Совесть в кармане

ХАРАКИРИ

Директор трикотажной фабрики товарищ Петрищев, Иван Степанович, говорил по телефону из своего кабинета. Говорил, сильно заикаясь и растеряв все свои уверенные интонации бывалого руководителя. А секретарша директора, стоя в дверях, шепотом предупреждала входящих:

— Тсс!.. Тише, пожалуйста! Закройте там дверь!.. Ивана Степановича вызывают к министру!..

Петрищев, делая глотательные движения пересохшим внезапно ртом, повторял в трубку:

— Слушаюсь. Понимаю. Через полчаса разрешите быть у вас?..

Он положил трубку, вытер пот на лице и на шее, сел в свое кресло и каким-то вообще-то несвойственным ему рокочущим голосом сказал главному инженеру и коммерческому директору (всех прочих секретарша успела выгнать):

— Ну вот. Доигрались. С чем вас и поздравляю… Вызывают к самому, — слышали?

Оба помощника вежливо помолчали, как молчат, узнав о смерти кого-то, а потом коммерческий сказал:

— А зачем вызывают? Как вы думаете?..

— Обнять и поздравить с днем ангела! — съязвил инженер. — Ясно зачем: уж, наверное, что-нибудь такое «выдающееся» из нашей продукции попало на глаза там в министерстве…

— Но что именно? — развел руками коммерческий и блудливо глянул на Петрищева.

— Не знаете? — продолжал главный инженер, — а я скажу. Кофточки, которые вы третьего дня отгрузили в универмаг.

— Кофточки? В универмаг?! — коммерческий директор очень неубедительно разыграл недоумение.

И тут вступил в беседу сам Петрищев. Все еще невнятно рокоча слова где-то в глубине глотки, он переспросил:

— Не знаешь, какие кофточки? А я тебе напомню какие: те бурые с серыми зигзагами на боках.

— Ах эти… а разве… Как будто бы мы их решили не отгружать… тем более… хотя — позвольте… кажется, да. Небольшую партию мы все-таки Кировскому универмагу…

— «Небольшую»! — не унимался инженер. — А сколько штук этих балахонов надо увидеть министру, чтобы оценить по достоинству и фасон, и красители, и качество вязки, и…

— Ладно! — отрезал вдруг Петрищев окрепшим голосом. — Что-то ты уж больно разошелся, инженер! Будто эти кофты не под твоим техническим руководством создаются…

— Под моим… Не отрицаю. Но я просил их слать прямым рейсом — на периферию. Деревня все возьмет!

— А вот и нет! (Это сказал коммерческий.) Вы теперь забудьте, что деревня все кушает. Мне на той неделе такую рекламацию прислали за рейтузы — и откуда же? — из Весьегонского района! Из самой глуши, ежели по-старому считать…

Директор, не слушая больше, поднялся и пошел к двери.

— Машину мне! — крикнул он в смежную комнату. А затем, повернувшись к своим помощникам, добавил: — Но хотел бы я знать: кто мог навести министра на эти кофты?!

— Я знаю — кто! — без паузы отозвался главный инженер, — наш моторист Мирохин. Кто же еще? Вы помните: как он обо мне и о вас говорил на производственном совещании?.. Прямо так и сказал: не перестроимся, дескать — это мы, то есть, с вами, если не перестроимся, — так он, видите ли, обратится в печать. А зачем ему — в печать, когда проще воспользоваться теперешним моментом — и письмишко туда…

— В министерство?

— Угу. А как же? Ох, я этого типа давно раскусил!.. Удивляюсь только, Иван Степанович: почему вы его до сих пор терпите на фабрике?! Я даже так скажу: держать Мирохина у нас на предприятии, с вашей стороны, — просто самоубийство! Харакири, — как говорят японцы.

— А ты тово, — угрюмо произнес Петрищев, — ты составь приказ об его… ну, вообще об отстранении от работы. Конечно, мотивчики подбери поосторожней… И все! И отчислим. Мне тоже, знаете ли, свои нервы дороже. Никаких «харакири» мне не требуется!..

Снова помощники замолчали и поиграли бровями в знак сочувствия.

А через сорок минут Петрищев несмело входил в кабинет министра, на всякий случай захватив с собой в портфеле бухгалтерские балансы фабрики за последние четыре года.

Министр привстал навстречу, пожал Ивану Степановичу руку и сказал:

— Пожалуйста, садитесь… Вы меня извините, если я посмотрю при вас вот — бумагу?..

Петрищев вежливо зашипел в знак того, что ни в малой мере не возражает, и опустился в кресло у самого стола.

Министр водил пером по строчкам длинного письма, кое-где исправляя знаки препинания, цифры и буквы, сверялся с другими документами, лежавшими рядом на столе. А потом, не отрывая глаз от бумаги, начал:

— Хочу поблагодарить, товарищ директор, за кофты…

Тут внимание министра снова отвлекли цифры, встретившиеся все в той же бумаге, и он замолчал. А Петрищев мгновенно побагровел, и в голове его пронеслась такая мысль: «Ого!.. Дело, выходит, дрянь, если не просто критикует, а еще — с издевочкой, с песочком, так сказать!»

— Н-да, — продолжал между тем министр, — вот уж всем вы угодили… И фасон такой прекрасный…

— Товарищ министр! — начал Петрищев. Он задумал свою речь произносить твердым и громким голосом, но тотчас же услышал, что из горла вылетает жидкий шепоток с каким-то посторонним сипением. Правда, Петрищев немедленно поправился: он повторил свое обращение, почти что крича. — Товарищ, кхм, министр! Фасоны не всегда зависят от нас…

Министр поднял голову, бросил на Петрищева быстрый взгляд, снова наклонился к документам на столе и заметил:

— Ну, особенно скромничать тоже нечего. К этому фасону вы имели прямое отношение…

— Кто? Я?.. Кхм…

— А вы что — отказываетесь от этого?

— Нет, почему?.. Конечно, я, как руководитель фабрики, обязан знать все, что делается на предприятии и…

Министр засмеялся и с иронией заявил:

— Скромник какой — а?.. «Я, говорит, не я и лошадь не моя». Но мы-то тоже знаем, как это делается…

— Кхм… Нет, почему?.. Лошадь, конечно, моя… То есть, фабрика моя… И кофты тоже…

Петрищев начал захлебываться, словно у него во рту был горячий суп. Он заговорил с большим жаром:

— Я лично готов за это отвечать, но учтите, товарищ мини…

— Кстати: а кто вам дал такие прекрасные узоры? — перебил министр.

— Узоры?.. Узоры мы это… кхм… получаем из главка путем альбомов и даю вам слово: мы ничего не меняем из того…

— А зачем менять? Лучше узоров и не надо…

Теперь перебивать начал Петрищев:

— А насчет расцветки, — забормотал он, — кто же мог знать, что она после закрепления станет такою?..

— Какою — «такою»? — министр внимательно посмотрел на Петрищева.

— Ну, вообще, — такою… Серо-буро-малиновой, что ли…

— Что, что, что? — на лице у министра появилось удивление и даже, мы бы сказали, любопытство. — Вы считаете, что ваши кофточки — серо-буро-малиновые?

— А что же делать, товарищ министр? Совершили ошибку — значит, надо признать! Меня так учили! — Петрищев ощутил даже радость в этом раскаянии. — Другой раз не допустим! Заверяю вас!

Министр положил в сторону ручку и глядел на Петрищева не отрываясь.

— Та-ак! — произнес он.

Петрищев счел это «так» поощрением и, как говорится, «поднажал», признавая свои заблуждения. Он высказывал теперь громко и бодро, словно перед многочисленной аудиторией:

— Товарищ министр! Разрешите вас заверить, что руководство нашей фабрики и лично я целиком и полностью признаем свою ошибку в отношении отношения к этой некрасивой… нет! — что я говорю?! — к этой безобразной и даже бракованной продукции. Мы даем слово больше никогда не допускать таковой. Это — раз. Второе: может быть, еще большей ошибкой было с нашей стороны отгрузить такие, с позволения сказать, «кофты» — нет! — что я говорю?! — саваны, а не кофты — куда? — в Кировский универмаг, который… в отношении которого… В общем, я уже объявил моему коммерческому директору строгий выговор… с этим — с предупреждением. Вот так!.. («Не забыть бы составить приказ о выговоре, как приеду к себе!» — в голове у Петрищева мелькнула и такая мысль.)

Но что-то в глазах министра заставило разошедшегося директора остановиться, хотя в мозгу и дальше складывались приличные случаю покаянные формулировки. Петрищев замолчал. Возникла длинная пауза — чрезвычайно тягостная для Петрищева. Наконец министр заговорил:

— Хорош! Молодец!.. Оказывается, выпускаете «серо-буро-малиновые» кофты с безобразными узорами. И в универмаги сдаете такую дрянь? Да?

Петрищев потянулся всем телом по направлению к министру, жалобно поднял брови кверху и всхлипнул. Он не мог раскрыть рта, но на лице его отразился немой вопрос: «А разве этого вы не знали, товарищ министр?!».

— Ну что ж… Спасибо за информацию, товарищ Петрищев. А я вас вызвал поблагодарить за образцы, что вы представили на республиканскую выставку… Премировать думал…

— Так вы н а в ы с т а в к е наши кофты смотрели, а не…

— Вот именно: а не в универмаге. Но теперь уже посмотрю и там. Можете быть спокойны: посмотрю обязательно. Идите, товарищ Петрищев.

Петрищев встал и на согнутых ногах направился к выходу. Министр нагнулся опять к своим бумагам, но тут же нажал кнопку электрического звонка. Мимо Петрищева прошел секретарь. Петрищев еще слышал, как министр сказал ему:

— Пошлите сейчас в Кировский универмаг машину, чтобы мне привезли кофты вот с его фабрики… Трикотажные, дамские, — вы понимаете? Скажите, чтобы отобрали там те, что выглядят «серо-буро-малиновыми»…

В кабинет свой Петрищев вошел так, словно ноги его были сделаны из ваты, как бутафорские конечности игрушечного деда-мороза. По лицу директора все поняли: произошло нечто непоправимое.

— Подтвердилось? — высоким фальцетом спросил коммерческий директор. — Они, да? Кофты?

Петрищев сердито боднул воздух головой, что должно было означать: да, подтвердилось… Затем он сел в свое кресло, опустил веки и замер.

Подойти к столу Петрищева осмелился один лишь главный инженер, и то только потому, что он думал облегчить своему начальнику горе, давши ему — директору возможность удовлетворить чувство мести за переживаемые неприятности: инженер подсунул под нос Петрищева приказ об увольнении моториста Мирохина, подозреваемого в том, что именно он сигнализировал министерству о качестве этих проклятых кофт.

— На́, подпиши! — сказал инженер. — Тебе легче будет!..

Петрищев, скосив левый зрачок, проглядел проект приказа, нервно замычал и скомкал бумагу.

— Это не он! — вот все, что мог произнести директор.

— Тогда кто же? — завопил коммерческий. — Кто?! Скажите мне: кто эта сволочь? И я его сам убью вот этими руками!!

Все с ожиданием обернулись к Петрищеву. Но тот сидел, зажмурившись, и молчал.

И тогда на цыпочках все стали покидать кабинет. Последний из уходящих слышал, как директор громким и горестным шепотом выдохнул:

— Харакири!.. Хараки… Эх!..