Смута. Ее герои, участники, жертвы

Марию Федоровну Нагую, в иночестве Марфу, по праву можно назвать главным действующим лицом Смутного времени конца XVI — начала XVII века, правда, ее деятельность в большей своей части носила отрицательный характер. Именно она признала в самозванце Григории Отрепьеве своего давно умершего сына царевича Дмитрия и этим укрепила его права на московский трон. Таким образом, Марфа-Мария способствовала успеху самозванческой авантюры, разделившей русское общество на враждующие группировки и едва не поставившей страну на край гибели. О ней наш первый рассказ.

Последняя жена грозного царя

Мария Нагая, судя по ее поступкам, никогда не походила на скромных девушек-затворниц, якобы воспитывавшихся в русских боярских домах. В семье окольничего Федора Федоровича Нагого и урожденной княжны Фуниковой она была старшим ребенком. Смелая, хитрая и бойкая, она быстро научилась командовать младшим братом Михаилом и была любимицей не только отца, но и его многочисленных родных и двоюродных братьев.

Умение приспосабливаться к любым жизненным обстоятельствам и стремление получить максимальную для себя выгоду были родовыми чертами всех членов большой семьи Нагих. До XVI века представители этой фамилии считались видными боярами при дворе тверских князей, несколько веков оспаривавших первенство у московских правителей. Но после того как Иван III присоединил Тверь к своим владениям, Нагим пришлось поехать на службу в Москву, где уже была своя элита. Однако честолюбивые тверские бояре не желали мириться со своим второстепенным положением и начали активную борьбу за место у трона.

Через короткое время среди Нагих появились и окольничие, и бояре уже московского государя. Одному из них, Александру Михайловичу, даже удалось выдать замуж дочь Евдокию за двоюродного брата Ивана Грозного Владимира Старицкого и таким образом породниться с правящей династией. Правда, Евдокия умерла раньше, чем появилась на свет наша героиня, а Владимир Старицкий и его новая жена Ефросиния сначала оказались в опале, а потом были отравлены по царскому указу. Нагие, к счастью для себя, оказались в стороне от этих событий. Когда Мария родилась, а это было приблизительно в 1568 году, положение ее родственников при дворе было достаточно прочным. Дядя Афанасий Федорович считался близким к царю Ивану IV человеком и видным дипломатом. После возвращения из Крыма, где он успешно представлял интересы России, Афанасий Нагой вошел в Ближнюю царскую думу. Отец Марии Федор Федорович в 1575 году получил чин окольничего и стал сопровождать государя в различных поездках.

Братья часто собирались и активно обсуждали события при дворе: кого наградили, кого сослали, а кого и казнили за нерадение о государевом деле. Эти разговоры всегда вызывали большой интерес у юной Марии, особенно ее занимала личная жизнь Ивана Грозного. Ни для кого не было секретом, что государь, не находя утешения после безвременной кончины первой, горячо любимой жены Анастасии Романовны, менял жен «как перчатки». В конце концов его невенчанной подругой стала вдова одного из дьяков Василиса Мелентьева, да и та вскоре оказалась в немилости. Царю Ивану было уже около 50 лет, но все понимали, что холостым он не останется и вступит в новый брак, несмотря на неодобрение церкви — православным полагалось жениться лишь три раза.

Во всех знатных домах стали готовить для смотрин девушек-невест. Не стали исключением и Нагие — ведь родство с государем давало все: высокое положение, чины, земельные пожалования и т. д. На общем собрании дружных братьев было решено, что лучшей кандидатуры в царицы, чем Мария, быть не может: юная, живая, веселая и красивая, словно роза. Любого могли пленить ее большие голубые глаза, черные брови дугой, алые пухлые губки и длинные светлые волосы, во всех отношениях она была воплощением настоящей русской красоты, к тому же она была хитра, изворотлива и никогда не забывала о собственной выгоде, а значит, и о родных. Самой Марии вряд ли мог понравиться царь Иван, превратившийся с годами из статного черноволосого красавца в плешивого старика с уродливым горбатым носом, яростно сверкавшими угольными глазками и негнущейся спиной. Но ради перспективы стать царицей она была готова пожертвовать своей молодостью и красотой. Ей всегда хотелось быть самой знатной, самой богатой и повелевать тысячами подданных. К тому же отец и дядья убедили девушку в том, что недолго придется терпеть подле себя старого мужа — царь Иван часто болел и буквально на глазах дряхлел.

От Марии требовалось не слишком многое: очаровать будущего супруга, привязать его к себе и по возможности родить ребенка, чтобы упрочить свое положение в настоящем и будущем. (Все знали, что предлогом для частых разводов царя с неугодными женами было обвинение их в бесплодии.) Уговорив Марию попытать счастья в браке с царем, Ф. Ф. Нагой и его братья взялись за дело. Опытному дипломату Афанасию Федоровичу не стоило большого труда убедить Ивана Грозного, пребывавшего в унынии от поражений на западном фронте, что ему необходимо вновь жениться на молодой, красивой и веселой девушке. После этого царю как бы невзначай во время очередного церковного праздника указали на юную Марию, заранее предупрежденную и поэтому одетую необычайно ярко и кокетливо. Для того чтобы Иван IV особо отметил девушку, Афанасий Федорович сообщил, что Мария Нагая приходится родственницей Марфе Собакиной, третьей жене царя, безвременно скончавшейся и поэтому не успевшей надоесть.

Престарелый государь был очарован Марией и приказал готовиться к новой, уже шестой свадьбе. Для невесты и всей ее родни наступили самые счастливые времена, поскольку все остальные придворные с завистью думали об их скором возвышении и обогащении. Мария торжествовала, так как знатные девушки и даже женщины стали перед ней заискивать, желая попасть в окружение будущей царицы. Составлять список своих ближних боярынь, дворянок и прочей прислуги стало для нее самым занимательным делом. Даже наряды и подарки интересовали ее меньше. В сладостных мечтах молодая невеста представляла себя на царском троне, в роскошном платье, усыпанном драгоценностями, в золотой короне на голове. У ног — просители — князья и бояре, а также иностранные посланники с чудесными подарками. Она размышляла о том, как будет устраивать приемы для самых знатных женщин страны, принимать поздравления патриарха с церковными праздниками, выезжать на богомолье в золоченой карете в окружении многочисленной свиты. При этом Мария старалась не вспоминать, что немало времени ей придется проводить в обществе будущего мужа, злобного, коварного и физически неприятного старика, который будет требовать от нее любви и ласки.

Со свадьбой затягивать не стали. 6 сентября 1580 года во двор Федора Федоровича Нагого прибыли дружки невесты: Б. Ф. Годунов (шурин царевича Федора) и М. А. Нагой (брат умершей жены Владимира Старицкого, приходившийся Марии двоюродным дядей). В их сопровождении Мария с родственниками отправилась в Александрову слободу, где должны были состояться венчание и свадьба. Вполне вероятно, что Нагим хотелось, чтобы бракосочетание прошло в Кремле, в главном храме государства — Успенском соборе, но царь Иван Васильевич не решился столь смело попрать церковные правила — его шестой брак уже никак не мог быть каноническим. Поэтому свадьба с М. Ф. Нагой была отнюдь не пышной и больше напоминала небольшое семейное торжество. Посаженными отцом и матерью стали царевич Федор Иванович и его жена Ирина Федоровна, тысяцким — царевич Иван Иванович. Дружками жениха были молодой в то время князь В. И. Шуйский и царский любимец Б. Я. Бельский, дружками невесты — другой царский любимец Б. Ф. Годунов и М. А. Нагой. В числе гостей из бояр были только князь Ф. М. Трубецкой да Д. И. Годунов. Более знатных придворных царь, видимо, не решился пригласить. Их заменили родственники невесты: Семен Федорович, Федор Федорович, Афанасий Федорович и Иван Григорьевич Нагие. Все они были приближены к царскому трону.

Пока проходили свадебные торжества, Мария была очень счастлива, поскольку находилась в центре всеобщего внимания. На ней было великолепное платье из красного бархата, отделанное жемчужной вышивкой и самоцветами, голову украшала царская корона. Но оставшись наедине со старым мужем, она испытала горькое разочарование: царь был груб, похотлив и, будучи физически немощен, требовал ласк от нее. С трудом скрывая отвращение, молодая жена притворилась веселой и игривой. Ей вовсе не хотелось повторить участь других неугодных жен и оказаться постриженицей убогого монастыря на далеком Севере. Иван Грозный, хорошо изучивший женскую натуру, очень скоро понял, что представляла из себя юная чаровница-притворщица. Возможно, его даже сначала забавляли непомерное тщеславие и корыстолюбие Марии. Он позволил ей устроить свой двор (правда, в него вошли лишь жены дворян и дьяков), разрешил пышные выезды в загородные резиденции и монастыри. Сам он в них почти не принимал участия, удрученный болезнями и победоносным продвижением польского короля Стефана Батория в глубь русских территорий.

Даже через полгода совместной жизни ни у царя Ивана, ни у Марии Нагой не возникла хотя бы малейшая привязанность друг к другу. Слишком велики между ними были разность характеров и жизненных интересов и различие в возрасте. Иван Васильевич в очередной раз убедился, что единственно родным и близким для него человеком была первая жена Анастасия Романовна и что никакая самая красивая девушка не в состоянии ее заменить.

Марии все труднее и труднее было изображать из себя веселую кокетку, когда она оставалась наедине с мужем. Ведь от него она почти не получала подарков и средств для организации приемов — казна была истощена длительной и бесперспективной Ливонской войной. К тому же она заметила, что окружение жен царевичей более знатное и многочисленное. Особую зависть вызывала новая жена царевича Ивана Елена Федоровна Шереметева, которая, по слухам, была беременна. Ведь именно Елена в будущем должна была стать царицей, саму же Марию при отсутствии детей ждала монастырская келья. Поэтому Мария решила любым путем устранить соперницу. Лучшим способом для этого были интриги, всегда процветавшие при царском дворе. Она знала, что стареющий монарх давно с подозрением относился к старшему сыну Ивану, считавшемуся официальным наследником. Царевичу уже было 27 лет, но отец в жесткой форме пресекал все его попытки действовать самостоятельно. Естественно, что навязчивая опека родителя не могла не возмущать Ивана. Опасная искра в их взаимоотношениях могла вспыхнуть в любой момент, и Мария, судя по всему, «запалила фитиль».

Все подробности этого трагического ноябрьского дня 1581 года остались неизвестными современникам. Они лишь узнали о том, что разгневанный царь Иван ворвался в терем старшей невестки Елены Шереметевой и стал избивать и бранить ее. Причину царской ярости никто не знал. Некоторые современники даже предположили, что свекру не понравился слишком простой наряд жены царевича. Однако в своем тереме она имела право ходить в любом виде, посторонние же не могли врываться к ней без позволения мужа. Поэтому напрашивается предположение, что именно Мария настроила царя против жены царевича Ивана и побудила его направиться в женский терем и начать роковую ссору. Она могла пожаловаться на то, что старшая невестка не слишком к ней почтительна, что нелестно о ней отзывается, или придумать что-либо более серьезное.

Так это было или иначе, но на крики жены прибежал Иван Иванович и попытался унять разбушевавшегося<от-ца. Но это лишь «подлило масла в огонь» — град ударов тяжелого царского посоха обрушился и на него. Один из них — в висок — стал смертельным. Обливаясь кровью, царевич упал и потерял сознание. Вскоре у него началась горячка, и 19 ноября он скончался. Пострадала и Елена — от побоев у нее случился выкидыш. От обрушившихся несчастий царь Иван Грозный впал в депрессию. Ликовала в глубине души только Мария Нагая, полагавшая, что одержала новую победу на пути к вершине власти. Ведь в случае рождения у нее сына тот имел все шансы в будущем занять престол, поскольку у второго царевича, Федора Ивановича, женатого несколько лет на Ирине Годуновой, детей не было.

Смерть старшего сына надломила Ивана Грозного. Ярость его поутихла, сумасбродства прекратились. Он все больше и больше думал о душе. Каясь в многочисленных грехах, жертвовал церквям и монастырям огромные суммы. Мария же поставила цель во что бы то ни стало родить ребенка и всячески привечала в своей спальне убитого горем мужа. Тот не сопротивлялся и, казалось, находил утешение в объятиях молодой и красивой супруги. Но вскоре выяснилось, что с его стороны это было притворством и игрой. В начале 1582 года дядя Афанасий Федорович тайно сообщил Марии, что царь вновь собирается жениться. На этот раз он ищет невесту в Англии. Все знали, что монарх пытался посвататься к английской королеве Елизавете и даже хотел с казной покинуть Россию. Только сообщение дипломатов о том, что королева стара и некрасива, остановила его от необдуманного шага. Но мысль породниться с английским королевским домом не покидала стареющего государя. Он постоянно расспрашивал дипломатов и английских купцов о ближайших родственницах Елизаветы. Наконец один из дипломатов разузнал, что у королевы по линии матери есть молодая и незамужняя племянница Мария Гастингс. К ней Иван Васильевич и решил посвататься, не считая нужным предварительно официально развестись с Марией Нагой. Получалось, что к браку с ней царь относился несерьезно, видя в ней лишь очередную наложницу. Более того, переговоры о женитьбе на англичанке на первом этапе было поручено вести ее дяде Афанасию.

Сведения о брачных планах мужа стали для Марии настоящим ударом. К тому же выяснилось, что она беременна и осенью должна разродиться. Царица тут же сообщила царю Ивану о том, что тот вновь станет отцом, надеясь, что остановит его от сватовства. Но все было напрасным. В августе в Англию был отправлен посол Федор Писемский, который должен был встретиться с Марией Гастингс, как следует ее разглядеть и составить словесный портрет: какого роста, дородна ли, бела или смугла, красива ли, а также выяснить: какого возраста, в каком родстве с королевой, кто ее отец, есть ли братья и сестры. Кроме того, послу следовало попросить портрет Марии на доске или бумаге. Отвергнутой царице оставалось лишь ждать развития событий, на которые она почти не могла повлиять. 19 октября 1582 года у нее родился сын Дмитрий, но отца этот ребенок уже не интересовал. Царь лишь ждал известий из Англии, желая круто поменять свою жизнь.

Переговоры Писемского с Елизаветой начались в ноябре. Узнав о желании Ивана Грозного посвататься к ее племяннице, королева ответила послу так: «Любя брата своего, вашего государя, я рада быть с ним в свойстве. Но я слышала, что государь ваш любит красивых девиц, а моя племянница некрасива, и государь ваш навряд ли ее полюбит. Я государю вашему челом бью, что, любя меня, хочет быть со мной в свойстве. Но мне стыдно списывать портрет с племянницы и послать его к царю, потому что она некрасива да и больна, лежала в оспе, лицо у нее теперь красное, ямковатое. Как она теперь есть, нельзя с нее списывать портрет, хоть давай мне богатства всего света». Доводы Елизаветы показались Писемскому убедительными, и он согласился подождать несколько месяцев до полного выздоровления предполагаемой невесты. Тем временем в Англии узнали, что у царя от Марии Нагой родился сын Дмитрий. Это говорило о том, что Иван IV вовсе не был холостым человеком и права вновь жениться не имел. Но Писемский тут же заявил, что известие о рождении Дмитрия ложное, его придумали лихие люди, которые желают рассорить царя с королевой.

Наконец в мае 1583 года русскому послу было разрешено встретиться с Марией Гастингс в саду. После свидания он тут же отписал в Москву: «Невеста ростом высока, тонка, лицом бела, глаза у нее серые, волосы русые, нос прямой, пальцы на руках тонкие и длинные». В целом она показалась Писемскому красивой. Однако сама английская невеста вовсе не собиралась переезжать в далекую Московию и становиться седьмой или восьмой женой стареющего тирана, отправившего в монастырь несколько неугодных супруг. Узнав мнение племянницы о браке с Иваном IV, королева сказала, что отправит в Москву своего посла Боуса для окончательного решения вопроса.

Мария Нагая, хорошо осведомленная о миссии Писемского, со страхом ждала его возвращения. Узнав, что он приехал с ответным английским посольством, впала в панику. Было ясно, что вопрос о новом браке почти решен. Саму ее и малютку Дмитрия ждали либо монастырь, либо ссылка или даже смерть. Но английскому послу Боусу было поручено сделать все возможное, чтобы отговорить Ивана Грозного от женитьбы на Марии Гастингс. Поэтому он заявил царю, что предполагаемая невеста некрасива, больна и в дальнем родстве с королевой. В то же время при английском дворе много более привлекательных и знатных девушек, которые больше подойдут русскому монарху. Но чтобы выбрать наиболее достойную невесту, ему следует самому отправиться в гости к Елизавете. Раздосадованный царь тут же заявил боярам, что собирается ехать в Англию с казной и наиболее близкими людьми. Зная о своевольном и неукротимом нраве монарха, многие поверили в возможность такого поступка.

В тереме Марии Нагой началась тихая паника. На общем совете Нагих решили, что не позволят царю Ивану бросить законную жену и отбыть в дальние страны. Сделать это можно было, только его умертвив, но не сразу, а постепенно, с помощью медленно действующего яда. Такой был известен бабкам-ведуньям и не раз использовался придворными интриганками. Он свел в могилу и Елену Глинскую, и царицу Анастасию Романовну, и третью жену царя Марфу Собакину. Использовать этот яд против Ивана Грозного было несложно. Достаточно было постепенно добавлять его в мази, которыми царь пользовался для лечения заболеваний позвоночника и ног. Современный антрополог М. М. Герасимов обнаружил в останках Ивана Грозного большое количество ртути, которая, судя по всему, постепенно отравила его организм.

Уже в начале 1584 года готовящийся к поездке в Англию царь стал чувствовать, что «смертная болезнь» начинает его одолевать. Тело распухло, голова болела и кружилась, аппетит пропал, ноги перестали ходить. Надеясь на Божью милость, он стал рассылать по монастырям грамоты, в которых просил монахов молиться о своем выздоровлении и отпущении многочисленных грехов. Но все было напрасным: 18 марта 1584 года Иван Грозный внезапно скончался.

Некоторые современники, в частности английский купец Джером Горсей, предполагали, что царь был задушен Борисом Годуновым и Богданом Бельским. Но ни первому, ни второму его скорая смерть не была нужна. Борис Годунов входил в окружение официального наследника престола царевича Федора Ивановича и вскоре должен был оказаться у трона. Богдан Бельский был царским любимцем и после его кончины лишился своего высокого положения. Больше всего были заинтересованы в скорой смерти грозного монарха его последняя жена Мария Нагая и ее многочисленные родственники, которые в случае новой женитьбы Ивана Васильевича могли потерять все и оказаться в ссылке. К тому же Марии как обитательнице царского дворца проще других было подмешивать зелье в мази и снадобья мужа. Естественно, что точных данных о причастности Марии к смерти Ивана Грозного нет, как нет сведений и о других тайных отравителях. Можно лишь строить догадки о том, кому было выгодно сводить в могилу того или иного человека и кто имел возможность это сделать.

Записки современников не содержат каких-либо сведений о том, как царица Мария Нагая отреагировала на смерть мужа. Вероятно, на людях она ловко притворялась убитой горем вдовой, но в глубине души, скорее всего, ликовала. Ведь ей с сыном полагалось достойное содержание. Она знала, что по завещанию Ивана Грозного Дмитрий получал в удел волжский торговый город Углич с прилегающими землями. Однако Мария предполагала остаться в Москве, поскольку только ее сын мог считаться наследником бездетного Федора Ивановича. Однако новый царь не оправдал надежд Марии и поступил иначе — до своей коронации он отправил бывшую царицу со всем семейством в Углич, Дмитрия своим наследником не назвал и даже официально вычеркнул из числа родственников, считая ребенка от неканонического брака незаконнорожденным.

Против такого царского решения пытался восстать дядька Дмитрия Богдан Яковлевич Бельский, но он был схвачен и отправлен в ссылку. Нагие же, хотя и в сопровождении почетного эскорта, отправились в свой удел.

На уделе в Угличе

Сборы для отъезда заняли почти месяц. Марии Федоровне не позволили взять с собой свой прежний двор. В Углич поехали лишь ее братья Михаил и Григорий и дядя Андрей Федорович с семьями. Отец к тому времени умер, влиятельный дипломат Афанасий Федорович был отправлен на воеводство в Ярославль, где через некоторое время умер. Другие родственники, Семен Федорович Нагой с сыном Иваном, остались на воеводстве в Васильсурске. Конечно, жить в Угличе было не столь почетно, как в столице, но лучше, чем в тюрьме или монастыре. В то время этот город был достаточно красивым и богатым. В нем сохранились каменные постройки прежних удельных князей. Для царевича и его близких был возведен новый двор, к каменному небольшому дворцу пристроены обширные деревянные хоромы. Центром общественной жизни считался каменный Преображенский собор. Угличане с радостью приветствовали новую повелительницу, надеясь с ее помощью избавиться от многочисленных царских поборов и повинностей. Ведь запросы малого двора были много скромнее государственных.

Жизнь Марии Федоровны на новом месте потекла спокойно и размеренно, хотя в душе ее оставалась горечь из-за того, что ее сын исключен из числа царских родственников, а ее саму в столицу не приглашают даже на церковные праздники. Но в своем уделе она была полной хозяйкой: жаловала и наказывала, кого хотела. Заботиться о пропитании и денежных доходах не приходилось, всего было достаточно. К тому же из Москвы приходили обнадеживающие вести: царь Федор все еще был бездетен и не собирался разводиться с «неплодной» Ириной Годуновой. Это означало, что у Дмитрия к моменту его возмужания сохранялись шансы оказаться на троне.

Чтобы поточнее узнать свое будущее, Мария приказала найти ведунов и колдунов. С их помощью она хотела также вылечить страдавшего эпилепсией сына и наслать порчу на главных врагов — Годуновых, тесным кольцом окружавших царя Федора Ивановича. Вскоре такие люди были найдены и привезены ко двору Михаила Нагого. Правда, вылечить царевича не удалось, не пострадали от порчи и родственники царицы Ирины. Но ведуны при угличском дворе остались, на всякий случай. Дмитрий подрастал, и Мария постоянно внушала ему мысль о царском происхождении, о правах на отцовский трон. Она ловко настраивала его против ближнего окружения Федора Ивановича, якобы разлучившего его с братом. На нервного и впечатлительного мальчика слова матери оказывали большое влияние. В гневе рубил он саблей снеговиков, заявляя, что расправляется с Борисом Годуновым и другими боярами. В слепой ярости истязал домашних животных, видя в них своих врагов.

Об антиправительственных настроениях при угличском дворе вскоре стало известно в столице. Осторожный царский шурин посоветовал Федору Ивановичу отправить для надзора за Нагими государева дьяка Михаила Битяговского вместе с помощниками. Кроме того, дьяку следовало проверить доходы и расходы владельцев удельного княжества и обложить угличан некоторыми государственными повинностями. Естественно, что Мария и ее братья встретили в штыки появление в их владениях Михаила Битяговского. У них тут же начались ссоры с ним по поводу денег, необходимых «на обиход царицы и царевича». Возмутило их и то, что следовало отправить 50 человек для обороны приокских рубежей от крымцев. «Последней каплей» стала угроза дьяка сообщить в Москву, что Мария с братьями хотят извести царя Федора и царицу Ирину и для этого поселили у себя ведуна Андрюшку Молчанова. В ответ бывшая царица публично обвинила Михаила Битяговского в том, что он приютил у себя «юродивую жонку», которая накликала на ее сына «падучую болезнь». Это обвинение было напраслиной, потому что царевич Дмитрий уже давно страдал приступами эпилепсии: то ли на нем отразились болезни отца, то ли нервное напряжение матери во время беременности, то ли неправильное воспитание (с детства его настраивали враждебно относиться ко всему миру). Болезнь сына Мария всячески скрывала, поэтому в Москве о ней даже не знали.

Утро 15 мая 1591 года ничем не отличалось от других, таких же ясных и теплых весенних дней. После заутрени Мария Федоровна отправилась к прислуге, чтобы распорядиться насчет обеда. Царевич Дмитрий спустился во двор поиграть в «тычки» с мальчиками-сверстниками, детьми дворовых служащих. Присматривать за ними было приказано местной боярыне и мамке Василисе Волоховой и кормилице царевича Ирине Тучковой. Мальчики, а им, как и царевичу, было приблизительно по 8–9 лет, для игры начертили на земле круг, встали вокруг него и начали бросать ножики, стараясь, чтобы те вонзились лезвием в центр. Дмитрий хотел быть самым точным и так перенапрягся, что внезапно начал биться в нервных конвульсиях. В руках у него продолжал оставаться остро заточенный нож-«свайка». Увидев это, все присутствующие буквально оцепенели, не зная, что предпринять. Внезапно Дмитрий упал прямо на нож, крепко зажатый в руке, острое лезвие без труда вошло в тонкую детскую шейку. Тут только кормилица Ирина пришла в себя и бросилась к царевичу. Он был еще жив, но струящаяся из сонной артерии кровь свидетельствовала о том, что конец близок.

Все в ужасе закричали. На их крики во двор стали сбегаться люди. Мария, находившаяся совсем неподалеку, оказалась во дворе одной из первых. Окровавленное тело сына на руках у кормилицы повергло ее в шоковое состояние. Не желая разбираться в сути случившегося, она схватила полено и стала избивать им боярыню Василису Волохову, которой было поручено оберегать Дмитрия. Сбегавшиеся люди не понимали, что произошло, и тогда Мария стала кричать, что царевича убили люди дьяка Битяговского: сын Данила, племянник Никита и Осип Волохов, сын Василисы. Потеряв ребенка, царица, видимо, хотела, чтобы и другие, ненавистные ей люди лишились своих детей. Царица не желала осознавать, что Дмитрий погиб в результате несчастного случая, который произошел и по ее вине. Ведь склонному к эпилептическим припадкам царевичу нельзя было играть с острыми и опасными предметами. Свою вину она стремилась переложить на других и хотела утопить их в море крови. По ее приказу ударили в набат, чтобы собрать угличан ко дворцу.

Вскоре прибежал царицын брат Михаил Нагой, еще не совсем пришедший в себя после пьянки. Он поддержал сестру и закричал, что царевича убил государев дьяк со своими родственниками. Для толпы это стало сигналом к погрому Приказной избы и расправе над предполагаемыми убийцами. На свою беду, ничего не подозревавший Михаил Битяговский тоже прибежал ко дворцу. Угличане тут же напали и убили его. После этого они отыскали Данилу, Никиту Качалова и Осипа Волохова. Все стали жертвами разъяренной толпы. С ними погибли и те, кто пытался их защитить. Только к вечеру горожане немного успокоились и осознали, что расправились с государевыми людьми, официальными лицами, состоящими на царской службе. Оправившаяся от шока, Мария также поняла, что ей не только следует оплакивать безвременно погибшего сына, но и отвечать вместе с братьями перед царем за казнь невинных людей. В спешном порядке Нагие собрали у себя верных слуг и еще раз попытались уверить всех в правдивости своей версии случившегося. На всякий случай детский ножичек Дмитрия был спрятан, а к телам убитых Данилы, Никиты и Осипа был подброшен большой и острый нож-тесак, вымазанный кровью курицы. Он должен был выглядеть как орудие убийства.

Но скрыть от правительства угличскую драму было невозможно. Уже 19 мая в город прибыла следственная комиссия во главе с видным боярином Василием Ивановичем Шуйским. В ее состав вошли также окольничий А. П. Клешнин, тесть Григория Нагого, и дьяк Елизарий Вылузгин. Для допроса они вызвали более 140 человек и перед каждым поставили три вопроса: из-за чего умер царевич Дмитрий; почему были убиты дьяк Михаил Битяговский и его окружение; против кого было направлено восстание угличан?

Ответы на них давались разные. Михаил Нагой заявил, что царевича убили Данила Битяговский, Никита Качалов и Осип Волохов. Очевидцы происшедшего его слова опровергли. В частности, Василиса Волохова, которая была мамкой царевича, сказала, что Дмитрий уже давно страдал от «падучего недуга». В апреле во время припадка он искусал руки дочери Андрея Нагого, 12 мая у него снова был приступ, 15 мая он чувствовал себя неплохо, и мать позволила ему поиграть во дворе с мальчиками-жильцами: Петрушкой Колобовым, сыном постельницы, Баженком Тучковым, сыном кормилицы, и еще двумя детьми. Но во время игры с ним случился припадок, и он сам покололся ножом. Ее показания подтвердили Ирина Тучкова и все мальчики.

Члены следственной комиссии пришли к выводу, что царица Мария умышленно натравила посадских людей на ни в чем не повинных государевых людей, и те были убиты. Саму ее допрашивать ни Василий Шуйский, ни митрополит Крутицкий Геласий не имели права. Они лишь позвали Марию к собору и при ней вновь допросили наиболее важных свидетелей, обличивших ложь Нагих. Становилось ясным, что царице и ее родственникам предстоит понести наказание за содеянное. 30 мая следственная комиссия уехала в Москву. А несчастной матери, лишившейся со смертью сына всякой перспективы и надежды на лучшее будущее, оставалось лишь ждать решения боярского суда и царя. Правда, с помощью своих многочисленных родственников она постаралась навредить ненавистному Борису Годунову. По ее просьбе они стали активно распространять слухи о том, что Дмитрий был убит по приказу стремящегося к власти царского шурина. Поначалу это никак не навредило Борису, но в будущем сыграло роковую роль в его судьбе. Несомненно, Нагие делали большую ставку на царевича Дмитрия — возможного наследника престола. Поэтому они попытались привлечь максимальное внимание русских людей к его гибели как к важному государственному событию. Для этого по приказу Афанасия Нагого несколько человек занялись поджогами в столице. Однако их акция успеха не имела. Поджигатели были пойманы и разоблачены. От этого вина Нагих стала еще более очевидной, а наказание — суровым. На заседании Боярской думы Мария Нагая, ее братья и дядья были признаны виновными в убийстве государевых людей, в подстрекании угличан к восстанию и даже в смерти царевича Дмитрия, которому они уделяли недостаточно внимания. Кроме того, Афанасия обвинили в том, что он распространял вздорные слухи и пытался поджечь Москву. Наказание для всех было достаточно суровым. 200 простых угличан были публично казнены, менее виновные были брошены в тюрьмы или отправлены на поселение в Сибирь. Город после этого запустел. Братьев Марии сначала пытали, потом лишили всего имущества и отправили в тюрьмы в маленькие поволжские крепости. Саму царицу насильно постригли и отправили в убогий Девичий монастырь на Белоозеро. Случилось то, чего она смертельно боялась с момента замужества. На далеком Севере Марии-Марфе оставалось только горько рыдать по поводу несбывшихся надежд и мечтаний и копить в сердце злобу на тех, кто, по ее мнению, был виновен в бедах и злоключениях.

В изгнании

В самом мрачном и подавленном состоянии ехала Марфа в далекую северную обитель. На месте ее ждало еще большее разочарование. Отныне небольшая избушка и бедная, ничем не украшенная деревянная церковка становились тем миром, в котором ей предстояло жить. Опальной царице было позволено взять только двух прислужниц для хозяйственных нужд. Надзор осуществлял пристав, который регулярно отправлял в Москву отчеты о жизни узницы. Своих средств к существованию у Марфы не было, деньги на ее пропитание и одежду выделялись из казны, но распоряжаться ими мог только пристав; чтобы жизнь была сносной, приходилось сохранять с ним хорошие отношения. Для бывшей царицы это было крайне унизительно. Ведь она привыкла повелевать.

Долгое время молодая монахиня, а Марфе было не больше 27 лет, буквально изнывала от бессильной злобы на весь мир, от зависти к царице Ирине, любимой жене царя Федора Ивановича, от тоски и безделья. Ни к какому занятию душа ее не лежала. Вышивать она не умела и учиться рукоделию не желала (по ее мнению, это было не царским делом), к чтению интереса не было, к каким-либо наукам также. Ее стихией были дворцовые интриги, сплетни — возможность карать и награждать. В глухом северном монастыре всего этого не было.

Оставалось только поколачивать служанок, ссориться с монахами, жадно прислушиваться к любым известиям из столицы и вспоминать о своей прошлой жизни в царском дворце и на уделе в Угличе. Когда слезы начинали душить, Марфа истово молилась Богу, прося о милости и перемене судьбы в лучшую сторону. Но Христос не желал слушать грешницу, окропившую руки кровью невинных людей, полагая, видимо, что ссылка для нее — слишком мягкое наказание.

Летом 1592 года Марфа узнала, что царица Ирина родила долгожданную дочь и что по этому поводу в Москве были устроены большие празднества. Многие узники были прощены и выпущены на волю. На положении самой инокини это никак не отразилось, а вот ее братья и дядья были выпущены из темниц. Они остались на поселении в небольших поволжских городках. Дорога в Москву им была заказана на многие годы. Вряд ли появление на свет царевны Феодосии обрадовало бывшую царицу. Для этого она была слишком завистливой и недоброжелательной. А вот кончина малютки-наследницы в начале 1594 года, несомненно, вызвала в душе Марфы ликование. «Раз она сама лишилась единственного сына, так и у других не должно быть детей», — думала она.

Годы шли, а в положении Марфы ничего не менялось. Каждый день был точной копией предыдущего и последующего. Ни радости, ни горести — сплошные серые будни. Только в январе 1598 года ее тесный и замкнутый мирок всколыхнуло известие о безвременной кончине царя Федора. Правда, и это событие никак не отразилось на положении опальной монахини, поскольку вскоре на престол взошел ее главный недруг — Борис Годунов. Никакие распространяемые с помощью Марфы и ее родственников слухи не смогли в то время запятнать его репутацию. Русское общество верило, что только царский шурин может быть продолжателем славных дел умершего царя. К этому времени многие люди вообще позабыли об угличской драме, о непонятной гибели царевича Дмитрия и печальной участи его матери. Все надеялись, что мудрый и многоопытный новый государь будет править милостиво и справедливо и приведет страну к процветанию.

В первые два года царствования Бориса эти надежды полностью оправдались. Все население было избавлено на год от изнурительных налогов, многие представители знати получили повышение по службе и щедрые земельные пожалования. Опальные были прощены. Родственники Марии были вновь приняты на службу и назначены воеводами тех городов, где они до этого отбывали ссылку. Марфа осталась жить на Белоозере, но уже без надзора пристава. Ей даже увеличили сумму на содержание и позволили нанять несколько новых слуг. Это, конечно, было небольшим утешением, хотя и вселяло надежду на будущее улучшение положения. Особенно обрадовало Марфу то, что ей разрешили вести переписку и принимать посетителей. Царь Борис полагал, что всеми забытая царица-инокиня не может представлять для него опасности. Но в этом он серьезно просчитался. Марфа всегда была опытной интриганкой и умело плела нити заговора, она лишь ждала подходящего момента для нанесения удара по своему главному врагу, Годунову, не желая осознавать, что вся его вина состояла лишь в том, что именно он получил престол после смерти царя Федора, а не ее сын Дмитрий.

Вскоре монахиня с удовлетворением узнала, что число людей, ненавидящих царя Бориса, существенно возросло. Дело в том, что осенью 1600 года новый монарх заподозрил знатных бояр Романовых, двоюродных братьев царя Федора, в покушении на свою жизнь. По доносу, они якобы приобрели волшебные корешки, с помощью которых хотели отравить государя. На головы всех членов большой семьи Романовых, а также на их многочисленных родственников обрушились репрессии. Жена Федора Никитича была пострижена в монахини и отправлена в Заонежье, сам он стал монахом Филаретом в Антнониево-Сийском монастыре. Их дети с тетками оказались на Белоозере, неподалеку от Марфы. Приезд новых узников существенно оживил унылую жизнь бывшей царицы: с помощью слуг и монахов ей удалось узнать последние московские новости, дворцовые сплетни и другое. Стало ясно, что популярность царя Бориса падает день ото дня. Знать была недовольна репрессиями в адрес родственников царя Федора, которые были связаны брачными узами со всеми лучшими боярскими и княжескими домами. Верхушка общества возмущалась тем, что избранный царь не желает искать невесту для сына и жениха для дочери дома, а засылает сватов ко дворам иностранных монархов. Духовенство роптало по поводу активного внедрения иностранщины и покровительства царя иноверцам. Слыханное ли дело — протестантам позволили построить в столице кирху, а русских дворян отправили обучаться за границу, к иноверцам! Народ поговаривал: «Царь Борис несчастлив. Бог наказывает нас за его грехи голодом и мором». Действительно, из-за холодного и сырого лета 1601–1603 годов хлеб не вызрел, и в стране начались голод и эпидемии.

Марфа радовалась неудачам своего недруга Бориса. Она считала, что Бог услышал ее молитвы и решил того наказать. Однако главная задача состояла в том, чтобы лишить царя-выскочку престола. В этом деле хорошую помощь могли оказать Романовы. Ведь они считали себя незаслуженно наказанными. С Марфой их объединяло близкое родство с угасшей династией. Они были племянниками первой жены Ивана Грозного Анастасии, Марфа же была его последней супругой. Вполне вероятно, что здесь, в белозерской ссылке, родилась идея «возрождения» царевича Дмитрия. Ведь для простых людей обстоятельства его гибели так и остались неясными. Значит, можно было сочинить иную историю: в детстве из-за происков Бориса Годунова Дмитрия заменили другим мальчиком, который и был убит. Настоящий царевич тайно воспитывался в каком-нибудь монастыре и теперь готов вступить в борьбу за отчий трон. Эта выдуманная легенда показалась Марфе очень удачной, и она была готова поддержать любого, кто воплотил бы ее в жизнь.

Следует отметить, что от репрессий царя Бориса пострадали не только Романовы и их ближайшие родственники, но и все многочисленные слуги. Их было запрещено брать на службу, а без источника существования те должны были умереть от голода. Но дворня не стала ждать такого печального конца и отправилась на юг, чтобы присоединиться к казачьей вольнице. Поэтому они также горели жаждой мщения и хотели сражаться против Б. Ф. Годунова. Не хватало только полководца, который повел бы их за собой, то есть «царевича Дмитрия». «Свято место пусто не бывает», и уже в конце 1602 года в Киеве появился тот, кто осмелился принять на себя чужое имя и начать чужую жизнь. Им стал беглый чудовский монах Григорий Отрепьев. Юшка (Юрий) Отрепьев происходил из галичского дворянского рода. Его отец Богдан служил в Москве, но во время пьяной драки был убит. Мать Варвара обучила сына грамоте и пристроила на службу к боярам Романовым. Однако когда отрок превратился в юношу, то оказалось, что с неказистой внешностью ему нет места в боярской свите. Туда брали лишь статных красавцев, а Юрий был маленького роста, с руками разной длины, некрасивым блеклым лицом и жесткими рыжеватыми волосами. Знающие люди даже поговаривали, что он чем-то напоминал погибшего царевича Дмитрия. Тот был таким же рыжеволосым и неказистым.

Не сделав карьеру на светской службе, Юрий решил податься в монахи по примеру своего деда Замятии. Так он превратился в инока Григория и по протекции деда оказался в престижном Чудовом монастыре в Кремле. Вскоре о его образованности и литературных талантах стало известно самому патриарху Иову, и тот произвел его в дьяконы. Духовная карьера начиналась совсем неплохо, если бы не репрессии в адрес Романовых, бывших хозяев Отрепьева. Даже после их высылки продолжались поиски слуг и близких людей. Царские ищейки могли добраться и до Чудова монастыря. Григорий понял, что медлить нельзя, и бежал в Литву. Там он встретился со своими старыми знакомыми по прежней службе и вместе обсудил создавшуюся ситуацию. Мнение у всех было одно — царя Бориса следовало скинуть и посадить на престол своего человека. Им вполне мог стать «восставший из тлена» царевич Дмитрий. Григорий с радостью согласился взять на себя его роль, поскольку дух авантюризма был присущ ему с раннего детства и, как все невысокие люди, он был крайне честолюбив. Когда все было обговорено, на далекое Белоозеро, к Марфе, отправился верный человек, ведь без ее одобрения вся авантюра тут же бы провалилась, не успев начаться. Всеми забытая царица-монахиня с радостью согласилась признать в авантюристе сына, если тот добьется успеха и взойдет на московский трон. Пока же она посылала ему некоторые вещи настоящего царевича Дмитрия, в частности дорогой нательный крест, которые должны были помочь Григорию Отрепьеву убедить сомневающихся в истинности его происхождения. Так, с ее благословения, закрутилась самозванческая интрига, повергшая Русское государство в длительную эпоху Смутного времени.

Естественно, что силы бывших слуг бояр Романовых были слишком малы, чтобы свергнуть царя Бориса. Но рядом была Речь Посполита с независимой и воинственной шляхтой, готовой взяться за оружие и пограбить «москалей». На них и решил сделать главную ставку Григорий Отрепьев, Марфе же оставалось с нетерпением ждать вестей от «сыночка». Достаточно быстро ловкий монах-расстрига нашел среди польской знати много сторонников. Его прилично одели, обучили придворному этикету, дали достойную свиту и даже представили королю Сигизмунду III. Сам папа римский был готов финансировать и благословить поход на Русь, правда, в обмен на обещание самозванца сделать католичество официальной религией Московского царства.

Осенью 1604 года разношерстная армия самозванца вступила на русскую землю. Первые же бои с царским войском принесли успех. Верные люди поскакали по городам и весям с «прелестными» грамотами «царевича Дмитрия», рассказывающими о его чудесном спасении от рук годуновских наемных убийц и стремлении вернуть «отчий» трон. На простых людей они производили огромное впечатление. Многие захотели помочь гонимому «царевичу» и наказать узурпатора Бориса. Эти вести вскоре дошли и до Белозерья. Марфа в душе буквально ликовала. Все ее самые смелые мечты, казалось, начинали сбываться. При этом ей было неважно, что именем Дмитрия назвался совсем другой, абсолютно чужой ей человек. Главное было отомстить ненавистному Борису Годунову и вновь с почетом вернуться в столицу, чтобы занять самое высокое место у царского трона.

Появление «царевича Дмитрия» и его военные успехи повергли в шок царя Бориса и его сторонников. Им было непонятно, откуда взялся этот грозный противник и кто его поддерживает. По инициативе патриарха Иова началось тщательное расследование авантюры. Не была оставлена без внимания и Марфа. Под усиленной охраной ее привезли в Новодевичий монастырь, где подвергли строжайшему допросу. Сначала патриарх, а потом и сам царь Борис спрашивали: «Кто назвался именем ее сына Дмитрия и мог ли он быть подменен в детстве?» Хитрая Марфа отвечала очень уклончиво: «Ничего не знаю, но люди, которых уже нет в живых, говорили мне о подмене ребенка в раннем детстве, но было ли это на самом деле, сказать точно я не могу». Ее слова привели в ярость царя. Тогда он решил привлечь к допросам свою жену Марию Григорьевну, надеясь, что та добьется большего успеха. Но ее беседа с Марфой чуть не закончилась дракой двух цариц. Борису и Иову даже пришлось их разнимать. Ничего не выяснив, Борис Годунов был вынужден отправить царицу-монахиню не на Белоозеро, а поближе — в Никольский монастырь на Выксе. Там она должна была находиться под бдительным надзором приставов. Но Марфу это не огорчило. Она чувствовала, что ссылка будет короткой. Даже в монастырь приходили вести о том, что «царевич Дмитрий» очень популярен среди народа. Многие желали помочь ему отвоевать отчий престол у узурпатора — царя Бориса.

Сама судьба, казалось, покровительствовала самозванцу. В апреле 1605 года Б. Ф. Годунов внезапно скончался. Его вдова и сын Федор на престоле удержаться не смогли. Умело сагитированные Лжедмитрием, москвичи подняли против них восстание и свергли. Царская армия, стоявшая под Кромами, перешла на сторону «подлинного сына Ивана Грозного». В итоге 20 июня самозванец торжественно въехал в столицу, с восторгом приветствуемый горожанами. Все это рассказал Марфе присланный из Москвы гонец. Ей следовало готовиться к переезду в столицу и радостной «встрече с сыном». Вскоре посыльные из Москвы зачастили на Выксу. Ведь от естественности поведения при свидании мнимых матери и сына зависел весь успех самозванческой авантюры. Оно должно было проходить при большом стечении народа и окончательно убедить всех сомневающихся в истинности Дмитрия.

Марфа клялась тайным посыльным, что не подведет «сыночка», поскольку ее собственное благополучие целиком и полностью зависит от него. Она устала быть опальной узницей и мечтала вновь поселиться в кремлевских покоях, достойных ее высокого сана. Вскоре царица получила личное письмо от того, кто назвался именем Дмитрия. Оно было полно ласковых выражений и обещаний устроить ее жизнь самым наилучшим образом. В ответ Марфа отправила свое послание с выражением горячего желания вновь встретиться «с сыном» после «долгой разлуки». С ее стороны это даже не было притворством, поскольку личность человека, назвавшегося именем царевича Дмитрия, вызывала у нее большой интерес.

Одновременно Марфа получила письма от братьев. Михаил и Григорий сообщили, что по воле царя Дмитрия возвращены из ссылки и получили назад свои родовые земли. Им как царским родственникам тут же были присвоены боярские чины. Вместе со своими дядьями и двоюродными братьями они заняли в Боярской думе очень высокое положение. Эти вести внушали Марфе большие надежды.

Наконец в начале июля в Никольский монастырь прибыл пышный кортеж во главе с царским великим мечником молодым князем Михаилом Васильевичем Скопиным-Шуйским. Марфу переодели в новое монашеское платье из дорого шелка, посадили в карету, обитую темным бархатом, и торжественно, с почетом, повезли в Москву. Отныне все окружающие ее лица оказывали ей царские почести и тут же исполняли любые прихоти и пожелания. Становилось ясным, что с унизительной ссылкой навсегда покончено. С помощью самозванца опальная монахиня вновь превратилась в царицу, мать царствующего Дмитрия.

Рядом с лжесыном

Судьбоносная встреча мнимой матери с мнимым сыном была назначена на 18 июля в селе Тайнинском. Для самозванца она означала окончательное подтверждение истинности его царского происхождения. В свете недавнего выступления против него князя Василия Шуйского это было очень кстати. Для Марфы же открывалась новая, почетная и богатая, жизнь рядом с престолом. Естественно, что ни один из участников встречи не желал подвести другого. Оба были очень заинтересованы друг в друге.

Свидетелями этой судьбоносной встречи стали тысячи москвичей и жителей окрестных селений. Увидев приближающуюся карету с Марфой, все замерли. Когда карета остановилась, сидевший на коне «царь Дмитрий» спешился, с почтением открыл дверцу и помог Марфе выйти. После этого оба очень искусно разыграли давно не видевших друг друга мать и сына, громко рыдали в объятиях друг друга. Вместе с ними плакала вся многотысячная толпа. Затем Лжедмитрий отвел Марфу в шатер, где вдали от посторонних взглядов они наконец-то смогли рассмотреть друг друга; вглядываясь в некрасивое лицо самозванца, царица, конечно, не могла определить, похож он на ее сына или нет. Ведь настоящий Дмитрий погиб в восемь лет, и как бы он выглядел во взрослом возрасте, она точно не знала. Лжецарю приходилось больше опасаться тех, кто видел его в истинном обличии чудовского монаха Григория — чтобы не быть узнанным, он гладко брил лицо, коротко стриг волосы и стремился одеваться пышно и ярко. Все это Марфа тут же заметила цепким взглядом. Сама она также не была похожа на прежнюю молодую и красивую женщину, пленившую своей чудной внешностью Ивана Грозного. Годы, переживания и многолетняя тоска наложили на нее свой отпечаток. Лицо поблекло, глаза потухли, тело расплылось.

Поговорив немного для приличия, мнимые мать и сын решили продолжить путь в Москву, Марфа вновь села в карету, а Лжедмитрий пошел рядом с ней пешком, демонстрируя всем особое почтение к «родительнице». Вдоль дороги их приветствовали простые люди, специально собравшиеся, чтобы поглазеть на небывалое зрелище. В воротах Кремля процессию встретил новый митрополит Игнатий и проводил на торжественную церковную службу в Успенский собор. Там Марфа со слезами на глазах облобызала чудотворные иконы и воздала хвалу Богу за то, что дал ей возможность их лицезреть. Затем ее с почетом отвели в специально приготовленные кремлевские покои. Там бывшая царица не смогла удержаться от слез. Сразу вспомнились годы, когда она была царицей и женой старого царя, как жила в постоянном страхе за свою жизнь и за жизнь сына, как была вынуждена покинуть столицу: сначала на удел в Углич, а потом и в далекую ссылку. И вот наконец все позади. Она вновь в столице, вновь царица, в богатстве и почете.

Вскоре специально для Марфы в кремлевском Вознесенском монастыре построили красивые палаты, где были и удобная спальня, и столовая, и обширная приемная. Там она могла встречаться с духовенством, с зарубежными духовными лицами и со знатными женщинами. Здесь она уже не была одинока, поскольку Вознесенский монастырь считался элитным и в нем было много знатных инокинь из княжеских и боярских родов. Среди них бывшая царица считалась старшей, и ей это очень льстило. Не забывал Марфу и мнимый сынок. Почти каждый день Лжедмитрий посещал ее — не только для того, чтобы продемонстрировать всем свою любовь и почтение, но и для получения ценных советов. Ведь бывшая царица была одной из немногих посвященных в секрет самозванца и лучше других понимала ситуацию при дворе. Марфа настоятельно рекомендовала лжецарю поскорее отдалить от себя царевну Ксению и жениться на Марине Мнишек. Она полагала, что польские родственники будущей супруги смогут стать более надежной опорой трона, чем переменчивые в своих пристрастиях русские бояре и дворяне. Еще она не советовала идти на поводу у папы римского и католического духовенства: традиции православия в России были слишком сильны, и любые попытки их нарушить были обречены на провал.

Какие-то советы «матери» Лжедмитрий принимал во внимание, а какие-то с легкостью забывал. Но мнимых родственников Нагих он приблизил к себе еще больше. Михаил Федорович Нагой, брат Марфы, даже получил чин конюшего и стал старшим боярином. Во время обряда венчания на царство, состоявшегося 21 июля, он был удостоен самой высокой чести — нести «шапку Мономаха».

В этой ситуации некоторые знатные люди захотели породниться с Нагими. Так, князь Ф. И. Мстиславский вскоре женился на двоюродной сестре Марфы Прасковье Ивановне, и это Нагих породнило с князьями Гедиминовичами, занимавшими среди русской знати первые ступеньки. Несомненно, время правления Лжедмитрия оказалось лучшим периодом в истории всего рода Нагих. Возвышение родственников стало платой «матери» за молчание и поддержку самозванческой авантюры.

Вскоре по совету Марфы лжецарь отправил в Польшу известного дипломата Афанасия Власьева для сватовства к Марине Мнишек. В ноябре состоялось заочное обручение, после которого невеста должна была приехать в Москву. Однако хитрый и осторожный политик Юрий Мнишек, отец Марины, все откладывал и откладывал поездку. Он хотел получить новые доказательства того, что положение «царя Дмитрия» прочное и что ему с дочерью в России ничего не грозит.

В апреле 1606 года, засыпанная дорогими подарками, в числе которых была посланная Марфой икона Троицы в золотом окладе, и заманчивыми обещаниями дать на содержание огромные территории, Мнишеки двинулись в путь. На русской границе их ждал дядя Марфы, М. А. Нагой, и проводил до столицы. Сама царица встретила будущую невестку 2 мая в воротах Вознесенского монастыря. По существовавшим обычаям, до свадьбы Марина должна была находиться под ее опекой и присмотром.

Вряд ли воспитанная на западный манер католичка Марина Мнишек могла понравиться царице-монахине. Но она, как и положено, исполнила свой долг матери жениха и постаралась объяснить невесте, как той следует вести себя на свадьбе при венчании в православном храме, при дворе и т. д. Конечно, Марфе не понравилось, что полячка не пожелала принять православие и, будучи иноверкой, собиралась обвенчаться в Успенском соборе по православному обряду. Но выражать свое недовольство она не стала, чтобы не портить отношения с будущими царственными супругами. Ведь главным для нее было собственное высокое положение и благополучие. Ради него она постаралась установить с Мариной хорошие отношения, тем более что притворяться и играть различные роли она умела мастерски. Перед свадьбой, по обычаю, молодые приехали к Марфе в монастырь, чтобы она их благословила. Царица взяла в руки свою любимую икону Богоматери и, как положено, совершила этот важный обряд. В данном случае ее даже не смутил тот факт, что сама она не приходится родственницей ни жениху, ни тем более невесте.

Пышная и веселая свадьба состоялась 8 мая. Но Марфе на ней не полагалось присутствовать, поэтому пришлось ограничиться рассказами братьев. Оказалось, что Марину венчали не только как жену «царя Дмитрия», но и на царство, надев ей на голову «шапку Мономаха» и на плечи бармы. Это было небывалым делом, поскольку государевы жены никогда до этого царских регалий не получали и самостоятельной роли без мужа не играли. Бывшая царица осудила и это новшество, и польские наряды Марины и Лжедмитрия, и польскую музыку, и развлечения в виде маскарада. Она чувствовала, что до добра все это не доведет. Но счастливый «сынок» слушать ее не захотел. Он полагал, что все страхи напрасны, поскольку теперь его охраняли не только иностранные наемники, но и многочисленные польские шляхтичи, приехавшие в свите невесты.

Годы невзгод обострили интуицию Марфы. Беду она чувствовала заранее и готовилась к ней, чтобы не быть застигнутой врасплох. Поэтому, когда ранним утром 17 мая в городе раздался тревожный набат, Вознесенская монахиня, проснувшись, нисколько не удивилась, она лишь отправила ко дворцу верного слугу, чтобы тот все разузнал. Довольно скоро он прибежал назад и со страхом сообщил, что в царский дворец ворвались заговорщики, ищущие «царя Дмитрия» и Марину, чтобы расправиться с ними. Тогда Марфа вновь отправила его ко дворцу, чтобы узнать имена крамольников. Оказалось, что это одни из самых знатных князей — Шуйские и Голицыны — и примкнувшие к ним дворяне. Им уже удалось расправиться с личной охраной царя, его верным слугой П. Ф. Басмановым, арестовать поляков. Оставалось только схватить самого Лжедмитрия. Узнав все это, Марфа затаилась в тревожном ожидании. Сама вмешиваться в происходившее она не желала, помня, чем закончилось для нее восстание угличан в далеком 1591 году. Но инокине не удалось отсидеться в монастыре.

Вскоре под окнами кельи раздались крики стрельцов. Они просили ее выйти во двор. Марфа раздумывать не стала и тут же выбежала. Увиденное повергло ее в ужас: посреди двора лежал окровавленный труп того, кого она почти год называла своим сыном Дмитрием. Обступившие его дворяне и стрельцы грозно спросили инокиню: «Твой ли это родной сын?» Что она могла им ответить, когда лжецарь был убит? Только правду, ведь во лжи уже не было никакого смысла.

После ее отречения от самозванца стрельцы с улюлюканьем накололи на копья бренные останки Лжедмитрия и потащили на Лобное место. Там на голову ему надели маску, приготовленную для карнавала, сунули в руки дудку и выставили на всеобщее обозрение. На этом закончилась первая самозванческая авантюра, в которой одну из главных ролей сыграла наша героиня.

На службе у Василия Шуйского

Целый день 17 мая в Москве бушевало народное восстание. Сначала по наущению заговорщиков громили ненавистных поляков, потом расправлялись с любимцами и приближенными Лжедмитрия. Марфа опасалась, что народный гнев обрушится и на нее с братьями. Но бояре-заговорщики этого не допустили, поскольку царица-инокиня была нужна им для разоблачения царя-авантюриста перед населением всей страны.

На следующий день после свержения самозванца собралась Боярская дума, чтобы решить судьбу престола. Претендентов было достаточно: и самый знатный князь Ф. И. Мстиславский, и чуть менее знатный, но более энергичный В. В. Голицын, и главный заговорщик В. И. Шуйский. Для Марфы и ее братьев наиболее подходящей кандидатурой был Мстиславский, женатый на их родственнице. Но князь не желал садиться на престол, будучи слишком щепетильным и осторожным. Напротив, Василий Шуйский постарался все сделать, чтобы доказать свою исключительную знатность и достойность. Не придя к общему решению, бояре решили на следующий день собрать москвичей и поставить перед ними вопрос о будущем царе. Но итог выборов уже был заранее подготовлен князем-заговорщиком. После убийства Лжедмитрия жители столицы предавались безудержному пьянству, в их распоряжении оказались большие запасы вина, найденные в разграбленных домах поляков. Этим и воспользовались сторонники Василия Шуйского. Им не стоило большого труда подговорить наиболее горластых мужиков выкрикивать имя Василия в качестве нового царя. 19 мая несколько сотен полупьяных «избирателей» быстро решили судьбу русского престола. Радостного Шуйского буквально внесли на руках в царский дворец, где он и расположился как новый хозяин.

Марфе вряд ли понравилось, что государем стал когда-то засудивший ее следователь. Но она была готова поддержать и его, лишь бы остаться в своих уютных и красивых палатах в Вознесенском монастыре и не переселяться на Богом забытую окраину страны. Уже через четыре для с помощью государевых дьяков она сочиняла грамоту в сибирские города, объясняющую перемены на троне. О Лжедмитрии она писала так: «Был на Московском государстве, и церкви Божии осквернил, и веру христианскую хотел попрати. Взял девку из Польши латынской веры и не крестил ее. Венчался с ней в соборной церкви Пречистой Богородицы, и помазал ее миром, и венчал ее царским венцом. Учинити хотел в Российском государстве латынскую веру и по своему дьявольскому умыслу всех хотел от Бога отвести».

Однако очень скоро оказалось, что жители других городов не захотели признавать Василия Шуйского законным царем. Более того, в северских городах прошел слух, что «царь Дмитрий» спасся, живет в Польше и вновь собирает войско для борьбы с узурпатором. Все это делало власть нового царя Василия очень непрочной, поэтому без помощи Марфы он уже не мог обойтись. Вновь инокине пришлось сесть с дьяками за написание грамот в мятежные города. Наибольшую опасность представлял Елец, где были собраны большие запасы оружия для похода на Азов. Туда и было направлено послание Марфы. В нем она попыталась объяснить, почему самозванец смог воцариться: «Он ведовством и чернокнижеством назвал себя сыном царя Ивана Васильевича. Омрачением бесовским прельстил в Польше и Литве многих людей. И нас самих, и родственников наших устрашил смертью. Я боярам, и дворянам, и всем людям объявила об этом прежде тайно. А теперь всем явно говорю, что он не сын наш, царевич Дмитрий, а вор, богоотступник и еретик». Для большей убедительности грамоту Марфы повез ее брат Михаил Нагой. Но ельчане не поверили изолгавшейся царице, решив, что на этот раз она выполняет волю царя-узурпатора. Движение против Шуйского начинало разрастаться.

В этой ситуации хитроумный царь Василий решил использовать новый козырь — останки настоящего царевича Дмитрия. С согласия Марфы в Углич были отправлены представители духовенства во главе с ростовским митрополитом Филаретом, бывшим опальным боярином Ф. Н. Романовым, которого Лжедмитрий вызволил из Антониево-Сийского монастыря и возвысил. Они вскрыли гробницу царевича в Преображенском соборе и обнаружили, что его мощи не истлели, сохранились даже одежда и обувь. Это было наглядным свидетельством его святости. Члены духовной комиссии с умилением написали царю, что сохранились даже орешки, которыми ребенок якобы играл перед смертью.

На самом деле и Марфе, и Василию Шуйскому было хорошо известно, чем играл Дмитрий перед гибелью, но об этом простым людям не следовало знать. Для них царевич должен был иметь образ невинной жертвы кровавых убийц, подосланных Борисом Годуновым. В угоду политической конъюнктуре царь Василий решил забыть о выводах Угличской следственной комиссии, которую когда-то сам возглавлял, и принял версию смерти Дмитрия, выдвинутую Марфой еще в 1591 году.

В начале июня было организовано торжественное перенесение мощей царевича Дмитрия из Углича в Москву. Встречать мощи святого вышли все: царь Василий, Марфа, московское духовенство, знать и тысячи горожан. Священники и монахи несли иконы, кресты и хоругви. Главная церемония состоялась за городом. Мощи Дмитрия были привезены на богато украшенной повозке. Марфе было позволено подойти к ней и посмотреть на то, что было когда-то ее ненаглядным ребенком. От нее требовалось публичное опознание останков. Вместе с царем Василием она послушно воскликнула: «Днесь зрим мы истинного юного Дмитрия, убиенного в Угличе, и Божие провидение сохранило его столь же свежим, как если бы его только сейчас положили в гроб». После этого все присутствующие стали славить и благодарить Бога за его милость и дарование людям необычайного чуда и нового святого. Однако некоторые современники усомнились в том, что тело царевича могло столь хорошо сохраниться в течение 15 лет. Они даже предположили, что вместо истлевшего Дмитрия на всеобщее обозрение был выставлен труп какого-то недавно умершего мальчика. Возможно, так оно и было, поскольку привыкшие лгать Василий и Марфа легко шли на любой обман. Тело святого с почетом отвезли в Архангельский собор и установили на особом помосте. Но приближаться к нему разрешалось далеко не всем. Считалось, что маловерующие могут осквернить его своим прикосновением. Только под присмотром священника болящим позволялось прикоснуться к раке святого и получить исцеление.

Наконец-то Марфа смогла успокоиться. Теперь ее как мать святого уже никто не осмелится тронуть. Действительно, царь Василий оставил ее в покое и больше не просил сочинять грамоты в разные города. Бывшая царица осталась жить в Вознесенском монастыре в тишине и почете, на полном государственном обеспечении, правда, ценные подарки Лжедмитрия у нее были отобраны.

Относительное затишье в стране было недолгим. Уже осенью к стенам Москвы подошли войска под предводительством Ивана Болотникова, которые хотели скинуть узурпатора Шуйского и вновь посадить на престол якобы спасшегося «царя Дмитрия». На этот раз Марфа решила не рисковать и не поддержала новую самозванческую авантюру. К тому же теперь ей вряд ли кто-нибудь поверил бы. Она даже посоветовала родственникам возглавить царские полки и сразиться с новыми мятежниками. Те так и сделали и успешно громили болотниковцев под Калугой и Тулой. После взятия в плен Болотникова и «царевича Петрушу», явного самозванца, назвавшегося сыном царя Федора Ивановича, М. Ф. Нагой был оставлен воеводой Тулы.

Даже когда в Тушино расположилось большое войско Лжедмитрия II, выдававшего себя за первого самозванца, Марфа не изменила царю Василию и не стала вступать в тайные сношения с его соперником. Она осознала, что политические игры для нее становятся слишком опасными, однако коварный Шуйский не захотел быть благодарным. Испытывая материальные затруднения, он конфисковал у Марфы последние ценные украшения, которые подарил ей еще Иван Грозный. Естественно, что все это возмутило бывшую царицу, но защитить ее интересы было некому.

Ни драгоценности Марфы, ни поборы с церквей и монастырей не помогли царю Василию сохранить власть. К лету 1610 года всеобщее негодование достигло предела, и он был скинут с престола. Власть в свои руки взяла Боярская дума, в которую входили и родственники Марфы. Главой «Семибоярщины» стал Ф. И. Мстиславский, которого Нагие когда-то прочили в цари, поэтому перемены в Кремле не затронули Вознесенскую монахиню. Она осталась жить в своих палатах, правда, уже на более скудном пайке. Ведь теперь она уже никого не интересовала.

На московский трон решили пригласить польского королевича Владислава, не имевшего отношения к прежней династии, а значит, и к царевичу Дмитрию. Ему не нужны были ни разоблачения самозванцев, ни новые святые-чудотворцы. За его спиной стоял католик — польский король Сигизмунд III. Все это прекрасно понимали и, желая получить новые чины, должности, пожалования и т. д., стали забрасывать польского монарха челобитными с различными просьбами. Не осталась в стороне и Марфа. Она написала королю об обидах, которые нанес ей Василий Шуйский: ограбил, отнял то, чем пожаловал ее великий князь Иван Васильевич, кормил от двора скудной пищей, прислуге ее ни денежного жалованья, ни хлеба не давал. В итоге она во всем обнищала и оказалась в больших долгах. Инокиня слезно просила Сигизмунда определить ей и ее людям средства на традиционное для государевых вдов содержание.

Следует отметить, что и в этом послании Марфа слукавила. Ведь подаренные ей царем Иваном Грозным дорогие вещи были конфискованы еще в 1591 году, когда ее постригли и отправили в ссылку, Василий Шуйский отобрал у нее многочисленные подарки Лжедмитрия, который ничего не жалел для своей мнимой матери, и некоторые безделушки, оставшиеся от мужа.

Неизвестно, получила ли Марфа от короля ответ и улучшила ли с его помощью свое положение. Очень скоро боярское правительство вместе с польским гарнизоном оказалось на осадном положении. Москву окружили войска сначала Первого, а потом и Второго ополчения. В Кремле начался голод. В качестве пищи использовались трава, коренья, кошки, собаки и даже засоленные в чанах трупы людей. В этой ситуации вряд ли кто-нибудь заботился об одинокой царице-монахине и делился с ней своими скудными запасами. Не перенеся длительного голодания, Марфа скончалась в июле 1611 года, не узнав ни о победе ополченцев, ни об избрании нового царя — Михаила Романова.

Мария Федоровна Нагая, в монашестве Марфа, прожила около 50 лет. И для нее, и для Русского государства это были очень сложные и тяжкие годы. Во многом их трудность была связана с действиями самой Марфы, отчаянно стремящейся к славе, власти и богатству. Ради них она готова была лгать, мстить, притворяться. Ее примеру последовали многие представители знати, заварившие мутный котел Великой смуты, чуть не поглотившей всю страну. Однако здоровые силы общества все же одержали верх. В конце жизни Марфа Нагая и многие похожие на нее люди оказались у «разбитого корыта» и умерли, всеми забытые. Поэтому ее судьба может служить хорошим уроком для всех властолюбцев и корыстолюбцев, пытающихся добиться своей цели любым путем, в том числе и малодостойным и нечестным.