Собрание палийских джатак

Джатака о дурном языке

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Terasa-Nipata. 481 Takkariya-Jataka.

Перевод с пали: В. Эрман, А.В. Парибок, 2002 г. выполнен по изданию В. Фаусбёля, опубликованному в Лондоне в 1877-1897 гг. По этому же изданию указан и порядковый номер джатаки.

"И зачем я только проболтался!" – это Учитель произнёс в роще Джеты по поводу Кокалики. Однажды Шарипутра и Маудгальяяна, главные ученики Пробуждённого, решили прожить дожди в уединении, без младших монахов своего окружения. Они отпросились у Учителя, пришли на родину монаха Кокалики, где он и жил, и сказали ему: "Любезный Кокалика! Если нам от тебя будет прок и тебе от нас будет прок, то мы хотели бы прожить грядущие три месяца дождей здесь с тобою". – "Какой же, почтенные, вам от меня прок?" – "Если ты, почтенный, никому не станешь говорить, что здесь с тобою главные ученики Пробуждённого, то нам будет спокойно. Такой и будет нам от тебя прок". – "Ну, а мне, почтенные, какой от вас прок?" – "Мы все три месяца будем читать на память сутты, будем беседовать о дхарме. Такой и будет тебе от нас прок". – "Оставайтесь, почтенные, если вам здесь по душе", – и Кокалика отвёл им хорошие места для ночлега. Так они и прожили благополучно три месяца, наслаждаясь обретёнными плодами монашеской жизни и упражняясь в созерцании. С концом дождей они отпраздновали праварану и стали прощаться: "Пожили мы с тобой довольно, почтенный; пойдём поклониться Учителю". Кокалика согласился отпустить их и пошёл в последний раз с ними за подаянием в ближайшую деревню. Поев, тхеры вышли за околицу, а Кокалика вернулся в деревню и сказал её жителям: "Глупый же вы народ, миряне, не лучше баранов! С вами в близком соседстве главные ученики Пробуждённого жили, а вы и не догадались. Теперь уж они ушли". – "Что же вы, почтенный, нам знать не дали?" – огорчились те. Набрали они с собой масла, лекарств, тканей побольше, догнали тхер и говорят: "Простите нас, почтенные. Мы не знали, что вы и есть главные ученики. Почтенный Кокалика только сегодня нам это сказал. Примите от нас, сделайте милость, эти лекарства, ткани и покрывала". А Кокалика знал, что тхеры непритязательны, довольствуются тем, что у них уже есть. Он рассчитывал, что сами они ничего не возьмут, а велят отдать всё ему, и потому пришёл вместе с мирянами. Но тхеры совершенны в монашестве: они и сами не взяли, и Кокалике не велели брать ничего. "Почтенные, – попросили тогда миряне, – сейчас вы у нас брать ничего не хотите, но приходите к нам ещё, если вы к нам благоволите". Тхеры согласились и ушли к Учителю в Шравасти. А Кокалика затаил на них злобу: "И сами не берут, и мне не дают!" Погостив немного при Учителе, тхеры вместе с младшими монахами, что были при них (а было тех тысяча человек), пришли обратно к Кокалике. Миряне радушно встретили их, поселили в обители и что ни день приносили им щедрые дары – лекарства, ткани, покрывала. Но вся одежда доставалась только пришлым монахам, а не Кокалике, да тхеры и не велели ему давать ничего. Кокалика остался без новой одежды и начал уже тхер поругивать: "Дурное на уме у этих Шарипутры и Маудгальяяны! Когда им давали – они брать не хотели, а теперь берут себе да берут, а о других не думают". Шарипутра и Маудгальяяна поняли, что у Кокалики из-за них портится нрав, и ушли со всеми своими монахами. Просили их ещё задержаться ненадолго, да они не захотели. А один монах из молодых возьми и скажи: "Что вы, миряне! Тхеры здесь жить не могут – ведь ваш здешний монах их не терпит". Миряне пришли к Кокалике и говорят: "Почтенный, ты, говорят, не смог с тхерами ужиться. Ступай и проси у них прощения – пусть они вернутся. А не то и сам уходи". Кокалика струсил и пошёл просить. "Ступай себе, любезный, не вернёмся мы" – ответили тхеры и ушли совсем. Так он ни с чем и пришёл в обитель. "Ну как, почтенный, уговорил ты тхер вернуться?" – спросили миряне. "Нет, не удалось". "С таким сварливым монахом нам хороших монахов в глаза не видать. Прогоним-ка мы его прочь", – решили миряне и сказали: "Уходи отсюда, почтенный. Нам от тебя один вред". Видя, как с ним обходятся, Кокалика собрал вещи и отправился в рощу Джеты, к Учителю. Пришёл и говорит: "Почтенный! Шарипутра и Маудгальяяна дали волю дурным желаниям". – "Не надо так, Кокалика, – отвечал Учитель. – Не держи в сердце зла на Шарипутру и Маудгальяяну. Помни, что это монахи, добронравные люди". – "Вы, почтенный, верите в них, потому что они ваши главные ученики, – возразил Кокалика. – А я сам убедился, что на уме у них дурное. "Они исподтишка козни строят". На том Кокалика и стоял, как ни разубеждал его Учитель. И стоило ему уйти, как у него всё тело пошло прыщами с горчичное зерно. Потом они стали вздуваться, выросли до плода бильвы и лопнули, сочась кровью и гноем. И Кокалика, стеная от жгучей боли, упал на землю при входе в рощу. На всех небесах, вплоть до миров Брахмы, боги узнали, что Кокалика оскорбил главных учеников Пробуждённого. И тогда бывший его наставник в монашестве, что стал после смерти богом в мире Брахмы (звали его Туду), решил: "Заставлю его повиниться". Он явился к Кокалике и, паря над землёю, промолвил: "Кокалика, ты тяжко провинился. Проси прощения у главных учеников". – "А кто ты, почтенный?" – "Я Туду, бог из мира Брахмы". – "А, почтенный! Так это про тебя Блаженный сказал, что ты в наш мир уже не вернёшься? Тебе, верно, впору родиться призраком где-нибудь в мусорной куче". Так Кокалика оскорбил вдобавок и Великого Брахму. Тот не смог его образумить, сказал только: "Сам теперь за свои слова будешь расплачиваться", – и ушёл к себе в чистую обитель. А Кокалика умер и родился в лотосовом аду[48]. И вот монахи в зале для слушания дхармы завели разговор о его пороках: "Почтенные! Кокалика оскорбил Шарипутру и Маудгальяяну и очутился из-за своего языка в лотосовом аду". Учитель пришёл и спросил: "О чём это вы беседуете, монахи?" Монахи рассказали. "Не только теперь, о монахи, Кокалика страдает из-за своих слов, он и в прошлом попал в беду из-за своего языка", – произнёс Учитель и рассказал о былом.

"Давным-давно в Варанаси правил царь Брахмадатта. Придворный жрец у него был рыжий, и зубы у него торчали вперёд. Жена жреца завела любовные шашни с неким брахманом; а с виду тот был таким же, как жрец. Поначалу жрец не раз пытался добром отговорить жену от греха, а когда не вышло, подумал: "Сам я своего оскорбителя убить не могу, надо что-то придумать". Пришёл он к царю и говорит: "Государь! Твоя столица – первый город на всей Джамбудвипе, а ты на ней – первый царь. Нехорошо это, что у первого на свете царя южные ворота столицы плохо поставлены, да и не освящены". – "Что же нам теперь делать, учитель?" – "Надо их освятить". – "Что тебе для этого требуется?" – "Старые ворота надо снести, поставить новые из освящённых брёвен и принести жертву духам, стерегущим город. Так мы их и освятим". – "Вот и прекрасно".

Бодхисаттва был тогда молодым брахманом и состоял у придворного жреца в ученичестве. Звали его Таккария[49]. Итак, жрец распорядился снести старые ворота, поставил новые и явился к царю: "Государь, ворота готовы. Завтра светила и созвездия станут удачно. Мешкать нельзя, надо готовить жертвоприношение и освящать их". – "А что для этого нужно, учитель?" – "Государь, ворота эти очень важные, и потому духи стерегут их весьма могущественные. Нужен нам рыжий брахман с торчащими вперёд зубами, чистый родом по отцу и по матери. Кровь и плоть его пойдут в жертву, а кости надо зарыть под воротами. Так мы их освятим на благо тебе и всему городу". – "Хорошо, учитель. Совершай заклание такого брахмана и освящай ворота". "Расквитаюсь я завтра за всё со своим оскорбителем", – обрадовался брахман. Пришёл он домой и в оживлении не смог удержать язык за зубами, проболтался жене: "Ну что, чандалка проклятая, с кем ты теперь будешь тешиться? Завтра я твоего любезного принесу в жертву!" – "Как ты посмеешь погубить человека ни за что?" – "Царь приказал мне завтра освятить южные ворота, а в жертву им нужен брахман, рыжий и с торчащими вперёд зубами. Твой ухажёр как раз рыжий, и зубы у него торчат – вот я и принесу его в жертву". Жена тут же послала сказать любовнику: "Я случаем узнала, что царь собирается принести в жертву рыжего брахмана с торчащими вперёд зубами. Если хочешь остаться в живых, беги из города, пока не поздно, и другим таким же брахманам дай знать об этом". Тот так и сделал. Во всём городе рыжие и зубастые узнали о грозящей опасности и все поудирали. А жрец и не догадывался, что его оскорбитель сбежал. Пришёл он утром к царю и сказал: "Государь, рыжий зубастый брахман живёт в таком-то доме. Пошлите за ним". Царь послал слуг, но они вернулись ни с чем: "Говорят, он сбежал". – "Ищите других". Обыскали весь город, но нужного брахмана не нашли. "Посмотрите-ка получше", – сказал царь. "Государь, твой придворный жрец – рыжий, а другого подходящего нет". – "Жреца убивать нельзя!" – "Напрасно ты так говоришь, государь. Нельзя, чтобы из-за жреца ворота остались не освящены, а город стоял без защиты. Жрец ведь сам говорил, что светила и созвездия станут так же удачно не раньше как через год. Неужели город будет год открытым ждать неприятеля? Жертву надо принести непременно. Только бы найти учёного брахмана, чтобы жертву принёс и освятил ворота". – "Но есть ли у нас ещё умный брахман, подобный жрецу?" – "Есть, государь. Это его ученик, юный Таккария. Надо возвести его в сан придворного жреца, и можно будет освящать ворота". Царь послал за Таккарией, с почётом принял его, возвёл в сан жреца и велел приступать к жертвоприношению. Таккария с большой свитой направился к городским воротам. Туда же, связанного по приказу царя, привели и прежнего жреца. Бодхисаттва распорядился; чтобы на месте освятительного жертвоприношения выкопали яму и раскинули над ней шатёр. Сам он вошёл в этот шатёр вместе с учителем. Учитель заглянул в яму и отчаялся в своём спасении. "Я уж почти было достиг цели, – подумал он, – но по собственной глупости не смог удержать язык за зубами! Сболтнул я своей развратной жене, и сам себя, выходит, зарезал!" И он жалобно обратился к Великому:

"И зачем я только проболтался!

Сам в могилу угодил, дурак.

Приползла ко мне моя погибель,

Как змея на лягушачий квак".

Великий отозвался:

"Тот, кто язык свой сдержать не может,

Смерть призывает себе на горе.

Себя самого вини, учитель,

В том, что стоишь ты перед могилой.

Учитель! – продолжал он. – Не один ты попал в беду оттого, что не мог вовремя промолчать, такое бывало и с другими". И Таккария рассказал о прошлом:

"Говорят, некогда жила в Варанаси гетера по имени Калика, и был у неё брат Тундила. Калика за каждую ночь получала тысячу монет. А Тундила был беспутный малый, любил женщин, любил выпить, любил сыграть в кости. Сколько бы денег она ему ни давала, он все спускал, и никак она не могла его образумить. Однажды он совсем проигрался, даже одежду с себя пришлось снять. Вот он завернулся в кусок дерюги и пришёл так к её дому. А у её рабынь был приказ: "Если явится Тундила, не давать ему ничего, гнать его в шею". Те так и сделали. Тундила сел на пороге и расплакался. Тем часом шёл к Калике какой-то купчик, что каждую ночь приносил ей по тысяче монет. Он увидел Тундилу и спросил: "Что ты плачешь, Тундила?" – "Господин, я проигрался в кости и пришёл к сестре за помощью, а рабыни её вытолкали меня в шею". – "Подожди здесь, я поговорю с твоей сестрой". Зашёл и говорит: "Брат твой сидит перед домом, укрывшись дерюгой. Что же ты не дашь ему хотя бы во что одеться?" – "Ничего я ему не дам. Если тебе его жаль, сам и давай". А у гетеры в доме был такой обычай: из тысячи монет, что приносил гость, пятьсот она откладывала, а на пятьсот покупали одежды, цветов и благовоний. Гости, приходя на ночь, надевали на себя эту одежду, а когда уходили наутро, то опять переодевались в своё. Так что купчик надел то платье, которое ему предложили, а свою одежду передал Тундиле. Тот оделся, пошумел и отправился в кабак. А Калика наказала рабыням: "Когда гость мой наутро вздумает уходить, одежду у него заберите". И вправду, когда он собрался домой, рабыни налетели на него со всех сторон, словно шайка разбойников, раздели донага и так отпустили: "Иди теперь, молодой человек". Он нагишом и вышел на улицу. Народ хохочет, а купчик застыдился. Вот он и стал каяться:

"Сам во всём я виноват,

Когда надо не смолчал.

Зачем я с Тундилой заговорил,

Сестра разобралась бы с ним сама!

А я теперь остался нагишом.

Подобный случай близок к твоему".

Так заключил Таккария свой рассказ и поведал ещё случай: "Однажды в Варанаси пастухи зазевались, и в стаде у них на пастбище подрались два барана. Некий сорокопут испугался за них: "Разобьют себе лбы да, чего доброго, и погибнут. Надо бы мне их разнять". И стал он их уговаривать: "Дядюшки, не нужно драться!" Те его не слушают. Тогда он сел одному на спину, потом другому на голову и продолжал уговоры. Те знай себе дерутся. "Ах, так? Ну, тогда убейте меня!" И сунулся он между их лбов, а они опять сшиблись. Сорокопут попал словно меж молотом и наковальней. Раздавленный, он испустил дух – да сам и виноват.

Однажды двух дерущихся баранов

Надумал разнимать сорокопут,

Влетел он лихо между лбов бараньих

И тут же был раздавлен ими всмятку.

Подобный случай близок к твоему.

А вот ещё случай.

Однажды несколько жителей Варанаси заметили пальму, выращенную пастухами. Один из них полез за плодами. Пока он рвал плоды и бросал вниз, из муравейника под пальмой вылезла кобра и поползла вверх по стволу. Стоявшие внизу попробовали палками согнать её, да ничего у них не вышло. Крикнули верхнему: "К тебе лезет кобра!" Он перепугался, завопил. Тогда нижние растянули за четыре угла крепкое полотнище и велели тому прыгать. Он прыгнул и угодил точно в середину. Но те, что держали полотнище, не устояли от удара, стукнулись лбами, поразбивали друг другу головы и тут же испустили дух.

Однажды четверо товарища спасали

И растянули парусину для него,

Но друг о друга черепа поразбивали –

Подобный случай близок к твоему.

А вот и ещё случай.

Однажды в Варанаси воры стащили ночью козу и собрались зажарить и съесть её в лесу. Завязали они ей морду, чтобы не блеяла, и оставили лежать связанной в бамбуковых зарослях. На следующий день пошли за ней, а ни ножа, ни меча с собой не захватили. Пришли на место, говорят: "Ну, давайте нож, будем её резать и свежевать". Глядь – а ножа-то ни у кого и нет. "Что делать, без ножа не зарежешь! Отпустим-ка её. Она, должно быть, везучая". Козу развязали, и стала она весело прыгать среди бамбука. А рядом в кустах был припрятан тесак; его оставил какой-то корзинщик, что приходил туда за бамбуком и собирался вернуться ещё раз. Его-то коза и задела случайно копытами. Тесак с шумом упал. Воры подбежали на подозрительный шум, увидели тесак, обрадовались, тут же козу зарезали и освежевали. Так она сама накликала свою смерть.

Резвилась раз коза среди бамбука

И на тесак случайно наступила.

Им тут же перерезали ей горло.

Подобный случай близок к твоему.

Зато те, кто держат язык за зубами и говорят в меру, – продолжал Таккария, – избавляются от смертельной опасности, как случилось с киннарами.

Как-то раз потомственный охотник из Варанаси изловил в Гималаях парочку киннаров и принёс показать их царю. Царю прежде киннаров видеть не приходилось, вот он и спрашивает: "Что в этих тварях хорошего, охотник?" – "Они, государь, нежно поют и изящно танцуют. У людей ты такого пения и танцев не сыщешь". Царь богато наградил охотника и говорит киннарам: "Ну, пойте же, пляшите!" А те смутились: "Если мы запоём, а слова выговаривать ясно не сможем, то получится, что мы плохие певцы. Нас станут ругать и бить. А когда много говоришь, то и солгать не долго". Киннары убоялись солгать и не стали ни петь, ни танцевать, как их царь ни упрашивал. Наконец он рассердился: "Раз так, отдайте их на кухню зажарить:

Это не боги и не гандхарвы,

Просто обычная дичь лесная.

Первую мне на ужин зажарьте,

Второго зажарите мне на завтрак".

"Царь сердит, – подумала супруга киннара. – Он и впрямь нас зарежет. Сейчас молчать нельзя". И она сказала:

"Сотни и тысячи слов неудачных

Слога не стоят в удачном слове.

Нас неудачные речи пятнают.

Вот почему, государь, мы молчали, –

Не потому, что ума не хватило".

Царю такая речь понравилась, и он сказал:

"Ту, что сказала, освободите

И отведите назад в Гималаи.

А этого забирайте на кухню,

Зажарите мне его на завтрак".

"Если я промолчу, он непременно велит меня зарезать, – подумал киннар. – Молчать не время". И он произнёс:

"Зависят всходы от дождя,

Зависят люди от коров,

Так я завишу от тебя,

А от меня – моя жена.

Останется она вдовой –

Тогда и отпускай её.

Государь, – продолжал он. – Не потому мы молчали, что говорить не хотели; просто мы знаем, как трудно произнести что-то безупречное:

Увы, хулы не избежать,

Ведь вкусы у людей несхожи.

За что похвалят одного,

За то другого поругают.

Вот у нас, у киннаров, ценится молчание, а у людей, выходит, ценны слова.

Для каждого чужая мысль безумию подобна,

Своя же мысль для каждого – единственно верна.

Ведь мыслит всяк по-своему, людей на свете много,

Чужим умом повелевать ты всё равно не сможешь".

"Умён киннар, сущую правду говорит", – подумалось царю, и он благосклонно сказал:

"Сначала, киннар, ты молчал упорно,

Но слово произнёс, страшась угрозы.

Зато теперь свободен ты и счастлив.

Полезны были людям твои речи".

Царь велел посадить киннаров в золотую клетку и вручил её охотнику: "Ступай и выпусти их на том самом месте, где изловил".

"Как видишь, учитель, – продолжал Великий, – киннары были склонны к молчанию, но когда им всё же пришлось говорить, они нашли такие слова, что их отпустили на волю. Зато ты говорил совсем плохо и попал в большую беду. Ну да ладно, не бойся, учитель, – утешил его бодхисаттва, – я тебя выручу". – "Ах, если бы тебе, почтенный, это удалось!" Бодхисаттва вышел и объявил: "Светила ещё не встали так, как надо. Придётся выждать". Так он оттянул время до темноты. Уже за полночь он тайком выпустил брахмана со словами: "Ступай, учитель, на все четыре стороны", – а сам раздобыл зарезанного барана, совершил жертвоприношение и освятил ворота".

Закончив это наставление, Учитель повторил: "Как видите, монахи, Кокалика и прежде навредил себе своим языком". И он отождествил перерождения: "Рыжим брахманом с торчащими вперёд зубами был тогда Кокалика, а умным Таккарией был я сам".