Сочинения в трех томах. Том 1

X. АРГОНАВТЫ

Кантэн и Монфокон отыскали в кустах Доротею и страшно перепугались, увидев на лице ее кровь.

— Тише, — сказала она, выплевывая платок Эстрейхера. — Да, я немного ранена. Капитан, беги скорей к барону, приласкай Голиафа и отстегни ошейник. Под пластинкой с его именем есть маленький карманчик. В нем медаль. Принеси ее поскорее.

Мальчик убежал.

— Полиция заметила меня или нет? — спросила Доротея Кантэна.

— Нет.

— Вот это хорошо. Скажи, что я уехала в Рош Ион. Я не хочу впутываться в следствие.

— А как же Дювернуа?

— Предупреди его тихонько. Скажи, что я потом объясню ему все. Главное, пусть он молчит обо мне. Он ранен, а другие про меня не вспомнят. Сейчас будет облава на шайку Эстрейхера. Я не хочу, чтобы меня заметили. Прикрой меня ветками. Вот так. Вечером заберите меня в фургон, а на рассвете мы уедем. Не пугайтесь, если я пролежу несколько дней не вставая. Я страшно изнервничалась и устала, и не беспокойтесь обо мне.

— Ладно.

Доротея угадала. Полицейские заперли Эстрейхера в усадьбе и двинулись к каменоломням. Один из слуг Рауля показывал дорогу. Они прошли в трех шагах от Доротеи, не заметив ее. Вскоре до нее долетели громкие восклицания и команда. Это нашли один из входов в подземный лабиринт.

«Напрасно, — подумала Доротея. — Дичь уже улетела».

Натянутые нервы упали. Доротея сразу ослабела и захотела спать. Но она заставляла себя бодриться, поджидая Монфокона.

— Почему вы опоздали? — спросила она Кантэна. — Что случилось?

— Полицейские ошиблись дорогой и попали в другой трактир. Пришлось дожидаться.

Вдруг захрустел сухой валежник: это возвращался Монфокон.

Доротея обернулась к Кантэну.

— Я думаю, что на медали есть надпись, название города или замка. Запомни его хорошенько и отыщи по карте. Туда мы и поедем. Ну, что, капитан, отыскал?

— Да.

— Покажи, дорогой мой.

С невольным трепетом взяла Доротея медаль, с которой было связано столько надежд и столько преступлений.

Она была вдвое больше пятифранковой монеты и немного толще. Старинное золото тускло блестело, чеканка была грубая и небрежная. На одной стороне был вырезан заветный девиз «In Robore Fortuna», а на другой была надпись:

«12 ИЮЛЯ 1921 ГОДА В ПОЛДЕНЬ

У БАШЕННЫХ ЧАСОВ ЗАМКА РОШ-ПЕРЬЯК».

— Двенадцатого июля, — прошептала Доротея. — Можно заснуть, поспать, отдохнуть.

И она тотчас уснула.

Дня три Доротея лежала пластом. Мальчики успели дать представление в Нанте. Маленький Монфокон заменял больную, исполняя главные номера. Он был так весел и забавен, что публика прекрасно приняла цирк.

Кантэн доказывал Доротее, что она может отдохнуть еще дня три. От Нанта до Рош-Перьяка было 120 километров. Это расстояние можно было пройти в шесть переходов. Доротея не возражала. Она была так измучена и истощена, что позволяла делать с собой все что угодно. Лежа в фургоне, она часто вспоминала Рауля, но от прежней нежности в душе ее не осталось следа, зато росла досада на себя за то, что эта нежность успела проявиться. Правда, Рауль не участвовал в преступлении своего отца, но он был сыном негодяя, помогавшего Эстрейхеру. И этого нельзя ни забыть, ни простить. В дороге, окруженная нежными заботами мальчиков, Доротея понемногу успокаивалась. Заветный срок приближался, а с его приближением восстанавливались ее силы, возвращалась вера в жизнь и решимость довести дело до конца.

— Знаешь, Кантэн, — шутила она не раз. — Мы с тобой — аргонавты, плывущие за золотым руном. Понимаешь ли ты, какие дни мы переживаем: еще три-четыре дня — и золотое руно будет нашим. Барон, через неделю вы будете одеты, как лондонский денди.

— А ты — как княжна, — отвечал Кантэн ей в тон.

Но в глубине души он не очень радовался близкой перемене и боялся, что богатство испортит их отношения.

Доротея знала, что испытания не кончены и впереди предстоят ей новые битвы, но пока наслаждалась передышкой и была готова ко всяким случайностям.

На четвертый день пути они переправились через реку Вилэн и двинулись по правому, скалистому берегу. Местность была пустынная, бесплодная, каменистая. Солнце жгло немилосердно. Но на следующее утро они прочли на придорожном столбе: «Рош-Перьяк, 20 километров».

— Сегодня будем там, — сказала Доротея.

Переход был очень трудный. На пути они подобрали старика, лежавшего под камнем у дороги. От пыли и солнца старик был почти без сознания. А впереди плелась какая-то женщина с кривоногим ребенком. Но лошадь была так измучена, что не могла их догнать. Мальчики уложили старика в фургон рядом с Доротеей. Это был грязный, изможденный старик, одетый в жалкие лохмотья и подпоясанный веревкой. Только умные бойкие глаза сверкали на его бескровном лице. Доротея дала ему пить и спросила, чем он живет. Старик не сразу ответил.

— Не стоит жаловаться. Мой отец был тоже бродягой и всю жизнь месил по дорогам грязь. Но он был человек умный и всегда повторял мне: «Гиацинт, — это меня зовут Гиацинтом, — стойкий человек не бывает несчастным. И я скажу тебе секрет, которому научил меня дедушка: богатство в стойкости души. Так и запомни: в стойкости — богатство».

Доротея невольно смутилась, услыхав от бродяги перевод латинского девиза «In Robore Fortuna».

— А кроме этих слов, — спросила она, — ваш отец не оставил вам ничего?

— Он дал мне добрый совет ходить каждый год 12 июля в Рош-Перьяк и ждать кого-то, кто рано или поздно подаст мне милостыню в сотню, а может быть, и тысячу франков. Я каждый год бываю здесь, но до сих пор никто не подал мне больше нескольких медных монеток. Был я и в прошлом году, бреду и теперь, а если буду жив — приду и на будущий год.

Через час фургон догнал женщину с кривоногим ребенком. Доротея посадила их в фургон. Женщина оказалась работницей из Парижа. Шла она в Рош-Перьяк помолиться о выздоровлении ребенка.

— У нас в семье всегда ходили в Рош-Перьяк, — объяснила она Доротее. — Чуть заболеет ребенок, его везут к 12 июля в часовню Святого Фортуната.

Таким образом, и в семье парижской работницы, и в семье князя д'Аргоня жила одна и та же вера в чудо, связанная с днем двенадцатого июля.

К вечеру добрались до Перьяка. Доротея стала расспрашивать о замке. Это были дикие развалины в девяти километрах от деревни, у самого моря на пустынном каменистом полуострове.

— Переночуем здесь, — решила Доротея, — а завтра, рано утром, двинемся дальше.

Уехать на рассвете, однако, не удалось. Ночью Кантэн внезапно проснулся от запаха дыма и треска огня. Он вскочил и увидел, что пылает крыша сарая, под которым стоял фургон. Он поднял крик. Прибежали случайно проезжавшие крестьяне и помогли вытащить фургон. Не успели вытянуть его из-под крыши, как крыша рухнула. Доротея и мальчики была невредимы, зато пострадала Кривая Ворона. Она была вся в ожогах, так что нельзя было ее запрячь. С трудом удалось нанять другую лошадь и шагом двинуться в путь. Кривая Ворона едва семенила за фургоном, привязанная к задней дверце. Проезжая мимо церкви, Доротея увидела старика и женщину с хромым ребенком. Они сидели на паперти и просили милостыню.

В половине десятого фургон остановился возле дома с вывеской: «Постоялый двор вдовы Амуру». В ста метрах от постоялого двора виднелся полуостров Перьяк с пятиконечным мысом, похожим на руку с растопыренными пальцами. Немного левее впадала в море река Вилэн.

Все вышли из фургона и сели пить кофе в полутемном зале трактира. Позавтракав, мальчики принялись за лечение лошади, а Доротея разговаривала с хозяйкой. Спросила она и про замок Перьяк.

— И вы туда же? — удивилась хозяйка.

— Разве я не одна? — ответила Доротея вопросом.

— Туда уже приехал господин с дамой. Они приезжают уж несколько лет. Раз даже ночевали у меня. Вы знаете, они из тех, что ищут…

— Что они ищут?

— Болтают наши, будто клад. Здешние не верят, а приезжие интересуются. Есть такие, что роют в лесу, приподнимают камни.

— Разве это разрешается?

— А кто им станет запрещать! Остров Перьяк — я говорю остров, потому что во время прилива вода заливает дорогу — остров Перьяк принадлежит монахам, то есть монастырю Сарзо. Они бы не прочь его продать, да кто польстится на эти камни.

— А есть туда другая дорога?

— Есть, только очень уж плохая. Она начинается вот там, у скалы, и выходит на дорогу в Ванн. Только и по ней никто не ездит. За год много-много если наберется десяток чудаков. Ходят еще пастухи с козами, но это не в счет.

Несмотря на просьбы Кантэна, Доротея не захотела брать его с собой и ушла к развалинам одна. Она надела самое лучшее платье и самую яркую шаль.

Наступил заветный, желанный день. У Доротеи замирало сердце. Что даст он ей: победу или поражение, яркий свет или снова потемки? И, несмотря на все, нервы ее были приподняты, а настроение праздничное. Доротее мерещился сказочный дворец с огромными зеркальными окнами, полный злых и добрых гениев, рыцарей и благодетельных фей.

Она шла по скалистой тропинке и мечтала. С моря дул легкий свежий ветер, умерявший зной. Доротея шла быстро. Она уж различала контуры пятиконечного мыса, и вдруг на повороте мелькнул силуэт древней башни, утопающей в зелени дубов. Тропинка становилась круче. Внизу змеилась дорога в Ванн, идущая вдоль берега к полузалитому водой перешейку. На дороге стоял какой-то господин с дамой. Доротея стала всматриваться и вдруг узнала дедушку Рауля и Жюльетту Азир.

Двое сумасшедших бежали из Мануар-О-Бютта и неисповедимыми путями добрались до развалин Рош-Перьяка. Блуждающими глазами смотрели они на залитый приливом перешеек и не заметили Доротеи. Десятки лет надежд и грез оставили глубокий след в душе барона, и даже потеря рассудка не могла его изгладить из памяти. Без ясной мысли, без сознания, повинуясь таинственному зову предков, пришел сюда старый барон и привел такую же безумную подругу. Пришел потому, что не мог не прийти, потому что два века надежд и исканий укрепили и закалили его волю, темной силой инстинкта толкая его к заветной цели. Пришел — и остановился перед морем и не знал, что предпринять. Жалкий и растерянный, замер он на месте, прижимая к себе дрожащими руками такую же беспомощную Жюльетту.

Доротее стало жаль старика. Она подошла к нему и сказала:

— Пойдемте. Здесь неглубоко. Я пойду вперед, вы за мною. Хорошо?

Он оглянулся, но ничего не ответил. Молчала и Жюльетта Азир. Они уж ничего не понимали. Это были живые трупы, автоматы без воли, пришедшие сюда по зову крови. Без воли пришли они, без воли остановились пред морем и без воли должны вернуться обратно.

Время шло. Пора было идти. Доротея сняла туфли, чулки, приподняла платье. Было очень мелко. Когда она вышла на противоположный берег, старики еще стояли на том же месте. Доротея замахала им рукой, старик отрицательно покачал головой, а Жюльетта не шевельнулась.

Несмотря на жалость, Доротее было приятно остаться одной.

У перешейка были топкие болота, между которыми шла узкая кремнистая тропинка, ведущая к самым развалинам. Доротее казалось, что с каждым шагом она удаляется от нынешней жизни в какую-то древнюю дебрь, полную тайн и векового молчания. Деревья становились гуще и темней. Кто-то жил здесь в древние века, кто-то строил эти гранитные стены и посадил огромные деревья редких, нездешних пород. Не роща ли это далеких друидов, приносивших здесь жертвы забытым богам?

Доротея знала, что цель близка. И вдруг ее охватило такое волнение, что ноги ее подкосились, и она невольно опустилась на придорожный камень.

«Неужто я у цели? — думала она. — В моем кармане золотая медаль с названьем Рош-Перьяка и сегодняшним числом. Но где доказательство тому, что сегодня раскроется тайна? Полтораста или двести лет — слишком большой срок, а за это время все карты могли перетасоваться».

Она встала и медленно пошла вперед. Вот площадка, вымощенная узорными плитами. Когда-то здесь была стена. Она почти разрушена, но высокая арка ворот уцелела. Доротея прошла под аркой и очутилась во внутреннем дворе. Прямо против нее возвышалась башня, а на ней — циферблат часов.

На часах Доротеи была половина двенадцатого. Она оглянулась. Ни души. Казалось, что сюда давно не ступала человеческая нога. Разве заходил пастух, разыскивая отбившуюся от стада козу. Это даже были не развалины, а остатки развалин, поросшие плющом и мелким кустарником. От былых веков остались только деревья, огромные величественные дубы с могучими ветками.

Доротея стояла на бывшем замковом дворе. Об этом можно было догадаться по расположению разрушенных построек. Направо был когда-то барский дом, налево — службы, а посреди — башня с часами.

Башня сохранилась лучше остальных построек. Часы не шли, но циферблат и стрелки были целы. Сохранился даже часовой колокол. Доротея подошла ближе. Римские цифры наполовину выветрились, из расселин пробивался мох, а на мраморной плите под часами была та же загадочная надпись: «In Robore Fortuna».

Те же слова. И на медали, и здесь, и в Роборэе, и в Мануар-О-Бютте. Значит, согласован со всеми таинственный зов старины. И здесь сойдутся те, кому несколько веков назад послали предки приглашения.

«Звали многих, а пришла я одна», — подумала Доротея.

Ей и в голову не приходило, что могут явиться другие. Изумительное сцепление случайностей помогло ей распутать загадку. Никто не разгадал, и предание о сказочном кладе будет все больше запутываться, и понемногу от него останется смутный неясный обрывок вроде того, что говорил вчера нищий или женщина с кривоногим ребенком.

«Конечно, никто не придет, — повторила про себя Доротея. — Уже без четверти двенадцать».

Прошло еще мгновение. И вдруг со стороны перешейка послышались странные звуки, сначала слабые, заглушенные лепетом ветра в листве да широким шорохом прибоя. Потом они стали слышней. Доротея замерла, прислушиваясь. Ритмические звуки, точно стук железных шагов.

Дровосек? Пастух? Крестьянин?

Нет, не шаги, а что-то другое, звонче, сильнее. А, это стук копыт по каменной тропинке. Лошадь поднимается по тропинке, вот она огибает обломки стены. Копыта стучат у самой арки, всадник понукает коня. Доротея замерла, сгорая от любопытства.

Под аркой показался всадник. Он был необычайно высок и долговяз, а лошадь — простая крестьянская лошадь, немного больше пони. Казалось, что ноги человека волочатся по земле и что не лошадь его везет, а он идет, таща лошадку между коленями, как дети игрушечного коня. Клетчатый костюм, короткие брюки, трубка и чисто выбритое лицо говорили без слов: англичанин.

Заметив Доротею, он нисколько не удивился и только сказал про себя:

— А-о-о-о!

Он было дернул за поводья, собираясь ехать дальше, как вдруг заметил башенные часы и сразу остановился.

— Стоп! Стоп!

Затем выпрямил костлявые ноги в клетчатых штанах и стал на цыпочки. Лошадь спокойно вышла из-под него. Он привязал ее к дереву, посмотрел на часы и хладнокровно стал у подножия башни, точно часовой на посту.

«С ним не разговоришься», — подумала Доротея.

Она чувствовала, что англичанин смотрит на нее, но смотрит так, как все мужчины, видя хорошенькую женщину.

Трубка его потухла. Он спокойно разжег ее и курил, ничем не обнаруживая желания завязать беседу.

Так простояли они минут пять.

«Глупо, — думала Доротея. — Понятно, зачем мы здесь. И если он не желает вступать в беседу, я заговорю с ним сама. Пора знакомиться. Но только как себя назвать — княжной д'Аргонь или Доротеей, танцовщицей на канате? С одной стороны, обстановка требует церемонного представления с титулами и званиями, с другой — пестрая шаль и короткое платье делают церемонии смешными. Нет, уж лучше назваться танцовщицей на канате».

Доротея улыбнулась своим мыслям. Англичанин заметил ее улыбку и тоже улыбнулся. Они уж собирались заговорить, как вдруг появился новый пришелец. Это был бледный юноша с рукой на перевязи, в форме русского солдата. Увидав башенные часы, он буквально застыл на месте, потом, заметив улыбающуюся Доротею и англичанина, ответил им широкой улыбкой, затем снял фуражку и раскланялся.

Вдруг послышался стреляющий треск мотоциклета, и, подпрыгивая на камнях, во двор влетел еще один наследник. Увидев башню с часами, он резко остановился. Молодой, стройный, в ловко сшитом дорожном костюме, он, вероятно, принадлежал к той же англосаксонской расе, что и первый из всех пришедших. Он вынул часы и, указывая на них, подошел к Доротее, как бы собираясь сказать: «Я, кажется, не опоздал».

Не успел он представиться, как под аркой показались еще двое.

Первый рысью влетел на коне и тоже остановился, заметив группу под башенными часами. Он ловко соскочил с коня, поклонился Доротее, потом мужчинам и нерешительно замер на месте.

Второй явился вслед за ним. Он тоже ехал верхом, но на осле. Остановившись под аркой, он вытаращил глаза, поправляя на носу очки, и изумленно пробормотал:

— Пришли… Так, значит, все это не шутка.

Ему было лет под шестьдесят. На нем был черный сюртук, черная шляпа, и был он толст, коротконог, с густыми черными баками; потертый портфель торчал у него под мышкой.

— Ну и казус! — повторял он, слезая с осла. — Собрались. Признаться, не ожидал.

Доротея все время молчала. Но ей хотелось двигаться, говорить, расспросить обо всем, объясниться. Ежеминутно появлялись все новые лица, и это поражало ее, как истинное чудо.

Услыхав возглас почтенного старика с портфелем, Доротея невольно ответила:

— Да. Действительно собрались.

Она взглянула на часы. Ровно полдень. В то же мгновение с далекой колокольни Рош-Перьяк донеслись звуки Angelus.

— Слушайте! Слушайте! — воскликнула она с экстазом.

Все обнажили головы. Казалось, что стрелки башенных часов со скрипом сдвинутся с места и снова пойдут, связав порванные нити мгновений, и этот полдень станет полднем далекого прошлого, когда остановились старинные часы башни.

Доротея упала на колени. Ее волнение было так велико, что она расплакалась.