Социология. 2-е изд.

Оценка теоретических перспектив в области социологии — задача грандиозная и трудновыполнимая. Теоретические споры по определению носят более абстрактный характер, чем расхождения во мнениях по практическим вопросам. Тот факт, что нет ни одной теории, которая доминировала бы в социологии в целом, мог бы показаться свидетельством слабости нашей науки. Однако это не так. Напротив, столкновение различных теоретических подходов и концепций свидетельствует о жизненной силе социологической науки. При изучении человеческих существ — нас самих — многообразие теоретических взглядов спасает нас от догматизма. Человеческое поведение настолько сложно и многоаспектно, что вряд ли одна теория сможет охватить все его стороны. Различие теоретических взглядов служит неиссякаемым источником идей, которые можно использовать в исследованиях, и оно стимулирует творческое мышление, столь необходимое для прогресса в социологии.

Во многих областях исследования, где работают социологи, было создано бесчисленное множество теорий. Некоторые из них сформулированы очень точно и иногда даже выражены в математической форме, хотя это чаще наблюдается в других социальных науках (в частности, в экономике), нежели в социологии.

Некоторые теории стремятся дать объяснение гораздо более широкому кругу явлений, чем другие теории, и существуют различные мнения относительно того, насколько желательно или целесообразно для социолога заниматься очень широкими теоретическими проблемами. Так, например, американский социолог Роберт К. Мёртон настаивает на том, что социологам следует сосредоточить внимание на теориях, которые он называет теориями среднего масштаба (Merton 1957). Не надо пытаться создавать грандиозные теоретические построения, следует быть скромнее.

Теории среднего масштаба достаточно конкретны, и их можно проверить непосредственно в эмпирических исследованиях, и вместе с тем они характеризуются достаточной обобщенностью и охватывают ряды различных явлений. Примером подобной теории может служить теория относительной депривации. Согласно этой теории, то, как люди оценивают обстоятельства своей жизни, зависит от того, с кем они себя сравнивают. Таким образом, чувство обездоленности не связано напрямую с уровнем материальной бедности, который реально присущ людям (см. подраздел «Что такое бедность?» в главе 11). Семья, живущая в маленьком домике в бедном районе, где все соседи находятся в более или менее сходных условиях, будет, скорее всего, чувствовать себя менее ущемленной, чем семья, которая живет в таком же доме, но в регионе, где большинство окружающих домов гораздо больше по размерам и более богаты.

И действительно, чем более широка и амбициозна теория, тем труднее проверить ее эмпирически. И тем не менее, не существует, по-видимому, убедительной причины, почему теоретическая мысль в социологии должна ограничиваться «средним масштабом». Чтобы понять, почему дело обстоит именно так, рассмотрим в качестве примера теорию, которая была изложена Максом Вебером в его сочинении «Протестантская этика и дух капитализма» (Weber 1976, впервые опубликована в 1904–1905). Мы уже упоминали эту знаменитую книгу в предыдущих главах (см. раздел «Теории организации» главы 12 и раздел «Теории религии» в главе 17).

В книге «Протестантская этика и дух капитализма» Макс Вебер пытается ответить на фундаментальный вопрос: почему капитализм возник именно на Западе, а не где-либо еще? В течение почти тринадцати веков после Древнего Рима в мировой истории гораздо более заметную роль играли другие цивилизации, а отнюдь не Запад. Европа была, по правде говоря, совсем незначительным местом на земном шаре, тогда как Китай, Индия и Оттоманская империя на Ближнем Востоке все являлись могущественными державами. В частности, китайцы были намного впереди Запада по уровню технологического и экономического развития. Что же произошло в Европе и вызвало столь резкий скачок в ее экономическом развитии, начиная с XVII в. и позднее?

Чтобы ответить на этот вопрос, считал Вебер, нужно выяснить, что отличает современную промышленность от более ранних типов экономической деятельности. Стремление к накоплению богатства можно обнаружить в самых разных цивилизациях, и это стремление нетрудно объяснить: люди ценили богатство за те блага, безопасность, власть и удовольствия, которые оно может обеспечить. Они хотят избавиться от нужды и, скопив богатство, используют его, чтобы сделать свою жизнь благополучной.

Если мы посмотрим на экономическое развитие Запада, писал Вебер, то обнаружим нечто совершенно иное: отношение к накоплению богатства, какое в истории не встречается больше нигде. Это отношение и есть то, что Вебер называет духом капитализма, — система убеждений и ценностей, присущих первым капиталистам — торговцам и промышленникам. Этим людям было свойственно сильное стремление к накоплению личного богатства. Однако в отличие от богатых людей в других частях земли они не старались использовать накопленные богатства, чтобы обеспечить себе роскошный образ жизни. Они вели жизнь, полную самоограничения и бережливости, они жили очень скромно и незаметно, избегая обычных проявлений богатства. Такое крайне необычное сочетание характеристик, как пытался показать Вебер, было жизненно важно для экономического развития Запада в раннюю эпоху. Дело в том, что в отличие от богатых людей в прошлые века и в других культурах, эти группы людей не расточали своих богатств, но напротив, они вновь вкладывали их в дело, чтобы еще больше расширить предприятие, во главе которого они стояли.

Суть теории Вебера заключается в том, что жизненные установки, связанные с духом капитализма, возникли под влиянием религии. Христианство в целом сыграло роль, благоприятствующую таким взглядам, но важной мотивирующей силой явилось влияние протестантизма — и особенно одной его разновидности — пуританства. Первые капиталисты были в большинстве пуританами, а многие из них придерживались кальвинистских взглядов. По мнению Вебера, непосредственным источником духа капитализма явились некоторые кальвинистские догматы. Одним из них была мысль о том, что человеческие существа — суть инструменты Бога на земле, от которых Всемогущий требует работы по призванию — занятия делом для вящего прославления Бога.

Вторым важным аспектом кальвинизма было понятие предопределения, согласно которому только некоторые предопределенные люди окажутся среди «избранных» и попадут в рай после смерти. Первоначально в учении Кальвина утверждалось, что ничто, совершаемое человеком на земле, не может повлиять на то, окажется ли он в числе избранных или нет, это заранее предопределено Богом. Однако этот тезис вызвал такое беспокойство среди последователей Кальвина, что его пришлось изменить так, чтобы у верующих оставалась надежда получить от Бога некий знак об избранности.

Успех в работе по призванию, находящий выражение в материальном процветании, стал главным знаком того, что тот или иной человек поистине является одним из избранных. В человеческих общинах, находившихся под влиянием подобных идей, появился огромный стимул к экономическому преуспеванию. Однако это сопровождалось необходимостью для верующего вести скромную и экономную жизнь. Пуритане считали роскошь злом, поэтому стремление к накоплению богатства оказалось у них соединенным с суровым и простым образом жизни.

В раннюю эпоху предприниматели вряд ли сознавали, что они способствуют осуществлению важных изменений в обществе; их побуждали в первую очередь религиозные мотивы. Аскетический, т. е. полный самоограничения, образ жизни пуритан стал впоследствии неотъемлемой частью современной цивилизации. Как писал Вебер:

Теория Вебера была подвергнута критике с разных сторон. Некоторые утверждали, например, что ту жизненную позицию, которую Вебер назвал «духом капитализма», можно встретить в ранних итальянских торговых городах XII в. задолго до того, как стало известно о кальвинизме. Другие критики указывали, что ключевое понятие «работы по призванию», которое Вебер связывал с протестантством, уже существовало у католиков. Тем не менее, основные положения Вебера до сих пор разделяют многие социологи, а выдвинутая им теория остается такой же смелой и вдохновляющей, как и тогда, когда она была впервые сформулирована. Если теория Вебера верна, тогда можно заключить, что решающим фактором, определившим современное экономическое и социальное развитие, было нечто на первый взгляд представляющееся крайне далеким от него — совокупность религиозных взглядов.

Теория Вебера отвечает некоторым критериям, существенным для теоретического мышления в области социологии:

1. Она носит контринтуитивный характер и предлагает интерпретацию явлений, отличающуюся от той, какая подсказывалась бы здравым смыслом. Таким образом, данная теория предлагает новый подход к рассматриваемым ею проблемам. Большинство авторов до Вебера не допускали возможности того, что религиозные убеждения могли бы сыграть основополагающую роль в возникновении капитализма.

2. Теория Вебера объясняет нечто, казавшееся совершенно непонятным, а именно: почему люди, предпринимая огромные усилия для накопления богатства, предпочитали жить скромно и умеренно?

3. Данная теория способна пролить свет на обстоятельства помимо тех, для объяснения которых она была создана первоначально. Вебер подчеркивал, что пытался понять только самые истоки появления современного капитализма. Тем не менее, можно с полным основанием предположить, что и в других ситуациях успешного развития капитализма могли оказывать воздействие ценности, аналогичные тем, какие проповедовало пуританство.

4. Хорошая теория — это не просто теория, которая оказывается состоятельной. Хорошая теория является также плодотворной в том смысле, что способна порождать много новых идей и стимулировать дальнейшую исследовательскую работу. Теория Вебера, несомненно, была в высшей степени плодотворной в этом отношении — она послужила отправной точкой для многочисленных последующих исследований и теоретических работ.

Теоретические дилеммы

Споры о «Протестантской этике и духе капитализма» продолжаются до наших дней, так же как и дискуссии по поводу других аспектов книги Вебера. Идеи, выдвинутые мыслителями-классиками, а также более поздние теоретические воззрения, обсужденные в главе 1 «Что такое социология?», по-прежнему вызывают разногласия.

Существует несколько таких фундаментальных теоретических дилемм, которые до сих пор вызывают разногласия и споры и к которым эти столкновения мнений постоянно привлекают наше внимание. Некоторые из этих дилемм носят очень общий характер и касаются того, как следует интерпретировать человеческую деятельность и социальные институты. Мы рассмотрим здесь четыре такие дилеммы.

1. Первая дилемма затрагивает соотношение действий человека и социальной структуры. Вопрос заключается в следующем: насколько мы, творческие человеческие личности, активно контролируем условия нашей собственной жизни? Или же большая часть того, что мы делаем, является результатом действия общих социальных сил вне нашего контроля? Этот вопрос всегда разделял и продолжает разделять социологов. Вебер и сторонники теории символического взаимодействия, например, подчеркивают активные созидательные компоненты поведения человека. При других подходах, как, например, у Дюркгейма, на первый план выдвигается сдерживающий характер влияния общества на наши поступки.

2. Вторая теоретическая дилемма касается консенсуса и конфликта в обществе. Как мы уже видели, некоторые социологи — включая функционалистов — считают, что человеческим обществам изначально присущи порядок и гармония. Те, кто придерживается такой точки зрения, признают наиболее очевидными характеристиками обществ преемственность и консенсус, как бы сильно эти общества ни изменялись с течением времени. Другие социологи, напротив, подчеркивают всеобъемлющий характер социальных конфликтов. Они считают, что общества раздираемы противоборствами, напряженностью и границами. Для них представление о том, что люди большую часть времени обычно живут друг с другом мирно, — не что иное, как иллюзия; по их мнению, даже если в обществе нет открытой конфронтации, остаются глубокие различия интересов, которые в определенный момент способны перерасти в активный конфликт.

3. Третья кардинальная теоретическая дилемма вообще не получила отражения в ортодоксальных традициях социологии, однако игнорировать ее было бы неправильно. Она заключается в том, как ввести в социологический анализ адекватное понимание гендера. В прошлом в развитии социологической теории все крупные фигуры были мужчинами и в своих трудах они не уделяли практически никакого внимания тому факту, что человеческие существа разделены по полу (Sydie 1987). В их трудах люди представлены, как если бы они были «нейтральны» в отношении пола — они являются абстрактными «действующими лицами», а не различающимися по полу мужчинами и женщинами. И возможно, в настоящее время эта дилемма является самой острой и трудной из всех упомянутых четырех, поскольку в нашем распоряжении имеется очень мало материала, чтобы связать проблемы гендера с более установившимися формами теоретического мышления в социологии.

Одна из главных трудностей, связанных с гендером, состоит в следующем. Нужно ли включить гендер в социологическую теорию как общую категорию? Или напротив, нам нужно изучать проблемы пола, разбив их на более частные вопросы, затрагивающие поведение женщин и мужчин в различных контекстах? Иначе говоря: существуют ли некие характерные признаки, которые разделяют мужчин и женщин с точки зрения их личности и социального поведения во всех культурах? Или же различия по полу следует всегда объяснять, исходя преимущественно из других различий, разделяющих общества (например, различий классовых)?

4. Четвертая дилемма касается не столько общих характеристик человеческого поведения или обществ в целом, сколько особенностей современного социального развития. Она имеет дело с определением факторов, воздействующих на возникновение и природу современных обществ, и отражает различия между подходами немарксистским и марксистским. Дилемма эта концентрируется вокруг следующего: насколько современный мир сформировался под влиянием экономических условий, выделенных Марксом — в частности, под влиянием механизмов капиталистического экономического производства? Или наоборот, насколько глубоко другие влияния (такие как социальные, политические или культурные факторы) определяли социальное развитие в современную эпоху? Указанные проблемы имеют для социологической теории настолько фундаментальное значение, что необходимо подробнее рассмотреть различные идеи, высказанные в связи с ними.

Основная идея, разработанная Дюркгеймом и многими социологами после него, заключается в том, что общества, членами которых мы являемся, накладывают на наши действия социальные ограничения. Дюркгейм утверждал, что общество имеет приоритет перед отдельным человеком. Общество есть нечто гораздо большее, чем сумма отдельных актов, и оно обладает «плотностью» или «цельностью», сопоставимыми со структурами в материальной среде. Представим себе человека, который стоит в комнате, где несколько дверей. Строение комнаты ограничивает масштаб его возможных действий. Расположение стен и дверей определяет, например, пути выхода и входа. Социальная структура, согласно Дюркгейму, ограничивает нашу деятельность аналогичным образом, ставя пределы тому, что мы можем сделать как индивидуумы. Она является по отношению к нам «внешней», совершенно так же, как стены комнаты.

Эта точка зрения выражена Дюркгеймом в его знаменитом высказывании:

Хотя взгляды, выраженные Дюркгеймом, имеют много приверженцев, они также подверглись суровой критике. Если «общество» — не результат сложения многих индивидуальных действий, спрашивают критики, то что же тогда оно такое? Когда мы изучаем группу людей, мы не видим никакого коллективного единства, мы видим только отдельных людей, различным образом взаимодействующих друг с другом. «Общество» — это не что иное, как множество индивидуумов, которые ведут себя по отношению друг к другу неким регулярным образом. По мнению этих критиков (к которым относится большинство социологов, придерживающихся теории символического взаимодействия), поскольку мы человеческие существа, у нас есть побудительные причины для того, что мы делаем, и мы живем в социальном мире, пропитанном культурными значениями. Социальные явления, утверждают они, как раз не похожи на «вещи» и отличаются от вещей тем, что зависят от символических значений, которыми мы наделяем все, что создаем. Не общество создает нас, но мы являемся его создателями.

Оценка

Этот спор вряд ли будет когда-либо окончательно разрешен, потому что он существует с тех самых пор, когда современные мыслители стали впервые предпринимать систематические усилия для объяснения человеческого поведения. Более того, этот спор не ограничен только областью социологической науки, но занимает ученых, представляющих все социальные науки. Читателю данной книги в свете того, что он здесь прочитал, придется самому решить, какая позиция представляется ему более близкой к истине.

Вместе с тем, вполне возможно, что различия между двумя изложенными выше точками зрения преувеличиваются. Поскольку обе из них не могут быть целиком правильными одновременно, мы можем достаточно легко увидеть между ними связь. Теория Дюркгейма в некоторых отношениях вполне очевидно обоснована. Социальные институты действительно предшествуют появлению на свет любого конкретного человека; очевидно также, что они оказывают на нас сдерживающее влияние. Так, например, не я изобрел денежную систему, которая существует в Великобритании, и у меня действительно нет выбора относительно того, использовать мне эту денежную систему или нет, если я хочу приобрести товары или услуги, которые можно купить за деньги. Денежная система, подобно всем другим установленным институтам, действительно существует независимо от любого отдельного члена общества и ограничивает деятельность этого отдельного человека.

С другой стороны, было бы явной ошибкой предполагать, что общество является внешним по отношению к нам, совершенно так же, как материальный мир. Потому что материальный мир будет продолжать существовать независимо от того, будут ли жить какие-либо человеческие существа или нет, тогда как сказать то же самое об обществе было бы бессмыслицей: если общество и является внешним по отношению к каждому индивидууму, взятому отдельно, оно, по определению, не может быть внешним по отношению ко всем индивидуумам, взятым вместе.

Более того, если явления, которые Дюркгейм называет «социальными фактами», возможно, и ограничивают то, что мы делаем, они не определяют того, что мы делаем. Так, если бы я твердо решил жить, не используя денег, я смог бы обойтись без них, хотя вести такое существование изо дня в день было бы очень нелегко. Будучи людьми, мы постоянно делаем выбор, а не просто пассивно реагируем на события вокруг нас. Шагом вперед в преодолении противоречия между подходом от «структуры» и подходом от «действия» может явиться признание того, что мы в процессе нашей повседневной деятельности активно строим и перестраиваем социальную структуру. Например, тот факт, что я использую данную денежную систему, способствует, хоть в малой, но необходимой степени, самому существованию этой системы. Если бы все люди или хотя бы большинство из них в какой-то момент решили отказаться использовать деньги, денежная система постепенно бы исчезла.

Как уже говорилось в главе 1, удобным термином при изучении указанного процесса построения и перестройки социальной структуры является термин структурирование. Это понятие было введено в социологическую науку в последние годы автором настоящей книги (Энтони Гидденсом). «Структура» и «действие» неизбежно связаны друг с другом. Общества, общины или группы имеют «структуру» тогда, когда люди ведут себя регулярным и достаточно предсказуемым образом. С другой стороны, «действие» возможно только потому, что каждый из нас, будучи отдельным человеком, обладает огромным объемом социально структурированного знания. Яснее всего это можно показать, используя в качестве примера язык. Чтобы язык мог существовать вообще, он должен быть социально структурирован — существуют такие свойства употребления языка, которые должны соблюдаться всеми говорящими. Нечто, сказанное тем или иным говорящим в определенном контексте, будет осмысленным только в том случае, если оно следовало определенным грамматическими правилам. Вместе с тем структурные свойства языка существуют лишь постольку, поскольку отдельные пользователи языка реально следуют этим правилам на практике. Язык постоянно находится в процессе структурирования.

_{Ирвинг Гоффман}

Ирвинг Гоффман и другие авторы, писавшие о теории социального взаимодействия, рассмотренной в главе 4 «Социальное взаимодействие и повседневная жизнь», совершенно справедливо полагают, что все люди как действующие лица обладают огромными знаниями. Мы являемся тем, что мы есть как человеческие существа, в значительной степени потому, что следуем сложной системе условностей (ср., например, ритуалы, соблюдаемые незнакомыми людьми при обходе друг друга на улице). С другой стороны, применяя эти знания в своих действиях, мы придаем силу и содержание тем самым правилам и условностям, на которые мы опирались. Структурирование всегда предполагает то, что автор данной книги называет «дуализмом структуры». Это означает, что любое социальное действие предполагает существование структуры. Но в то же время и структура предполагает действия, потому что «структура» зависит от регулярно повторяющихся моделей человеческого поведения.

Противопоставляя теории консенсуса и конфликта в обществе, целесообразно также начать с Дюркгейма. Дюркгейм представлял себе общество как систему взаимосвязанных частей. По правде говоря, большинство теоретиков функционализма рассматривали общество как объединенное целое, состоящее из структур, тесно переплетенных друг с другом. Это вполне согласуется с точкой зрения Дюркгейма, который подчеркивал сдерживающий, «внешний» характер «социальных фактов». Однако аналогия здесь проводится не со стенами здания, но с физиологией тела.

Тело состоит из различных специализированных частей (таких как мозг, сердце, легкие, печень и т. д.), каждая из которых способствует поддержанию продолжающейся жизни организма. Эти части по необходимости работают в гармонии друг с другом; если согласованность в их функционировании отсутствует, жизнь организма оказывается под угрозой. Так же, по Дюркгейму, обстоит дело и с обществом. Для того чтобы общество существовало на протяжении сколько-нибудь длительного времени, его специализированные институты, такие как политическая система, религия, семья и система образования, должны функционировать в гармонии друг с другом. Существование общества зависит, таким образом, от сотрудничества, которое, в свою очередь, предполагает общий консенсус, или согласие, среди его членов относительно базовых ценностей.

Социологи, выдвигающие на первый план в основном конфликтную природу общества, придерживаются совершенно иных взглядов. Их основополагающий тезис легко продемонстрировать, используя в качестве примера теорию Маркса о классовых противоречиях. Согласно Марксу, общества разделены на классы, обладающие неравными ресурсами. Поскольку существует столь ярко выраженное неравенство, существует и различие интересов, которое «встроено» в социальную систему. Такое противоречие интересов в какой-то момент выливается в активное противостояние. Не все социологи, разделяющие подобные взгляды, придают столь большое значение классам, как это делал Маркс; в качестве других важных разделений в обществе, часто приводящих к конфликтам, упоминают, например, различия между расовыми группами или политическими фракциями. На первый план могут выдвигаться конфликты между разными противоборствующими группами, однако во всех этих случаях общество рассматривается в основном как насыщенное напряжениями — даже самая стабильная социальная система являет неустойчивое равновесие между антагонистическими группировками.

Оценка

Так же как в случае дилеммы структуры и действия, вряд ли следует ожидать, что теоретический спор по данному вопросу может быть полностью разрешен. Однако и в этом случае различие между двумя теориями — теорией, исходящей из консенсуса между членами общества, и теорией, идущей от противостояния между членами общества, — по-видимому, не столь глубоко, как это кажется. Указанные две позиции отнюдь не являются абсолютно несовместимыми. Вероятно, во всех обществах наблюдается тот или иной вид согласия относительно ценностей и в то же время, несомненно, везде возникают конфликты.

Более того, как правило, в социологическом исследовании мы должны всегда изучать соотношение между консенсусом и конфликтами в пределах социальных систем. Ценности, которых придерживаются различные группы населения, и цели, которые преследуют их члены, зачастую представляют смешение как общих, так и противоположных интересов. Например, даже в том изображении классовых конфликтов, которое мы встречаем у Маркса, различные классы не только противостоят друг другу, но и имеют некоторые общие интересы. Так, капиталисты зависят от рабочей силы, которая необходима им для работы на их предприятиях, так же как рабочие зависят от капиталистов, которые платят им заработную плату. При таких обстоятельствах открытые конфликты не являются постоянными, так как иногда то общее, что присуще обеим сторонам, берет верх над их противоречиями, однако в других ситуациях дело может обстоять по-другому.

Полезным понятием, помогающим при анализе взаимосвязи между конфликтами и консенсусом, является понятие идеологии — ценностей и убеждений, помогающих более могущественным группам населения сохранять свое доминирующее положение в ущерб менее могущественным группам. Власть, идеология и конфликт всегда тесно связаны между собой. Многие конфликты происходят из-за власти, из-за тех выгод, которые она может принести. Люди, обладающие наибольшей властью, для сохранения своего господства опираются главным образом на воздействие идеологии, но обычно, в случае необходимости, они имеют также возможность использовать и силу. Например, во времена феодализма правление аристократии поддерживалось идеей, согласно которой меньшинство людей «рождено, чтобы править», но феодальные правители нередко прибегали и к использованию насилия против тех, кто осмеливался выступать против их власти.

Проблемы пола редко находились в центре внимания крупных ученых, заложивших основы современной социологии. Однако те немногие высказывания, в которых они затрагивают вопросы гендера, позволяют нам, по крайней мере, уточнить контуры этой фундаментальной теоретической проблемы — пусть даже они мало чем могут помочь нам в ее решении. Наиболее четко сформулировать данную проблему можно, противопоставив высказывания, которые иногда встречаются в трудах Дюркгейма, тем положениям, которые можно встретить в сочинениях Маркса. В одном месте, обсуждая явление суицида, Дюркгейм замечает, что мужчина является «почти целиком продуктом общества», тогда как женщина «в гораздо большей степени „продукт природы“». Развивая этот тезис, он говорит о мужчине, что «его вкусы, стремления и чувство юмора имеют в значительной степени коллективное происхождение, тогда как у его спутницы жизни все это находится под более непосредственным влиянием ее организма. Его потребности, следовательно, совершенно иные, чем у нее...» (Durkheim 1952, 385). Иначе говоря, у женщин и мужчин совершенно разные личности, вкусы и наклонности, потому что женщины менее социализированы и стоят «ближе к природе», чем мужчины.

В наши дни вряд ли кто-нибудь согласится с мнением, сформулированным подобным образом. Личность женщины в такой же мере сформирована в процессе социализации, как и личность мужчины. Однако, если высказывание Дюркгейма несколько видоизменить, оно представляет одну из возможных точек зрения на формирование и природу гендера. Согласно этой точке зрения, различия пола опираются в основном на биологически данные различия между мужчинами и женщинами. Такой взгляд не означает обязательно, что гендерные различия являются по большей части врожденными. Скорее, здесь предполагается, что социальное положение женщин и их личность формируются преимущественно (как полагает Чодороу, см. главу 5 «Гендер и сексуальные отношения») под влиянием их роли в процессе воспроизводства и воспитания детей. Если такой подход верен, тогда гендерные различия глубоко укоренены во всех обществах. Неравенство между женщинами и мужчинами в обладании властью отражает тот факт, что женщины рожают детей и несут основное бремя заботы о них, тогда как мужчины активны в «публичных» сферах политики, трудовой деятельности и войны.

Взгляды Маркса существенно отличаются от рассмотренных выше. Для Маркса гендерные различия между мужчинами и женщинами, проявляющиеся по отношению к власти и социальному статусу, отражают в основном другие различия — по мнению Маркса, в первую очередь классовые различия. Согласно Марксу, в более древних формах человеческого общества не существовало ни гендерных различий, ни различий классовых. Власть мужчин над женщинами появилась только тогда, когда появились классовые противоречия. Женщины стали формой «частной собственности», которой владели мужчины через посредство института брака. Женщины освободятся от своего рабского положения, когда будут преодолены классовые различия. И так же, как в случае с Дюркгеймом, вряд ли кто-нибудь в наши дни согласится с подобной трактовкой, но мы можем сделать ее гораздо более приемлемой, если попробуем придать ей более общий характер. Класс — это не единственный фактор, формирующий социальные различия, которые воздействуют на поведение мужчин и женщин. К числу других факторов относятся этническая принадлежность и культурные истоки. Так, можно было бы утверждать, например, что если взять какое-либо меньшинство (скажем, черных в США), то женщины в этой группе имеют больше общего с мужчинами в этой же группе, чем с женщинами в группе большинства населения (т. е. с белыми женщинами). Возможен и другой случай, когда женщины, принадлежащие к определенной культуре (такой, например, как небольшая культура австралийских охотников и собирателей), имеет больше общих характеристик с мужчинами из этой культуры, чем с женщинами индустриального общества.

Подъем женского движения в последние десятилетия XX в. вызвал радикальные изменения в социологии и других науках. Феминизм привел к широкомасштабному наступлению на явно ощутимую мужскую предвзятость как в социологической теории и методологии, так и в самом предмете социологии. Был не только брошен вызов господству мужчин в социологии, но раздавались также призывы к кардинальной перестройке самой науки — как в постановке проблем, составляющих самую ее сущность, так и в оценке возникших вокруг нее разногласий.

Феминисты настаивают на том, что проблемы гендера должны занять центральное место в социологии при изучении социального мира. Хотя различия во взглядах представителей феминизма не позволяют делать каких-либо обобщений, можно с уверенностью утверждать, что большинство из них считает, что знание неразрывно связано с вопросами пола и гендера. Поскольку опыт, которым обладают мужчины и женщины, различен и они видят мир по-разному, понимание мира у них также неодинаково. Феминисты часто обвиняют традиционную социологическую теорию в том, что она отрицает или игнорирует «гендерную» природу знания и вместо этого выдвигает концепцию социального мира, в котором господствующее положение занимают мужчины. По мнению феминистов, мужчинам традиционно принадлежат власть и влияние в обществе и они обеспечили себе сохранение своего привилегированного положения. При таких условиях гендерное знание становится главной силой в увековечивании установленных социальных порядков и узаконивании господства мужчин.

Некоторые авторы-феминистки считали ошибочным полагать, что «мужчины» или «женщины» составляют группы со своими собственными интересами или характерными чертами. Ряд таких авторов, и среди них Джудит Батлер, испытали влияние постмодернистских идей, которые будут рассмотрены ниже (см. подраздел «Теория постмодернизма» в разделе «Более поздние теории» этой главы). По мнению Дж. Батлер, гендер является категорией не фиксированной, но подвижной, и находит выражение в том, что люди делают, а не в том, что они есть (Butler 1999).

_{Джудит Батлер}

Аналогичных взглядов придерживалась Сьюзен Фалуди. В своей недавней работе о мужественности Фалуди показывает, что утверждение о господстве мужчин во всех сферах есть не что иное как миф. Напротив, в мире, которым якобы владеют и управляют мужчины, в наши дни наблюдается кризис. Некоторые группы мужчин по-прежнему уверены в себе и чувствуют, что управляют событиями, однако многие другие становятся маргиналами и утрачивают самоуважение. Причиной этого, отчасти, является успех, которого добились по крайней мере некоторые женщины, но этому способствовали также изменения в характере труда. Так, распространение, например, информационных технологий привело к тому, что многие менее квалифицированные мужчины оказались ненужными обществу (Faludi 1999).

Оценка

Вопросы, связанные с третьей дилеммой, чрезвычайно важны и имеют прямое отношение к тому вызову, который авторы-феминистки бросили социологии. Никто не может сейчас всерьез оспорить упрек в том, что значительная часть социологических исследований в прошлом либо полностью игнорировала женщин, либо исходила из такого понимания личности женщин и их поведения, которое было вопиюще неадекватным. Несмотря на то, что в последние двадцать лет в социологии появились новые исследования, посвященные женщинам, все еще остается немало областей, в которых отличительные особенности деятельности женщин и их интересы изучены недостаточно. Но «включение в социологию изучения женщин» само по себе еще не означает решения гендерных проблем, потому что гендер предполагает отношения между идентичностью и поведением женщин и мужчин. Оставим пока открытым вопрос о том, насколько гендерные различия могут быть поняты сквозь призму других социологических понятий (таких как класс, этническая принадлежность, культурные истоки и т.д.) и, наоборот, насколько другие социальные разделения нужно объяснять, исходя из различий гендерных. Несомненно, в будущем объяснение ряда важнейших вопросов социологии будет зависеть от эффективности решения данной дилеммы.

Марксистский взгляд на будущее

Труды Маркса явились серьезным вызовом социологическим исследованиям, и этот вызов не остался незамеченным. Со времен Маркса и до наших дней не прекращаются споры среди социологов вокруг идей Маркса относительно развития современных обществ. Как уже было сказано выше, Маркс рассматривает современные общества как капиталистические. Движущей силой, вызывающей социальные изменения в современную эпоху, является настоятельная необходимость постоянной перестройки экономики, что представляет собой неотъемлемую часть капиталистического производства. Капитализм — это несравненно более динамичная экономическая система, чем любая из существовавших прежде. Капиталисты вступают в конкуренцию друг с другом, чтобы продать свои товары потребителям, и чтобы выжить в этой конкуренции на рынке, фирмы должны производить свои товары как можно дешевле и эффективнее. Это ведет к непрерывному технологическому обновлению, потому что увеличение эффективности технологии, используемой в определенном процессе производства, — это один из способов, с помощью которых компании могут добиться преимущества по сравнению со своими конкурентами.

Наблюдается также сильное стремление к поискам новых рынков для сбыта товаров, приобретения дешевого сырья и использования дешевой рабочей силы. Таким образом, капитализм, по Марксу, — это беспрестанно расширяющаяся система, стремящаяся охватить весь мир. Именно так Маркс объясняет распространение западной индустрии на весь земной шар.

Объяснение, которое дал Маркс влиянию капитализма, нашло много сторонников, и последующие авторы значительно усовершенствовали первоначальную теорию Маркса. В то же время многочисленные критики выступили с опровержением взглядов Маркса, предложив иное понимание факторов, формирующих современный мир. По существу, все согласны с тем, что капитализм сыграл главную роль в создании мира, в котором мы сейчас живем. Но другие социологи считают, что Маркс, с одной стороны, преувеличил значение чисто экономических факторов как причины изменений, а с другой — что капитализм играет уже менее важную роль в развитии современного общества, нежели та, которую ему приписывал Маркс. Большинство авторов также скептически отнеслись к убежденности Маркса в том, что на смену капитализму в конце концов придет социализм. Как представляется, их скептицизм был подтвержден событиями 1989 г. и позже в Восточной Европе.

Взгляды Вебера

Одним из самых первых и самых резких критиков Маркса был Макс Вебер. По существу, труды Вебера многие характеризовали как отражение той борьбы, которую он вел на протяжении всей жизни «с призраком Маркса», — с тем интеллектуальным наследством, которое оставил Маркс. Теоретические положения Вебера, противопоставленные им марксизму, сохраняют свое значение и в наши дни. Согласно Веберу, в развитии современного общества ключевую роль играли неэкономические факторы. Это положение является, в сущности, одним из основных тезисов в его книге «Протестантская этика». Религиозные ценности — особенно ценности, связанные с пуританством — сыграли основополагающую роль в создании капиталистического взгляда на мир. В отличие от мнения Маркса, этот взгляд на мир не возник из экономических изменений как таковых.

Присущее Веберу понимание природы современных обществ и причин распространения западного образа жизни во всем мире существенно отличается от точки зрения Маркса. Как полагает Вебер, капитализм — особый способ организации экономической деятельности — это только один из ряда других важных факторов, определяющих развитие общества в современную эпоху. Капиталистические экономические механизмы подспудно приводятся в действие в некоторых отношениях еще более фундаментальными силами — такими как влияние науки и бюрократии. Наука формирует современную технологию — и будет, по всей видимости, продолжать делать это в любом будущем социалистическом обществе. Бюрократия же — это единственный эффективный способ организации больших масс людей и, следовательно, она неизбежно будет увеличиваться по мере экономического и политического развития общества. Рост науки, современной технологии и бюрократии Вебер в совокупности называет рационализацией. Рационализация — это организация социальной и экономической жизни в соответствии с принципами эффективности на основе технических знаний.

────────────────────────────┐

■ Сравнение взглядов Маркса и Вебера

Главная движущая сила современного экономического развития — это экспансия капиталистических механизмов.

Современные общества раздираются классовым неравенством, заложенным в самой их природе.

Основные различия в отношении к власти, подобные неравенству в обладании властью, существующему между мужчинами и женщинами, проистекают, в конечном итоге, из экономического неравенства.

Современные общества, какими мы знаем их сейчас (капиталистические общества) относятся к переходному типу — можно ожидать, что в будущем они будут радикально преобразованы. В конечном счете капитализм будет заменен той или иной разновидностью социализма.

Распространение в мире западного влияния является, главным образом, результатом экспансионистских тенденций капиталистического предпринимательства.

Главная движущая сила современного развития — это рационализация производства.

В современных обществах классовое неравенство — лишь один из многих видов неравенства, например, неравенство мужчин и женщин.

Власть в экономической системе может быть отделена от других факторов, например, неравенство мужчин и женщин не может быть объяснено исходя только из экономики.

Рационализация будет неизбежно все больше прогрессировать в будущем во всех сферах общественной жизни. Все современные общества зависят от одних и тех же основных способов социальной и экономической организации.

Глобальное влияние Запада в мире объясняется тем, что он владеет промышленными ресурсами и превосходящей военной силой.

────────────────────────────┘

Оценка

Кто же дал правильное объяснение развития современных обществ — Маркс или Вебер? Мнения ученых по этому поводу разделились. Во врезке «Сравнение взглядов Маркса и Вебера» перечислены некоторые из расхождений между двумя направлениями. (Не следует забывать, что внутри каждого лагеря существуют различия в мнениях и не все теоретики будут согласны по всем пунктам.)

Противостояние позиций Маркса и Вебера пронизывает многие области социологии. Оно оказывает влияние не только на то, как ученые анализируют природу индустриальных обществ, но оно сказывается также и на нашем понимании менее развитых обществ. Кроме того, два указанных подхода связаны с различными политическими позициями: авторы левого толка в целом принимают взгляды Маркса, тогда как либералы и консерваторы склоняются больше к теории Вебера. Вместе с тем факторы, с которыми имеет дело данная дилемма, обладают характером более эмпирическим, чем те, с которыми связаны другие дилеммы. Практические исследования путей эволюции современных обществ и менее развитых стран позволяют оценить, насколько модели происходящих в них изменений согласуются с той или иной теорией.

Более поздние теории

Вопросы, затронутые в связи с дилеммой 4, сохраняют важное значение до сих пор, но в последнее время появились теории, авторы которых пытаются преодолеть влияние и Маркса, и Вебера. С падением в 1989 г. коммунизма в Восточной Европе идеи Маркса становятся, по-видимому, менее существенными для современного мира, чем это можно было представить себе раньше.

По правде говоря, многие ученые, первоначально разделявшие марксистские взгляды, сейчас полностью от них отказались. Они считают, что попытки Маркса найти общие исторические модели развития общества были неизбежно обречены на неудачу. По мнению таких теоретиков, связанных с постмодернизмом, социологи должны просто отказаться от всех теорий, которые пытались разработать и Маркс, и Вебер, — от общих теорий социальных изменений.

Сторонники идеи постмодернизма утверждают, что классики теории социологии черпали вдохновение в представлении о том, что история имеет некоторую форму — она «куда-то идет» и движется в сторону прогресса — а вот теперь это понятие рухнуло. Не существует больше «великих сказаний», или метасказаний (metanarratives) — общих концепций истории или общества, — которые имели бы какой-то смысл (Lyotard 1985). Не только не существует общего понятия прогресса, которое можно было бы отстаивать, но нет такого явления как история. В отличие от того, на что надеялся Маркс, постсовременному миру не суждено быть социалистическим. Напротив, это мир, в котором господствуют новые информационные средства, «изымающие» нас из нашего прошлого. Постсовременное общество характеризуется крайним плюрализмом и неоднородностью. Посредством бесчисленных кинофильмов, видео, телепрограмм и вебсайтов образы циркулируют по всему миру. Мы вступаем в контакт со многими идеями и ценностями, но они мало связаны с историей тех регионов, в которых мы живем, или же с нашими собственными частными историями. Кажется, что все находится в постоянном движении. Свое впечатление одна группа авторов выразила следующим образом:

Одним из видных теоретиков постмодернизма является французский социолог Жан Бодрийяр, работа которого упоминалась в главе 15 «Средства массовой информации и коммуникация». Бодрийяр также считает, что электронные средства массовой информации разрушили нашу связь с прошлым и создали хаотический пустой мир. В молодости Бодрийяр испытал сильное влияние марксизма, однако, по его утверждению, распространение электронных коммуникаций и СМИ опровергло марксистскую теорию, согласно которой общество формируют экономические силы. Напротив, в первую очередь на жизнь общества воздействуют знаки и образы. Здесь Бодрийяр сближается со структурализмом, подхватывая идею Соссюра о том, что значения создаются связями между словами, а не внешним реальным миром.

В век господства средств массовой информации, говорит Бодрийяр, значение создается потоком образов, как в телевизионных программах. Значительная часть нашего мира стала чем-то вроде вымышленной вселенной, в которой мы реагируем на образы, созданные СМИ, а не на реальных людей или реальные места. Так, когда в 1997 г. умерла принцесса Уэльская Диана, не только по Великобритании, но и по всему миру прокатилась огромная волна горя. Но разве люди оплакивали реальное лицо? Бодрийяр считает, что нет. Для большинства людей принцесса Диана существовала лишь благодаря средствам массовой информации. По тому как люди воспринимали смерть Дианы, она больше походила на эпизод из мыльной оперы, чем на реальное событие. Бодрийяр говорит о «растворении жизни в телевидении».

Хотя Мишель Фуко (1926–1984) возражал против того, чтобы его называли постмодернистом, он очень многое заимствовал из теории постмодернизма. В своих сочинениях он пытался показать на примерах те сдвиги в осмыслении явлений, которые отделяют мышление в нашем современном мире от мышления в прошлые века. В работах, посвященных проблемам преступления, человеческого тела, безумия и сексуальности, Фуко проанализировал возникновение таких современных институтов, как тюрьмы, больницы и школы, которые играют все возрастающую роль в контроле и управлении населением в обществе. Он хотел показать, что существует «другая сторона» у идей эпохи Просвещения об индивидуальной свободе — сторона, связанная с дисциплиной и надзором. Фуко высказал ряд важных мыслей о связи между властью, идеологией и дискурсом применительно к современным системам организации.

Изучение власти — того, как отдельные люди или группы людей достигают своих целей в противоборстве с другими людьми — имеет важнейшее значение в социологии. Классики социологии, заложившие основы данной науки, Маркс и Вебер придавали особое значение власти; некоторые впервые предложенные ими идеи были развиты далее Мишелем Фуко. В его рассуждении о власти и контроле в обществе центральная роль отводится дискурсу. В употреблении Фуко этот термин означает способы говорить или думать об определенном предмете, объединенные общими допущениями. Фуко показывает, например, как принципиально изменились дискурсы о безумии со времен Средневековья до наших дней. В Средние века, например, душевнобольные обычно считались безвредными; некоторые люди полагали даже, что они обладают особым «даром» провидения. Напротив, в современных обществах «безумие» сформировано медицинским дискурсом, который подчеркивает болезнь и лечение. Медицинская форма дискурса поддерживается и увековечивается высокоразвитой и влиятельной сетью врачей, медэкспертов, больниц, профессиональных ассоциаций и медицинских журналов.

По мнению Фуко, власть действует через дискурс и формирует общепринятое отношение к таким явлениям, как преступление, безумие и сексуальные отношения. Экспертные дискурсы, установленные людьми, обладающими властью или авторитетом, можно зачастую опровергнуть только с помощью конкурирующих экспертных дискурсов. Подобным образом дискурсы могут быть использованы как мощное орудие для ограничения альтернативных способов мышления или говорения. Знание становится силой, которую возможно употребить для установления контроля. Важной темой, проходящей через сочинения Фуко, является тема способов объединения власти и знания с технологиями осуществления надзора, принуждения и дисциплины.

Принципиально новый подход Фуко к социальной теории противостоит общему согласию относительно природы научного знания. Этот подход, характерный для многих работ Фуко, получил известность под названием «археологии» Фуко. В отличие от других представителей социальных наук, которые стремятся понять незнакомые явления, проводя аналогии с тем, что известно, Фуко ставит перед собой противоположную задачу: осмыслить знакомое, раскапывая прошлое. Он ведет энергичную атаку на настоящее — на понятия, принимаемые как само собой разумеющиеся, на верования и структуры, которые по большей части невидимы именно потому, что хорошо нам знакомы. Так, например, он обнаружил, что понятие «сексуальность» существовало не всегда, но было создано в процессе развития общества. Аналогичные замечания можно высказать по поводу наших современных понятий о нормальной и отклоняющейся от нормы деятельности, здравом уме и безумии и т.д. Фуко попытался раскрыть те исходные допущения, которые кроются за нашими современными верованиями и обычаями, и сделать настоящее «видимым», идя к нему от прошлого. Однако построить какие-либо общие теории об обществе в целом, о социальном развитии или современности мы не в состоянии, мы способны понять только отдельные их фрагменты.

Влияние Фуко испытали на себе многие другие теоретики (см. раздел «Теории организации» главы 12). Надзор — наблюдение и сбор информации о людях, с тем чтобы контролировать их поведение, — является постоянной практикой в обществе, где происходит рост средств массовой информации. Многие современные социологи-теоретики согласны в том, что информационные технологии и новые системы коммуникации в совокупности с другими технологическими изменениями производят для всех нас основные социальные преобразования. Однако большинство из них не принимает ключевые идеи постмодернистов и Фуко, согласно которым наши попытки понять общие процессы, происходящие в социальном мире, обречены на провал, так же как и наши надежды на возможность изменить мир к лучшему. Целый ряд социологов, включая испанского ученого Мануэля Кастеллса и немецких теоретиков Юргена Хабермаса и Ульриха Бека, а также автора настоящей книги (Энтони Гидденса), считают, что существует столь же настоятельная необходимость, как и прежде, в разработке общих теорий социального мира и что такие теории могут помочь нам вмешаться, чтобы перестроить его в позитивном направлении. Мечты Маркса о социалистической альтернативе капитализму ушли в небытие. Но некоторые из ценностей, которые прокладывали путь для идей социализма — а именно социальное общество, равенство и забота о слабых и нуждающихся в помощи — по-прежнему сохраняют актуальность.

Хабермас признает, что многие положения Маркса устарели, и обращается к Веберу как к источнику альтернативных идей. Вместе с тем он также считает, что некоторые из основных принципов, вдохновлявших Маркса в его трудах, следует сохранить. Не существует альтернативы капитализму — и не нужно: капитализм доказал свою способность порождать огромное богатство. Тем не менее, некоторые из фундаментальных противоречий, обнаруженных Марксом в капиталистической экономике, по-прежнему налицо — такие, например, как тенденция порождать экономическую депрессию и кризисы. Нам нужно восстановить контроль над экономическими процессами, которые контролируют нас в большей степени, чем мы контролируем их.

_{Юрген Хабермас}

Одним из главных путей достижения такого более серьезного контроля над экономическими процессами, по мнению Хабермаса, является возрождение того, что он называет «публичной сферой». Публичная сфера — это, по существу, основа демократии. Ортодоксальные демократические процедуры, утверждает Хабермас, связанные с парламентами и партиями, не создают достаточных условий для коллективного принятия решений. Мы можем обновить публичную сферу путем реформирования демократических процедур и более последовательного привлечения к участию в них представителей общины и других местных групп. Современные средства коммуникации действительно приводят к некоторым негативным последствиям, отмеченным Бодрийяром и другими. Однако они могут также существенным образом способствовать дальнейшему развитию демократии. Например, там, где телевидение и пресса подчинены коммерческим интересам, они не служат центром для демократических дискуссий. Тем не менее, публичное телевидение и радио наряду с Интернетом предоставляют много возможностей для проведения открытого диалога и дискуссии.

Хабермаса критиковали сторонники феминизма за то, что он не уделял должного внимания проблеме связи между гендером и демократией. Как указывали критики, демократия часто понимается как преимущественно мужская сфера. В этой связи Хабермасу следовало бы обратить внимание на те приемы, с помощью которых демократия обычно отказывает женщинам в полноправном участии в жизни общества. В большинстве парламентов, например, женщины составляют лишь незначительную часть членов. Политические дискуссии в большинстве случаев имеют тенденцию обходить проблемы, особо важные для женщин. В главной книге Хабермаса «Теория коммуникативного действия» (1986–1988) практически ничего не говорится о гендере. Как замечает Нэнси Фрэйзер, анализируя демократию, Хабермас говорит о гражданах, как будто они не имеют пола (Fraser 1989). Но как правило, гражданское общество развивалось так, что оказывалось гораздо более благоприятным для мужчин, чем для женщин. Положение женщин в семье, например, является до сих пор в значительной степени подчиненным по отношению к мужчине. Неравенство в семейной жизни имеет, следовательно, прямое отношение к публичной демократии.

Мы уже имели возможность в настоящей книге познакомиться со взглядами Ульриха Бека (см. главу 3 «Меняющийся мир»). Как и Хабермас, Бек отвергает постмодернизм. Но в данном случае мы живем не в мире «за пределами современного», но движемся к фазе, которую он называет «второй современностью». Выражение «вторая современность» указывает на тот факт, что современные институты приобретают глобальный характер, а повседневная жизнь высвобождается от власти традиции и обычаев. Старое индустриальное общество исчезает и заменяется «обществом риска». То, что постмодернисты воспринимали как хаос или отсутствие модели, Бек рассматривает как риск или неопределенность. Умение управлять риском — таков важнейший признак глобального порядка.

_{Ульрих Бек}

Риск становится центральной проблемой по ряду причин. По мере прогрессивного развития науки и технологии возникают новые ситуации риска, отличающиеся от тех, которые существовали в прежние века. Наука и технология, несомненно, приносят нам много благ. Вместе с тем они одновременно создают риски, которые очень трудно измерить. Так, никто, например, не знает наверняка, какие опасности может повлечь за собой производство генетически модифицированных продуктов питания.

Многие решения, принимаемые на уровне повседневной жизни, также становятся сопряженными с риском. Тесно связаны в действительности с риском гендерные отношения мужчин и женщин. В отношениях между полами появилось много новых неопределенных ситуаций. Возьмем, например, область любви и брака. Для предыдущего поколения в развитых обществах брак был достаточно ясным процессом изменения в жизни человека — человек переходил от состояния «вне брака» к статусу «состоящий в браке», и это положение считалось достаточно долговременным. Сегодня же многие люди живут вместе, но не вступают в брак, и очень высок процент разводов. Любой человек, намеревающийся вступить в связь с другим человеком, должен принять эти факты во внимание, и таким образом он оказывается вовлеченным в исчисление рисков. Каждый человек, как мужчина, так и женщина, должен решить, насколько вероятно, что в условиях такой неопределенности задуманный ими шаг принесет счастье и безопасность.

Бек не утверждает, что в современном мире больше рисков, чем их было в прошлые века. Скорее, меняется характер рисков, с которыми нам приходится сталкиваться. В наши дни риск проистекает в меньшей степени от естественных опасностей и случайностей, но чаще от тех ситуаций неопределенности, которые порождаются нашим собственным социальным развитием и развитием науки и технологии.

Бек согласен с Хабермасом в том, что формирование нового общества не означает конца попыткам социального и политического реформирования. Скорее наоборот — появляются новые формы активности. Мы являемся свидетелями возникновения нового поля деятельности, которое Бек назвал «субполитикой». Этот термин относится к деятельности групп и органов, функционирующих вне формальных механизмов демократической политики, — к деятельности таких объединений как экологические организации, группы борцов за права потребителей или борцов за права человека. Ответственность за управление рисками не следует возлагать только на политиков и ученых; нужно привлекать к участию и другие группы граждан. Группы и движения, возникшие в сфере субполитики, могут, однако, оказывать сильное влияние на ортодоксальные политические механизмы. Так, ответственность за сохранение окружающей среды, которая раньше лежала на активистах-экологах, теперь воспринимается как часть традиционной политической системы.

Мануэль Кастеллс начинал свою карьеру ученого как марксист. Будучи экспертом по проблемам урбанизма, он пытался применять к изучению городов идеи Маркса. Однако впоследствии Кастеллс отошел от марксизма. Подобно Бодрийяру, он заинтересовался влиянием, которое оказывают на общество информационные и коммуникационные технологии. По мнению Кастеллса, в информационном обществе наблюдается рост сетей и сетевой экономики. Эта новая экономика, базирующаяся на связях, ставших возможными благодаря глобальным коммуникациям, является, несомненно, капиталистической экономикой. Однако капиталистическая экономика и общество в наши дни коренным образом отличаются от того, что было прежде. Экспансия капитализма больше не опирается в первую очередь, в отличие от того, что предполагал Маркс, на рабочий класс или производство материальных ценностей. Напротив, основой производства являются телекоммуникации и компьютеры.

Кастеллс уделяет мало внимания тому, как эти изменения сказываются на гендерных отношениях. Значительно больше его занимает воздействие этих изменений на личность человека и на его повседневную жизнь. В сетевом обществе индивидуальность человека становится гораздо более открытой сущностью. Мы больше не заимствуем свою индивидуальность из прошлого, нам приходится активно создавать ее, взаимодействуя с другими людьми. Это непосредственно затрагивает сферу семьи, а также, в более общем плане, структурирование личности мужчины и женщины. Индивидуальность мужчин и женщин больше не определяется традиционными ролями в обществе. Так, раньше «местом» женщин был дом, тогда как «место» мужчин некогда было «вне дома на работе». Такое деление в настоящее время рухнуло.

Кастеллс называет новую глобальную экономику «автоматом» (the automaton) — так же как и Хабермас, он считает, что мы уже больше не имеем полного контроля над миром, который сами же создали. В этом высказывании Кастеллса повторяются слова, сказанные столетием ранее Максом Вебером, который полагал, что рост бюрократии приведет к тому, что все мы окажемся заключенными в «железную клетку». Как сформулировал это Кастеллс, «кошмар человечества, порожденный видом наших машин, которые захватывают власть над нашим миром, находится, по-видимому, на грани превращения в реальность — но не в форме роботов, отнимающих у людей рабочие места, или правительственных компьютеров, которые устанавливают полицейский контроль над нашей жизнью, но в виде электронной системы финансовых операций» (Castells 2000, 56).

Однако Кастеллс не полностью забыл свои марксистские корни. Он полагает, что, вероятно, существует возможность вновь установить эффективный контроль над мировым рынком. Это произойдет не путем революции того или иного типа, но посредством коллективных усилий международных организаций и стран, сообща заинтересованных в регулировании международного капитализма. Информационные технологии, заключает Кастеллс, могут стать средством усиления местной власти и возрождения сообщества. В качестве примера он приводит Финляндию. Финляндия является самым развитым информационным обществом в мире. Все школы в этой стране имеют доступ к Интернету, и большинство населения здесь компьютерно грамотно. В то же время Финляндия представляет собой прочно устоявшееся и эффективное социальное государство, хорошо приспособленное к нуждам новой экономики.

В моих собственных работах я также рассматриваю теоретические перспективы тех изменений, которые происходят в современном мире. Мы живем сейчас в мире, который я назвал «убегающим» (runawayworld), неудержимо растущим, в мире, отмеченном новыми рисками и ситуациями неопределенности, подобными тем, которые диагностировал Бек. Тем не менее, рядом с понятием риска нам следует поставить понятие доверия. Понятие доверия указывает на уверенность, которую мы испытываем в отдельных людях или в институтах.

В мире, где идут быстрые преобразования, традиционные формы доверия имеют тенденцию исчезать. Раньше доверие к другим людям обычно формировалось в местной общине. Однако теперь, когда мы живем в более глобализованном обществе, на нашу жизнь оказывают влияние люди, которых мы никогда не видели и с которыми незнакомы, люди, которые, возможно, живут на другом конце земли от нас. Доверие означает, что мы должны испытывать уверенность по отношению к «абстрактным системам» — например, что мы должны быть уверены в органах, которые контролируют продукты питания, производят очистку воды или обеспечивают эффективность банковских систем. Доверие и риск тесно связаны друг с другом. Для того чтобы противостоять окружающим нас рискам и эффективно реагировать на них, нам необходимо быть уверенными в таких органах власти.

Жизнь в веке информационном требует, с моей точки зрения, большего объема социальной рефлексивности. Понятие социальной рефлексивности указывает на тот факт, что нам постоянно приходится думать или размышлять об обстоятельствах, в которых мы проводим жизнь. Во времена, когда общество в большей степени управлялось обычаями и традициями, люди могли следовать установленными путями и совершать поступки, ни секунды не раздумывая о них. Для нас же многие аспекты жизни, которые прежними поколениями принимались просто как само собой разумеющиеся, связаны с необходимостью открытого принятия решения. Например, на протяжении многих столетий у людей не было эффективных средств ограничения количества детей в семье. С появлением современных форм контрацепции и других технологических форм вмешательства в процесс деторождения родители получили возможность не только выбирать, сколько детей им иметь, но даже определять пол своих будущих детей. Эти новые возможности чреваты, разумеется, новыми этическими проблемами.

_{Энтони Гидденс}

Совсем не доказано, что мы потеряли контроль над своим будущим. В век глобализма государства, несомненно, утрачивают часть той власти, которой они обладали прежде. Например, государства оказывают меньше влияния на экономическую политику, чем раньше. Однако правительства сохраняют значительную власть. Действуя сообща, народы могут совместными усилиями восстановить наше влияние на неудержимо развивающийся мир. Те группы людей, на которые указывает Бек, — организации и движения, действующие за пределами официальной политической системы — могут играть важную роль. Но они не вытеснят обычной демократической системы. Демократия по-прежнему жизненно необходима, потому что объединения людей в области «субполитики» выдвигают различные требования и преследуют разные интересы. Подобные группировки могут включать, например, тех, кто активно выступает в защиту абортов или за более терпимое отношение к ним, и одновременно тех, кто придерживается прямо противоположного мнения. Демократическое правительство должно оценивать эти различающиеся требования и интересы и реагировать на них.

Демократия не может быть ограничена публичной сферой, такой, как ее определил Хабермас. Существует потенциальная «демократия эмоций», возникающая в повседневной жизни. Демократия эмоций относится к появлению таких форм семейной жизни, в которых мужчины и женщины участвуют на условиях равноправия. По существу, все формы традиционной семьи строились на основе господства мужчин над женщинами, и такое положение обычно санкционировалось законом. Расширение равенства между полами не может ограничиться только областью избирательных прав, но должно распространиться также на сферу частной и интимной жизни. Демократизация в сфере частной жизни зависит от того, в какой мере личные отношения основываются на взаимном уважении, общении и терпимости.

Заключение

Может быть, сегодня мы находимся в самом начале важной новой фазы в развитии социологической теории? Взгляды классиков социологии — Маркса, Дюркгейма и Вебера — сформировались во времена больших социальных и экономических изменений. Мы также живем в эпоху перемен, возможно, столь же глубоких — и гораздо более широко ощущаемых во всем мире. Необходимо создать новые теории для понимания новых событий, преобразующих наши общества сегодня. Теории, которые были рассмотрены выше, внесли важнейший вклад в осуществление этой задачи.

Краткое содержание

1. В социологии (так же как и в других социальных науках) обнаруживается многообразие теоретических подходов. Причину этого понять не столь уж трудно: теоретические разногласия нелегко разрешить даже в естественных науках, а в социологии мы сталкиваемся с особыми трудностями в силу сложности проблем, связанных с тем, что предметом изучения здесь является наше собственное поведение.

2. Теория Вебера о влиянии пуританства на современное экономическое развитие может служить поучительным примером для понимания того, благодаря чему теория приобретает ценность. Взгляды Вебера по-прежнему вызывают споры, но в решении ряда вопросов его теория проложила новые пути и во многом стимулировала дальнейшие исследования.

3. Столкновение мнений по нескольким фундаментальным теоретическим дилеммам привлекает к ним особое внимание социологов. Одна из таких важных дилемм связана с тем, как следует понимать соотношение социальной структуры и действий человека. Являемся ли мы создателями общества или сами созданы им? Различие между указанными двумя подходами не столь уж непреодолимо, как могло бы показаться на первый взгляд, и подлинная проблема заключается в том, как связать одну с другой эти две стороны социальной жизни.

4. Вторая дилемма заключается в том, следует ли нам представлять себе общества как гармоничные и упорядоченные, или же нужно признать, что они отмечены постоянными конфликтами. В этом случае снова два указанных взгляда не являются полностью взаимоисключающими, и необходимо показать, как взаимосвязаны консенсус и конфликт в обществе. Для осуществления этой цели полезными оказываются понятия идеологии и власти.

5. Третья основная дилемма связана с гендером и предполагает, в частности, решение вопроса о том, не следует ли включить понятие гендера в социологическую теорию в качестве основной категории. Эта проблема практически не ставилась в традиционной социологии, однако теоретики, близкие к феминизму, способствовали расширению проблематики социологической науки в этом направлении и привлечению к гендеру более серьезного внимания.

6. Четвертая дилемма, вызывающая в социологии непрекращающиеся споры, имеет отношение к анализу развития современного общества. Обусловлены ли процессы изменения в современном мире в основном развитием капиталистической экономики или же здесь действуют и другие факторы, в том числе и неэкономические? Позиции, занимаемые в этих спорах разными социологами, зависят в известной мере от их политических взглядов и убеждений.

7. Исследуя вопросы, связанные с развитием общества, теоретики более позднего времени попытались преодолеть противоречия, характерные как для Маркса, так и для Вебера и пойти дальше. Представители постмодернизма вообще отрицают возможность создания каких-либо общих теорий исторического развития или общества. По мнению Бодрийяра, электронные средства массовой информации разрушили нашу связь с прошлым и создали мир, в котором значение создается потоком образов, а не стабильной действительностью.

8. Другие социологи-теоретики критически относятся к идеям постмодернизма. Они верят в возможность разработки общих теорий социального мира и в то, что в известном смысле это позволит нам вмешаться и изменить мир к лучшему. К числу этих социологов относятся Хабермас, предложивший понятие «публичной сферы», Бек, разработавший теорию «общества рисков», Кастеллс, сформулировавший понятие «сетевого общества» и Гидденс, развивший понятие социальной рефлексивности и ее последствий для понимания того, как мы живем и что думаем о нашей жизни.

Вопросы для самостоятельного анализа

1. Почему социология возлагает такие надежды на развитие теоретической мысли?

2. Является ли сочинение Вебера о протестантской этике единой теорией или представляет собой несколько теорий среднего масштаба?

3. Что может дать изучение языка для изучения общества?

4. Может ли проблема гендера действительно быть включена в существующие социологические теории?

5. Являются ли названные выше «дилеммы» социологической теории действительно столь трудными для разрешения, как это представляется?

6. Насколько современные социологические теории обязаны провидениям Маркса, Дюркгейма и Вебера?

Дополнительная литература

Baert Patrick. Social Theory in the Twentieth Century. Cambridge: Polity, 1998.

Giddens Anthony. Capitalism and Modern Social Theory. Rev. edn. Cambridge: Cambridge University Press, 1992.

Harvey David. The Condition of Postmodernity. Oxford: Blackwell, 1989.

Mills Charles Wright. The Sociological Imagination. Harmondsworth: Penguin, 1979.