Сочинения в трех томах. Том 1

Глава шестая
ВТОРОЙ АРЕСТ АРСЕНА ЛЮПЕНА

С восьми утра улица Крево, что между проспектом Булонского леса и авеню Бюжо, была запружена двенадцатью фургонами, перевозившими вещи. Господин Феликс Дэви покидал занимаемую им квартиру на пятом этаже дома № 8. А эксперт господин Дюбрей, объединивший в одну квартиру шестой этаж этого же дома и шестые этажи рядом стоящих домов, по чистой случайности, поскольку эти господа между собой были незнакомы, в этот же день отправлял коллекции мебели, ради которых его ежедневно посещали зарубежные партнеры.

Обитатели квартала заметили одну любопытную деталь, хотя заговорили о ней лишь гораздо позднее: ни на одном из двенадцати фургонов не стояло имени и адреса отправителя и ни один из сопровождавших их грузчиков не задержался в соседней пивной. Они работали так споро, что к одиннадцати часам все было закончено. В квартирах оставались лишь клочки бумаги и какие-то тряпки, что всегда после отъезда жильцов валяются в углах пустующих комнат.

Господин Феликс Дэви, элегантный молодой человек, модно и со вкусом одетый, держа в руках тросточку, вес которой свидетельствовал о необычайно развитой мускулатуре ее владельца, господин Феликс Дэви мирно вышел из дома и уселся на скамеечку в поперечной аллее, пересекающей проспект напротив улицы Перголез. Рядом с ним на скамье читала газету просто одетая женщина, а возле нее малыш копал лопаткой песок.

Спустя некоторое время господин Феликс Дэви, не поворачивая головы, осведомился у женщины:

— Что Ганимар?

— Ушел с девяти утра.

— Куда?

— В префектуру.

— Один?

— Один.

— Ночью не приходили телеграммы?

— Ни одной.

— Вам в доме все так же доверяют?

— Все так же. Оказываю мелкие услуги госпоже Ганимар, а она мне рассказывает, что делает муж… Мы все утро провели вместе.

— Хорошо. До нового указания продолжайте приходить сюда каждый день в одиннадцать.

Он поднялся и отправился в «Китайский павильон» возле ворот Дофин, где съел скромный завтрак из двух яиц, овощей и фруктов. Затем возвратился на улицу Крево и сказал консьержке:

— Поднимусь на минутку наверх и потом отдам вам ключи.

Осмотр квартиры закончился в комнате, служившей рабочим кабинетом. Там он взялся за газовую трубу с гибким наконечником, свисавшим вдоль камина, вынул медную пробку и, прикрепив туда маленькое устройство в виде рожка, подул внутрь.

Ответом ему был легкий свист. Поднеся трубу ко рту, он прошептал:

— Никого, Дюбрей?

— Никого.

— Мне можно подняться?

— Да.

Положив трубу на место, он задумался.

«Нет пределов для прогресса. Наш век буквально кишит мелкими изобретениями, делающими жизнь и в самом деле очаровательной и прекрасной. И такой забавной!.. Особенно если умеешь играть ею так, как я».

Он взялся за мраморную лепку камина. Целая мраморная пластина сдвинулась с места, а висевшее над ней зеркало скользнуло вниз по невидимым рельсам, открывая зияющее отверстие, в котором виднелись первые ступеньки лестницы, сооруженной внутри камина. Ступени были удивительно чистыми, из тщательно отполированного чугуна, а стены вокруг выложены белоснежной фарфоровой плиткой.

Он стал подниматься наверх. На шестом этаже было точно такое же отверстие над камином. Возле него ожидал господин Дюбрей.

— У вас все закончено?

— Все.

— Все вывезли?

— Абсолютно.

— А персонал?

— Осталось лишь трое сторожей.

— Пошли.

Один за другим они тем же путем поднялись на этаж прислуги и вышли в мансарду, где находились три человека, один из которых глядел в окно.

— Ничего нового?

— Ничего, шеф.

— На улице спокойно?

— Да.

— Еще десять минут, и уеду отсюда насовсем… Вы тоже уходите. А пока, едва заметите на улице что-нибудь подозрительное, немедленно дайте мне знать.

— Я не снимаю пальца с сигнала тревоги, шеф.

— Дюбрей, вы предупредили грузчиков, чтобы не трогали провода этого звонка?

— Конечно, все работает отлично.

— Ну тогда я спокоен.

Оба спустились обратно в квартиру Феликса Дэви. Поставив на место мраморную плиту, он радостно воскликнул:

— Дюбрей, как хотелось бы посмотреть на их физиономии, когда они найдут все эти замечательные фокусы, предупреждающие звонки, целую сеть электрических проводов, акустические трубы, невидимые переходы, движущиеся паркетины, запрятанные в стенах лестницы… Великое множество ловких трюков!

— Какая реклама для Арсена Люпена!

— Реклама, без которой вполне можно было бы обойтись. Жаль покидать такое жилье. Придется все начинать заново, Дюбрей, все делать по-другому, конечно, ведь никогда нельзя повторяться. Ах, проклятый Шолмс!

— А он случайно не вернулся обратно?

— Каким образом? Единственный пароход из Саутгемптона отходит в полночь. Из Гавра есть один поезд, отправляющийся в восемь утра и прибывающий в Париж в одиннадцать одиннадцать. Поскольку он не сел на двенадцатичасовой пароход, а он на него не сел, ведь я дал капитану абсолютно точные указания, он сможет быть во Франции лишь сегодня к вечеру, проехав через Ньюхевен и Дьеп.

— Если только захочет вернуться.

— Шолмс никогда не сдается. Он вернется, но слишком поздно. Мы будем уже далеко.

— А мадемуазель Дестанж?

— Через час мы встречаемся с ней.

— У нее?

— Нет, к себе она вернется лишь через несколько дней, когда улягутся страсти… и мне не придется больше заниматься ею. Но вам, Дюбрей, нужно поспешить. Погрузка всех наших вещей займет много времени, вам лучше быть на набережной.

— Вы уверены, что за нами не следят?

— Кто? Я опасался лишь Шолмса.

Дюбрей вышел. Феликс Дэви в последний раз обошел комнату, подобрал пару разорванных писем, заметив кусочек мела, нарисовал на темных обоях столовой большую рамку и внутри написал, как на мемориальной доске: «Здесь в течение пяти лет в начале двадцатого века жил Арсен Люпен, джентльмен-взломщик».

Эта маленькая шутка доставила ему большое удовольствие. Весело насвистывая, он глядел на надпись и думал: «Теперь, когда подготовлен материал для историков грядущих поколений, пора сматывать удочки. Поторопитесь, мэтр Херлок Шолмс, через три минуты я упорхну из гнездышка и ваше поражение будет полным. Еще две минуты! Вы заставляете себя ждать, мэтр! Еще минута! Все еще не пришли? Раз так, объявляю о вашем проигрыше и своем триумфе. И на этом прощаюсь. Прощай, королевство Арсена Люпена! Я больше тебя не увижу. Прощайте пятьдесят пять комнат шести квартир, над которыми я властвовал безраздельно! Прощай, моя комнатка, моя скромная комнатка!»

Это лирическое отступление прервали два резких, пронзительных звонка. Они означали сигнал тревоги.

«Что там стряслось? Какая могла появиться непредвиденная опасность? Может быть, Ганимар? Нет, невозможно…»

Он направился было в кабинет, чтобы немедля бежать, но, передумав, сначала подошел к окну. На улице никого не было. Значит, враг уже в доме? Прислушавшись, он, казалось, различил какой-то неясный шум. Решив больше не задерживаться, пробежал в кабинет и уже на пороге услышал, как во входную дверь пытались вставить ключ.

— Дьявол, — пробормотал он, — самое время уходить. Видимо, дом окружен… Ход на черную лестницу закрыт. Слава Богу, есть камин!

Он ухватился за лепку — та не двигалась. Нажал посильнее — плита оставалась неподвижной.

В тот же миг ему показалось, что дверь внизу отворилась, и из вестибюля послышались чьи-то шаги.

— Вот черт, — выругался он, — я пропал, если треклятый механизм…

Судорожно сжимая пальцами лепку, он надавил всем своим весом. Ничто не сдвинулось с места. Ничто! В силу какого невероятного невезения, воистину ужасной насмешки судьбы, механизм, еще несколько минут назад действовавший безотказно, теперь заклинило?

Поднатужившись, он рванул на себя обшивку камина. Но мраморная плита не поддавалась. Проклятие! Возможно ли, чтобы такое глупое препятствие встало на его пути? Он стукнул по мрамору, стал колотить по нему кулаками, ругая на чем свет стоит.

— В чем дело, господин Люпен, похоже, у вас что-то испортилось?

Люпен в ужасе обернулся. Перед ним стоял Херлок Шолмс.

Херлок Шолмс! Он глядел на него, моргая, будто ослепленный страшным видением. Херлок Шолмс в Париже! Херлок Шолмс, им же самим отправленный накануне в Англию, подобно взрывоопасной бандероли! Теперь он, свободный и победоносный, возвышался перед Люпеном! О, для того, чтобы свершилось такое немыслимое чудо вопреки воле Арсена Люпена, нужно было, по меньшей мере, крушение всех естественных законов. Это означало победу всего, что противоречит логике и нормальному ходу вещей. Херлок Шолмс здесь!

И, в свою очередь, англичанин насмешливо, с той же высокомерной вежливостью, которой, как ударами хлыста, не раз стегал его противник, произнес:

— Господин Люпен, предупреждаю вас, что с этой минуты навсегда забуду о ночи, которую вы заставили меня провести в особняке барона д'Отрека, не стану вспоминать о злоключениях моего друга Вильсона, никогда не помяну о моем похищении в автомобиле, ни о путешествии, что я был принужден совершить привязанным по вашему приказу к неудобной койке. Эта минута стирает все. Я больше ни о чем не помню. Мы в расчете. Я получил королевское вознаграждение.

И поскольку Люпен хранил молчание, англичанин спросил:

— А вы как думаете?

Казалось, он настаивал, потому что требовал признания своих заслуг, некой компенсации за прошлое.

После минутного размышления, дав англичанину почувствовать свой взгляд, проникающий до сокровенных глубин души, Люпен заявил:

— Полагаю, месье, ваше теперешнее поведение имеет под собой серьезные основания?

— Чрезвычайно серьезные.

— То, что вы улизнули от моего капитана и от моих матросов, не имеет первостепенного значения в нашей борьбе. Но тот факт, что вы здесь, передо мной, один, слышите, один на один с Арсеном Люпеном, заставляет меня считать ваш реванш настолько полным, насколько это только возможно.

— Насколько это возможно.

— Что с домом?

— Окружен.

— А два соседних?

— Тоже.

— Верхняя квартира?

— Все три квартиры на шестом этаже, занимаемые господином Дюбреем, окружены.

— Таким образом…

— Таким образом, вы попались, господин Люпен, это неизбежно.

Люпен испытал в тот момент те же самые чувства, что волновали Шолмса, когда он ехал в автомобиле, тот же сдерживаемый гнев, то же бешенство. И та же самая сила обстоятельств заставила его в конечном счете покориться. Оба в равной степени могущественные противники, они должны были, каждый в свою очередь, принимать поражение как временное зло, с которым приходилось смириться.

— Мы в расчете, месье, — ясно произнес он.

Казалось, англичанин несказанно обрадовался этому признанию. Они помолчали. Затем Люпен, уже овладев собой, с улыбкой заговорил:

— Я ничуть не в обиде. Как-то надоело все время побеждать. Достаточно было лишь руку протянуть — и вы в нокауте. На этот раз я на вашем месте. Туше, мэтр!

Он весело рассмеялся.

— То-то все обрадуются! Люпен в западне! Как-то ему удастся выйти оттуда? В мышеловке! Ну и приключение! О, мэтр, я вам обязан такими сильными ощущениями! Такова жизнь!

Сжав кулаки, он приставил их к вискам, будто хотел сдержать бурлящее в нем безудержное веселье, так ребенок хохочет, не в силах удержаться.

И наконец приблизился к англичанину.

— Чего же вы ждете?

— Чего жду?

— Да, здесь Ганимар со своими людьми. Отчего же он не входит?

— Это я так просил.

— А он согласился?

— Я прибегаю к его услугам лишь при категорическом условии подчинения моим приказам. Впрочем, он думает, что господин Феликс Дэви — только один из сообщников Арсена Люпена.

— Тогда задам вопрос по-другому. Почему вы один?

— Мне хотелось сначала поговорить с вами.

— Ай-ай-ай! Он хочет поговорить!

Эта мысль здорово пришлась Люпену по вкусу. В некоторых обстоятельствах слово оказывается лучше дела.

— Господин Шолмс, сожалею, что не могу предложить вам кресла. А может быть, вам придется по вкусу этот наполовину сломанный старый ящик? Или же подоконник? Уверен, стаканчик пива вовсе не повредит. Так темного или светлого? Садитесь же, прошу вас.

— Нет смысла. Поговорим так.

— Слушаю.

— Буду краток. Цель моего пребывания во Франции — отнюдь не ваш арест. И если пришлось вас преследовать, то лишь потому, что только так можно было достигнуть цели.

— В чем же она?

— Отыскать голубой бриллиант.

— Ах, голубой бриллиант!

— Конечно, ведь тот, что нашли во флаконе консула Блейхена, был ненастоящий.

— Верно. Настоящий Белокурая дама отослала мне, я изготовил точную его копию, и, поскольку имел виды на остальные драгоценности графини, а консул Блейхен и так вызывал ее подозрения, эта самая Белокурая дама, чтобы, в свою очередь, отвести подозрения от себя, запрятала фальшивый бриллиант в вещи того самого консула.

— А настоящий остался у вас.

— Ну разумеется!

— Мне нужен этот бриллиант.

— Никак невозможно. Тысяча извинений.

— Я обещал его графине де Крозон. И получу во что бы то ни стало.

— Как это вы его получите, если он у меня?

— Я получу его именно потому, что он у вас.

— Значит, я вам его отдам?

— Да.

— По своей воле?

— Я куплю его у вас.

Люпен опять развеселился.

— Вы настоящий житель своей страны. Все превращаете в сделку.

— Это и есть сделка.

— А что вы можете предложить?

— Свободу мадемуазель Дестанж.

— Ее свободу? Но, как мне кажется, она не под арестом?

— Я предоставлю господину Ганимару необходимые улики. Без вашей поддержки она тоже попадется.

Люпен засмеялся.

— Мой милый, вы предлагаете мне то, чего у вас самого нет. Мадемуазель Дестанж в надежном месте, ей нечего опасаться. Придумайте что-нибудь другое.

Англичанин несколько растерялся, на скулах его выступили красные пятна. Вдруг он положил руку на плечо противника:

— А если я предложу вам…

— Мою свободу?

— Нет… но ведь в конце концов я могу и выйти отсюда, начать совещаться с господином Ганимаром…

— И дать мне время подумать?

— Да.

— О, Господи, да что мне с того! Чертов механизм заело, — ответил Люпен, со злостью стукнув по лепке камина.

И чуть не вскрикнул от изумления: на этот раз по какому-то капризу судьбы неожиданно удача вернулась к нему и мраморная плита качнулась под его рукой.

Это было спасение, возможный побег. В таком случае, зачем подчиняться условиям Шолмса?

Он заходил по комнате, будто размышляя, какой дать ответ. Потом, в свою очередь, опустил руку Шолмсу на плечо.

— Взвесив все «за» и «против», я решил, что лучше самому обделывать свои дела.

— Но ведь…

— Нет, я ни в чьей помощи не нуждаюсь.

— Когда Ганимар вас схватит, все будет кончено. Уж он вас не отпустит.

— Кто знает!

— Поймите, это безумие. Все выходы охраняются.

— Есть еще один.

— Какой?

— Тот, что я изберу!

— Это всего лишь слова. Ваш арест можно считать свершившимся.

— Я другого мнения.

— Что же тогда?

— Оставлю голубой бриллиант себе.

Шолмс вытащил часы.

— Без десяти три. Ровно в три позову Ганимара.

— Значит, остается десять минут на то, чтобы поболтать. Воспользуемся этим, господин Шолмс, и чтобы удовлетворить снедающее меня любопытство, объясните, как раздобыли мой адрес и узнали имя Феликс Дэви?

Не спуская с Люпена глаз, тревожась из-за его хорошего настроения, Шолмс охотно пустился в объяснения, льстящие его тщеславию.

— Адрес? Мне дала его Белокурая дама.

— Клотильда?

— Она самая. Вспомните-ка… вчера утром… когда я хотел увезти ее на автомобиле, она звонила портнихе.

— Правда.

— Так вот, позднее я понял, что портнихой были вы. И ночью на корабле, призвав на помощь свою память, которой по праву могу похвастаться, мне удалось восстановить две последние цифры номера, который она набирала… 73. Таким образом, располагая списком «улучшенных» вами домов, для меня не составило никакого труда по прибытии в Париж сегодня утром в одиннадцать часов найти в телефонном справочнике имя и адрес господина Феликса Дэви. А узнав имя и адрес, я обратился за помощью к господину Ганимару.

— Замечательно! Первоклассная работа! Остается лишь снять перед вами шляпу. Однако непонятно, как это вам удалось сесть на гаврский поезд. Вы что, сбежали с «Ласточки»?

— Я не сбежал.

— Однако…

— Вы приказали капитану пришвартоваться в Саутгемптоне не раньше часа ночи. А они высадили меня в полночь. И я сел на пароход до Гавра.

— Значит, капитан меня предал? Но это немыслимо.

— Он вас не предавал.

— В чем же дело?

— Во всем виноваты его часы.

— Часы?

— Да, я перевел их на час вперед.

— Но как?

— Как обычно переводят стрелки, повернув колесико. Мы болтали, он сидел рядом, я рассказывал интересные истории. Клянусь вам, он даже ничего не заметил.

— Браво, браво, здорово придумано, запомню на будущее. Но как же часы, висевшие на стене в каюте?

— О, с ними было гораздо сложнее, ведь я лежал со связанными ногами, но матрос, охранявший меня в то время, как отсутствовал капитан, не отказался чуть подтолкнуть стрелки.

— Он? Что вы говорите? Он согласился?

— Так ведь он не понимал же всей важности своего поступка! Я сказал, что мне во что бы то ни стало нужно успеть к первому поезду на Лондон, ну и… он дал себя уговорить.

— За что получил…

— За что получил маленький подарок… который, кстати, этот прекрасный человек собирался честно передать вам.

— Какой подарок?

— Пустячок.

— Что же именно?

— Голубой бриллиант.

— Голубой бриллиант?

— Да, фальшивый, тот, на который вы подменили бриллиант графини, она сама дала его мне.

Ответом был внезапный и бурный взрыв смеха. Люпен даже зашелся, на глазах выступили слезы.

— Боже, как смешно! Мой фальшивый бриллиант отдали матросу! А капитанские часы! А стрелки стенных!

Никогда еще Шолмсу не казалось, что борьба между ними достигла такого накала. Могучий инстинкт подсказывал ему, что за этой напускной веселостью скрывается напряженная работа мысли, чрезвычайное напряжение всех сил и возможностей сидящего напротив человека.

Понемногу Люпен подходил все ближе и ближе. Англичанин отступил и словно невзначай опустил руку в жилетный карман.

— Три часа, господин Люпен.

— Уже три? Какая жалость! А мы так повеселились!

— Я жду вашего ответа.

— Ответа? Боже, какой же вы требовательный! Значит, партия приближается к концу. А ставкой — моя свобода?

— Или голубой бриллиант.

— Идет… Ваш первый ход. Что будете делать?

— Пойду королем, — ответил Шолмс, выхватив револьвер и стреляя.

— А у меня очко! — взмахнул кулаком Арсен.

Шолмс выстрелил в воздух, желая позвать на помощь Ганимара. Ему казалось, что вмешательство инспектора стало необходимым. Но удар пришелся прямо в живот — Шолмс побледнел и закачался. Одним прыжком Люпен оказался возле камина, мраморная плита пришла в движение… Но поздно! Дверь отворилась.

— Сдавайтесь, Люпен… А не то…

Ганимар, по-видимому оказавшийся гораздо ближе, нежели предполагал Люпен, Ганимар стоял на пороге, а за ним десять, двадцать человек толкались, спеша на помощь. Это были здоровые парни, при малейшем сопротивлении они, не раздумывая, убили бы его, как собаку.

Спокойный, он махнул рукой.

— Уберите свои лапы. Я сдаюсь.

И скрестил на груди руки.

Наступило минутное замешательство. В опустевшей комнате с оторванными обоями слова Арсена Люпена отдавались, как эхо. «Я сдаюсь!» Немыслимые слова! Все ждали, что вот-вот он испарится, вскарабкавшись по трапу, или раскроется стена, и он в который уж раз уйдет от своих преследователей. Но Люпен сдавался!

Ганимар подошел и, взволнованно, со всей торжественностью, присущей этому действу, медленно вытянул руку в сторону противника, с великой радостью говоря:

— Вы арестованы, Люпен.

— Брр! — поежился тот. — Старина Ганимар, вы наводите на меня тоску! Что за мрачный вид? Можно подумать, собираетесь произнести речь на могиле друга. Полноте, к чему такая похоронная мина?

— Вы арестованы.

— И от этого вы так разволновались? Именем закона его верный служитель главный инспектор Ганимар арестовывает злого Люпена. Исторический момент, вы, конечно, понимаете всю его важность. И более того, подобное происходит уже во второй раз. Браво, Ганимар, вы далеко пойдете!

И протянул руки.

Все это происходило с какой-то даже торжественностью. Агенты, несмотря на свою обычную грубость и ненависть к Люпену, вели себя довольно сдержанно, будто удивляясь, что им позволено дотронуться до этой неприкосновенной личности.

— Бедняга Люпен, — сказала личность, — что скажут твои благородные друзья, увидев, что тебя так унизили!

Напрягая мускулы, он с силой развел руки в стороны. Вздулись вены на лбу. Звенья цепи впились в кожу.

— Вот так! — сказал Люпен.

Разорванная цепь полетела на пол.

— Давай другую, приятель, эта ни на что не годится.

Принесли целых две.

— В добрый час! — одобрил он. — Лишние предосторожности не повредят.

И принялся считать агентов.

— Сколько же вас, друзья? Двадцать пять? Тридцать? Много… Ничего не поделаешь. Эх, было б вас всего пятнадцать!

Да, умел он держаться, это были манеры великого актера, лишь одной силой таланта легко и воодушевленно исполнявшего свою роль. Шолмс смотрел на него, и ему казалось, будто присутствовал на великолепном спектакле, всю красоту и малейшие нюансы которого по достоинству мог оценить лишь только он один. Он даже подумал, что борьба была равной между этими тридцатью, имевшими за плечами весь отлаженный аппарат правосудия, и им одним, безоружным и закованным в цепи. Он один стоил всех остальных.

— Глядите, мэтр, — обратился к нему Люпен, — это ваша работа. Благодаря вам Люпен будет гнить на мокрой соломе карцера. Сознайтесь, ведь ваша совесть неспокойна, вас, наверно, гложут сожаления?

Невольно англичанин пожал плечами, словно говоря: «Все зависело только от вас».

— Никогда! Никогда! — воскликнул Люпен. — Отдать вам голубой бриллиант? О, нет, я и так из-за него настрадался. И дорожу им. В первый же свой приезд в Лондон, думаю, в следующем месяце, при встрече расскажу вам почему… Но будете ли вы в Лондоне в будущем месяце? Может, лучше встретимся в Вене? Или в Санкт-Петербурге?

Вдруг он так и подскочил. Где-то под потолком зазвенел звонок. Это уже был не сигнал тревоги, но обычный телефонный звонок. Провода тянулись в кабинет, к проему между двумя окнами, а сам аппарат так и не сняли.

Телефон! О, кто же должен был попасться в ловушку, расставленную коварной судьбой? Арсен Люпен в бешенстве обернулся к аппарату, будто хотел его разбить, стереть в порошок и тем самым заглушить таинственный голос, собиравшийся поговорить с ним. Но Ганимар уже снял трубку.

— Алло? Алло? Номер 648-73? Да, верно.

Подбежав, Шолмс властно отстранил его и, схватив трубку, прикрыл мембрану платком, чтобы не узнали его голос.

В этот момент он взглянул на Люпена. И, поймав его взгляд, убедился, что оба вдруг подумали об одном и том же, понимая все возможные последствия того, что казалось вполне вероятным, даже почти что бесспорным: звонила Белокурая дама. Она думала, что будет разговаривать с Феликсом Дэви, или, скорее, с Максимом Бермоном, в то время как слушал ее Шолмс!

Англичанин закричал в трубку:

— Алло! Алло!

Пауза, затем Шолмс произнес:

— Да, это я, Максим.

И начала со всей трагичностью вырисовываться драма. Люпен, неукротимый насмешник Люпен и не думал скрывать своей тревоги. Побледнев, он вслушивался, пытаясь догадаться, о чем идет речь. А Шолмс продолжал отвечать невидимой собеседнице:

— Алло! Алло! Да, все закончилось, и я как раз собирался ехать к вам, как мы договорились. Куда? Но к вам же. А что, вам кажется это место неподходящим?

Он колебался, подбирая слова, потом совсем замолчал. Ясно было, что он, пытаясь расспросить девушку, не очень в этом преуспел, кроме того, ему было совершенно неизвестно, где она находится. И присутствие Ганимара его стесняло. Ах, если бы каким-то чудом можно было прервать нить этой дьявольской беседы! Люпен призывал чудо всеми силами души, всеми натянутыми, как струны, нервами.

Шолмс крикнул:

— Алло! Алло! Не слышно? Я тоже очень плохо слышу… едва понимаю… Алло! Знаете, по здравом размышлении я решил, что вам лучше вернуться к себе. Опасность? Никакой… Но он же в Англии! Я получил из Саутгемптона телеграмму, подтверждающую его приезд.

В последних словах скрывалась злая насмешка. И Шолмс произнес их с особым удовольствием. А потом добавил:

— Так не теряйте времени, моя дорогая, я скоро буду у вас.

И повесил трубку.

— Господин Ганимар, прошу вас дать мне троих людей.

— Это связано с Белокурой дамой, не так ли?

— Да.

— Вам известно, кто она и где находится?

— Да.

— Черт побери! Хороший улов… Вместе с Люпеном… Какой удачный день! Фоленфан, возьмите еще двоих и отправляйтесь за месье.

Англичанин собрался уходить в сопровождении трех полицейских.

Все было кончено. Скоро Белокурая дама тоже окажется во власти Шолмса. Благодаря его замечательному упорству и счастливому стечению обстоятельств сражение заканчивалось для него победой, а для Люпена — полным поражением.

— Господин Шолмс!

Англичанин остановился.

— В чем дело, господин Люпен?

Последний удар, казалось, полностью сразил Люпена. Лоб его избороздили морщины, он выглядел мрачным и подавленным. Но все-таки, сделав над собой усилие, вновь, несмотря на неудачи, воскликнул радостно и непринужденно:

— Согласитесь, удача от меня отвернулась. Только что не удалось сбежать через камин — и вот я в ваших руках. А потом судьбе было угодно воспользоваться телефоном, чтобы сделать вам подарок в лице Белокурой дамы. Повинуюсь вашим приказам.

— Что это значит?

— Это значит, что я готов возобновить переговоры.

Шолмс отвел в сторону инспектора и испросил, впрочем, тоном, не допускающим возражений, разрешения поговорить с глазу на глаз с Арсеном Люпеном. Совещание в верхах! Оно началось довольно сухо: оба нервничали.

— Что вы хотите?

— Свободу мадемуазель Дестанж.

— А вам известна цена?

— Да.

— Так вы согласны?

— Согласен на все ваши условия.

— Ах, так? — удивился англичанин. — Но ведь вы же отказались, когда речь шла о вас…

— Речь шла обо мне, господин Шолмс. А теперь дело касается женщины, женщины, которую я люблю. Видите ли, мы, французы, отличаемся особым взглядом на такие вещи. И не буду же я поступать по-другому, лишь потому, что зовусь Люпеном?.. Наоборот!

Теперь он казался совсем спокойным. Шолмс невольно чуть кивнул головой и прошептал:

— Где голубой бриллиант?

— Возьмите трость, что стоит в углу возле камина. Держась за набалдашник, другой рукой поверните кольцо с противоположного конца.

Шолмс взял трость и повернул кольцо, обнаружив, что набалдашник отвинчивается. Внутри был шарик из замазки. А в нем — голубой бриллиант.

Он стал его рассматривать. Камень был настоящим.

— Мадемуазель Дестанж свободна, господин Люпен.

— В будущем так же, как и в настоящем? Ей нечего вас опасаться?

— Ни меня, ни кого-либо другого.

— Что бы ни случилось?

— Что бы ни случилось. Я уже позабыл ее имя и адрес.

— Спасибо. И до свидания. Ведь мы еще встретимся, не так ли, господин Шолмс?

— Нисколько в этом не сомневаюсь.

Между англичанином и Ганимаром завязалась оживленная беседа, которой вскоре Шолмс довольно грубо положил конец:

— Мне очень жаль, господин Ганимар, но я другого мнения. Просто нет времени разубеждать вас. Через час я уезжаю в Англию.

— Но… как же с Белокурой дамой?

— Я не знаю этой особы.

— Но ведь вы только что…

— Как хотите. Я уже добыл вам Люпена. А вот и голубой бриллиант — уступаю вам удовольствие самому вернуть его графине де Крозон. Мне кажется, вам не на что пожаловаться.

— Но Белокурая дама…

— Найдите ее сами.

Нахлобучив на голову шляпу, он быстро вышел, как человек, не имеющий привычки задерживаться после того, как закончил все свои дела.

— Счастливого пути, мэтр, — крикнул вдогонку Люпен. — Поверьте, я никогда не забуду о наших сердечных отношениях! Передайте привет господину Вильсону!

Не получив ответа, Люпен усмехнулся:

— Вот это называется уйти по-английски. Нашему достойному островитянину недостает куртуазности, которой отличаемся мы. Вы только подумайте, Ганимар, как бы француз повел себя в подобных обстоятельствах! Уж как бы изощрился, прикрывая вежливыми фразами свой триумф! Но, Господи прости, что это вы делаете, Ганимар? Ах, обыск! Но ведь, дружок, больше ничего не осталось, ни единой бумажки! Мои архивы в надежном месте.

— Кто знает? Кто знает?

Люпену пришлось покориться. Между двумя инспекторами, в окружении всех остальных, он терпеливо выдержал все, что от него требовалось. Но минут через двадцать вздохнул:

— Скорее, Ганимар, что вы там копаетесь?

— А вам что, некогда?

— Не то слово. У меня назначена срочная встреча.

— В следственной тюрьме?

— Нет, в городе.

— Ах, так? В котором же часу?

— В два.

— А сейчас три.

— Я и говорю, что опоздал. Страшно не люблю опаздывать.

— Может быть, хоть пять-то минут мне дадите?

— Ни минутой больше.

— Как вы любезны… постараюсь…

— Что-то вы много разговариваете… Ах, еще и этот шкаф? Но он пустой!

— Однако здесь лежат три письма.

— Старые счета!

— Нет, связка, перевязанная шелковой ленточкой.

— Розового цвета? О, Ганимар, ради всего святого, не развязывайте!

— Письма от женщины?

— Да.

— Принадлежащей к свету?

— К высшему.

— А как ее зовут?

— Мадам Ганимар.

— Забавно! Очень забавно! — уязвленный, парировал Ганимар.

В это время полицейские, которым было поручено обыскать остальные комнаты, явились доложить, что не добились никакого результата. Люпен расхохотался.

— Ах, черт! Вы что, думали найти здесь список моих друзей или доказательство того, что я связан с прусским императором? Лучше бы вы, Ганимар, поискали маленькие секреты этой квартиры. Вот, например, эта газовая труба — на самом деле акустическая. В камине лестница. Стена комнаты полая. А сколько всяких звонков! Смотрите, Ганимар, нажмите вот эту кнопку.

Тот повиновался.

— Ничего не услышали? — поинтересовался Люпен.

— Нет.

— Я тоже. А ведь вы только что предупредили командира моего аэродрома, чтобы приготовил дирижабль, который вскоре поднимет нас в воздух.

— Ладно, — проворчал Ганимар, заканчивая осмотр квартиры, — хватит глупостей, пора в дорогу.

Он двинулся к выходу в сопровождении своих людей.

Люпен оставался на месте.

Полицейские хотели его подтолкнуть, но ничего не получилось.

— В чем дело? — спросил Ганимар. — Вы отказываетесь идти?

— Вовсе нет.

— В таком случае…

— Смотря куда…

— Куда?

— Куда вы меня поведете.

— Да в следственную же тюрьму, конечно!

— Тогда не пойду. Мне нечего делать в следственной тюрьме.

— Вы что, с ума сошли?

— Разве я не имел чести предупредить вас, что у меня назначено срочное свидание?

— Люпен!

— Послушайте, Ганимар, меня ждет Белокурая дама. Не думаете же вы, что я могу поступить так грубо и просто бросить ее в тревоге? Это было бы недостойно галантного мужчины.

— Эй вы, Люпен, — разозлился Ганимар, которому уже начало надоедать это зубоскальство, — пока что я с вами слишком хорошо обращался. Но всему есть предел. Идите за мной.

— Невозможно. У меня свидание, и я на него пойду.

— В последний раз говорю!

— Не-воз-мож-но.

Ганимар сделал знак своим людям. Двое полицейских подхватили Люпена под руки. Но тут же, вскрикнув от боли, отпустили: обеими руками Арсен Люпен воткнул им в тело две иглы.

Обезумев от бешенства, остальные набросились на него, дав наконец-то волю своей ненависти, сгорая желанием отомстить за товарищей, да и за себя самих, ведь столько раз Люпен обводил их вокруг пальца. Они били, колотили куда попало. От сильного удара в висок он упал.

— Если вы его покалечите, — в ярости крикнул Ганимар, — будете иметь дело со мной!

И наклонился, готовый оказать помощь. Но убедившись, что тот дышит свободно, приказал взять его за ноги и за голову, тогда как сам поддерживал туловище.

— Давайте, только осторожно! Не трясите его! Ах, звери, чуть было его не убили! Эй, Люпен, как дела?

Люпен открыл глаза и пробормотал:

— Некрасиво, Ганимар… Дали им меня побить.

— Сами виноваты, черт возьми, со своим упрямством, — огорченно ответил Ганимар. — Вам не больно?

Они приближались к лестничной клетке. Люпен простонал:

— Ганимар… на лифте… Они мне все кости переломают…

— Хорошая мысль, прекрасная мысль, — одобрил Ганимар. — К тому же лестница такая узкая… мы просто не сможем…

Он вызвал лифт. Люпена со всеми возможными предосторожностями усадили на сиденье. Ганимар сел рядом и сказал своим людям:

— Спускайтесь вниз. Будете ждать меня у окошка консьержа. Договорились?

И взялся за ручку двери. Но не успел он ее захлопнуть, как раздались пронзительные вопли. Подобно воздушному шарику, сорвавшемуся с ниточки, лифт неожиданно взлетел вверх. Его полет сопровождался сардоническим смехом.

— Ах ты, черт! — взревел Ганимар, судорожно пытаясь нащупать в темноте кнопку спуска.

И, не найдя ее, крикнул полицейским:

— Все на шестой! К дверце шестого этажа!

Перескакивая через ступеньки, агенты помчались наверх. Но тут произошла странная вещь: лифт, будто проломив потолок последнего этажа, вдруг пропал из виду и внезапно появился на верхнем этаже, где размещалась прислуга. Там он наконец остановился. У дверцы ждали трое. Один из них открыл лифт, и, пока двое держали Ганимара, хотя он, ошеломленный, потеряв свободу движений, даже и не думал сопротивляться, третий вынес Люпена.

— Я предупреждал вас, Ганимар… Похищение на воздушном шаре… и все это благодаря вам! В другой раз не будете столь мягкосердечным. И кроме того, вы забыли, что Арсен Люпен никогда не даст себя побить и причинить себе боль без серьезных на то причин. Прощайте…

Дверь кабины захлопнулась, и лифт, увозя Ганимара, начал спускаться вниз. Все случилось так быстро, что старый полицейский прибыл на нижний этаж одновременно со своими же агентами.

Не успев переброситься и словом, все кинулись через двор к черной лестнице. Лишь по ней одной можно было добраться до этажа прислуги, откуда и сбежал Люпен.

Длинный извилистый коридор со множеством маленьких пронумерованных комнаток вел к неплотно прикрытой двери. За нею уже в соседнем доме начинался точно такой же коридор со скошенными углами и похожими комнатами. В конце его — черная лестница. Ганимар спустился по ней, пересек двор, вестибюль и выскочил на улицу Пико. И тогда понял: два длинных дома, уходя в глубину, соприкасались между собой, а их фасады выходили на две разные улицы, но не перпендикулярные, а параллельные, и расстояние между ними было более шестидесяти метров.

Он зашел к консьержке и показал свое удостоверение:

— Здесь проходили четверо мужчин?

— Да, двое слуг с пятого и шестого этажа и двое их друзей.

— А кто живет на пятом и на шестом этажах?

— Господа Фовель и их кузены Провост. Они сегодня съехали. Оставались лишь двое слуг. Но и те только что ушли.

«Так, — подумал Ганимар, рухнув на диванчик в закутке консьержки, — какую же дичь мы упустили! В этом квартале размещалась вся банда».

Спустя сорок минут двое мужчин подъехали в экипаже к Северному вокзалу и поспешили к экспрессу на Кале. За ними несли их чемоданы.

У одного из них рука была на перевязи, а бледное лицо свидетельствовало о нездоровье. Второй же казался в веселом расположении духа.

— Галопом, Вильсон, не хватало еще опоздать на поезд. Ах, Вильсон, я никогда не забуду эти десять дней!

— Я тоже.

— Какие чудные сражения!

— Просто замечательные.

— Ну, конечно, не обошлось и без мелких неприятностей.

— Совсем мелких.

— А в конце концов победа на всех фронтах. Люпен под арестом! Голубой бриллиант найден!

— Моя рука сломана!

— Когда речь идет о такой удаче, какое значение может иметь чья-то сломанная рука!

— Особенно моя.

— Ну да! Ведь вспомните, Вильсон, как раз в тот момент, когда вы были у аптекаря и там страдали, как герой, я обнаружил путеводную нить.

— Вам просто повезло!

Двери вагонов уже закрывались.

— По местам, господа. Пожалуйста, поторопитесь.

Носильщик влез по ступенькам в пустое купе и впихнул в сетку чемоданы, а Шолмс тем временем втаскивал в вагон неудачливого Вильсона.

— Да что с вами, Вильсон! Еле движетесь… Поэнергичнее!

— Дело вовсе не в энергии.

— А в чем?

— Просто у меня действует лишь одна рука.

— Ну и что! — весело откликнулся Шолмс. — Тоже мне беда! Можно подумать, вы один на всем свете в таком положении. А как же однорукие? Настоящие калеки? Ну как, залезли? Слава Богу.

Он протянул носильщику монету в пятьдесят сантимов.

— Спасибо, голубчик. Держите.

— Благодарю, господин Шолмс.

Англичанин поднял глаза: перед ним стоял Арсен Люпен.

— Вы… вы… — ошеломленно забормотал он.

А Вильсон заблеял, потрясая своей единственной рукой, тыча в него пальцем:

— Вы! Вы! Ведь вас же арестовали! Шолмс сам мне об этом сказал. Когда он ушел, вас окружали Ганимар со своими тридцатью полицейскими.

Люпен, скрестив руки на груди, возмущенно проговорил:

— Вы что же, думали, я дам вам уехать, не попрощавшись? После таких приятных дружеских отношений, которые у нас с вами сложились? Да это было бы просто невежливо. За кого вы меня принимаете?

Раздался свисток.

— Ладно, прощаю вас. Вам ничего не нужно? Табак, спички… Есть? А вечерние газеты? Там вы найдете все подробности моего ареста и вашего последнего подвига, мэтр. А теперь до свидания, счастлив, что с вами познакомился… правда, счастлив! Если я когда-нибудь вам понадоблюсь, то буду рад…

Он спрыгнул на перрон и захлопнул дверцу.

— Прощайте! — Помахал он за окном платком. — Прощайте! Я напишу вам… И вы тоже пишите, хорошо? Как ваша сломанная рука, господин Вильсон? Буду ждать от вас обоих вестей… Ну хоть открыточки посылайте время от времени! Мой адрес: Париж, Люпену… Этого достаточно… Марка не нужна… Прощайте… До скорого…