Совесть в кармане

ОТЩЕПЕНЕЦ

Когда этот поезд подходил к маленьким станциям, люди на платформах удивлялись и говорили:

— Какой веселый поезд!.. Смотрите, одна молодежь… Куда же это они собрались? И сколько их!

А знающие отвечали:

— На стройку едут — вот куда! Потому и весело!

Звучал второй звонок, и пассажиры «веселого» поезда вскакивали на подножки, смеясь и громко переговариваясь друг с другом, съедая и унося в вагон арбузы и огурцы, мясо и лепешки, купленные на станции, допивая уже на вагонных ступеньках и площадках молоко, чтобы вернуть посуду владельцам…

Поезд шел дальше, и через пять минут, забыв об оставленной позади станции, пассажиры снова располагались на нижних и верхних койках и даже — на багажных полках под самым потолком, толпились в проходах и тамбурах, шутили друг с другом и с проводниками, пели, играли в козла, снова закусывали, читали, спали… Была в этом поезде еще одна особенность: казалось, что весь поезд населен знакомыми между собою людьми. Общность цели и пути, молодость всех пассажиров уничтожала всякие «средостения». Тут складывались «коммуны» по питанию, наличному чтиву и даже по обуви и одежде. Выяснялись вкусы и воззрения в области искусства и гастрономии, техники и мечтаний, представлений о будущем и желательном в настоящее время. Завязывались дружеские узы и кое-где показались уже первые ростки взаимных влечений и любви…

Наиболее неугомонные парни и девушки ходили из вагона в вагон — в гости. И — что греха таить — кое-где шумело уже яростными голосами и преувеличенным смехом вино…

Начальник поезда, еще молодой человек, однако же постарше большинства своих пассажиров, заботливо обходил неугомонно стучащие и трясущиеся вагоны. Он улыбался в ответ на улыбки и смех ребят. Шутил и пригублял молоко и простоквашу, газированную воду и даже огуречный рассол, которым похвалялись удачливые покупатели. Не отказываясь, надкусывал от ломтей дынь и арбузов, отведывал помидоров и маринованных грибов, давал советы сражающимся в шахматы и шашки, в козла и даже подкидного дурака… А уж сколько справок об условиях будущей жизни приходилось ему давать, пока он медленно продвигался по вагонам! Начальник поезда не оставлял без ответа ни один вопрос, ни одну реплику, относящиеся к тому, что ждет пассажиров в новых местах. Он знал цены на базарах в тамошней «глубинке»; рассказывал о местных подручных строительных материалах, пригодных для возведения домов; давал исчерпывающие ответы о погоде, о рыбалке, о грибах, о местных обычаях… И после того, как начальник — «Митрич» любовно называли этого двадцатипятилетнего парня пассажиры — после того, как Митрич уходил в следующий вагон, настроение в покинутом им вагоне повышалось: люди начинали петь, разговаривать и спорить между собой с новой, неистребимой, казалось, силой…

Но и сам Митрич был явно доволен своими пассажирами. Опытный, несмотря на молодость, взгляд Митрича нигде не обнаружил ничего вредного, излишнего, нежелательного.

Но вот в вагоне № 12, в отсеке, образуемом двумя двухэтажными «койко-местами», Митрич увидел, что плотная группа парней играла, но не в подкидного дурачка, а в азартное и жестокое «очко». Здесь было тихо — в этом отсеке. А если вплотную к тесно сгрудившимся партнерам и наблюдателям подходили сторонний юноша или девушка с веселым возгласом или с приглашением принять участие в импровизированном хоре, на такого (или такую) шикали сердито и негромко. И подошедший отходил прочь, а то оставался безмолвно наблюдать, как игроки приглушенным серьезным голосом называли сумму ставки, медленно тянули вторую карту из-за первой и с мнимым равнодушием объявляли результаты подсчета «очков»…

Чья-то видавшая виды кепка лежала на скамье и была набита измятыми мелкими и крупными купюрами, металлическими деньгами. Банк держал чаще других вихрастый малый, с узко-прищуренными, недоверчивыми глазами. На нем был модный, но очень затасканный светлый костюм, испещренный пятнами, и шелковая синяя тенниска на «молнии». Из играющих только он один позволял себе изредка пошутить, но тоже — негромко…

Начальник поезда остановился в заднем ряду этой группы, постоял с минуту, а затем произнес уверенным голосом:

— Э, вот это уж вы не дело затеяли, братцы!

И видно было, что, несмотря на неодобрение, начальник поезда не слишком встревожен происшествием: можно было понять, что ему приходилось прежде пресекать и такое…

Пассажиры, стоявшие подле игроков, слегка раздвинулись. Стал подыматься кое-кто из сидевших на койках с картами в руках. И только банкомет, не прекращая тасовать колоду, совсем исчезнувшую в его больших загрубелых ладонях, отозвался напряженным и фальшиво-беззаботным голосом:

— А между прочим, мы на свои пречистые играем, начальничек!

— Вот потому мне и не нравится это развлечение, — сказал начальник поезда, — обыграешь моих ребят, а им на эти деньги жить надо.

— Между прочим, я и сам — «твой»: туда же еду… И пока что лично я — в большом проигрыше, — задиристо перебил вихрастый. При этих словах глаза у вихрастого на секунду расширились, он как бы сказал глазами: в проигрыше — только пока, посмотрим, что будет дальше.

Начальник поезда ответил:

— В это я не желаю входить — кто у вас в проигрыше, кто — в выигрыше. А только игру требую прекратить. Ясно?

— Ясно! — с ехидством заметил вихрастый. — Ясно, что мы нарвались на унтера Пришибеева.

— Дай сюда колоду! — и начальник поезда протянул руку.

— Колода, между прочим, моя. Да-да! — и пряча в задний карман брюк карты, вихрастый закончил. — Нет у тебя, начальничек, такого права отымать мои личные вещи. Тебе ясно?

Начальник, пожевав губами, обвел взглядом всех собравшихся. «Ряды» игроков сильно уже поредели. Ребята посовестливее разошлись сами. Оставшиеся зрители и партнеры, виновато опустив головы, расходились теперь. А когда в отсеке остались только те, кто ехал на этих местах, начальник неторопливо пошел к тамбуру. Он опустил голову, и поперечная морщина появилась на его лбу…

Через полчаса начальник вторично прошел через двенадцатый вагон, направляясь обратно к первым вагонам. Вихрастый посмотрел ему вслед, присвистнул и возгласил:

— А ну, братва, жми сюда ко мне! Начальство ушло, можно продолжать игру…

Не сразу и как бы нехотя партнеры вошли в отсек, где вихрастый банкомет разложил уже на столике деньги, карты и поставил дежурную «четвертинку»… Прикладываясь к горлышку четвертинки, банкомет раздавал карты не в молчании, как было раньше, а с хвастливыми репликами.

— Небось молод еще он меня учить, как мне жить-существовать, ваш начальничек… В банке — десятка. Заметано с тобою на пять рублей… Беру себе. А если ваш начальник меня ссадит с вашего паршивого поезда, мне — только удовольствие. Слава богу: четвертый раз я получаю этот аванс да подъемные… Высадят, а я еще куда-нибудь пристроюсь — мало у нас вербовщиков или этих… кампаний по освоению там или по строительствам?.. Главное дело — гро́ши оторвать, а доехать к месту назначения я всегда успею… Ну ты, философ, долго будешь думать? Своя? Ладно, беру себе. Туз… и девятка. Как говорится, четыре сбоку, ваших нет!.. В банке пятнадцать… Нет, молод он меня пугать, ваш начальничек… Если я не доеду до этой знаменитой стройки, и мне и стройке будет лучше. Это уж факт… Ну, кто хочет — по банку? Нет героев?

Девушка из тех, что стояли за спинами игроков, чтобы посмотреть на «серьезную игру», внезапно спросила дрогнувшим голосом:

— Как вы сказали, товарищ: вы четвертый раз получаете подъемные?

— В общем, — да, четвертый или пятый рейс праздную сегодня… А ты что, крошка, хочешь перенять опыт? Садись поближе, я тебя научу всему, что знаю…

И вихрастый громко захохотал, нарочито подмигивая и ища глазами сочувствия и веселья у окружавших его. Но никто не засмеялся. Наступила пауза. Вихрастый спел фальшиво:

— «Что ж вы, черти, приуныли?..» Игра продолжается, орлы! Сколько ставишь на карту?

Спрошенный — веснушчатый парнишка лет девятнадцати — теребил руками замусоленного туза. Он закрыл глаза и, помолчав немного, сказал:

— Я — это… я больше не играю…

И положил карту на стол. Затем парнишка молча раздвинул руками игроков и вышел в проход…

— Тэк-с, — резюмировал вихрастый, — один уже скапустился. Младенец, который боится начальства… Ну и пес с ним. Как говорится, «без сопливых обойдется»… Игра продолжается. В банке — пятнадцать. На сколько идешь?

Худой парень в очках, покраснев, ответил:

— Я иду на пятерку… Нет — на три рубля… В общем, я погожу играть…

— Еще один отвалился. Хлипкий вы народишко, как я погляжу! Ты тоже сдрейфил?

И вихрастый обратился к следующему из партнеров. Тот — здоровенный и угрюмый парень, который постоянно сутулился, стесняясь своих 197 сантиметров росту, — опустил голову и промолчал. Игра явно разлаживалась. Вихрастый банкомет рывком собрал карты и привычным жестом сунул их в карман. Он был разъярен, но пытался сдержать себя.

— Понятно, — процедил он сквозь зубы, — какой нам смысл играть, когда мы все в выигрыше… Лучше сделать красивое лицо: дескать, мы — целиком за начальство, а пока что денежки останутся при нас… Паразиты несчастные!

Высокий парень поднялся, едва не стукнувшись головой о верхнюю койку, нагнул голову еще ниже, чем обычно, и переспросил со значением:

— Это кто же здесь — паразиты?

— Да хоть ты — первый! Но, но, но, руки с бильярда! Видали мы и не таких богатырей!..

А вокруг стояли уже не любопытствующие зрители азартной игры. Совсем другие ребята и девушки окружили теперь ссорящихся. Все уже знали, что этот вихрастый картежник похвалялся, будто четвертый раз получает деньги на выезд для работы, но всякий раз возвращается обратно, не доехав…

Наверное, вот этот гул негодования, который гремел все сильнее, показался вихрастому более страшным, нежели кулаки сутулого гиганта. Вихрастый сразу как-то сник и выдавил на губах скверную трусливую улыбочку…

— Братишки, что вы, на самом деле?.. — искательно начал он. — Разве ж я это всерьез?.. Ну, не хотите играть, не надо… Разве ж я из-за карт к вам подсел?.. Я же ж такой, как и вы все, энтузиаст строительства, и вообще…

Вихрастый попятился, хотя за его спиной был только столик и дальше — окно…

— Братцы, нельзя же так! — дрожащим фальцетом заверещал он, и стало ясно, что ему не в первый раз приходится вымаливать пощаду и прощение за неблаговидные поступки. — Я лучше тово… я сам уйду от вас… Дайте только доехать до станции.

И словно нарочно поезд замедлил ход, подъезжая к полустанку…

Вихрастый, испуганно оглядывая всех собравшихся, схватил свой вещевой мешок и мягкими движениями, но очень упорно, стал пробираться к выходу. Никто его, собственно, не задерживал. На него смотрело чуть ли не полностью все население вагона; и у всех было сейчас одинаковое выражение лица: решительность, соединенная с брезгливостью…

Вихрастый толкнул спиною дверь на площадку. Весь путь к двери он пятился задом, боясь, что его будут бить, если он повернется спиной к пассажирам. Теперь он последний раз, опасливо поводя головой, огляделся. Улыбка исчезла с его лица. Откровенная ненависть расширила узкие глаза и блеснула в них странным, неожиданным огнем… Вихрастый еще два раза шагнул назад и с силой захлопнул за собою дверь, оказавшись в тамбуре. Резкий стук двери заставил вздрогнуть прежде других — самого вихрастого.

А поезд медленно прокатился еще метров пять и остановился. В паузе, которая царила в двенадцатом вагоне, особенно явственно раздалось лязганье буферов. И тогда тот же низкий девичий голос словно подвел итоги:

— Какая же гадина была среди нас!..

На этой станции из двенадцатого вагона никто, кроме вихрастого, не вышел на платформу. Впрочем, и из других вагонов пассажиры не спускались по ступеням тамбуров: чересчур короткой оказалась стоянка…

Когда же после трехминутной паузы снова лязгнуло под вагонами, и поезд, пыхтя и содрогаясь, тронулся в путь, двенадцатый вагон был охвачен оживлением: все говорили наперебой, и было непонятно, кто с кем согласен, а кто с кем расходится во мнениях по поводу дезертирства вихрастого…

Сам вихрастый стоял в это время на пустынной платформе полустанка и мотал головой, провожая взором вагоны уходившего поезда. Все скорее приходилось ему поворачивать подбородок, чтобы оглядеть очередной вагон и успеть посмотреть на следующий… Глаза вихрастого расширились еще больше. Теперь уже не только ненависть, но и дремучая звериная тоска пылали в них. А в наступивших сумерках поезд, светясь теплыми оранжевыми пятнами окон, все скорее покидал полустанок и вихрастого с заплечным мешком. Из вагонов доносились веселые молодые голоса, слышались звуки гитар и аккордеонов. Вихрастый почувствовал, как тревожно сжалось его сердце — сердце человека, выброшенного из обжитого и уютного, пусть и кратковременного жилья и оставшегося где-то в незнакомом месте. Особенно обидной была мысль, что там — в поезде — о нем забудут мгновенно! А ему — вихрастому — так хотелось теперь обратно на застеленную уже койку.

Вот и последний вагон, виляя задней стеной и подмигивая красным сигнальным фонарем, пронесся мимо. Шумы поезда стали стихать. Зазывно протрубил паровоз.

Вихрастый сжал кулаки и грязно выругался. Он все еще не мог отвести глаз от поезда. Тоска и тревога полностью овладели вихрастым. Красный фонарь удалявшегося поезда был еще виден, он словно запрещал ему что-то, отлучал его от людей, от всех тех, кто ехал сейчас весело и радостно туда, куда позвала молодых людей страна…