить было просто невозможно. Михаил вскоре погиб от голода и холода.

С Василием Никитичем, казалось, обошлись лучше. Местом его заключения был выбран Яранск, где для него построили особый двор. Однако пристав оказался настолько добросовестным, что заставил заключенного передвигаться в кандалах. В итоге тот в кровь стер ноги и заболел. Тогда из Москвы пришел приказ отвезти Василия в Пелым и поместить в одной избе с младшим братом Иваном. Но это было запоздалой мерой. 15 февраля 1602 года от гангрены на ногах Василий скончался. Не лучше было и положение Ивана Никитича. От переживаний усилилась его старая болезнь — церебральный паралич. Он совсем перестал двигаться и впал в забытье. По приказу царя его срочно перевели в Уфу с племянником Иваном Борисовичем Черкасским. Только там его состояние несколько улучшилось.

Смерть постепенно настигала и других узников. Князь Б. К. Черкасский скончался от камчуги (род проказы), И. В. Сицкий замерз на пути к месту ссылки, его жена была задушена в монастыре. Все эти сведения просачивались в столицу, вызывая у знати шоковое состояние. Ведь при венчании на царство Борис клялся, что пять лет никого не будет казнить.

Ксения Ивановна, ставшая инокиней Марфой, также находилась межу жизнью и смертью. При расставании с детьми она упала в обморок и долго не могла прийти в себя. Полуживую ее поместили в закрытую кибитку и под охраной отвезли в Заонежье. Возможно, судьи надеялись на ее скорую смерть. Однако толвуйский священник Ермолай Герасимов и его жена прониклись большим сочувствием к осужденной боярыне. Благодаря их усилиям наша героиня пришла в себя и даже пошла на поправку. Но нервные припадки с обмороками при сильном волнении стали хроническими и мучили ее до конца дней.

Многие простые люди, окружавшие опальных, по-доб-рому относились к ним и помогали, чем могли. Хотя по приказу царя какая-либо переписка между Марфой и ее родственниками была запрещена, священник Ермолай через знакомых приносил ей весточки от мужа и детей. Именно это способствовало выздоровлению несчастной монахини. Выяснилось, что Филарет содержался в сносных условиях. При нем жил слуга, монахи его кормили, но запрещали посещать церковь. Дети, Татьяна и Михаил, находились под опекой теток, Анастасии и Марфы, жены умершего князя Черкасского, правда, последняя также заболела камчугом.

Царь Борис вскоре понял, что жестокие репрессии в адрес Романовых и их родственников по явно надуманному поводу вызывают глухой ропот среди знати. Поэтому он решил смягчить участь тех опальных, которые не могли представлять для него угрозу, т. е. женщин и детей. В итоге Марфе Ивановне, ее детям и Анастасии с Марфой Черкасской позволили поселиться в селе Клин Юрьевского уезда под бдительным надзором нескольких приставов.

Известие о скорой встрече с детьми стало для Марфы самой большой радостью в жизни. Ей хотелось буквально на крыльях лететь в Клин, но вновь пришлось ехать в закрытой повозке по бескрайним просторам Руси. Теперь ее состояние уже не было таким подавленным и безнадежным. Впереди маячила робкая надежда на то, что все невзгоды вскоре закончатся.

Из Белозерья узники добрались раньше Марфы и уже смогли обжить свой новый дом — он был специально построен для них в селе, принадлежавшем Романовым до опалы (после следствия все их земельные владения были конфискованы в казну). Когда толвуйская монахиня прибыла, то дети уже ждали ее на крыльце. Увидев своих ненаглядных сына и дочку, худых, бледных, с запавшими глазами и осунувшимися лицами, Марфа чуть снова не упала в обморок. По всему было видно, что они недоедали и долгое время были без солнца и воздуха. К тому же вся одежда на них оборвалась. Не лучше выглядела и она сама — в черном грубом платье и с лихорадочно горящими глазами. В итоге встреча превратилась в море слез.

Немного оправившись, Марфа обратилась к одному из приставов, который казался ей наиболее сердобольным человеком, с просьбой улучшить питание детей и позаботиться об их одежде. В. М. Хлопов действительно решил проявить участие к узникам, но сам помочь им побоялся и написал грамоту в Москву об их бедственном положении. Столичные дьяки доложили обо всем царю. Тот решил быть милостивым до конца и распорядился, чтобы из доходов имения для питания опальных выделялось достаточное количество мяса, молока, яиц и овощей. Кроме того, им привезли ткань для одежды, которую женщины сшили сами. Второй пристав, Д. Жеребцов, для отчетности стал вести книгу расходов. Хотя жизнь в Клину была довольно сносной, но здоровье Татьяны и Михаила оказалось основательно подорванным. У Татьяны со временем развилось малокровие, которое свело ее в могилу в 18 лет. У Михаила начался рахит, который в зрелом возрасте вызвал серьезное заболевание ног.

Со временем положение Филарета также несколько улучшилось. Ему позволили участвовать в церковной службе и даже обновили одежду, поскольку прежняя превратилась в лохмотья. Некоторые сердобольные монахи Антониево-Сийского монастыря приносили ему весточки от Марфы и сообщали о событиях в стране.

Когда Филарету рассказали о появлении самозваного царевича Дмитрия, он очень оживился: стал весел, начал вспоминать свою прежнюю боярскую жизнь, пиры, охоту и т. д. Одному из монахов он даже сказал по секрету, что ждет существенных перемен в своей жизни. Все это свидетельствовало о том, что опальный монах был в курсе само-званческой авантюры и надеялся, что в случае успеха Лжедмитрий вызволит его из ссылки. Позднее эти надежды полностью оправдались.

В Клину Марфа и ее родственницы даже смогли сдружиться с семьями приставов. Их дети вместе играли, вместе обучались грамоте и много времени проводили друг с другом. Подружкой Татьяны стала маленькая Мария Хлопова, дочь брата В. Хлопова Ивана. За их забавами наблюдал и Михаил. Бойкая и симпатичная Мария ему очень нравилась. Ведь сам он был довольно робким и болезненным ребенком. Это детское знакомство навсегда запало в его душу и побудило впоследствии объявить Марию своей невестой.

Реабилитация

Марфа с детьми скорее всего были равнодушны к противоборству царя Бориса с Лжедмитрием. Их больше волновали вопросы собственного здоровья и взаимоотношения с приставами. От последних, по их мнению, больше всего зависело их благополучие. Но они ошибались. События в столице вскоре это подтвердили.

13 апреля 1605 года царь Борис умер. Его сын Федор удержаться на троне не смог и был убит вместе с матерью. Летом Москва радостно приветствовала «сына Ивана Грозного» — Лжедмитрия I. Самозванец, желая доказать свою истинность, тут же объявил амнистию для всех узников, наказанных царем Борисом. Романовы вошли в их число. Правда, снять монашеское платье с Марфы и Филарета никто не смог, поэтому вернуться к прежней безоблачной жизни они не имели права. Из Клина Марфа с детьми приехала в Москву. Там она смогла наконец-то увидеть своего бывшего супруга и остальных оставшихся в живых родственников. Теплой и радостной стала встреча с сестрой, которая оказалась в стороне от репрессий и воспитывала двух сыновей. Ее муж М. М. Салтыков был по-прежнему окольничим. Самый младший брат Филарета Иван Никитич получил боярство и вошел в Боярскую думу. Марфа продолжила воспитание детей и даже получила разрешение снова жить в доме на Варварке. Филарет в начале 1606 года был возведен в сан ростовского митрополита и отбыл в свою епархию.

Для Романовых правление Лжедмитрия было выгодным, поэтому главный заговорщик В. И. Шуйский не посвятил их в планы дворцового переворота. Свержение самозванца в мае 1606 года стало для Марфы и ее окружения полной неожиданностью. Правда, вскоре выяснилось, что новый царь Василий Шуйский не собирался наказывать невольных и добровольных сторонников Лжедмитрия. Он стремился к консолидации московской знати и не хотел устраивать широкомасштабных репрессий. Более того, он предложил Филарету войти в свое ближнее окружение и направил его во главе правительской комиссии в Углич. В ее задачу входило найти подлинные останки царевича Дмитрия, которые должны были наглядно разоблачить самозванство свергнутого лжецаря.

Марфа решила, что вряд ли это назначение было случайным. Филарету предоставлялся шанс оказать новому царю очень важную услугу, которая могла быть хорошо вознаграждена. Лучшей наградой мог быть сан патриарха. (После свержения ставленника самозванца грека Игнатия патриарший престол был пуст.) Филарет справился с поставленной задачей как нельзя лучше.

Из Углича в Москву полетела грамота с сообщением о том, что мощи царевича Дмитрия найдены нетленными. Это означало, что усопший был святым. Тут же организовали торжественное перенесение гроба Дмитрия в Москву. (Иностранцы, скептики, правда, не поверили в то, что тело могло сохраниться 15 лет в первозданном виде, и предположили, что мощи настоящего царевича были подменены — вместо них на всеобщее обозрение выставили останки только что умершего мальчика.)

Слишком рьяное участие Филарета в деле прославления нового святого, видимо, показалось Василию Шуйскому подозрительным. Предполагаемый патриарх мог оказаться более заметной фигурой, чем сам царь. Поэтому ростовский митрополит остался без награды и был вынужден вновь отправиться ни с чем в свою епархию. Марфа поселилась с детьми и начала самостоятельно заниматься их воспитанием и образованием.

Татьяна вскоре превратилась в красивую девушку с хорошим приданым. На примете было сразу несколько женихов. Решили выбрать самого знатного. Им стал молодой князь Иван Михайлович Катырев-Ростовский, принадлежащий к одной из наиболее заметных ветвей Рюриковичей. Его отец Михаил Петрович был видным полководцем и боярином в правление Бориса Годунова.

Свадьбу сыграли поздней осенью 1607 года, после того как царь Василий с триумфом вернулся из-под Тулы, разгромив Болотникова и Петрушу. В числе приглашенных была почти вся московская знать. Гуляли весело и широко, поскольку многие, особенно Марфа с Филаретом и их многочисленные родственники, хотели забыть прежние невзгоды. Каждый надеялся, что все плохое уже позади. Но эти надежды были напрасными. Смута еще только разгоралась.

Вскоре оказалось, что родство с ростовскими князьями приблизило Романовых прямо к царскому престолу. В начале 1608 года царь женился на Екатерине-Марии Буйносовой-Ростовской. Марфа с дочерью сразу же подружились с новой царицей и вошли в ее ближайшее окружение. Вместе ездили на богомолье, посылали подарки в тюрьмы и богадельни. После опалы Марфа прониклась особым сочувствием к несчастным узникам и по церковным праздникам посылала в темницы деньги, калачи, ненужную одежду и недорогие ткани. Михаил подрастал и по просьбе матери вскоре получил от царя чин стольника. Во время царских пиров ему следовало прислуживать за столом. Должность была необременительной и полезной, поскольку позволяла часто находиться около царской особы, т. е. на виду.

Увы, но и эта короткая мирная жизнь закончилась. Летом 1608 года к столице подошло войско Лжедмитрия II и расположилась в Тушино. В стране образовалось двоевластие, разделившее всех людей на две части. Марфа с Михаилом и большинством родственников оказалась в осажденной столице, Филарет — в Ростове. Осенью 1608 года на его город напали тушинцы, разорили митрополичью резиденцию и самого Филарета захватили в плен. На простой телеге в старой, рваной одежде его отвезли как пленника в Тушино. Но там он был неожиданно обласкан «цариком». Новый самозванец пытался хотя бы в глазах жителей отдаленных городов выглядеть законным правителем, поэтому нуждался в поддержке таких знатных и хорошо известных людей, как Филарет.

Пленника одели в красивую одежду, приставили к нему слуг и нарекли «патриархом всея Руси». Следует отметить, что в Москве был другой патриарх — Гермоген, официально поставленный русским духовенством. Филарет такого статуса не имел, но вынужден был рассылать от своего имени грамоты в подчинявшиеся Тушинскому вору города. Получалось, что официально он являлся главным сподвижником Лжедмитрия II. Марфа, как могла, пыталась реабилитировать бывшего мужа в глазах царя Василия. Она всячески убеждала его в том, что Филарет взят в Тушино насильно и находится там на положении пленника, правда, подписанные им грамоты убеждали в обратном.

Все оставшееся правление Шуйского у Романовых сохранялось двойственное положение. Оно усугубилось еще тем, что зять И. М. Катырев попытался было сбежать в Тушино, но был схвачен и отправлен в Сибирь. Только благодаря Марфе новые правительственные репрессии не коснулись всех. Более того, когда Тушинский лагерь окончательно распался и входившие в него поляки повезли Филарета под Смоленск к королю Сигизмунду, царь Василий направил войска в Иосифо-Волоколамский монастырь с приказом отбить вольного или невольного пленника. Патриарх Гермоген даже направил к нему грамоту со своим прощением за то, что ростовский митрополит самовольно носил его чин.

Однако вскоре оказалось, что дни царствования Шуйского сочтены. В июле 1610 года группа дворян свела непопулярного старика с престола и постригла в монахи. Многие представители знати стали ратовать за то, чтобы собрать избирательный Земский собор и сообща решить вопрос о кандидатуре нового царя. От имени временного правительства, Семибоярщины, в города были разосланы «известительные грамоты» с просьбой прислать выборщиков на собор. Гермоген стал активно ратовать за кандидатуру юного Михаила Романова, сына Марфы и Филарета. Этим он очень перепугал его родителей. Ведь отпрыску было только 14 лет, и самостоятельно править он был неспособен. Но и этим планам тогда было не суждено сбыться. К столице с двух сторон двинулись грозные враги: польский гетман Жолкевский, разгромивший под Клушино армию царя Василия, и Лжедмитрий II, узнавший о том, что московский трон опустел. Сражаться с ними у нового правительства сил не было. Надо было идти на какой-то компромисс. Филарет, хорошо знавший о планах некоторых тушинских бояр посадить на трон королевича Владислава, юного сына Сигизмунда, предложил его кандидатуру «седьмочисленным» боярам, среди которых больше половины были его родственниками (брат — И. Н. Романов, женатый на его младшей сестре Анастасии, Б. М. Лыков, связанные с ним родственными узами Ф. И. Шереметев и Ф. И. Мстиславский). Для многих Владислав показался предпочтительнее неизвестного бродяги, второго самозванца.

В итоге к С. Жолкевскому было направлено посольство для переговоров. Гетман решил, что план московских бояр выгоден польской стороне. Но предложил отправить к королю под Смоленск представительное посольство для окончательного обговаривания условий избрания Владислава на московский трон. Во главе него был поставлены Филарет и князь и боярин В. В. Голицын.

Марфа, с одной стороны, гордилась, что ее бывший супруг поставлен решать столь важное для всего государства дело, с другой стороны, страшилась за его судьбу, поскольку время было крайне неспокойное, да и Сигизмунд не внушал доверия. Не только ей, но и многим русским людям было непонятно, почему король добивался сдачи Смоленска, который должен был по договору с Жолкевским стать владением его сына. Поэтому некоторые полагали, что король двуличен и заинтересован лишь в том, чтобы силой завладеть Русским государством. В этом случае переговоры с Филаретом и Голицыным становились для него ненужной тратой времени и досадной помехой далекоидущим планам.

Тем временем в Москве происходили большие перемены. Бояре согласились на ввод польского гарнизона, якобы для защиты города от Лжедмитрия. Хотя после возвращения того в Калугу надобность в польских воинах отпала, столицу они покидать не собирались. Более того, они начали наводить свои порядки: у всех ворот поставили охрану, запретили москвичам носить оружие и даже привозить тонкие дрова, похожие на дубинки. Горожане оказались на положении пленных.

В новой ситуации Марфа старалась не выпускать Михаила на улицу. Там была очень напряженная обстановка. Возмущенные самоуправством поляков, москвичи постоянно устраивали с ними стычки, которые иногда перерастали в массовые драки. По приказу инокини дом на Варварке хорошо охранялся. В этом отношении ей оказывали большую помощь правящие родственники. Зная, что глава семьи в отъезде для выполнения государственного дела, они покровительствовали Марфе и Михаилу.

Вскоре из-под Смоленска стали приходить тревожные вести. Король не желал выполнять условия послов: крестить сына в православную веру и отправить в Москву с небольшим окружением. Кроме того, он постоянно осаждал Смоленск, пытаясь силой им овладеть.

Однажды в дом на Варварке постучал незнакомый путник, сказавший, что привез весть от Филарета. Марфа приказала его впустить. В горнице незнакомец передал ей грамоту от бывшего супруга. Ее содержание было традиционным извещением о здоровье и объяснении причин, задерживающих скорое возвращение домой. Однако в конце было несколько строк тайнописью, которую Филарет придумал в период ссылки. Расшифровав ее, Марфа прочитала следующее: «Не прельщайтесь посулами короля. Мне известен его злой умысел. Он хочет с сыном овладеть Московским государством, веру нашу греческую разорить и свою латинскую утвердить». Становилось ясным, что от поляков ждать добра было бессмысленно. На словах Сигизмунд уверял всех, что хочет принести мир и покой в раздираемую междоусобием страну. На деле он пытался воспользоваться ее слабостью, чтобы захватить.

Марфа известила родственников о письме Филарета, но в создавшейся ситуации никто не знал, что делать. Собственных сил у Семибоярщины не было, поэтому приходилось во всем опираться на польский гарнизон. Большая часть бояр не захотела понять, что стекавшиеся к Москве отряды городовых воевод не разбойники и грабители, а истинные патриоты, желающие освободить страну от интервентов.

Невольные «кремлевские сидельцы»

1611 год принес Марфе и ее близким много печали. 19 марта в городе вспыхнуло восстание. Москвичи, недовольные засильем поляков, бросились громить дома, где те проживали, и начали устраивать на улицах баррикады. В итоге им удалось захватить часть ворот и башен Белого города и прорваться в Китай-город. Марфа тут же приказала запереть все ворота и выставить стражу. Но дом Романовых остался в стороне от главных уличных боев. Особенно ожесточенными они были на Лубянской площади. Поляки, почувствовав, что скоро будут разбиты, пошли на неслыханную подлость — приказали поджечь Белый город сразу с нескольких концов. Восставшие были вынуждены бросить оружие и начать спасать свое имущество и домочадцев. В это время поляки нещадно с ними расправлялись.

Марфа, увидев огромное зарево на окраинах столицы, стала опасаться, что ветер перекинет огонь и на двор Романовых. По ее приказу слуги приготовили воду, топоры, багры. Часто горевшие здания предпочитали не тушить, а ломать, чтобы пожар сам прекратился. Но на этот раз все обошлось благополучно. На следующий день восстание было подавлено. Многие патриоты предпочли покинуть город, оставив пепелище победителям-полякам.

Позднее Марфа узнала, что разгром московского восстания позволил Сигизмунду арестовать строптивых русских послов, в том числе и Филарета, и в апреле отправить в польский плен. Он продолжался долгих 8 лет. Забота о сыне Михаиле теперь полностью ложилась на материнские плечи. Это было не таким уж простым делом, учитывая очень сложное положение в столице и во всей стране.

В самом начале апреля Первое ополчение осадило Москву. В ходе первых боев полякам пришлось отступить и покинуть Белый и Земляной город. Их сил хватало только на то, чтобы оборонять Кремль и Китай-город. Вскоре эти части города были осаждены. Таким образом, Марфа и Михаил оказались «невольными сидельцами», т. е. осажденными. Первое время они продолжали жить в своем доме на Варварке. В погребах было достаточно продуктов, рядом протекала река, поэтому долго особых жизненных невзгод они не испытывали. Лето прошло в томительном ожидании, что сложившаяся ситуация как-то изменится. Но большая часть ополченцев уходить от стен Кремля не собиралась. Не помогла даже подброшенная поляками дезинформация о том, что Прокопий Ляпунов вступил с ними в тайные переговоры за спиной казаков. Хотя атаманы расправились с мужественным воеводой, но дело патриотов рушить не стали.

Безрезультатно закончились попытки отрядов короля прорваться к осажденным и доставить им продовольствие и боеприпасы. Наступила голодная и холодная зима 1611/12 года. Она принесла с собой болезни и смерть для обитателей Китай-города и Кремля.

Одной из жертв невзгод стала дочь Марфы Татьяна, молодая княгиня Катырева-Ростовская, умершая летом 1611 года. За свою короткую жизнь она испытала больше бед и печалей, чем счастья и радости. Марфа тяжело пережила смерть дочери, не оставившей после себя потомства. Единственной надеждой матери и продолжателем рода стал сын Михаил. Поэтому она с еще большим рвением начала о нем заботиться, холить и лелеять. Юноше шел шестнадцатый год, но крепким здоровьем он не отличался. Годы голодной ссылки для него также не прошли даром.

Вскоре оказалось, что жить в Китай-городе опасно. Не получавшие жалованье польские солдаты занялись разбоем и грабежами. Они врывались в богатые дома и забирали продовольствие и ценные вещи. Хотя начальник гарнизона А. Гонсевский пытался навести порядок, но все было напрасным. На семейном совете было решено, что Марфа с Михаилом переедут в дом Ф. И. Шереметева, находившийся в Кремле. Их родственник возглавлял Казенный дворец и не бедствовал. К тому же у него была надежная охрана для спасения последних остатков царских сокровищ, в том числе и легендарной «шапки Мономаха». В то время Марфа не подозревала, что все это сберегается для ее сына. Она лишь констатировала, что от прежних огромных царских сокровищ осталось совсем мало.

«Кремлевские сидельцы» с трудом пережили зиму. Запасы продовольствия почти иссякли. Помощь от короля не приходила. Некоторые бояре, в частности И. М. Воротынский и А. В. Голицын, стали склоняться к тому, чтобы прервать отношения с Сигизмундом, выгнать польский гарнизон и объединиться с ополченцами. За эти предложения они были арестованы и брошены в тюрьму. Очень обострились отношения «седьмочисленных бояр» и с патриархом Гермогеном. Глава православной церкви открыто называл поляков во главе с королем главными врагами веры и Отечества. Он рассылал грамоты по городам с призывом начать национально-освободительную борьбу с интервентами. За это А. Гонсевский приказал бросить святого старца в земляную тюрьму Чудова монастыря и кормить лишь необмолоченным овсом и водой. Поскольку Гермогену было уже за 80 лет, то столь суровый образ жизни он вынести не смог и в феврале 1612 года скончался.

Марфа в глубине души понимала, что патриоты правы. В этом ее убеждала печальная участь плененного Филарета. Ведь король не имел права арестовывать русских послов, вся вина которых состояла в том, что они отстаивали интересы своей страны. Но она не могла открыто выражать свои мысли из-за боязни нового ареста. Свою цель она видела лишь в том, чтобы сохранить сына в тяжелых условиях длительной осады.

Летом пришла весть, что король наконец-то послал к Москве войско под командованием гетмана Хоткевича. Оно должно было либо окончательно снять осаду, либо доставить продовольствие. Ополченцы также узнали о походе Хоткевича и начали готовиться к его встрече. К этому времени войско Первого ополчения сильно поредело и стало менее боеспособным из-за своеволия казаков. Поэтому его глава Д. Т. Трубецкой направил гонцов к Д. М. Пожарскому и К. Минину, руководителям Второго ополчения, с просьбой поскорее выступить из Ярославля к столице и помочь отбить атаку поляков. Новое мощное войско патриотов подоспело вовремя и быстро отогнало полки Хоткевича. В итоге «кремлевские сидельцы» ничего не получили: ни освобождения, ни продовольствия.

Наступила новая безрадостная осень. Если летом можно было поддерживать силы зеленью с огородов, то с наступлением холодов становилось очевидным, что есть совершенно нечего. Марфа вновь начала испытывать сильный страх за здоровье сына. Его молодой и растущий организм требовал полноценной пищи, а ее почти не было. Кроме того, выяснилось, что некоторые польские солдаты озверели от голода настолько, что стали по вечерам подстерегать зазевавшихся путников и тут же съедать. Из-за боязни расправы никто не осмеливался их порицать или наказывать.

В этих крайне тяжелых условиях Марфа с несколькими боярынями стали требовать, чтобы оборонявшие Кремль поляки выпустили их из крепости на милость ополченцев. Они надеялись, что входившие в руководство полков патриотов родственники возьмут их под свою защиту. Переговоры были недолгими. 22 октября 1612 года женщинам с детьми было позволено покинуть Кремль. Наконец-то Марфа с Михаилом смогли оставить место своего невольного заточения. Вместе с ними вышли ее сестра с сыновьями Борисом и Михаилом, которая еще в 1608 году овдовела и одна растила детей.

Руководители ополчения никого не дали в обиду и позволили желающим уехать в свои имения для поправки здоровья. Марфа решила, что лучшим местом для поселения может стать костромское село Домнино, далеко отстоящее от полей сражения (следует вспомнить, что именно в Кострому бежали московские князья в минуты опасностей). Сборы были очень недолгими. В дорогу взяли только самое необходимое, поэтому уже в начале ноября Марфа с сестрой и детьми оказались на месте.

Спаситель Сусанин

В Домнино изголодавшиеся «кремлевские сидельцы» наконец-то смогли вволю поесть мяса, масла, яиц, молочных продуктов и овощей. Красивая природа, прогулки по полям и лесам восстанавливали здоровье и вливали новые силы в измученных женщин и их сыновей. Хозяйственная Марфа сразу же проверила закрома и выяснила, что собран хороший урожай, в амбарах много различного зерна, в погребах — солений и свежих овощей. Не было урона ни в скотине, ни в птице. Все говорило за то, что начинавшаяся зима будет сытой и спокойной. В хорошем ведении хозяйства была большая заслуга местного старосты Ивана Сусанина. Марфа от всей души поблагодарила его за отличную службу и наградила, чем смогла.

Очень вольготно было в Домнино сыновьям Марфы и ее сестры. Михаил, Борис и второй Михаил были почти погодками. Юноши лихо скакали на конях, ходили на охоту с местными крестьянами, развлекались зимними забавами. Марфа с сестрой занялись рукоделием, привлекая к этому занятию крестьянских девушек. Ведь за время осадного сидения их одежда заметно поизносилась.

Однако мирная идиллия продолжалась недолго. Крестьяне из соседних деревень сообщили, что на Вологодской дороге стало неспокойно. Появились отряды вооруженных людей, которые грабили путников и даже нападали на населенные пункты в поисках продовольствия и каких-либо ценностей. Никто точно не знал, кто были эти разбойники. Некоторые по виду напоминали донских казаков, другие явно смахивали на иностранцев. Судя по всему, они когда-то входили в состав разношерстной армии Лжедмитрия И, но после его смерти превратились в бродяг и грабителей «с большой дороги». На костромских просторах им было вольготно, поскольку никаких правительственных войск здесь не было, а села и деревни были достаточно богатыми.

Для Марфы это известие прозвучало как гром среди ясного неба. Вновь приходилось бояться за жизнь сына и свою участь. Ее охватила паника. Тогда староста Иван Сусанин посоветовал установить на развилке дорог — Вологодской и ведущей в Домнино — дозор. В случае опасности он мог заранее оповестить обитателей имения и уберечь их от непрошеных гостей. Так и сделали. Самыми добросовестными дозорщиками стали сам Сусанин и его зять Богдан Собинин. Вскоре все вокруг завалили высокие снега, и стало казаться, что расположенное вдали от главного тракта Домнино может жить спокойной жизнью. Без проводника его было сложно отыскать в густом лесу.

Однако шайка грабителей проведала о богатых обитателях домнинской усадьбы. Они полагали, что знатные боярыни вряд ли приехали из Москвы с пустыми руками. Поэтому вскоре дежурившие на дороге Иван и Богдан заметили группу вооруженных всадников. Подъехав, незнакомцы стали спрашивать дорогу на Домнино. Сообразительный староста сразу понял, что это и есть те, которых так боялась его хозяйка. В голове тут же созрел план увести непрошеных гостей подальше в лес и дать возможность Марфе с сестрой и детьми уехать в безопасное место.

Иван Осипович вызвался стать провожатым. Он убедил незнакомцев в том, что хорошо знает местность и что путь в Домнино неближний, леса кругом непроходимые, и без провожатого в них можно запросто заблудиться. Сам же потихоньку шепнул зятю, чтобы тот прямиком скакал в село и предупредил хозяйку об опасности. Наконец договорились, что Сусанин поведет польско-казачий отряд в Домнино самой кратчайшей дорогой — лесными тропинками. На самом деле отважный провожатый отправился к непролазному Исуповскому болоту, находящемуся во впадине между селами Домнино и Исупово. Оно было засыпано глубоким снегом и местами еще не до конца замерзло. Всю ночь водил мужественный Иван Осипович польско-казачий отряд по лесным чащам и болотистым топям. Только под утро показались огоньки села. Но это было не Домнино, а Исупово. Тут грабители поняли, что их провели. Они набросились на Сусанина и зверски с ним расправились.

Обо всем этом Марфа не знала. Предупрежденная Богданом Собининым о грабителях, она быстро собралась вместе с сестрой и сыновьями и тут же направилась в Кострому. Там у нее был дом, в котором можно было жить во время военной опасности. Крестьяне доставили запасы продовольствия, и беглецы стали надеяться, что будут жить спокойно. Занятые своими проблемами Марфа и ее сестра долго были не в курсе происходивших в Москве событий; Только зимой местный воевода рассказал, что Кремль полностью очистили от поляков, образовалось временное правительство во главе с Д. Т. Трубецким и Д. М. Пожарским. Большинство «седьмочисленных» бояр во главе с Ф. И. Мстиславским из столицы выслали, поскольку готовился избирательный Земский собор, на который их, как изменников, приглашать не собирались. Собор должен был решить вопрос о кандидатуре нового царя. Предполагалось, что главную роль на нем будут играть представители городов, а не сами ополченцы, чтобы потом в стране не было новых раздоров и междоусобия.

Для Марфы Ивановны, пережившей много невзгод и думающей только о здоровье и безопасности единственного сына, вопрос о новом царе казался чем-то далеким и мало касающимся. Ей было все равно, кого изберут, лишь бы в стране установился мир и появилась возможность вновь вернуться к спокойной и благополучной жизни. Словоохотливый воевода сообщил, что многие выборщики категорически против кандидатур иностранных принцев: и польского Владислава, и шведского Карла-Филиппа, провозглашенного государем в отделившемся Новгородском государстве. Почти нет сторонников у Воренка, сына Марины Мнишек и Лжедмитрия II. Значительно больше шансов у князя Д. Т. Трубецкого, объявленного правителем и получившего за свои заслуги от собора богатую волость Вага. Не теряет надежду быть избранным и князь Д. М. Пожарский. На его стороне почти все Второе ополчение. Есть и некоторые другие кандидаты, но их имена Марфу уже не интересовали.

В начале февраля из Москвы на имя Марфы Ивановны пришла грамота. Она была от родственника, Ф. И. Шереметева, который за свои героические усилия по спасению царской казны был допущен на Земский собор. Боярин сообщал, что после долгих споров и дебатов, часто перераставших в потасовки, участники собора пришли к мысли, что единственно приемлемой для всех кандидатурой является сын Марфы Михаил Федорович. От этого известия бедная женщина тут же упала в обморок. Ей была хорошо известна судьба всех царей Смутного времени, свергнутых, убитых или насильно постриженных. Отпускать на эту бойню свою единственную кровинушку она не собиралась.

Едва оправившись от первого шока, Марфа взяла перо и написала родственнику грамоту. В ней она прямо заявила, что ни у нее, ни у сына никогда и в мыслях не было думать о царском престоле. Сама она всегда советовала юному Михаилу держаться подальше от политических баталий и не стремиться к власти. Ведь хорошо известно, что люди Московского государства неверны своему слову и, поцеловав крест одному государю, тут же готовы изменить ему ради другого. В качестве примера она напомнила, как все сначала поклялись верно служить сыну царя Бориса Федору, а потом ему изменили и отъехали к вору Гришке Расстриге. Но и на этом не успокоились: Гришку Отрепьева убили и сожгли, выбрали государем Василия Шуйского, но и тому изменили ради Тушинского вора. В заключение Марфа задала риторический вопрос:

«Видя такое прежним государям крестопреступление, позор, убийство и поругание, как же стать государем моему сыну, не царского рода, юному и неопытному?» И сама же на него ответила: «Ни за что не соглашусь на избрание Михаила новым царем».

После письма Шереметева Марфа поняла, что жизнь ее сына вновь находится в опасности. С ним могли расправиться менее удачливые претенденты на трон, а также польский король Сигизмунд, чтобы убрать соперника королевича Владислава. В этих условиях ей показалось, что даже в Костроме жить небезопасно. Более надежным убежищем показался Ипатьевский монастырь с толстыми крепостными стенами. Туда она вскоре и перебралась вместе с Михаилом. По иронии судьбы убежищем Романовых стала обитель, отстроенная на пожертвования Годуновых. В 1586 году Борис Федорович с дядей Дмитрием Ивановичем построили вокруг Ипатьевского монастыря святые врата и возвели каменную ограду. В итоге он превратился в мощную крепость с четырьмя угловыми башнями и тремя въездными воротами.

Марфа и Михаил поселились в каменном двухэтажном здании, носившем название «наместнический корпус». (Он предназначался для заместителя архимандрита.) В нижнем этаже разместились слуги. Марфа расположилась в правой верхней половине, Михаил — в левой. Подняться в их покои можно было по широкой наружной лестнице. У Марфы были четыре небольшие проходные комнаты с выходом на деревянные стены и нижнее помещение для слуг. Туда она спускалась, когда следовало отдать распоряжения по хозяйству. Комнаты Михаила выходили на открытую галерею, где можно было прогуливаться в хорошую погоду. Но в целом их покои были очень маленькие и полутемные, поскольку окошечки напоминали бойницы.

В конце февраля в Кострому прискакал столичный гонец и сообщил, что 21 февраля на Земском соборе Михаил Федорович Романов единогласно избран новым царем. Основанием для этого послужило кровное родство с угасшей династией (царю Федору Ивановичу Михаил приходился двоюродным племянником). Кроме того, нареченный царь молод и, по мнению избирателей, может основать династию, в период Смуты он ничем себя не запятнал, находится в родственных связях с очень многими знатными родами: Мстиславскими, Шуйскими, Ростовскими, Оболенскими, Черкасскими, Сицкими, Голицыными, Троекуровыми, боярами Салтыковыми-Морозовыми и другими. Его избрание не нарушало сложившуюся при дворе иерархию и могло принести долгожданный мир измученной в междоусобных баталиях стране. Так думали участники Земского собора.

Когда Марфа узнала, что ее мнение было проигнорировано и теперь ее единственный сын становится объектом нападок менее удачливых претендентов на трон, то не смогла удержаться от горьких слез. Что сулил Михаилу царский престол? Лишь беды и несчастья. Казна разграблена, дворец разрушен, верного войска и элементарной охраны нет. Со всех сторон грозили враги: король Сигизмунд с Владиславом, шведский король Густав с Карлом-Филиппом, а также И. Заруцкий с Мариной Мнишек. Страна была наводнена бродячими шайками разбойников и грабителей. Главное же — разброд и шатание в русском обществе. Поэтому Марфа и Михаил решили сказать твердое «нет» посланцам от Земского собора.

Путь к престолу

Тем временем в Москве решали вопрос о том, как уговорить Марфу Ивановну благословить сына на царство и заставить Михаила Федоровича принять царский венец. От Ф. И. Шереметева было известно, что посланцев, скорее всего, ждет отказ. На общем совете постановили отправить в Кострому представительное посольство во главе с самим боярином Ф. И. Шереметевым, рязанским архиепископом Феодоритом и рядом других уважаемых лиц. Для них был составлен обстоятельный наказ, в котором излагались контраргументы на возражения Марфы и Михаила.

Прежде всего следовало сказать так: «Всяких чинов всякие люди бьют челом, чтобы тебе, великому государю, умилиться над остатком рода христианского, много расхищенное православное христианство Российского царства собрать воедино, принять под свою государеву крепкую десницу. Всенародное слезное рыдание не презри, по изволению Божию и по избранию всех чинов людей на Владимирском и на Московском государстве и на всех великих государствах Российского царства будь государем царем и великим князем всея Руси. Пожалуй нас и поезжай на свой царский престол в Москву и подай нам благородием своим избавление от всех бед и скорбей. Как будешь ты, великий государь, на своем царском престоле в Москве, то все твои государевы недруги будут в страхе, а люди Московского государства обрадуются. И служить тебе, и прямить, головы за тебя сложить все люди, от мала и до велика, рады».

Если Михаил и Марфа будут отказываться от возлагаемой на них чести, то послам следовало бить челом и умолять их любым путем, чтобы милость показали и были государями и поскорее ехали в Москву. Следовало убедить будущего царя в том, что его избрание произошло не столько по воле людей, сколько пэ Божьему изволению. В случае, если Михаил заявит, что не может стать царем из-за отца, который пострадает в плену у поляков, то уверить его в том, что бояре обязательно обменяют Филарета на взятых в плен польских военачальников.

2 марта послы отправились в путь. 13 марта под вечер они прибыли в Кострому. Об этом известили Марфу Ивановну и Михаила. Официальный визит следовало ждать на другой день. Всю ночь Марфа не сомкнула глаз и все думала о том, что ответит послам, какими причинами объяснит свой отказ. Ей казалось, что московские посланцы должны понять беспокойное материнское сердце и оставить ее вместе с сыном в покое.

Ранним утром к Ипатьевскому монастырю двинулась необычная процессия. Во главе ее с крестом и в полном парадном одеянии шел архиепископ Феодорит. За ним представители духовенства несли главную костромскую святыню — древнюю икону Федоровской Богоматери. Далее в парчовых одеяниях шли бояре, окольничий, стольники, дворяне, атаманы, воинские люди и простые горожане с женами и детьми. Многие несли кресты и иконы, доставленные из столицы.

Михаил и Марфа вышли навстречу из монастырских ворот и, получив благословение у архиепископа, вместе со всеми направились в Троицкий собор. Этого требовал обычай. В соборе Феодорит вручил Михаилу грамоту от Земского собора, в которой сообщалось об избрании его царем. По мере чтения все присутствующие видели, как мрачнело лицо будущего государя. Наконец, с гневом и плачем он бросил писание на пол и крикнул: «Не собираюсь я быть вашим царем!» Более спокойная Марфа Ивановна пояснила, что у ее юного сына и в мыслях нет править столь великим и славным царством. Нет у него прав на это. После этого мать и сын попытались покинуть собор, чтобы ни с кем больше не разговаривать. Но Феодорит и боярин Шереметев твердо помнили наказ Собора и не собирались отступать. Вновь и вновь убеждали они Марфу и Михаила в том, что все русские люди готовы служить только им, что избрание продиктовано свыше, что многие города уже поцеловали крест нареченному царю.

Тогда Марфа стала приводить свои аргументы: «Московские люди измалодушествовались и перестали быть верны своему слову. Сын ее слишком молод и не способен править огромной державой. Страна разорена до конца. Прежние царские сокровища, собранные за много веков, вывезены в Польшу, дворцовые земли розданы служилым людям и запустошены, воинским людям платить нечем, а значит, и нет возможности оборонять государство от многочисленных недругов». В заключение старица добавила, что не желает благословлять сына на верную гибель.

На эти слова Марфы трудно было возразить. Поэтому послы упали на колени и со слезами стали говорить, что в случае отказа страна вновь ввергнется в пучину еще более жестокого междоусобия и окончательно погибнет. Ведь только кандидатура Михаила Романовича устраивала и бояр, и дворян, и казаков, и различных воинских людей, и простых горожан, и черносошных крестьян. Последним категориям выборщиков импонировало то, что Михаил с детских лет подвергался гонениям и много пережил невзгод за свою короткую жизнь. Они надеялись, что, став царем, он будет лучше понимать страдания бедных людей.

Боярин Федор Шереметев стал горячо уверять Марфу и Михаила, что имя будущего царя было названо на соборе далеко не сразу. Лучшие люди страны долго обсуждали этот вопрос, потом молили Бога, чтобы тот помог им принять правильное решение. Только 21 февраля собравшиеся в Успенском соборе выборщики пришли к единодушному мнению: «По изволению Божию и по избранию всех чинов быть царем и государем всея Руси Михаилу Федоровичу Романову». Но Марфа и Михаил стояли на своем и слушать никого не желали. Много часов подряд члены посольства со слезами и плачем просили их смилостивиться над бедными и горемычными русскими людьми, пришедшими «в последнюю скудость» от распрей и междоусобия.

Наконец троицкий келарь Авраамий Палицын взял в руки икону Федоровской Богоматери и сказал, что Михаил должен стать царем по велению самого Бога. Отказ вызовет Божий гнев, а кровь всех невинно убиенных в ходе нового междоусобия падет на головы Марфы Ивановны и ее сына. Последние слова заставили нашу героиню глубоко задуматься. Она была очень религиозной женщиной и хорошо знала положение в стране. Действительно, если Михаил откажется от престола, думала она, придется искать другого кандидата. Но до сих пор он не был найден. В ходе споров могут возникнуть новые вооруженные конфликты, и снова будут гибнуть люди. Этим воспользуется король Сигизмунд и окончательно поработит страну. О его планах относительно православной веры Марфа была наслышана от Филарета. Получалось, что ради спасения веры и Отечества следовало дать согласие и благословить сына на царство. Но что ждало его на престоле? Об этом Марфа даже не хотела думать, поскольку сразу же страх и тревожное беспокойство сжимали материнское сердце.

Долго со слезами на глазах молилась старица около иконы Богородицы, прося ее взять Михаила под свою защиту. Наконец она вытерла слезы и сказала: «Ради заступницы христианской пречистой Богородицы и ради чудотворного ее образа и московских чудотворцев Петра, Алексея и Ионы, надеясь на праведные и непостижимые Божие судьбы, благословляю сына моего Михаила на Владимирское и Московское государства государем царем и великим князем всея Руси».

После слов матери и Михаил был вынужден дать свое согласие. Все присутствующие тут же возрадовались, и все вместе воздали хвалу Богу за то, что дал государству нового законного царя. Тут же в соборе Феодорит благословил Михаила на царство и вручил ему скипетр — символ монаршей власти. После этого в Москву поскакали гонцы с радостным известием. Страна начала присягать новому государю: «служить и прямить без всякой хитрости, со всеми неприятелями, польскими и литовскими людьми, немцами и изменниками биться до самой смерти».

Вскоре пришел ответ. Московские бояре настоятельно просили, чтобы новый царь поскорее приехал в столицу. Они обещали по обычаю торжественно встретить его с крестами, чудотворными иконам и хлебом-солью. Однако Марфа рассудила, что торопиться не стоит. Ей было хорошо известно, что царский дворец лежит в руинах, Казна пуста, средств на царский обиход нет. Кроме того, в городе стояло два войска ополченцев, подчиняющихся другим претендентам на трон: Трубецкому и Пожарскому. В этих условиях Михаил мог оказаться у них в заложниках. Ведь своих сил для обеспечения безопасности у него не было.

Только 19 марта новый государь и его мать выехали из Костромы, но не в Москву, а в Ярославль. В столицу был отправлен стольник Троекуров с царской грамотой. В ней от имени Михаила и Марфы писалось: «А вам бы, боярам нашим, и всяким людям, крепко стоять на том, на чем нам крест целовали и души свои дали. Вам следует безо всякого колебания нам служить, прямить, воров царским именем не называть, ворам не служить, грабежей бы у вас и убийств на Москве и в городах и по дорогам не было. Быть бы вам между собой в соединении и любви. На чем вы нам души свои дали и крест целовали, на том бы и стояли. А мы вас за вашу правду и службу рады жаловать».

Марфу и Михаила волновало, готово ли хоть что-нибудь к их приезду. «Есть ли во дворце запасы продовольствия? Посланы ли сборщики его собирать? Кому раздали государевы села? Где взять средства, чтобы наполнить казну? Откуда взять деньги для выплаты жалованья атаманам и казакам? Почему на дорогах продолжаются грабежи и разбои, и почему служилые люди разбегаются из столицы без государева позволения?» На все эти вопросы временное правительство с трудом находило ответы. Михаил с Марфой сурово пеняли боярам: «Учинились мы на царстве не своим хотением, а по вашему прошению. Вы нам крест целовали по своей воле. Поэтому вам следует верно служить, и о всяком деле радеть, и приговор свой дать по каждому делу».

По совету матери молодой царь решил некоторое время пожить в Ярославле, чтобы привыкнуть к своему новому состоянию, собрать вокруг себя круг верных людей и дождаться, пока в Москве будет все готово к приезду. Ведь даже жить в Кремле было негде. Михаил попросил бояр приготовить для него Золотую палату царицы Ирины, рядом с которой были мастерские палаты и сени, а для матери — деревянные хоромы царицы Марии, жены Василия Шуйского. Однако в ответ узнал, что эти помещения быстро восстановить нельзя, они без кровли, полов, дверей и окошек. Плотников хороших не найти, да и подходящего строительного материала нет. Поэтому взамен бояре предлагали Михаилу поселиться в комнатах Ивана Грозного, а для приемов использовать Грановитую палату. Марфу Ивановну они собирались поселить в Вознесенском монастыре, там, где жила Марфа Нагая. Последнее сообщение возмутило молодого царя. Он вовсе не собирался разлучаться с матерью и хотел, чтобы она жила рядом с ним. Бояре же, видно, мыслили иначе. Они знали, что Марфа имела большое влияние на сына, была умна, осторожна и дальновидна. Для некоторых царедворцев, желавших быстро выдвинуться, она могла стать препятствием в осуществлении честолюбивых планов.

Переписка по поводу покоев закончилась победой бояр. Они попросту не подготовили для Марфы комнаты во дворце, и той невольно пришлось поселиться в Вознесенском монастыре. Но это не помешало ей сохранить большое влияние на сына. В наибольшей мере оно сказалось на подборе ближайшего окружения царя. В него вошло много представителей ее рода Салтыковых-Морозовых.

Вскоре в Ярославль стали прибывать не только просители, искавшие защиты у нового царя, но и дьяки, подьячие, стольники, жильцы, желавшие войти в правительство Михаила Федоровича. Вокруг него собралось множество людей, готовых поддержать юношу и помочь ему начать царствовать. Это дало возможность уже из Ярославля отправить по городам воевод и сборщиков денег и продовольствия. В Москве же без приказного аппарата временное правительство было вынуждено сложить свои полномочия. Государев двор также начал формироваться в пути. Первое время функции дворецкого исполнял Ф. И. Шереметев, но затем по совету Марфы им стал ее племянник Б. М. Салтыков. Второй ее племянник, М. М. Салтыков, получил должность кравчего.

Только 16 апреля Михаил и Марфа покинули Ярославль. Объясняя свою задержку, они ссылались на плохие дороги и разлив Волги. Гонцы же добирались до столицы всего за три дня. Большие остановки были сделаны в Переславле-Залесском, Ростове, Троице-Сергиевом монастыре. Всюду Марфа и Михаил посещали святые места и молились у чудотворных мощей и икон.

25 апреля в небольшом селе у столицы был устроен смотр окружавшим царя людям. Среди них были и представители духовенства, и бояре, и окольничие, и стольники, и городовые дворяне, и казаки, и стрельцы. Общее число их было столь велико, что в официальных грамотах все стали называться собором. Теперь Михаилу и Марфе были не страшны рати ополченцев. У них была своя хорошая защита.

Возможно, в Москве стали известны опасения Марфы Ивановны относительно Д. Т. Трубецкого и Д. М. Пожарского. Поэтому бояре посоветовали полководцам написать царю грамоту, в которой униженного попросить разрешения встретить его. Те так и сделали. Черновик их грамоты показывает, как долго заслуженные воеводы не могли найти нужных слов для обращения к Михаилу. Возможно, в глубине души они возмущались, что должны унижаться перед шестнадцатилетним юнцом, не имевшим никаких личных заслуг перед страной. Но они знали, что в сложившейся ситуации только этот молодой человек был способен вывести страну из кризиса, примирив всех врагов и соперников.

Торжественный въезд в Москву был назначен на 2 мая. Но первая встреча произошла раньше — в шатрах у стен города. Туда для Михаила привезли парадную одежду, красиво убранного коня. Правда, все это было не столь роскошным, как в прежние времена. Для Марфы Ивановны доставили закрытую карету. Ее одеяние осталось традиционно черным.

Утром 2 мая все участники церемонии облачились в лучшие одежды и в традиционном порядке направились к Сретенским воротам. Там их уже ждали тысячи москвичей. У многих в руках были кресты и иконы. При виде Михаила они падали на колени и, воздев руки к небу, произносили хвалу Богу, даровавшего им такого юного, красивого и благородного царя. Действительно, в парчовой одежде и царской короне Михаил выглядел великолепно. Его лицо с правильными чертами было немного грустно и бледно. Лишь слабая улыбка едва трогала губы, когда он кланялся направо и налево своим подданным. Этого требовал обычай. Марфа Ивановна же в своей закрытой повозке обливалась слезами. Будущее очень ее страшило. Сидящая рядом сестра, как могла, утешала. Ведь они ехали не в тюрьму, не в ссылку, а в царский дворец.

Рядом с сыном-царем

В Кремле, конечно, не было прежнего величия и красоты. Но порядок был наведен. Храмы вновь сияли красивым убранством, дворец частично был отстроен, развалины рухнувших зданий разобраны. В покоях Михаила было кое-какое убранство: кровать, трон, лавки и столы. Казна начала пополняться деньгами, погреба — продовольствием. Его везли из северных, почти не разоренных земель. Кроме того, была надежда на сибирское пушное золото. В смуту ясак в столицу не привозили. Словом, положение было не самым безнадежным.

Прежде всего Михаил занялся формированием правительства. По совету матери, он решил никого не наказывать. Современники отметили: «А московских бояр и всяких чинов людей, которые сидели в осаде с литовскими людьми, и которые в Литве у короля, и в Тушине, и в Калуге, и при Воре втором «Дмитрии», всех государь пожаловал ради своего царского венца, даже больше того, что у них было, честью и подарками». Это дало хороший результат: «И объединилась вся земля Русская, чтобы служить ему, государю. Закончилась всенародная человеческая погибель. Конец пришел христианскому кровопролитию и всем лживым царевичам».

В Боярскую думу вошли и «седьмочисленные бояре» Ф. И. Мстиславский, И. М. Воротынский, И. Н. Романов, Ф. И. Шереметев, Б. М. Лыков, и руководители ополчений Д. Т. Трубецкой и Д. М. Пожарский (последний получил боярство во время царского венчания), и бывшие «тушинцы», и даже сторонники королевича Владислава. Кроме того, в ней появились новые молодые лица, царские двоюродные братья: И. Б. Черкасский, И. Ф. Троекуров, Б. М. Салтыков и М. М. Салтыков (последний получил сначала только окольничество).

Это дало возможность провести церемонию царского венчания исключительно торжественно и празднично. Она состоялась накануне дня рождения Михаила — 11 июля 1613 года. К сожалению, Марфе не полагалось на ней присутствовать, но сын заранее обговорил с ней все детали и обсудил список участников. Было решено в качестве образца использовать Чин венчания на царство Федора Ивановича. Правда, осуществлять обряд пришлось не патриарху, которого не было, а казанскому митрополиту Ефрему. Хотя Марфа испытывала недоверие к руководителям ополчений, царю полагалось особо отметить их заслуги перед Отечеством. Поэтому она предложила доверить Трубецкому держать царский скипетр, а Пожарскому — яблоко — державу. Самую главную царскую регалию — венец — должен был нести И. Н. Романов, царский дядя. При выходе Михаила из собора Ф. И. Мстиславскому следовало осыпать его золотыми монетами. Выбор главных участников церемонии пришелся всем по душе. Только Ф. И. Шереметев посчитал, что его обошли стороной и не учли заслуги в Костромском посольстве. Но Марфа Ивановна, видимо, не смогла простить боярину то, что он проигнорировал ее письмо к избирательному Земскому собору и не предотвратил избрание Михаила.

После того как торжества отгремели, встал вопрос о неотложных мерах по выводу страны из кризиса. Прежде всего следовало заключить мирные договоры с соседними государствами, Речью Посполитой и Швецией, и по возможности вернуть утраченные земли, в первую очередь Новгород и Смоленск. Поэтому Марфа посоветовала Михаилу не распускать Земский собор и сделать его постоянно действующим. Этот совет оказался очень полезным. С помощью Собора удалось собрать все недоимки по налогам и несколько «пятин» — чрезвычайных налогов, составляющих пятую часть имущества налогоплательщика. Деньги пошли на уплату воинским людям, отправленным под Смоленск и к Новгороду. Они предотвратили новые агрессивные акции вероломных соседей. Кроме того, удалось экипировать войско, разгромившее «Астраханское царство» И. Заруцкого и М. Мнишек. После этого видные дипломаты заключили со Швецией Столбовский мирный договор и вернули Новгородские земли в состав России. С Речью Посполитой дела обстояли сложнее, поскольку в плену у короля Сигизмунда был Филарет.

Во время отсутствия бывшего мужа влияние великой государыни старицы (так стали называть Марфу Ивановну) на царя было очень большим. Современники даже поговаривали, что страной правит «богомольная старица Марфа со своим родом». Действительно, ее племянники, братья Салтыковы, вскоре превратились во всесильных временщиков. Но без совета с теткой и своей матерью, которая постриглась и тоже поселилась в Вознесенском монастыре, они ничего важного предпринять не могли.

Марфа была не только советчица, но и главная хозяйка в царском хозяйстве. Поскольку сын был неженат, то в ее ведении оказались царицыны мастерские по изготовлению одежды, белья и подарков особо отличившимся придворным. Под ее руководством шилась церковная одежда для Филарета. Специально назначенные дипломаты доставляли ее в Польшу вместе с письмами и различными подарками от сына. В золотошвейной мастерской было налажено производство царской парадной одежды, ведь у Михаила не было никакого гардероба, подходящего для государя. Кроме того, Марфа взяла на себя заботу по изготовлению новых покровов на гробницы святых, царей и цариц, взамен утраченных в Смуту.

Старице подчинялись Кадашная и Хамовная слободы, где было налажено массовое производство тканей, часть которых шла на продажу и приносила дополнительный доход казне. Руководила она и садоводческим хозяйством в селе Рубцове, и царскими огородами за Москва-рекой. Марфа обсуждала с садоводами и огородниками, что лучше посадить, какой сорт выбрать для той или иной культуры, как выгоднее распорядиться урожаем. В этих делах ей был очень полезен опыт ведения хозяйства в боярском доме на Варварке.

Особенно больших успехов Марфе удалось добиться в селе Рубцове, которое было ее личной собственностью. В нем был разбит фруктовый сад, плоды из которого посылались в дар родственникам и хорошим знакомым. Там же были выкопаны пруды для купания и разведения рыбы. В праздник водоосвящения 1 августа Марфа отправлялась в свое село, чтобы совершить омовение. Делать это на людях ей было нельзя. Позднее к ней стала присоединяться и царица Евдокия, вторая жена сына.

Утро Марфы начиналось с того, что она молилась в крестовой палате, потом читала челобитные, присланные на ее имя, и давала распоряжения своему дьяку, как на них ответить. Часто приходилось оказывать денежную помощь просителям. Старица старалась никому не отказывать и выдавала кому гривну, кому алтын и даже рубль. Затем она шла в мастерскую-светлицу, где собирались швеи и вышивальщицы. Марфа лично раздавала «рояльные» книги с выкройками и указывала, какое изделие следует сшить, затем выбирала узоры для отделки, шелка, золото, серебро, жемчуга и самоцветы, а также ткани. Иногда она сама садилась за работу, чтобы изготовить «по обещанию» утварь для церкви или монастыря. С особой любовью она вышивала воротники для сына, ширинки и полотенца для царского обихода. Готовые изделия, ткани и украшения хранились тут же, в светлице, в «кипарисных» сундуках, обитых белым железом. Золотые и серебряные нити, жемчуг и драгоценные камни лежали отдельно в ларцах и шкатулках с надежными замками. Ключи находились у самой Марфы Ивановны.

Поскольку патриарха не было (этот пост царь Михаил ‘ Федорович предназначал для отца), то Марфе приходилось решать и некоторые церковные вопросы. К ней обращались архимандриты и игумены монастырей для разрешения поземельных споров и получения или подтверждения прежних налоговых льгот.

Марфа хорошо помнила, как тяжело жить в опале, в отдаленных убогих монастырях, поэтому стала покровительницей вдовым и опальным царицам, все еще коротавшим свой печальный век на окраинах страны. Прежде всего она перевела из Владимира в Новодевичий монастырь свою прежнюю подругу Марию Буйносову (в монашестве Елену), жену царя Василия Шуйского. Позаботилась она и о Прасковье (Параскеве) Соловой, одной из жен царевича Ивана Ивановича. Ей было позволено переехать в Ивановский монастырь в Москве. Во Владимире осталась лишь Ольга-Ксения Годунова, которую Марфа не жаловала из-за отца, царя Бориса, и в Суздале ее дальняя родственница Евдокия Сабурова (в монашестве Александра) — первая жена царевича Ивана Ивановича. Но и им из Москвы присылались к праздникам подарки. Когда те скончались, Марфа позаботилась о том, чтобы обе были достойно погребены. Прах Евдокии перенесли в Вознесенский монастырь в Кремле, а останки Ольги-Ксении — в Троице-Сергиев монастырь, где были похоронены всё члены ее семьи. Не была забыта и одна из жен царя Ивана Грозного — Анна (в монашестве Дарья) Колтовская. Правда, она так и осталась в Тихвинском монастыре и в нем же была похоронена. Видимо, Марфа посчитала, что четвертая жена царя уже не может считаться законной. Но пока знатная монахиня была жива, она также получала от нее подарки.

Поскольку Марфа была главной домоправительницей, то ей приходилось уделять много внимания обустройству царского дворца, находившегося после Смуты в плачевном состоянии. В этом деле Михаил оказывал ей большую помощь. Уже через год все царские покои были восстановлены, а в следующем году иконописцы Иван и Андрей Моисеевы расписали парадные палаты. Марфа была заинтересована в том, чтобы восстановили царицыну Золотую палату в том великолепном убранстве, в котором она была при царице Ирине Годуновой. Сама она ею не пользовалась, но надеялась, что та пригодится для будущей невестки. Из Царицыной палаты левые двери вели в Мастерскую палату, которая состояла из нескольких комнат и кладовых. Все они выходили к церкви Рождества Богородицы с приделом Лазаря, построенной когда-то женой Дмитрия Донского Евдокией Дмитриевной. Хотя каменные помещения были пригодны для жилья, Михаил распорядился, чтобы его покои возвели рядом из дерева. Считалось, что жить в каменном помещении вредно для здоровья. Только его кабинет, называвшийся Золотой комнатой, был в каменной части дворца.

По указанию Марфы были восстановлены многочисленные служебные помещения: Хлебный, Кормовой и Сытные дворцы. В Хлебном дворце пекли различный хлеб: обычный для повседневного потребления был без затей; для подарков же пекли «изразчатый», т. е. украшенный фигурками жаворонков, карасей и зверей. Здесь же изготавливали сайки, калачи, баранки, сухари, куличи, караваи, пироги с начинками, пряники и «сахары», т. е. сахарные сладости.

Кормовой дворец был поварней, где стряпали повара, имеющие разную специализацию: помясы — специалисты по различной выпечке; шесники — по вялению рыбы и мяса; куретник — по блюдам из птицы; животники — по блюдам из субпродуктов; засыпники — пекли пироги с кашей и варили всевозможные каши. При дворце были многочисленные погреба и палаты для варки кислых щей, копчения ветчины и рыбы, засолки свинины, хранения дичи, молочных продуктов и т. д.

Сытный дворец заведовал хмельными напитками всякого рода. Сначала там хранились только медовые настойки. Но потом появились и фряжские (итальянские и французские) вина: алкан, сек, романея, кинарея, мармазея, мушкатель, бастрренское и церковное. Все это покупалось у заморских купцов.

Несмотря на то что Марфа уже давно была монахиней, ей были не чужды мирские развлечения. Поэтому во дворце вскоре появилась Потешная палата (она была и раньше, но во время Смуты была разорена), в которой хранились музыкальные инструменты. Старице больше всего нравилась игра на органе, поэтому по ее просьбе на службу был взят органист. Распространенной была игра и на цинбале. Через некоторое время в Потешной палате собрался настоящий оркестр: гусельники Парамонка Федоров и Богдашка Власьев, «домрачеи» Андрюшка Федоров и Васька Степанов, «скрыпотчики» (скрипачи) Богдашка Окатьев, Ивашка Иванов, Опашка и немчин (немец) Арманка. Царь Михаил также любил органную игру и распорядился, чтобы самый большой орган был установлен в Грановитой палате. На нем играли во время празднеств.

Особое внимание Марфа уделяла кремлевским садам. По ее инициативе был разбит Верхний Набережный сад около церкви Иоанна Предтечи. В ширину он имел 9 сажень, в длину — 40. Он был обнесен каменной оградой. Внутри росли яблони, груши, сливы, плодовые кусты и некоторые декоративные растения. В нем были построены красивые беседки, вырыты пруды, в которых плавали лебеди. В 1623 году садовник Назар Иванов разбил сад на возвышенности, рядом с дворцом. В нем росли самые лучшие сорта наливных яблок и таявших во рту груш.

Следует отметить, что при покровительстве Марфы кремлевское садоводство достигло больших успехов. Появились не только великолепные сорта фруктов, но и винограда, грецких орехов, которые росли в садах, устроенных на крышах погребов.

Марфа, как и Михаил, очень любила всевозможные красивые вещички. В 1614 году у немецкого купца были куплены маленькие медные с позолотой часики с серебряным циферблатом. Они стоили всего 8 рублей. Только в 1627 году у того же купца были приобретены большие золотые часы, украшенные алмазами. Сверху их венчал двуглавый орел, а под ним было изображение человека на коне, закалывающего змея. Вероятно, они были сделаны на заказ, поскольку изображали русские гербы. Стоили они, конечно, очень дорого. Со временем Марфу и Михаила стало окружать множество часов: в золотой фляжке, боевые с будильником (их они брали в поход по монастырям), хрустальные, маленькие в виде пуговицы, на золотой цепочке и т. д. Все они были украшены финифтью, сканью и драгоценными камнями.

Чернильница и перья обычно хранились в особых коробочках, называвшихся готовальнями. В них были зубочистки, уховертки, ножницы, щипчики, пилки, различные ножички. Там же были чернильницы, песочницы и костяные перышки. К концу жизни Марфа стала плохо видеть, поэтому пользовалась очками. Была у нее и специальная подзорная труба, с одного конца которой можно было смотреть вдаль, с другого — вблизи разглядывать мелкие предметы. Очень занимали старицу и различные безделушки: бочечка костяная, внутри которой были солнечные часы; деревянная коробочка, в которой под стеклом были восковые фигурки мужчины и женщины; в другой коробке — женщина с младенцем; в третьей — за нагим человеком гонится лев; в четвертой — несколько женщин с младенцами. Все это были сюжеты из библейской истории. Чтобы матери не было одиноко в монастыре, Михаил подарил ей попугая, вскоре научившегося русской речи. Жила у нее и белка, которая очень забавляла старицу, бегая в колесе, установленном в большой клетке.

Главной заботой Великой государыни старицы была женитьба царствующего сына. Ведь он должен был стать основателем новой династии и непременно иметь потомство. Еще во время клинской ссылки юный Михаил подружился с племянницей одного из приставов Марией Хлоповой. Детская привязанность навсегда запала в его душу. Поэтому на семейном совете было решено, что лучшей невесты для царя не сыскать. Девушка была из древнего рода, имевшего обширные родственные связи с московской знатью: Нагими, Олферьевыми, Шереметевыми, Троекуровыми, Сабуровыми и другими. Один из ее предков, Илья Алексеевич, был постельничим Ивана Грозного, а его сестра — матерью Анны Васильчиковой, пятой жены царя. Дочь Ильи Алексеевича Мария стала женой И. С. Нагого, родственника последней жены царя Ивана IV Марии Нагой. В числе родственников Хлоповых были и Марфа Собакина, третья жена Ивана Грозного, и Елена Шереметева — последняя жена царевича Ивана Ивановича. Все это свидетельствовало о том, что Мария Хлопова была весьма подходящей кандидатурой для царя Михаила Федоровича.

В 1616 году начались приготовления к свадьбе. Марию поселили в верхних покоях царского дворца и нарекли царицей Анастасией, видимо, в память о знаменитой бабке Михаила. При дворе оказались и все ее довольно многочисленные родственники. Это заставило потесниться прежних фаворитов, в первую очередь братьев Салтыковых.

Как-то раз царь Михаил отправился в Оружейную палату осматривать оружие. Вместе с ним пошли Хлоповы и Салтыковы. Мастера показали царю турецкую саблю, и все присутствующие стали восхвалять ее боевые достоинства. Только Михаил Салтыков сказал: «Вот невидаль, и московские мастера такую сделают». На это Гаврила Хлопов заметил, что «сделать-то сделают, но не такую». Возмущенный Салтыков вырвал саблю из рук Хлопова и сердито заявил, что тот ничего не смыслит в оружии, поэтому так и говорит. В итоге между спорщиками произошла перепалка, чуть было не перешедшая в драку. С этого времени между Салтыковыми и Хлоповыми началась открытая вражда, самым отрицательным образом сказавшаяся на царской невесте.

Как-то раз Михаил Салтыков предложил Марии выпить некоего снадобья из аптеки, улучшающего аппетит. Девушка попробовала его, но потом почувствовала боли в животе, а через некоторое время у нее началась рвота. Больше к этой настойке она не прикасалась. На самом деле у Марии был весьма неплохой аппетит. Особенно любила она всякие сладости: засахаренные фрукты, орешки, медовые коврижки, фигурки из сахара, заменявшие в то время конфеты. Всего этого было вдоволь в царских кладовых, и никто не запрещал царской невесте лакомиться от души. Однако через некоторое время у нее вновь началась рвота. Пришлось обратиться за помощью к Михаилу Салтыкову, ведавшему вопросами здоровья царской семьи. Тот позвал доктора Валентина Бильса и лекаря Балцера. Врачи осмотрели Марию и пришли к выводу, что у нее легкое заболевание печени от неправильного питания. Девушке посоветовали исключить из рациона сладости, жирные и острые блюда.

О нездоровье невесты сына стало известно и Марфе Ивановне. Она решила все точно разузнать у племянников. Главное, что ее волновало, сможет ли Мария рожать здоровых детей? Михаил и Борис решили, что пора отомстить Хлоповым и, используя болезнь Марии как предлог, выгнать соперников из дворца. Они тут же заявили, что болезнь невесты неизлечимая и что детей у нее, скорее всего, не будет. Это известие напугало Марфу. Она решила, что Хлоповы умышленно обманули Михаила и попытались подсунуть ему свою больную дочь, чтобы приблизиться к трону. Обо всем она доложила сыну и ближайшим родственникам. На общем совете было решено наказать обманщиков и отправить их вместе с Марией в ссылку в Тобольск. Так несчастная девушка без всякой вины со своей стороны оказалась в изгнании в Сибири.

Михаилу, видимо, было трудно забыть свою детскую любовь, поэтому вопрос о женитьбе отложили до лучших времен. К тому же в следующем году резко обострились отношения с Речью Посполитой. Дело дошло до того, что королевич Владислав во главе войска вторгся на русскую территорию. Сначала он попытался взять ряд приграничных городов, а потом двинулся к Москве. Осенью 1618 года началась осада столицы.

Марфа Ивановна поняла, что для ее сына сложилась крайне опасная ситуация. В случае измены подданных он мог в лучшем случае попасть в польский плен, в худшем — лишиться жизни. Однако среди москвичей не нашлось ни одного предателя. Все мужчины, способные держать в руках оружие, встали на крепостные стены. Марфе пришлось только истово молиться Богоматери и всем святым. Вероятно, Бог услышал мольбы старицы и совершил чудо — два французских инженера, служивших полякам, сообщили москвичам, что Владислав собирается взорвать Арбатские ворота и через них ворваться в город. Это дало возможность защитникам достойно встретить врага и дать отпор. Неудача заставила Владислава сесть за стол переговоров. В декабре 1618 года было подписано Деулинское перемирие, одним из его условий было возвращение пленных, в том числе и Филарета. Для Марфы и Михаила это стало большой радостью. Однако долгожданная встреча произошла только через полгода. Под разными предлогами пленника постоянно задерживали.

Возвращение Филарета

14 июня 1619 года Михаил вместе с боярами отправился к Никитским воротам, где было все готово к встрече с отцом. Когда повозка с Филаретом приблизилась, царь соскочил с коня и бросился навстречу. У отца и сына из глаз полились реки слез. Оба долго не могли сказать ни слова и лишь крепко обнимались. Марфе по этикету не полагалось присутствовать при официальной встрече. С бывшим мужем она свиделась только вечером. Снова было пролито много слез, а наговориться все вместе не могли до самого утра.

Истосковавшийся по активной деятельности Филарет тут же захотел принять участие в управлении государством. Чтобы это можно было сделать на законном основании, 22 июня, т. е. через 8 дней после возвращения, он был наречен патриархом и затем произведен в сан патриархом Иерусалимским Феофаном. Царь Михаил не был уверен, что русское духовенство единодушно изберет его отца главой, поэтому специально пригласил в Москву восточного иерарха. Таким образом, все церковные дела перешли из ведения Марфы к Филарету. Возможно, старица не сокрушалась по этому поводу, поскольку у нее и своих дел было предостаточно.

На семейном совете решили всячески наградить тех людей, которые помогали Романовым во время годуновской ссылки. Филарет захотел отметить монахов Антониево-Сийского монастыря. Марфа пригласила в Москву толвуйского священника Ермолая, и он получил должность благовещенского протопопа.

В благодарность за возвращение Филарета из плена Марфа и Михаил решили предпринять грандиозную поездку по северным монастырям. В конце лета 1619 года отправились в путь. Фактически они повторили тот маршрут, по которому ехали в 1613 году из Костромы. Сначала был Троице-Сергиев монастырь, потом — Ростов, затем — Переславль-Залесский, Ярославль, Кострома и т. д. до Макарьевской обители на Унже. Одним из пунктов стало село Домнино. Там от местных крестьян путешественники узнали о подвиге Ивана Сусанина. После возвращения Михаил издал указ о награждении его зятя Богдана Собинина и всех его потомков. Поездка продолжалась почти месяц. Под конец погода совсем испортилась, начались холодные осенние дожди, и дороги стали непроходимыми. Поэтому было решено домой возвращаться водным путем. В заключение Михаил занялся рыбалкой. Выловив несколько стерлядей, осетров и белуг, он распорядился отправить их побыстрее в дар отцу.

Вернувшись домой, Марфа Ивановна обнаружила, что ее влияние при дворе начинает падать. Никто уже не приходил к ней советоваться по поводу новых назначений, никто не просил ее помощи в различных делах. Властной рукой Филарет начал наводить при дворе свой порядок: смещать неугодных придворных, назначать на ведущие должности своих ставленников. Салтыковым-Морозовым приходилось отходить на вторые роли.

С 1622 года отец Михаила официально стал его соправителем, получив титул Великого государя святейшего патриарха Филарета Никитича. Марфе же пришлось довольствоваться должностью игуменьи Вознесенского монастыря. Но деятельная женщина не опустила руки. Вместе с сестрой она активизировала работу золотошвейной мастерской, поставив цель украсить покровами, пеленами и воздухами не только все кремлевские соборы, но и многие монастырские храмы. После Смуты большинство церквей центральных районов было разграблено и не имело красивого убранства. Первоначально мастерицы использовали старую царскую одежду, с которой спарывали украшения и использовали их для своих изделий. Потом из казны стали выделять средства для покупки золотых и серебряных нитей, кружев, тесьмы, жемчуга и самоцветов. В этой же мастерской шилась парадная одежда для царя, патриарха и придворных. Вскоре двор Михаила стал выглядеть столь же великолепно, как при Федоре Ивановиче и Борисе Годунове.

Филарета возмутило не только засилье в правительстве родственников Марфы Ивановны, но и то, что его взрослый сын до сих пор неженат. Он решил, что в этом была вина матери, не желавшей делиться с будущей невесткой влиянием на сына. Поэтому патриарх решил сам заняться поиском невесты. Побывав в польском плену, Филарет понял, что династические браки очень выгодны для укрепления международного престижа государства. Поскольку наиболее дружеские связи были с Данией, то туда в 1621 году было отправлено посольство А. М. Львова с целью высватать одну из племянниц датского короля Христиана. От невесты требовалось только одно — принять православную веру. Послам был дан такой наказ: сначала решить вопрос о вере, потом обговорить условия брачного договора и, наконец, постараться увидеть избранницу. Во время аудиенции следовало ударить челом королеве, поднести ей и родственницам-девицам по сорока соболей и повнимательнее, но учтиво разглядеть племянниц: какого возраста, красивы ли, белая ли у них кожа, какого цвета глаза и волосы, нет ли в них какого-нибудь увечья. Невеста должна быть здорова, собой хороша, без физических изъянов и разумна. В самом конце переговоров следовало спросить о приданом: сколько дадут земель и казны. Однако это посольство ничем не закончилось. Король был болен и не принял Львова. С кем-либо еще посол не решился заговорить о сватовстве и вернулся домой.

В 1623 году новое посольство было отправлено к шведскому королю Густаву-Адольфу. Оно должно было высватать сестру его шурина Екатерину. Но девушка категорически отказалась менять веру. В итоге король ответил послам, что его родственница ради царства не отступится от своей христианской веры и от своего душевного спасения.

Тогда Филарет предложил вновь пересмотреть вопрос о Марии Хлоповой. Выяснилось, что Михаил Федорович о ней не забывал. Сначала он перевел ее в Верхотурье, потом — в Нижний Новгород. Никаких сведений о ее заболевании не поступало. Патриарх вызвал докторов Бильса и Балцера и расспросил их о том, что же приключилось с Марией несколько лет назад. Те сказали, что у нее было легкое желудочное расстройство, не представлявшее угрозу ни жизни, ни возможности иметь детей. Их слова всех удивили. Для разрешения вопроса вызвали Михаила Салтыкова. Но тот вразумительный ответ дать не смог: юлил и запирался. Всем стало ясно, что девушка была оболгана.

На совет пригласили ближайших родственников: И. Н. Романова, И. Б. Черкасского, Ф. И. Шереметева. Сообща решили вызвать отца Марии Ивана Хлопова и дядю Гаврилу. Иван заявил, что его дочь была совершенно здорова до того, как ее привезли во дворец. Это же подтвердил и духовник. Во дворце же Михаил Салтыков предложил ей водочную настойку для аппетита, и от нее у Марии началась рвота. Гаврила рассказал об инциденте в Оружейной палате, после которого Борис и Михаил Салтыковы стали плохо относиться ко всем Хлоповым и умышленно оболгали царскую невесту. Тогда было решено расспросить саму Марию. В Нижний Новгород были отправлены чудовский архимандрит Иосиф, Ф. И. Шереметев и врачи. Бывшая невеста со слезами на глазах рассказала, что ее болезнь началась от супостатов, под которыми подразумевались братья Салтыковы.

Филарету все стало ясно. Тут же последовала суровая расправа над родственниками Марфы Ивановны. В приговоре по делу Салтыковых писалось так: «Государской радости и женитьбе учинили помешку. Вы это сделали изменою, забыв государево крестное целование и государскую великую милость. А государская милость была к вам и к матери вашей не по вашей мере. Пожалованы вы были честью и приближением больше всех братьев своих и во то поставили ни во что, ходили не за государевым здоровьем, а только то и делали, что себя богатили, дома свои и племя свое полнили, земли крали и во всяких делах делали неправду. Промышляли тем, чтобы вам при государской милости, кроме себя, никого не видеть, а доброхотства и службы к государю не показали». Бориса и Михаила лишили всех чинов, конфисковали имущество и отправили одного в Галич, другого — в Вологду. Сестра Марфы была выслана в Суздальский монастырь.

Для Марфы Ивановны это стало большим ударом. Ведь она лишалась ближайших родственников, которые составляли окружение ее сына с самого момента воцарения. Получалось, что ее род не оправдал царского доверия и сурово наказан. Тень падала и на нее саму. Михаил окончательно уходил из-под ее влияния. Великая государыня понимала, что племянники были виновны в деле Марии Хлоповой, но не настолько, чтобы удалять их из столицы. Сестра же, по ее мнению, пострадала безвинно. Марфа решила, что ее специально оговорили Хлоповы, чтобы у трона не иметь ни соперников, ни соперниц.

Поплакав от обиды, старица отправилась к сыну и решительно заявила, что если он женится на Марии, то ноги ее больше никогда не будет во дворце. Своего благословения на эту свадьбу она не даст. Михаил Федорович не захотел окончательно рассориться с матерью и официально объявил, что девица Клопова больше не считается его невестой. Чтобы не обижать девушку, он распорядился поселить ее в доме, который занимал когда-то земский староста Кузьма Минин, и приказал до самой смерти обеспечивать всем необходимым. Но несчастная Мария прожила недолго. Во время сибирской ссылки она сильно простудилась и заболела чахоткой. Нервные переживания усилили болезнь и привели к скорому концу.

Размолвки в царской семье, несомненно, стали достоянием общественности. За спиной у Марфы кумушки-сплетницы шептали, что власть ее окончательно пала, что бывший муж ею недоволен и готов окончательно заточить в монастыре. Следовало каким-то образом прекратить эти сплетни и убедить всех, что между царскими родителями царят мир и взаимопонимание. Поэтому весной 1623 года Марфа и Михаил отправились на богомолье в Троице-Сергиев монастырь и с дороги начали посылать письма Филарету, оставшемуся «на государстве».

Вот образец одного из писем Марфы: «Вышеестествен-ному в подвигах и равноангельному в изволениях, изрядному в архиереях, богодуховенну в человеках Великому Государю и Владыке моему, Святейшему Филарету Никитичу, Божьей милостью Патриарху Московскому и всея Руси, старица Марфа Вашему Святительству челом бьет.

На стан, Государь, в село Братошино я и сын наш, свет очей моих Царь и Великий Князь Михаило Федорович всея Руси, пришли мая в 29 день, дал Бог здоровья. И того же, Государь, дня пожаловал ты, Государь, прислал к нам Ивана Биркина возвестить о своем государском святительском душевном спасении и о телесном здравии вкупе ж и о сыне своем благородном и моем здоровье спросити. И сын наш, Великий Государь Михаил, и я на ваше государское святительское благословение и пожалование челом бьем.

А из Братошина, Государь, пойдем того же мая в 30 день. Молимся человеколюбию Божию, да сподобит нас всесильный Бог по благословению Вашего Святительства, по обещанию нашему достигнуть пречистой обители святой и единосущной Троицы и там молитвы и благодарение принести и светло в радости духовной отпраздновати. И оттоле царствующего града Москвы достигнута здраво, и увидеть ваше равноангельное лицо, и стопам вашим поклониться, и челом ударить».

Текст письма Марфы удивляет особой выспренностью стиля, пышностью выражений и униженной почтительностью к Филарету. В нем множество исправлений, говорящих о том, что нужное слово находилось далеко не сразу. Старица хотела как можно точнее выразить свое отношение к бывшему супругу и сверх меры возвысить над собой и над остальными людьми. В ее письме Филарет подобен ангелам и святым. Можно предположить, что грамота Марфы предназначалась не столько самому патриарху, сколько окружающим его придворным. Ее цель состояла в том, чтобы развеять вздорные слухи о конфликте в царской семье. Во время богомольной поездки Марфа Ивановна написала Филарету несколько писем. Все они похожи друг на друга по выспренности и пышности выражений. Информационно же они очень бедны, поскольку сообщают о ночевках в том или ином месте и добром здравии самой отправительницы и царя Михаила.

Такой же характер носят и письма Михаила, в которых обращение к патриарху еще более возвышенное и витиеватое: «Пречестнейшему и всесвятейшему о Боге отцу отцам и учителю Христовых велений, истинному столпу благочестия, евангельской проповеди рачителю, недремлющему оку церковного благолепия, кормчию Христова корабля, твердо направляющему его во пристанище спасения, Великому Государю, отцу нашему Святейшему Филарету Никитичу, Божиею милостию Патриарху Московскому и всея Руси, сын вашего по плоти благородия, изрядное же по духу свойства, Царь и Великий Князь Михайло Федорович всея Руси и челом бьет». Интересно отметить, что информационная часть писем Марфы и Михаила совпадают. Это говорит о том, что мать и сын писали одновременно, консультируясь друг с другом. Даже вставки на оборотах у них одинаковые.

Еще более официальный характер носит ответное письмо Филарета. При обращении к сыну он употреблял его полный титул: «Божьею милостью Великому Государю Царю и Великому Князю Михаилу Федоровичу всея Руси Самодержцу, Богом хранимому, Богом избранному и Богом венчанному победопобеднику великого и истинного православия, по плотскому рождению сыну, о Святом же Духе возлюбленному сыну, нашего смирения в православии, радоватися о Господе. И радость, да будет мир, и милость, и победа на враги и на супостаты православные нашией истинные веры Божией. Живота беззаветна и безмятежна многолетствием. Государь, здравствуй, душевне вкупе ж и телесне во всяких благопотребных и душевных спасении».

Характерно, что Филарет в своем письме ни словом не обмолвился о Марфе. Он обращается только к сыну и просит его подробно сообщать о путешествии, о здоровье, о ночевках и т. д., возможно, таким был этикет того времени, при котором женщине отводилась второстепенная, как бы незаметная роль. И Марфа, так много сделавшая для сына и бывшего супруга, была вынуждена с этим мириться. Напрашивается предположение, что Филарет ревновал сына к бывшей жене. Ведь пока тот взрослел, он с ним редко виделся, занятый то ростовской епархией, то поручениями царя Василия Шуйского. Потом он оказался в плену: сначала у тушинцев, затем — у поляков. Без него Михаил был возведен на престол и правил шесть с лишним, самых сложных лет. Все эти важнейшие годы рядом с царем была только мать. И для самого сына, и для государства ее влияние было очень плодотворным. Но Филарет не захотел это осознать. Вольно или невольно, он стремился отодвинуть Марфу на задний план, освобождая ведущее место для себя.

Большую роль в этом отношении должна была сыграть женитьба Михаила. Ведь пока он был холост, роль хозяйки во дворце исполняла мать. Летом 1624 года царской невестой была объявлена дочь боярина В. Т. Долгорукого Мария Владимировна. Источники не сохранили никаких сведений о том, почему выбор пал именно на эту девушку. Известно лишь, что ее кандидатура была одобрена и Филаретом, и Марфой. Мария принадлежала к древнему княжескому роду Оболенских, имевшему родственные связи со всей знатью. Ее отец Владимир Тимофеевич с 1622 года считался патриаршим боярином и, видимо, был достаточно близок с Филаретом.

Свадьба была назначена на 19 сентября. Тысяцким стал двоюродный брат Михаила, князь и боярин И. В. Черкасский, дружками с со стороны жениха — Д. М. Черкасский и Д. М. Пожарский, со стороны невесты — М. Б. Шеин и Р. П. Пожарский. Следует отметить, что князь-полководец Пожарский только после возвращения Филарета стал привечаться при дворе. До этого он даже подвергался гонениям за местничество с Б. М. Салтыковым.

Летописцы отметили, что в первый день свадьбы гости очень веселились, надеясь, что впереди молодых ждет долгая и счастливая жизнь. Однако когда на следующий день все вновь собрались, чтобы продолжить пир, выяснилось, что Мария тяжело заболела. Радость сменилась всеобщей печалью. Три с лишним месяца несчастная царица страдала от непонятной болезни и наконец 7 января 1625 года умерла. Современники предположили, что кто-то из зависти испортил девушку. Можно предположить, что этим злодеем был Ф. И. Шереметев, накануне свадьбы повздоривший с ее отцом. Однако улик не было и, значит, оснований для наказания тоже.

Смерть Марии Долгорукой и несчастная участь Марии Хлоповой показали, что женить царя Михаила было непроста. Поэтому на семейном совете решили через год устроить традиционные смотрины невест, чтобы дать каждой знатной девушке возможность испытать судьбу. Сначала смотры невест проходили по городам, потом самых красивых пригласили в Москву. Их оказалось 60. Всех расположили в царском дворце вместе с прислужницами. Михаил не стал полагаться только на свой вкус и попросил мать помочь ему в выборе. Ночью вместе с Марфой он отправился в спальни девушек. Обойдя их, царь вдруг заявил, что ни одна претендентка ему не приглянулась, а вот по сердцу только прислужница Елены Шереметевой Евдокия Стрешнева.

Выбор сына очень удивил старицу. Она попыталась было отговорить его под предлогом того, что остальные знатные девушки обидятся, узнав о решении царя. Но Михаил был непреклонен. Возможно, он уже давно заприметил красавицу Евдокию, жившую в доме Шереметевых в Кремле. Испытав много бедствий в детстве и юности, Михаил хотел жениться на скромной и приветливой девушке, а не на корыстной и чопорной гордячке, какой, скорее всего, была дочь Ф. И. Шереметева, поэтому именно Е. Стрешнева получила царский платок и кольцо прямо на глазах госпожи. Последняя с горя вскоре постриглась. Таким образом, в январе 1626 года было объявлено имя новой царской невесты — Евдокия Лукьяновна Стрешнева. Она происходила из дворянского рода, представители которого не имели заметных должностей при дворе. Отец Евдокии был мелкопоместным можайским помещиком, который сам пахал свое небольшое поле. Весть о том, что его дочь стала царской невестой, застала Лукьяна Степановича за сельхозработами. Его жена Анна Константиновна также была очень скромной женщиной. Новые царские родственники с трудом согласились переселиться во дворец, но и там продолжали вести очень незаметный образ жизни, не подавая никому повода для зависти. Поэтому боярство Л. С. Стрешнев получил не сразу после свадьбы, как это было положено, а только в 1634 году.

Старице сразу понравилась скромная и жизнерадостная Евдокия. Естественно, что у той не было своих средств на роскошный свадебный наряд. О нем пришлось побеспокоиться Марфе. В спешном порядке ее мастерицы изготовили для невесты великолепные одежды, взяв за образец парадное платье Ирины Годуновой. На белую сорочку Евдокии надели красную рубашку из тафты с длинными рукавами. По краям она была очень искусно вышита жемчугом и яркими драгоценными камнями. Сверху нее был надет летник, напоминавший сакос, из бархата. Он также был украшен великолепной вышивкой из драгоценных камней и тонким кружевом по краям рукавов. Самой верхней одеждой была мантия-покрывало из тонкой светлой материи, расшитая по краям сапфирами, алмазами и другими самоцветами.

Отдельно была изготовлена корона, имевшая 12 башенок (по числу апостолов) из очень ценных каменьев и жемчуга, внизу по кругу были расположены аметисты, сапфиры и топазы. Кроме того, с двух сторон ниспадали тройные длинные цепи из мелких камней, заканчивающиеся изумрудами. Украшением наряда служило и широкое ожерелье из крупных жемчужин и алмазов. На ноги невесте надели черевики — туфли с острыми вытянутыми носами, вышитые золотыми нитками и жемчугом, с высокими каблуками, под которыми мог пролететь воробей. В качестве свиты Евдокии было выбрано несколько знатных женщин, одетых во все белое. Все великолепные наряды были сшиты и изготовлены за месяц. Для себя Марфа также изготовила новую монашескую одежду из шелковой тафты. По обычаю, она была черного цвета. Но шубу можно было носить более светлого оттенка. Поэтому соболей покрыли темновишневым бархатом, но даже в таких одеждах Марфе не полагалось присутствовать в общественных местах, т. е. во время венчания и пира.

Бракосочетание не стали откладывать. Оно состоялось 5 февраля 1626 года. Имя же невесты официально было объявлено только за три дня до этого. Тогда же Евдокию переселили в царский терем. Главным распорядителем на свадьбе стал брат Филарета Иван Никитич Романов. Дружки остались те же, что были на первой свадьбе. В Успенский собор Михаил отправился верхом на коне. Евдокию повезли на санях. Филарет благословил молодых уже в соборе. Марфа это сделала заранее.

Сохранилось изображение свадебного пира. В центре за особым столом сидят Михаил Федорович и Евдокия Лукьяновна. Сбоку, вдоль стен, длинные столы для гостей.

Около Михаила — мужчины, около Евдокии — женщины. Интересной особенностью этого пира было то, что на него были приглашены не только представители знати, но дворяне, купцы и простые горожане. Возможно, это было сделано для того, чтобы показать демократичность государя и его жены. Трудно сказать, была ли на этом пиру Марфа. По этикету ни ей, ни Филарету присутствовать на нем было не положено. Но, думается, что столь важное событие было позднее отмечено в узком семейном кругу.

Судя по всему, скромная Евдокия пришлась по душе Великой государыне. Она даже постаралась принять все меры к тому, чтобы брак сына оказался удачным. Для этого она спрятала в свой ларец венец невесты — подальше от сглаза, — и запечатала его своей печатью. Молодая жена оценила заботу свекрови и стала питать к ней самые добрые чувства. Вместе они проводили досуг, вместе совершали богомольные поездки по монастырям. Марфа с радостью передала свое искусство вышивки и золотошвейного дела внимательной Евдокии. Ведь после свадьбы молодая царица становилась хозяйкой дворца и должна была заботиться о красивой одежде и для царя, и для его отца, и для придворных.

С помощью великой государыни для Евдокии отделали покои. Вновь была восстановлена Приемная палата. Ее свод был вызолочен, а по золоту сделаны росписи: на них были сцены из библейской истории, деревья, виноградные кисти, птицы. В центре был повешен красивый канделябр в виде льва, из пасти которого свисала кольцами змея. На ее теле были установлены подсвечники. В этом помещении был престол для царицы, над которым повесили большую икону Богоматери в дорогом окладе. На пол были постелены персидские ковры, на которых были вытканы охотники и всякие звери.

Вскоре оказалось, что Евдокия очень любит различные развлечения. По ее заказу в Передних сенях были повешены качели, обитые цветным бархатом. Кроме клеток с белками и попугаями, она поставила у себя в светлице клетки с горностаями. На Масленицу на склоне Кремлевского холма стали устраивать «скатные» горки для катания на санях. Очень нравились молодой царице гонки на оленьих упряжках, которые пригонялись в Москву с Севера. По примеру Марфы Евдокия завела у себя штат игрецов, развлекавших ее народными играми и хороводами. «Домрачеи» — слепые игрецы — пели народные песни-былины об Иване Грозном, смерти Скопина-Шуйского, несчастной царевне Ксении, злом еретике Гришке Отрепьеве. Бахарки (шутихи-сказительницы) рассказывали на ночь всевозможные волшебные истории. Когда в Москве появлялись паломники, то Марфа вместе с Евдокией зазывали их к себе и слушали рассказы о путешествиях по святым местам.

Марфа обучила молодую царицу придворному этикету. Вскоре та стала самостоятельно устраивать торжественные приемы по случаю семейных праздников. Рядом с собой она сажала мать, теток и племянниц. Знатные боярыни отодвигались дальше. Исключение делалось только для родственников царя — первое место из них было за Ульяной Федоровной, женой И. Н. Романова. В обязанности Евдокии вошла рассылка именинных пирогов тем, у кого были именины. Раньше это делала сама Марфа.

Первое время Евдокия любила сопровождать Марфу в село Рубцово, где обучалась садоводчеству и огородничеству. Там женщины купались в прудах и лакомились фруктами. Сближали свекровь и невестку и богомольные поездки. Евдокия очень боялась оказаться «неплодной», поэтому с великим плачем молилась в церквях и монастырях. Она раздавала милостыню многочисленным нищим и юродивым, жертвовала украшения и сосуды в храмы. Чаще других женщины посещали домашнюю церковь Великомученицы Евдокии. Считалось, что святая посылала облегчение при трудных родах. Ходили они и в храм Рождества Богородицы на Сенях. Верили, что именно там царице Анастасии был дарован царевич Иван. Любили они и церковь Зачатия святой Анны на углу Китай-города. Туда они приносили в дар иконы, свои вышивки и брали оттуда святую воду.

Очевидно, что все это очень скоро принесло хороший результат. Осенью 1626 года молодая царица почувствовала, что беременна. Во избежание осложнений она прекратила поездки и стала безвыездно находиться в Кремле. Марфа поняла, что ей придется жить своей жизнью, достаточно одинокой. Наибольший интерес она стала испытывать к священным реликвиям. Многие представители знати старались подарить ей что-нибудь особенное. Например, князь Воротынский поднес панагию из камня со святыми мощами, икону Неопалимой Купины, копию жезла Моисея, мешочек с иорданской землей, бутыль с водой из реки, в которой крестился Христос, камень с Голгофы, камень с Синайской горы, кусочек от Гроба Господня, множество крестов с частицами святых мощей. Все это хранилось в специальных ларцах в Крестовой комнате.

Круг обязанностей старицы существенно сузился. Теперь в ее ведении был только небольшой Вознесенский монастырь с несколькими знатными постриженицами. Только рождение первенца, внучки Ирины, несколько скрасило одинокую жизнь нашей героини. (Ирина появилась на свет 22 апреля 1627 года.) Марфа давно мечтала повозиться с маленькими детьми. Для малышки она стала сама шить потешные куклы, красивые платьица, шапочки, матерчатые башмачки. Все это украшалось бисером и искусной вышивкой. Когда девочка немного подросла, бабушка стала покупать для нее сладости, различные игрушки. Вместе они всегда очень весело проводили время. У царицы Евдокии было много других обязанностей.

Со временем Марфа купила для Ирины красивое зеркальце, костяной гребешок, на ручке которого были вырезаны травы, птицы и звери. Потом подарила ларец с женскими уборными принадлежностями: белильницей, румянами, клеельницей, суремницей, ароматницей, разными бочечками, чашечками для всяких снадобий. Дело в том, что по тогдашним обычаям девочки должны были с малых лет учиться пользоваться разными средствами для украшения лица. Считалось недопустимым выйти в свет с ненакрашенными бровями, не набеленными и ненарумяненны-ми щеками. Из-за этой странной моды многие красавицы были вынуждены портить свои прекрасные от природы лица. Белила и румяна привозились из Германии, но были и русского производства. Их хранили в небольших коробочках, украшенных золотом, финифтью и жемчугом. Так же выглядели клеельницы и суремницы, в которых были средства для подклеивания и чернения бровей и ресниц. Для накладывания белил служили особые лопатки. При суремнице была спица для окрашивания бровей.

Ароматы и бальзамы хранились в красивых флаконах. Их изготавливали в царской аптеке. Можно предположить, что те придворные, которые ведали медицинскими вопросами и в чьем ведении находилась царская аптека, как раз и имели возможность отравить неугодных царских избранниц и жен. Для этого было достаточным подсыпать сильный яд в бальзам или влить его в ароматницу. Обнаружить отраву в то время было практически невозможно.

Еще одним подарком для маленькой девочки от бабушки стало опахало. Оно было небольшим, из страусовых перьев, скрепленных чернеными медными пластинами с финифтью. Позднее Марфа подарила еще одно опахало — с зеркальцем. Сохранилось описание игрушек, которыми играла маленькая Ирина: «Змей золотой с крыльями, украшен финифтью, на голове у змея изумруд, в глазах маленькие рубины, во рту держит человеческую голову; фигурка женщины в немецкой одежде из позолоченного серебра, в руках она держит сосуд с крышкой; фигурка немки с ведром; фигурка немки с братиной; фигурка немки с лоханью; мужик с лошадью, впряженной в соху; кораблик на колесах». В числе подарков Марфы были и красивые посудины: стакан в виде меленки с трубой; серебряный кубок с поворачивающимся низом, в который вставлен колокольчик с язычком, а под колокольчиком — змея со свистком. На одной из чарок была сделана надпись: «Чарка старого двора Великой государыни инокини Марфы Ивановны, пить ее и вспоминать про государево многолетнее здравие и государыни царевны и великой княжны Ирины Михайловны». Были у девочки и более простые игрушки: маленький лев, баран, птичка, попугай, бычок, бочечка (все из серебра). Для игры — маленький рукомойник с лоханью, два возка (изготовлены в Германии), пять маленьких рожков и большой ларец для всех этих игрушек. На нем была надпись: «Ларец благоверной царевны Ирины Михайловны».

Но Марфе приходилось проводить со внучкой не так много времени, как бы ей хотелось. Девочку рано начали обучать грамоте, письму, Закону Божьему. К ней были приставлены мамки, няньки и верховные боярышни из числа незамужних близких родственниц. Вечерами старая женщина оставалась одна. Чтобы скоротать досуг, она устраивала небольшие потешные представления, на которые приглашала родственников. Главными «артистами» были «дурка Манка», шут (бахарь) Петрушка и негритенок Давыдка. Для спектаклей шилась потешная одежда из ярких тканей. Обычно разыгрывались сценки из повседневной жизни, очень забавлявшие хозяйку и ее гостей.

В самом начале 1631 года Марфа тяжело заболела. По тогдашним представлениям, она была уже старой женщиной. Поняв, что конец близок, старица распорядилась похоронить ее в Новоспасском монастыре, рядом с могилами рано умерших детей. В данном случае она нарушила традицию, по которой ее гробница должна была остаться в кремлевском Вознесенском монастыре. Все свое немалое имущество Марфа завещала внучке Ирине, в том числе и село Рубцово. Та не забыла доброту бабушки и через много лет захотела быть похороненной рядом с ней.

27 января 1631 года Марфа тихо скончалась. Для ее родных, особенно Михаила Федоровича, эта смерть стала большим горем. До самой своей кончины царь ежегодно устраивал поминки в Новоспасском монастыре и жертвовал всевозможные ценности.

Великая государыня старица Марфа прожила долгую и трудную жизнь. Умирая, вряд ли она могла упрекнуть себя в том, что нарушала Божьи заповеди, совершала преступления, грешила и т. д. Большая часть ее жизни была посвящена сыну, который, став царем, смог вывести Русское государство из тяжелейшего кризиса и создать основу для будущих преобразований и процветания.

Несомненно, что в первые годы правления царь Михаил опирался именно на свою мать и следовал ее мудрым советам. Они заключались в том, чтобы принести мир и спокойствие многострадальному народу. Марфа научила сына быть милостивым, не оставлять в сердце места ни злобе, ни гневу, быть правдивым и целомудренным, смиренным и благочестивым.

Русские люди оценили достоинства нового царя и крепко сплотились вокруг него. Это принесло долгожданный успех в борьбе со всеми внутренними и внешними врагами. Вернувшийся из ссылки Филарет застал страну в стадии реформ, которые должны были привести в общество законность и порядок. Но честолюбивый патриарх, страдавший в польском плену от уязвленного честолюбия, решил, что успех Михаила и Марфы неубедителен и недостаточен. Он начал смещать и отправлять неугодных ему людей и готовиться к войне с Речью Посполитой. Развязанная им Смоленская война закончилась полным провалом, в очередной раз истощив ресурсы страны. Вероятно, в глубине души царь Михаил понимал, что отец неправ и что правда на стороне матери. Поэтому после смерти Филарета он вернул всех опальных родственников Марфы ко двору.