Современная иранская новелла. 60—70 годы

ЗЛОКЛЮЧЕНИЯ БОРУДЖАЛИ

В нашем городе семь районов, и в каждом свое управление, то есть отделение городского муниципалитета. Председатели этих управлений в целях борьбы с волокитой все вопросы решают самостоятельно.

…Как-то утром Боруджали, бакалейщик первого района, купил по поручению жены у мясника Машади Аббаса пять сиров[36] мяса, завязал его в клетчатый йездский[37] платок и отправился домой. Поскольку он сам уже не первый год держал бакалейную лавку, а стало быть, наловчился прикидывать вес товара на глазок, то сразу же заподозрил, что его надули. Как ни пытался он внушить себе, что его не могли обвесить, что любой, самый жуликоватый лавочник не станет обманывать своего собрата, он не мог отделаться от преследовавшей его мысли. Он то и дело на ходу прикидывал вес узелка и каждый раз чувствовал, что семи-восьми мискалей[38] не хватает.

Наконец, чтобы отогнать это наваждение, успокоиться и убедить себя в том, что свой своего околпачивать не будет, он зашел в первую попавшуюся лавку и взвесил мясо. Оказалось, чутье не подвело — не хватало восьми мискалей.

— Тьфу, пропади ты пропадом! — проворчал Боруджали. — Я же говорю, что мои руки и глаза лучше всяких весов!

И он твердым шагом направился прямо в управление первого района. Поднялся на второй этаж и уже взялся было за ручку двери, как перед ним вырос рассыльный:

— Тебе кого?

— Председателя.

— Зачем!

— Купил пять сиров мяса, на восемь мискалей обвесили.

— Ступай к заместителю.

— В какую комнату?

— В конце коридора, последняя дверь налево.

Боруджали пошел в конец коридора. Там ему преградил дорогу рассыльный заместителя:

— Господин заместитель этими вопросами не занимается!

— А кто же занимается?

— Председатель комитета по борьбе с завышением цен.

— Где его кабинет?

— Третий этаж, по коридору направо.

Боруджали, тяжело дыша, поднялся на третий этаж, нашел нужный кабинет, хотел открыть дверь — его встретил очередной рассыльный, от которого он узнал, что ему нужно идти к очередному заместителю. Там его направили в отдел контроля, а оттуда — в ревизионный отдел.

Здесь Боруджали наконец удалось попасть непосредственно к начальнику. Тот выслушал его и велел написать заявление. Уплатив пять риалов писцу, сидевшему на улице перед входом в управление, Боруджали изложил свою жалобу на бумаге и снова пошел к начальнику ревизионного отдела. Узелок с мясом опечатали, и начальник ревизионного отдела препроводил Боруджали вместе с узелком и заявлением к своему заместителю. После долгих путешествий по кабинетам заявление в конце концов попало на стол к самому председателю управления первого района, который передал его вместе с опечатанным узелком в отдел таксации недвижимого имущества, дабы после определения точного местонахождения лавки мясника Машади Аббаса и соответствующего ее обследования приступить к разбору поступившей жалобы.

День уже подходил к концу, и Боруджали отправился домой. Назавтра поутру он снова был в районном управлении. После долгой беготни по кабинетам к одиннадцати часам в отделе таксации недвижимого имущества ему было вручено письменное заключение следующего содержания: «После тщательного расследования и изучения местоположения лавки мясника Машади Аббаса выяснено, что вышеозначенная лавка находится во втором районе города, а посему и расследование жалобы Боруджали надлежит отнести к компетенции второго района».

Через час Боруджали вместе с заявлением, заключением и опечатанным узелком с мясом в сопровождении чиновника-контролера был отправлен в управление второго района. Здесь снова началось хождение по всем инстанциям, которые Боруджали до этого прошел в первом районе. В час дня с него взяли расписку с обязательством явиться в управление второго района на следующий день к восьми утра.

Усталый и разбитый, Боруджали поплелся домой. На следующее утро он уже сидел у дверей кабинета председателя управления второго района.

Через час ему зачитали заключение отдела таксации недвижимого имущества второго района. Выяснилось, что, поскольку восточная стена лавки мясника Машади Аббаса проходит по границе второго и третьего районов, разбирать его жалобу должно управление третьего района.

В десять часов утра Боруджали получил предписание отправиться по месту разбирательства жалобы вместе с заявлением, опечатанным узелком и двумя заключениями. Сопровождать его откомандировали здоровенного верзилу — чиновника-контролера.

— Куда ты ведешь меня, браток? — хлопнув верзилу по плечу, поинтересовался Боруджали.

— В третий район.

— Почему это в третий?

— А потому, что жалобу твою должны разбирать в управлении третьего района.

— Прошу тебя, дорогой, отпусти меня! — поняв наконец, в чем дело и куда его ведут, взмолился Боруджали. — Я отказываюсь от своих претензий!

— Ха!.. — хмыкнул чиновник. — Отказываешься от претензий… Ну и что? Все равно муниципалитет не может пройти мимо таких безобразий! Если попустительствовать этим негодяям, они с несчастного народа три шкуры сдерут. А вот такая ваша беспринципность все и портит!

— Ну хоть на первый раз прости меня! Сглупил я, не представлял себе всех последствий! Клянусь твоей жизнью, некогда мне, дела запустил, — продолжал упрашивать Боруджали.

— Нет, и не проси! Шагай быстрей, а не то опоздаем! С государственными делами шутки плохи!

Боруджали замолк и до самых дверей управления не открывал рта.

Чиновник-контролер действовал точно по инструкции: передал опечатанный узелок с мясом и все документы в канцелярию третьего отделения, получил расписку и ушел. Поскольку рабочий день был уже на исходе, Боруджали предложили прийти за ответом завтра.

На следующий день Боруджали спозаранку явился в управление и через час в сопровождении двух контролеров отдела таксации недвижимого имущества третьего района был отправлен к лавке мясника Машади Аббаса, чтобы на месте уточнить ее местоположение. А поскольку истцом выступал Боруджали, то в соответствии с положениями внутреннего муниципального устава дорогу туда и обратно на такси надлежало оплачивать именно ему. Все по закону, ничего не попишешь…

Контролеры изучили положение на месте, и на заявление Боруджали была наложена резолюция следующего содержания: «После проверки и уточнения относящихся к делу данных касательно лавки мясника Машади Аббаса нами установлено, что вышеуказанная лавка территориально расположена в третьем районе, но, если смотреть на нее с крыши соседнего дома, видно, что она выходит торцом на улицу четвертого района, в связи с чем и должна быть отнесена к четвертому району».

Поскольку делу Боруджали в соответствии с циркуляром о борьбе с бюрократией и волокитой был придан молниеносный ход, истца без всякого промедления вместе с опечатанным мясом и всеми накопившимися документами в сопровождении очередного чиновника-контролера переправили в четвертый район.

…Мясо в платке уже успело протухнуть и источало зловоние. Заявление обросло бесчисленным множеством всяких сопроводительных писем, заключений и докладных записок, так что дело о недовесе превратилось в увесистую папку. Держа ее в одной руке, а в другой — узелок с протухшим мясом, несчастный Боруджали, сопровождаемый контролером, побрел в четвертый район.

Естественно, что там его попросили за ответом явиться на следующее утро.

После осмотра лавки мясника Машади Аббаса двумя контролерами отдела таксации недвижимого имущества четвертого района выяснилось, что «вышеозначенная лавка получает электроэнергию с электростанции, расположенной на территории пятого района, из чего следует, что разбирательство по делу о заявлении Боруджали входит в компетенцию пятого района».

Когда Боруджали понял, что ему предстоит с вонючим мясом и толстой папкой тащиться в пятый район, а там снова брать за свой счет такси, его терпение лопнуло. Он воздел руки к небу и завопил на весь коридор:

— Клянусь аллахом, его пророком и двенадцатью имамами, клянусь всеми святыми, я идиот, болван! Простите меня, господин председатель! Во имя святого имама Али оставьте меня в покое! Я отказываюсь от своей жалобы! Во всеуслышание заявляю, что в этом куске мяса было на целых восемь мискалей больше! Я соврал! Сжальтесь надо мной!

Но было уже поздно. Когда делу дан ход, остановить его никто не в силах. Если даже Боруджали по доброте души своей был готов отступиться, это еще не повод, чтобы муниципалитет прекратил следствие. Закон есть закон. Это вам не шутки. Разве можно допустить, чтобы государственные дела зависели от настроений какого-то Боруджали и ему подобных?

Два здоровенных верзилы получили предписание препроводить истца вместе с соответствующими материалами и документами в управление пятого района.

Зажав двумя пальцами нос, чтобы не чувствовать вони протухшего мяса, Боруджали явился по месту назначения. А через два дня, после тщательного обследования местоположения лавки мясника Машади Аббаса, ему объявили, что, хотя вышеуказанная лавка, по всей видимости, действительно относится к пятому району, но, поскольку дом самого Машади Аббаса находится в шестом районе, шестой район и обязан разбирать жалобу.

Когда Боруджали, держа в руке узелок с тухлым мясом, вошел в кабинет председателя управления шестого района, вся комната мгновенно наполнилась тяжким, зловонием.

— Ах ты сукин сын, ах нахал! Ты что же это, кабинет с туалетом спутал? Постыдился бы своей седой бороды! — в дикой ярости набросился на Боруджали председатель, у которого от подобной наглости глаза на лоб полезли.

Боруджали остолбенел от неожиданности. Может, господин председатель вчера вечером в карты проиграл или с утра с женой повздорил и теперь в нервном расстройстве? С чего он взбесился?

— Зачем ругаться, начальник? Отошлите уж лучше меня сразу в седьмой район без всяких оскорблений, — попросил он, не повышая голоса.

— Еще и дерзит, наглец! Чтоб на могиле твоего отца так воняло!..

Уж этого оскорбления Боруджали снести не мог. Двадцать дней бессмысленного хождения туда-сюда, двадцать дней волокиты и нервотрепки дали себя знать. От гнева потеряв голову, он в мгновение ока подскочил к председателю, закатил ему увесистую пощечину и сунул к самому носу опечатанный узелок. Председатель коротко вскрикнул и плашмя рухнул на стол.

На шум сбежались заместители, чиновники, рассыльные.

Боруджали скрутили руки, и не успел он опомниться, как предстал перед судом. Ему предъявили обвинение в оскорблении действием должностного лица, находившегося при исполнении служебных обязанностей, и Боруджали был приговорен к шести месяцам исправительных работ и штрафу в размере полутора тысяч риалов.

Через полгода, вернувшись из тюрьмы, Боруджали застал печальную картину. За невзнос квартплаты в срок домохозяин выгнал его жену на улицу, а все имущество конфисковал в счет долга. В лавке было пусто: товар растащили мыши и кредиторы. В полной растерянности опустился Боруджали на колченогий табурет у конторки и погрузился в невеселые думы. И тут на его плечо легла чья-то рука. Подняв глаза, он увидел чиновника из муниципалитета.

— Ты Боруджали?

— Я. А что?

— Приложи-ка палец к этому документу.

— А что там написано?

Чиновник прочитал ему повестку: «Боруджали, сын Аруджали, бакалейщик из первого района! По получении данной повестки вам надлежит в течение двадцати четырех часов явиться в исполнительный комитет управления седьмого района для дачи разъяснений и показаний относительно жалобы, поданной вами семь месяцев назад по поводу иска мяснику Машади Аббасу. Председатель исполнительного комитета…»

Боруджали медленно привстал с табуретки и вдруг, оттолкнув ошеломленного исполнителя, одним прыжком выскочил из лавки на мостовую и неистово завопил:

— Виноват! Прошу прощения! Свалял дурака, не знал, не ведал! О люди, честные, порядочные люди! Люди всех наций и вероисповеданий! Самым дорогим, что у вас есть, заклинаю во имя отцов, дедов и прадедов ваших, не пишите ни на кого жалоб, не ищите справедливости в правительственных учреждениях! О люди, призываю вас на помощь! Перед всем миром каюсь! Сделал глупость! Свалял дурака! Больше не буду! И что это я, болван этакий, болтал, будто в мясе не хватает восьми мискалей! Чепуха! Там целых восемь мискалей лишку. — От натужного крика шнурок в гашнике его шаровар лопнул. Но он, не замечая, что его нагота неприкрыта, продолжал стенать: — Свалял дурака! В пяти сирах мяса на восемь мискалей больше! Кто не верит — пусть взвесит! О люди, клянусь аллахом, никогда больше жаловаться не буду! Даю обет, зарекаюсь!

…Душераздирающие вопли, бессвязная речь и вид Боруджали были ужасны. Прохожие шарахались в сторону, уличные торговцы сочувствующе качали головой. Наконец подоспели полицейские и поволокли несчастного в сумасшедший дом.

Бедняга Боруджали…

Перевод Дж. Дорри.

ПОПУТЧИК

…Не скажу точно, весной прошлого или позапрошлого года я ездил в священный город Мешхед, а, когда собирался обратно, четверо моих друзей, у которых были дела в Тегеране, устроили так, чтобы мы вместе отправились поездом… И вот мы впятером заняли шестиместное купе в надежде, что если к нам и подсядет шестой пассажир, то он тоже окажется человеком свойским, и мы с ним поладим. От аллаха не скроешь — не скрою и от вас, — что мои приятели-попутчики не откажутся в приятной, располагающей обстановке пропустить рюмочку-другую. Поэтому накануне путешествия, чтобы не скучать в дороге, они купили две колоды карт и несколько бутылок водки. Как я ни доказывал им, что в общем купе, где шестой попутчик может выразить недовольство, пить не стоит, они не слушали меня. «Одно ясно, — сказали они, — шестым пассажиром не может оказаться женщина! В железнодорожных кассах записывают, кому продают билеты, и уж как-нибудь сообразят, что к пятерым мужчинам нельзя сажать женщину».

— А вдруг шестым окажется мулла в абе[39] и тюрбане? — пытаясь наставить их на правильный путь, предостерег я. — Плохи тогда наши дела.

— Не кличь беду, — ответили они. — Будем надеяться, что и шестой окажется своим парнем.

Короче говоря, за час до отправления поезда мы забросили свои вещички в купе и уселись в ожидании отправления.

Когда оставалось всего пять минут, в купе вошел чистенький, прибранный хаджи[40], с выбритой головой и пышной бородой, в наинской[41] абе, в башмаках с загнутыми носами, с четками в руках. На нем была длинная белая рубашка навыпуск и чесучовые брюки. Глаза моих попутчиков округлились, а я злорадно усмехнулся.

— Мое вам почтение! — обратился вдруг Хасан к Резе.

Реза, который был инициатором всей этой затеи и до сих пор суетился больше всех, вдруг сразу сник и как-то раскис, словно известь, на которую брызнули водой. Он мог предположить что угодно, но никак не ожидал, что нашим попутчиком окажется такой аккуратненький, гладенький хаджи. У Резы, впившегося взглядом в святого старца, отнялся язык, и он начал с беспокойством ерзать по кожаному сиденью. Он поклонился вошедшему, но тот, занятый размещением своих узелков под лавкой, очень сухо пробормотал что-то невнятное, не поднимая головы. Сложив вчетверо одеяло, он подложил его под себя и поудобнее устроился на сиденье. Через две-три минуты раздался звонок, и поезд медленно отошел от станции.

Мои приятели поняли, что приход хаджи спутал все их планы. Каждый из них задумался, как же выйти из неожиданной ситуации. Целые сутки находиться в пути со святошей, не смея взять в руки карты или промочить горло! Я-то отлично знал, что это за пытка для моих друзей.

Поезд набирал скорость, и город остался позади. За все это время никто из нас не проронил ни слова.

Реза, затянувшись сигаретой, несколько раз взглянул на хаджи, словно хотел заговорить с ним и выяснять, что он за тип и есть ли хоть какая-то надежда расшевелить его, но физиономия хаджи была так угрюма и неприветлива, что Реза оробел. В конце концов он не выдержал и протянул ему свой портсигар. Перебирая четки и бормоча себе под нос молитву, хаджи отказался. Ну и ну! Если уж в присутствии хаджи нельзя курить, то выпивать и играть и карты — тем более! Снова в нашем купе воцарилось молчание, и снова Реза нервно заерзал.

— В Тегеран направляетесь, почтеннейший? — полюбопытствовал было Реза.

— Нет, — прозвучал сухой ответ.

Я понял, что хаджи не расположен к разговору, и подмигнул другу, чтобы тот оставил его в покое. При попутчике с таким лицом и с характером человека, страдающего геморроем, из нашей затеи ничего не выйдет, но Реза не сдавался:

— Как вас величают?

— Хаджи Сеид[42] Саадатолла[43]. Разумеется, я несколько раз посетил священную Кербелу[44].

Реза бросил на меня многозначительный взгляд и повел бровью, словно говоря: «Ну уж если он не только хаджи, но и потомок пророка, и Счастье аллаха, и к тому же удостаивался чести быть в священных владениях аллаха, все бесполезно». На сей раз воцарилось столь тягостное молчание, что до развилки Нишапур — Торбат[45] никто не проронил ни слова. Когда подъехали к Нишапуру, Реза снова прервал молчание.

— Милейший!.. — обратился он ко мне. — Клянусь вашей головой, человеку простому не понять деяний великих людей! Вот, к примеру, наш Хайям — какой был знаменитый ученый, прославленный поэт, известный философ и несравненный математик! Но, увы, этого человека, несмотря на его гениальность, славу и величие, подвела слабость к вину. Не знаю, если бы Хайям не пил вина и не осквернял своего рта проклятым зельем, много бы ли он потерял?

Хаджи уставился на Резу, а тот, заметив, что святоша следит за ним, начал еще яростнее поносить Хайяма, заключая каждую фразу обращением к хаджи:

— Не так ли, почтеннейший?

И почтеннейший всякий раз согласно кивал головой. Ага Реза наговорил столько дурного о вине и пьяницах, об Авиценне, Хайяме, Хафизе и других великих грешниках, что хаджи пришел наконец в хорошее расположение духа и у него развязался язык, а Реза, улучив момент, начал превозносить хаджи до небес:

— Клянусь всеми святыми, что, когда вы вошли в наше купе, мы просто ожили. Вы даже не представляете себе, какое от вас исходит сияние, какое благородство таится в чертах вашего открытого лица!

Хаджи блаженно улыбнулся и скромно запротестовал:

— Что вы, что вы… Это сияние озаряет любого, кто истинно почитает аллаха.

Благосклонно приняв лесть, хаджи дал Резе хороший повод для дальнейших расспросов и разговоров.

— Простите, почтеннейший, вы, помнится, сказали, что едете не в Тегеран?

— Да, я — в Шахруд[46]. Четыре месяца назад я уехал на поклонение святым местам, а на обратном пути, поскольку у меня было дело в Мешхеде, решил заглянуть в Хорасан, чтобы и паломничество совершить, и заодно уладить свои дела, и…

Али, который все это время молча сидел в углу и смотрел в окно, неожиданно вмешался в разговор:

— Это замечательно, почтеннейший, когда можно одновременно убить двух зайцев!

— А сейчас я еду в Шахруд, — продолжал хаджи. — Там меня будут встречать друзья и родственники, а также самые уважаемые жители города.

После долгих усилий нам удалось выкачать из хаджи необходимую информацию. Воздавая хвалу то его бритой голове, то светлому лику, то широкой груди, то наинской абе, Реза полностью завоевал доверие нашего набожного попутчика.

Хаджи погадал на четках и вкратце рассказал о своих впечатлениях от путешествия к святым местам.

— Извините, почтеннейший, а как вы проводите свой досуг? — потупившись, спросил Реза.

— Молюсь, читаю, пишу, сплю, а что?

— Это все понятно, но чем вы рассеиваете скуку во время длинных вояжей?

— Гадаю на Коране, читаю молитвы, иногда сплю, но никогда не докучаю попутчикам.

Реза глубоко вздохнул, будто после недельного пребывания на дне темной, затхлой ямы наконец вырвался на свежий воздух. Казалось, он хотел вобрать в себя весь воздух в купе.

— Простите, уважаемый… — наплодившись поближе к хаджи, с лукавой улыбкой спросил Реза. — Как вы относитесь к игре в варак[47]?

— Вы изволили сказать «арак»[48]? — удивленно округлил глаза хаджи.

— Нет, нет… — испуганно замотал головой Реза. — Будь оно проклято, это зелье! Я спросил про игру в карты… То есть я, конечно, понимаю, что сами вы не играете, но я хотел узнать, не возражаете ли вы, если мы с друзьями немного развлечемся?

— Ничего не и мою против, — кивнул в знак согласия хаджи. — Конечно, если это будет не азартная игра, а дружеская. Играйте во что хотите.

— Если почтеннейший соблаговолит согласиться, — подмигнул нам Реза, — то мы пустим в ход пятерки и все имеете сыграем в покер. А если у хаджи нет такого желания, будем играть впятером.

— Я в покер не играю, вы уж без меня обойдитесь, а я понаблюдаю, — сказал хаджи, вынул из своего узла тюбетейку и надел ее.

Первая плотина отчуждения была прорвана, дела шли на лад. Чтобы хаджи вдруг не передумал, Реза быстро вынул из портфеля колоду карт, запер купе, и игра началась. Со второго кона игра так захватила хаджи, сидевшего рядом со мной, что, не в силах сдержаться, он то и дело вмешивался:

— Подбери каре из тузов! Сбрось две семерки!

На третьем или четвертом коне Реза попросил Хасана:

— Достань-ка, друг, огурчиков, что-то в горле пересохло.

Хасан выложил из сумки несколько огурцов, солонку и ножик. Реза очистил огурец, смачно надкусил его и заметил:

— Огурец без маста — все равно что кятэ[49] без соли.

— У меня как раз есть с собой немного маста, хотите? — предложил хаджи, срезая кожуру с крупного огурца.

— А почему бы и нет? Из ваших святых рук мы и яд приняли бы.

Хаджи вынул из своего мешка целлофановый пакетик с мастом. Реза обмакнул огурец в кислое молоко:

— Ай-вай, какой огурец, какой маст! Жаль, жаль, жаль… К такому масту и к такому огурцу только одного не хватает…

Хаджи понимающе взглянул на Резу, склонил голову и пробормотал себе под нос:

— Да убережет нас аллах от греха…

Мы затаили дыхание.

— Продолжайте вашу игру, ребята! И упаси вас аллах от козней шайтана.

— Почтенный хаджи, — сказал Реза, улыбаясь до ушей. — вы, конечно, нас простите, ведь известно же изречение: «Пей вино, жги амвон, но не терзай людей».

— Раз так, то уж ладно, — кивнул хаджи, — но беда в том, что вы, молодежь, делаете и то, и другое и третье.

Реза, не дослушав до конца эту фетву[50], громко ударил в ладоши и радостно воскликнул:

— Ребята, хаджи разрешил! Да падут все болезни и несчастья нашего хаджи на жалких фарисеев.

И с этими словами он полез в портфель и достал оттуда бутылку. Все сразу позабыли о картах.

— Что ж, господа, — поерзав, сказал хаджи, — пока вы будете заняты своим делом, я немного пройдусь.

— Что вы, — прервал его Реза, — если это вам неприятно, мы сейчас же уберем. — И, схватив бутылку, он попытался запихнуть ее в портфель.

Но хаджи вдруг запротестовал:

— Нет, нет! Не хочу быть вам помехой. Занимайтесь своим делом. А карты вам не нужны?

— Нет, — ответили мы.

— Тогда дайте их мне, чтобы я тоже не скучал. Я хочу погадать.

Я положил друг на друга два чемодана в центре купе, прямо перед хаджи, и тот принялся раскладывать такие мудреные пасьянсы, каких я в жизни своей не видывал.

Рюмки были подняты во здравие хаджи.

— Будьте и вы здоровы, — поблагодарил он нас.

Когда полбутылки было выпито, Реза предложил хаджи одну рюмочку.

— Нет, я не хочу вам мешать, — ответил хаджи, нахмурив брови. — Я этим не увлекаюсь. Пейте сами, а то вам не хватит.

Реза проворно засунул руку в портфель и радостно сообщил:

— Нет, почтеннейший, что вы! У нас еще есть.

Продолжая перекладывать карты с одной на другую, хаджи добавил:

— И к тому же я простужен.

— Так это ж лучшее средство от простуды, — поспешил я его заверить.

— А если мне будет хуже? — улыбнулся хаджи. — Я ведь никогда не пил и боюсь, что мне станет плохо.

— Нет, не беспокойтесь, все будет прекрасно.

И хаджи сначала с отвращением, а потом с таким удовольствием стал опрокидывать рюмку за рюмкой, что дай бог ему здоровья. Ах, какой прекрасный и славный попался нам попутчик!

После третьей рюмки хаджи снял тюбетейку, после пятой — абу, после шестой расстегнул рубашку, а после седьмой мы запели хором:

И хаджи начал прищелкивать пальцами в такт… До двух часов ночи мы ели, пили и веселились. Хаджи рассказывал нам такие смешные истории и анекдоты, что мы чуть не лопнули со смеху. А в конце концов он так разошелся, что станцевал в нашем маленьком купе танец живота. Одним словом, я не помню в своей жизни другой такой разгульной ночи.

Поезд Мешхед — Тегеран подходит к Шахруду на рассвете. До Шахруда оставался всего один перегон, когда хаджи вдруг спросил:

— У вас больше не найдется выпить?

— Нет, почтеннейший, было пять бутылок, и все пять пусты.

— Ничего, — успокоил он нас. — У меня есть бутылка коньяку. Будете пить?

— Отчего не выпить. Премного вам благодарны.

Когда и эта бутылка была опустошена, хаджи сказал:

— Прекрасная была ночь. Дай бог, чтобы завтра у нас не болела голова!

Вдали показались огни Шахруда.

— Похоже на то, что подъезжаем к вашей станции, — сказал Реза.

— Вижу, вижу, — ответил хаджи, поглаживая рукой бороду.

— Вы, кажется, говорили, что вас будут встречать, — напомнил Реза. — А ведь от вас водочкой попахивает, почтеннейший. Не вышло бы какого конфуза…

— Да, конечно, но, думаю, они ничего не почувствуют, — сказал хаджи, собирая свои вещи.

— Как же это не почувствуют? После четырех месяцев разлуки все будут вас обнимать, целовать…

— Что-нибудь придумаем, — с улыбкой ответил хаджи, продолжая спокойно укладывать свои пожитки.

А мы сидели и гадали, как наш богобоязненный попутчик выйдет из щекотливого положения. Ведь запах водки очень стоек.

Когда поезд прибыл в Шахруд, мы увидели, что человек триста, держа в руках газовые лампы, поджидают хаджи на платформе. Он сошел с поезда, и мы последовали за ним, чтобы посмотреть, как он будет выпутываться из этой ситуации. Может, и нам найдется чему поучиться у хаджи? Как только люди бросились ему навстречу, хаджи натянул абу на голову и, закрыв лицо, забормотал:

— Господа, отойдите! Я не хочу брать греха на душу — у меня грипп. Прошу вас — отойдите. Грипп — болезнь заразная, господа. Очень благодарен вам за встречу.

И толпа, почтительно внимавшая словам хаджи, желая сохранить свое здоровье и не дать возможности святому человеку совершить великий грех, расступилась. Несколько человек, которые доподлинно знали, сколь опасен грипп, опередив группу желавших проводить хаджи к его собственной машине, поспешно усадили богомольца в такси.

Через четверть часа над пустой полутемной станцией просвистел гудок, и паровоз с шумом сдвинул с места металлическую громаду вагонов.

Перевод Дж. Дорри.

ЦВЕТОЧНЫЕ ЧАСЫ

В ноуруз[51] позапрошлого года я надумал, воспользовавшись праздничными каникулами, вместе с семьей отправиться в Шираз. Побывать в этом городе мне хотелось давно, поэтому уже за неделю до Нового года я постарался закончить все неотложные дела и стал готовиться к поездке.

Праздничным утром мы сели в автобус. Вы себе не представляете, в каком восторге были дети оттого, что вместе с отцом едут в Шираз! Я и сам пребывал в отличном расположении духа и, чтобы придать путешествию еще большую прелесть, всю дорогу рассказывал детям об исторических достопримечательностях этого древнего города — о саде Эрам, о Рокнабадском источнике, воспетом Саади и Хафизом, о величественном Тахтэ-Джамшиде[52], о знаменитых гробницах Накше-Ростама[53], базаре Вакиль… Дети даже заспорили, куда пойти сначала: то ли к Накше-Ростаму, то ли к Тахтэ-Джамшиду, то ли к Рокнабадскому источнику. В конце концов они согласились, что поступят так, как скажет отец, а я, видя, что они целиком полагаются на меня, важно приговаривал: «Уж я-то знаю, как поступить. Поведу вас в самые интересные места Шираза! Насмотритесь всяких удивительных вещей на десять лет вперед».

Путь наш лежал через Исфахан, но остановка там была короткая, и город нам поглядеть не удалось. Мы только прошлись немного, снова уселись в автобус и наконец благополучно добрались до Шираза. Было около трех часов ночи. А поскольку я в этом городе прежде не бывал и не нашлось никого, кто мог бы проводить нас в такой поздний час в гостиницу, пришлось до утра коротать время на автобусной станции. Спасибо еще тамошнему начальнику — приютил нас в своей конторе. Рано поутру я отправился на поиски пристанища. После долгих расспросов мне удалось найти сравнительно недорогой, приличный отель, и я перевез туда детей и вещи. Мы приняли душ, позавтракали, ребятишки принарядились, и вот мы двинулись навстречу долгожданным чудесам.

Так как я с Ширазом незнаком, то решил посоветоваться с моими дорогими соотечественниками, ширазскими старожилами; как говорится, понадеялся, что язык до Каабы доведет. Самое верное было обратиться к администратору гостиницы. Я заглянул к нему в кабинет, но администратор был по горло занят устройством приезжих, нахлынувших в Шираз на праздники, и мне показалось неудобным отрывать его от дела. Мы вышли из гостиницы, и на улице я остановил высокого человека в шляпе:

— Извините, ага. Мы в вашем городе впервые, приехали из Тегерана на несколько дней, но мне и детям очень хотелось бы осмотреть все достопримечательности Шираза и увезти приятные воспоминания об этом городе.

Я был наслышан об общительном характере и искреннем гостеприимстве ширазцев — и не обманулся. Мужчина очень вежливо и участливо спросил:

— А у тебя, приятель, машина есть?

— Нет, — ответил я. — Мы приехали на автобусе.

— Жаль, жаль, — покачал он головой. — У нас здесь в Ширазе много достопримечательных мест, но все они расположены за городом. Если б у вас был свой автомобиль, было бы куда проще.

Тут он почесал в затылке, посмотрел по сторонам и, как будто вспомнив что-то, спросил:

— А ты, приятель, видел цветочные часы?

— Цветочные часы? — с интересом переспросил я, поскольку до сих пор ничего о них не слышал.

— Ну да.

— Нет, не видел… А это далеко отсюда?

Мой собеседник увидел загоревшиеся любопытством глаза детей, которые, как утки, тянули к нему шеи, жадно ловя каждое слово, и сказал:

— Нет, недалеко. Пешком дойти можно… Пройдите по этой улице, поверните налево, справа увидите улицу, по которой дойдите до улицы Занд — на ней и установлены цветочные часы. Стоит, стоит посмотреть, ребятам они обязательно понравятся.

Я поблагодарил его, и, взявшись за руки, мы двинулись в путь. По дороге я повел речь о красоте знаменитых часов, об их величии и исторической роли[54]. Я говорил, что они существуют еще со времен Ксеркса и великого Кира[55] и составляют гордость нашей истории, что каждый, кто приезжает в Шираз, первым делом направляется к цветочным часам, ну и прочее тому подобное. Так незаметно за разговором мы дошли до цели. Посреди улицы Занд теснилась оживленная толпа — все, как и мы, приезжие. Эти люди встали раньше нас и раньше нас пришли к цветочным часам.

Мы протиснулись вперед и действительно увидели чудо красоты. На высокой зеленой клумбе-циферблате пестрели цветы: колокольчики, анютины глазки, петуньи, цинии… Две часовые стрелки — одна длиною примерно в метр, а другая в полметра, и обе шириною с ладонь — медленно двигались. Сейчас они показывали половину одиннадцатого утра. А люди вокруг — кто раскрыв от изумления рот, кто в удивлении разводя руками — восторженно качали головой, наперебой обменивались впечатлениями и спорили о принципе устройства диковинных часов.

— Интересно, как их заводят?

— А их вообще не заводят, их стрелки вращаются от магнитных токов Земли.

— Ну и ну!

— Клянусь вашей душой!

— Нет, уважаемый, не совсем так. Хотя на первый взгляд стрелки часов кажутся толстыми и неуклюжими и напоминают тяжелые весла, на самом деле они легки, как цветочный лепесток. Они сделаны из особого металла и приходят в движение от малейшего дуновения ветерка.

— Что, их недавно построили?

— Ха, вы только послушайте его!.. Кто может в наше время сделать такую вещь?! Соберись вместе все ученые мира — и то не смогли бы сконструировать ничего подобного. Когда Ксеркс двинул войско на Афины и захватил их, он взял в плен одного африканского ученого и привез его с собой в Персию — он-то и построил эти часы.

— Аллах всемогущ! Какой же это гений, если смог три тысячи лет назад создать такое чудо!

— Нет, три тысячи не получается, а вот две с половиной — это точнее.

— Ну и что! Тоже хватит.

— А ночью часы ходят?

— Да.

— Вот это здорово!

В полдень мы вернулись в свою гостиницу. Дети, удовлетворенные тем, что расширили свой кругозор и пополнили знания по древней истории, с аппетитом поели и чуть-чуть вздремнули. После обеда мы решили продолжить знакомство с городом. На одном перекрестке мы увидели полицейского, который регулировал поток машин и людей. Уж он-то лучше всех знает город! Мы подошли к нему и поздоровались. Он весьма почтительно ответил на наше приветствие.

— Извините, уважаемый. Мы люди приезжие и не знаем, куда бы пойти, чтобы и близко было, и интересно.

Полицейский рассыпался в любезностях:

— Поверьте, когда наступает праздник, мы испытываем истинное блаженство, и прежде всего потому, что очень радуемся гостям, посещающим наш город. Мы душой и сердцем готовы исполнить любую вашу просьбу.

Я в ответ поблагодарил его.

— У вас есть машина? — перешел к делу полицейский.

— К сожалению, нет.

— Очень жаль! — Он сочувственно покачал головой. — Если бы у вас был личный транспорт, вы могли увидеть много интересных мест, но и в самом городе тоже хватает достопримечательностей. Скажите-ка, когда вы прибыли? — подумав, спросил он.

— Сегодня утром.

— В таком случае вы еще не видели цветочных часов. Обязательно посмотрите — они понравятся и вам и детям.

Не успел я и рта раскрыть, как он окликнул своего коллегу, шествовавшего по тротуару:

— Сеид Кямал, эй, Сеид Кямал!..

Полицейский Сеид Кямал держал в руках узелок — похоже было, что он отдежурил и теперь идет домой. Пока он неторопливо пересекал мостовую, наш доброжелатель успел рассказать нам о цветочных часах, об их устройстве и необыкновенной красоте и заключил:

— Вот сейчас я вас вместе с Сеидом Кямалом прямо туда и направлю, чтобы вы сами убедились, какой это шедевр.

Сеид Кямал сначала поприветствовал своего приятеля, затем нас.

— Этот господин прибыл с детьми из Тегерана, — пояснил добряк полицейский.

— Добро пожаловать. Все мы к вашим услугам.

— Благодарю вас, — раскланялся я.

— Они хотят посмотреть на цветочные часы, — продолжал наш знакомый. — Самому-то мне с поста отлучаться никак нельзя, так что ты не сочти за труд, проводи их туда, а потом пойдешь домой.

Видя, как решительно действует постовой и как искренне хочет услужить Сеид Кямал, нам было просто неприлично отказываться. Мы распрощались с регулировщиком и двинулись вслед за Сеидом Кямалом. Ласково держа за руку одного из моих детей, он довел нас до толпы возле цветочных часов, откланялся и удалился.

Выхода не было. Раз уж мы вновь оказались здесь, ничего не оставалось, как еще раз полюбоваться цветочными часами. Пробились сквозь толпу, услышали все те же разглагольствования и споры.

— Мы утром уже видели эти часы, — захныкали дети, — а ты нас опять сюда привел. Сам обещал сводить к Тахтэ-Джамшиду и Накше-Ростаму, к источнику Рокнабад и…

— Ну ничего, — ответил я. — Поедем туда завтра утром. Вы ведь видели, как приветливо разговаривал с нами полицейский? Не мог же я обойтись с ним как последний хам!

И я заговорил о правилах хорошего тона, о пользе воспитания и образования, а потом принялся перечислять названия всех цветов на пестрой клумбе… Так мы провели время до шести часов.

— Ну, на сегодня хватит, — сказал я. — Мы устали. Пойдем в гостиницу, отдохнем, а завтра с утра отправимся осматривать достопримечательности.

На следующий день спозаранку я пошел к администратору и поделился с ним своими заботами.

— Аллах свидетель, мы не имеем возможности предоставить вам транспорт, — сказал он. — А в общественном транспорте вам с детьми будет тяжело. На праздники в Шираз нахлынуло много туристов, регулярного расписания движения нет, дороги разбитые, пыльные. Конечно, можно бы взять такси, но, во-первых, это обойдется вам недешево, а во-вторых, ширазские такси не выезжают за городскую черту. Мне думается, лучше, вам по самому городу побродить… Вы видели цветочные часы?..

— Да, видели, — отмахнулся я. — А вот объясните мне, пожалуйста, Рокнабадский источник далеко отсюда?

— Нет, — ответил он, — не очень. Если дети любят ходить пешком, то это, можно сказать, рядом. За Коранскими воротами, немного пройдете, а там уж рукой подать.

Я кинулся к себе в номер:

— Дети, одевайтесь! Отправляемся к Рокнабадскому источнику!

Обрадованные дети оделись, и мы, расспрашивая встречных, вскоре добрались до Корейских ворот. Что и говорить, ворота эти сами по себе интересны, но дети-то все время думали о Рокнабадском источнике. Мы шли под палящим солнцем. Навстречу нам попался старик с двумя осликами, нагруженными картошкой, луком и зеленью.

— Добрый день, дедушка, — поклонился я. — Скажите, далеко ли еще до Рокнабада?

— Да неужто ты, приятель, пешком туда собрался? — с удивлением и нескрываемой жалостью спросил старик.

— Но, говорят, это близко…

— Ты, приятель, видать, нездешний, — покачал он головой.

— Да, мы приехали из Тегерана.

— Так и скажи. Разве детям под силу идти до Рокнабада пешком? Я, приятель, не позволю тебе совершить такое безумие. У детей будет солнечный удар.

— Но мне хотелось, чтобы дети совершили прогулку, осмотрели достопримечательности…

Старик наклонился, бережно поднял на руки моего младшего сына, усадил его на одного ослика, а двух других — на второго и двинулся к городу.

— Ступай за мной, приятель, — приказал он. — Я покажу тебе место куда интереснее. И зачем тебе под палящим солнцем тащиться в Рокнабад? Клад, что ли, там ты отыскать надеешься? Только детей загубишь в такой зной.

Так мы — дети на осликах, а я и старик пешком — вернулись назад в город. Пройдя некоторое расстояние, я заметил, что дома, ограды и деревья по обеим сторонам тротуара мне как будто знакомы…

— Что это за улица? — спросил я у старика.

— Это улица Занд, — отвечал он. — Сейчас я покажу детям цветочные часы, они просто умрут от восторга.

В глазах у меня потемнело, сердце бешено заколотилось, я уже готов был остановить старика, но спохватился, что это будет невежливо. Он сделал нам столько добра, усадил детишек на осликов… Все мои объяснения будут явно не к месту.

Возле цветочных часов старик помог детям слезть с осликов и уехал. Снова все те же цветочные часы! Да что же это такое! Что за глупое положение! Чего хотят от меня и моих детей эти цветочные часы? Но выхода не было. Я взял себя в руки и, стараясь не обращать внимания на недовольную воркотню детей, снова стал рассказывать им об истории этих часов и памятниках старины, потом напомнил, как здорово они покатались на осликах. А потом мы вернулись в гостиницу. На осмотр Шираза у нас оставался всего один день, но из страха перед цветочными часами я не отважился после обеда выйти на улицу, а внимание детей отвлек мороженым и ширазскими сладостями.

На следующее утро мы вышли из гостиницы с твердой решимостью посетить наконец памятные места Шираза. По счастливой случайности, не пройдя и пятидесяти шагов, я встретил своего тегеранского приятеля. Он ехал на собственной машине. Я обрадовался и помахал ему. Он притормозил. Я обнял его, раскланялся с его женой и дочерью. Начались расспросы:

— Куда вы идете?

— Осматриваем город.

— Тогда полезайте в машину. Ведь вы пешком?

— Да.

— Так не мешкайте.

В машине нас было много, но мы весело устроились на коленях друг у друга.

— Как жаль, что вчера вас не было с нами, — заговорил мой приятель, разворачиваясь. — Мы ездили в Тахтэ-Джамшид, Накше-Ростам, к источнику Рокнабад, в пригороды Шираза. Поистине величественное зрелище! Сколько впечатлений!.. Диву даешься! Порталы Тахтэ-Джамшида, храм огня в Накше-Ростаме! Потрясающе! Клянусь, это нечто невообразимое. Да ты ведь и сам видел все это!

— К сожалению, нет. Нам очень хотелось бы посмотреть, но…

— Вот досада, мы вчера уже побывали там, не то поехали бы вместе. А вообще-то ничего особенного: несколько колонн, мраморные осколки. К тому же ужасная дорога — далеко, пыльно. Зато сейчас поедем вместе к цветочным часам. Говорят, штука чрезвычайно оригинальная.

За что же сыплются на меня эти напасти?! Что я натворил? Право, проклятые часы построены в Ширазе специально, чтобы мучить меня и моих детей.

— Дорогой мой, мы уже видели цветочные часы.

— Ну ничего, еще раз посмотрите.

И снова мы у цветочных часов, снова толпа зевак окружает их плотным кольцом, снова мужчины, женщины, старики и старухи фотографируют их и обсуждают, как они ходят… В одиннадцать часов мы уже вернулись в гостиницу. После обеда я сказал детям:

— Одевайтесь! Сегодня у нас целый день, пойдемте погуляем, посмотрим интересные места, а заодно купим гостинцев, чтобы вернуться домой не с пустыми руками.

— Вы идите, а я останусь, — глотая слезы, с горечью сказал мой старший сын.

— Почему?

— Я уже видел цветочные часы и больше не желаю на них смотреть.

— Никто и не собирается тебя туда вести.

— Не пойду я.

— Ну и ладно, оставайся, а мы уходим.

Мы вышли из отеля, и я предложил сходить на базар Вакиль — купить подарки и заодно осмотреть этот памятник старины. Но как к нему пройти? С этим вопросом я обратился к проходившей мимо пожилой паре.

— Идите прямо. Дойдете до перекрестка, сверните направо, в переулок. Пройдя его, окажетесь на улице Занд. В центре ее стоят часы, известные под названием цветочных. Кого бы вы ни спросили, все вам скажут. Дойдя до этих часов…

Я не слышал дальнейших объяснений… В груди у меня заныло, и я увидел, как пелена слез заволокла глаза моих детей. Я прислонился к стене и из последних сил прошептал:

— Большое спасибо. Дальше я сам знаю.

От посещения базара Вакиль мы отказались и вернулись в гостиницу, а на другое утро, в девять часов, уже сидели в автобусе, идущем в Тегеран. Проехав две остановки, я обратил внимание на сидевшую перед нами пару. По всему видно было, что это молодожены, у которых еще не кончился медовый месяц. Они сидели обнявшись и с интересом разглядывали что-то. Это разожгло мое любопытство. Я вытянул шею и увидел, что в руках у молодоженов фотографии, запечатлевшие их пребывание в Ширазе.

— Посмотри, — щебетала молодая дама. — Это ты с тетушкой Ахтар стоишь по ту сторону цветочных часов. А здесь мы вместе с тобой стоим возле самого циферблата…

У меня застучало в висках. Кровь прилила к голове. В изнеможении я откинулся на спинку кресла и, глядя в окно, стал считать телеграфные столбы.

В десять утра на следующий день, то есть в последний день новогодних каникул, наш автобус прибыл в Тегеран. Мы с трудом отыскали такси.

— Возвращаетесь из путешествия? — осведомился шофер. — Где же вы были?

— В Шираз ездили.

— Я тоже в прошлом году был в Ширазе. Очень красивый город, не правда ли?

— Совершенно с вами согласен.

— Вы, наверное, все там повидали?

— Да, почти все.

— И цветочные часы видели?

У меня на шее вздулись жилы. Изо всех сил сдерживаясь, чтобы не вцепиться бедному шоферу в глотку, я сквозь зубы процедил:

— К сожалению, нет.

Он сокрушенно покачал головой и, затормозив перед светофором на перекрестке улицы Тахтэ-Джамшид, сказал:

— Обидно… Чтобы человек побывал в Ширазе и не сходил поглядеть на цветочные часы! Надо же быть таким нелюбознательным!

Перевод Дж. Дорри.