Современная румынская пьеса

Перевод М. Малобродской

Марку Онофрей, 55 лет. Поседевший мужчина, выглядит старше; тип скромного, добродушного ученого, который провел жизнь в провинции и ни к чему другому не стремился. Спокойный, порой рассеянный.

Лия, 22—23 года. Журналистка, приехавшая из Бухареста за материалом для репортажа.

Петре Онофрей, 24 года. Сын Марку.

Оана Онофрей, 50 лет. Добродушная, благовоспитанная, во многом похожа на Марку, как обычно бывает после долгой совместной жизни.

Мелания Онофрей, 20—22 года. Дочь Марку.

Сосед, чья внешность и возраст не имеют значения.

Джеордже Онига, 55—56 лет. Производит впечатление крепкого мужчины в расцвете сил. По-видимому, привык властвовать, подвержен резкой смене настроений.

Шофер, 45—50 лет.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Большая гостиная в провинциальном доме, с множеством дверей. Внутренняя лестница, на площадке которой две двери ведут в комнаты детей. На столике, поставленном вплотную к стене у входа, нераспечатанная почтовая посылка. Л и я сидит в кресле, держа стакан. М а р к у, несмотря на ее протестующий жест, наливает ей пиво из бутылки. Оба молчат. Марку время от времени подходит к окну и вглядывается в вечернюю темноту. Доносящиеся порывы ветра и шелест листвы говорят о том, что за огромным окном — старинный сад, какие бывают в провинции.

Слышится скрип калитки, раздаются приближающиеся шаги на веранде, за окнами кто-то поворачивает выключатель. Резкий свет выхватывает из темноты контуры громоздких старых деревьев, плетеное кресло. Едва различимый силуэт скрывается в соседнем доме, лицо Марку сводит странная гримаса. Успокоившись, он снова принимается ходить.

М а р к у. Который час? (Ходит по комнате, потом торопливо.) Я некоторым образом всегда зависел от времени. И так всю жизнь — то острая нехватка времени, то ожидание. Моя профессия ученого, исследователя требовала быстрейших результатов, что характерно для нашей эпохи повышенных скоростей; мое же прошлое, мои воспоминания о борьбе и подполье — все это связано с ожиданием. В окопах, где я охранял тайный склад оружия, и в подпольной организации, когда готовили восстание… А сейчас я снова жду — жду своего друга Онигу, которого не видел — опять время! — лет десять, если не ошибаюсь…

Из комнаты Мелании доносятся звуки скрипки.

Л и я (глядит вверх и прислушивается). Кто там играет?

М а р к у. Моя дочь, Мелания. Учится в консерватории. Нынешняя молодежь все больше тяготеет к искусству. Повсюду встречаешь художников, актеров, поэтов и прочих «мастеров абстрактного», если можно так выразиться. И это значит, что жизнь становится лучше. Даже если некоторые из этих молодых строят из себя непонятых гениев.

Л и я. А какими они были в ваше время?

М а р к у. Во времена моей молодости? Тогда воевали в окопах.

Лия подносит руку к чемоданчику, хочет включить магнитофон.

Нет, нет… Что вы делаете? Я же вас просил. Я еще не готов к интервью. Знаю, вы за этим приехали из Бухареста, но, видите ли, я очень эмоционален, эта аппаратура внушает мне страх. Подождем немного, хорошо? Пока приедет Онига… Может быть, его присутствие меня успокоит. (Его осеняет мысль.) Знаете что? Лучше вам сделать репортаж о нас обоих. Обо мне и об Ониге.

Л и я. У меня определенное задание: взять интервью у ученого, у выдающегося исследователя в области сельского хозяйства Марку Онофрея.

М а р к у. Что плохого, если вы возьмете еще одно интервью у строителя? Никак не пойму… Вместо одного интервью вы привезете два, получится перевыполнение плана.

Слышится шум автомобиля.

(Устремляется к окну и возвращается разочарованный.) Представьте себе, я волнуюсь, как ребенок. До чего же смешно! Еще пива?

Л и я. Нет, спасибо, я уже много выпила.

М а р к у (наливает ей). Подождем… Я вам уже говорил, что во время войны я охранял склад в горах. На протяжении многих месяцев Онига был моей единственной связью с внешним миром… Там я научился ждать.

Л и я (показывает на посылку у двери). А это что?

М а р к у. Понятия не имею. Как ни странно, я не знаю. Адрес на посылке — наш, но никакой фамилии не указано; вот я и не стал ее вскрывать, подумал, что кто-нибудь решил разыграть меня. Друг, которого я жду, — человек известный, но он любил иногда пошутить. В молодости по крайней мере у него была такая привычка. Раньше послать какой-нибудь сюрприз, чтобы напугать. Вы знаете сказку про змея, который возвещал о своем приходе, бросая раньше палицу?

Л и я. Раньше чего?

М а р к у (удивленно). Раньше чего? Сам не знаю! Помню, что палица ударялась о ворота не то крепости, не то замка… (Пауза.) О складе в горах было известно только мне и Ониге, одному товарищу из Центра — его имени я не знал — и еще генералу, который умер от того, что натер ногу сапогом; он любил сапоги из тонкой кожи, начищенные до блеска, и из-за этого умер — натер ногу, и там, в горах, дело дошло до гангрены, он и скончался. Таким образом остались мы с Онигой да еще тот товарищ, имени которого я не знал и, как ни странно, до сих пор не знаю!.. (Отпивает из стакана глоток, затем с удивлением.) Это не пиво!

Л и я (пробует). Действительно… Не пиво!

М а р к у (рассматривая пивную бутылку). Правда ведь? Что же это? (Пробует снова.) Это — ром… (Удивленно.) Каким образом в пивной бутылке оказался ром?

Л и я. Это не ром, а «Рон…», «Рон Кейни», поверьте уж мне. Его полагается пить гораздо меньшими дозами.

М а р к у (отводит стакан от рта). Да?.. «Рон Кейни»!

Л и я. А ваши дети? Где они учатся?

М а р к у. Петре — на юридическом… а теперь… он злится. Не спрашивайте почему. Я могу только предположить, что его выводит из себя визит Ониги. О Мелании я вам уже говорил. Скоро поедет за границу. Ее пригласили на фестиваль камерной музыки в Зальцбург… Нет… нет… В Эдинбург… постойте, что-то в этом роде… или Мариенбад.

Л и я. В Мариеибаде — кинофестиваль.

М а р к у. Правда? Может быть, Рошфор? (Присвистывает, ставит стакан на стол.) Действительно, это довольно-таки крепкий напиток. А вы еще хотите взять у меня интервью… Почему именно у меня? Нет ли здесь ошибки? Я живу как все…

Л и я. Ошибки у нас бывают, но в данном случае все верно… Вам что, так трудно признать, что вы незаурядная личность?

М а р к у. Ах вот вы как… Все дело в том, что я не очень-то люблю о себе говорить… Разве это проявление неучтивости?..

Л и я. Нет, скорее всего — скромности…

М а р к у. Петре утверждает, что это хуже чем скромность… Мой сын считает, что из-за этой черты характера моя жизнь не удалась… Что я мог бы достичь гораздо большего, если б повседневно заботился о самоутверждении. Вы меня понимаете? Но я никогда не стремился к чему-либо особенному, хотел быть лишь тем, кем являюсь: скромным ученым, приносящим пользу окружающим. Впрочем, вряд ли я мог бы стать кем-нибудь еще… Зачастую моя голова уподобляется счетной машине, там жужжат цифры, формулы… Даже здороваться забываю… (Смеется.) Вот Онига, тот совсем другой, но, как ни странно, его манера поведения тоже не устраивает Петре… Онига в некотором роде — полная противоположность моей «отрешенности», и тем не менее там, в окопах, мы прекрасно ладили, великолепно дополняли друг друга. (Пауза.) В газетах много писали о нашем подвиге в горах!.. (Пауза.) Я собирал все газеты и хранил, вероятно потому, что был молод и гордился этим подвигом. (Пауза.) Собирал я, может быть, еще и потому, что Онига после той аварии находился в больнице, а я ждал, пока он поправится, чтобы вместе заняться каким-нибудь делом. Я вам говорил, что Онига попал в авиационную катастрофу? Итак, я покупал по два экземпляра каждого номера, чтобы дать Ониге комплект, когда он выпишется из больницы. Он выписался, но не успел ко мне заехать, его срочно направили на какую-то далекую стройку… Он слал мне письма, извинялся, утверждал, что приедет и мы долго не будем расставаться.

Пауза.

Л и я. Налейте мне, пожалуйста, еще немного.

М а р к у. Пейте на здоровье, представьте, что вас обслуживает бармен в буфете телецентра. (Пауза.) Вы говорили, что пишете и комментарии к фильмам. Над каким фильмом вы работали перед приездом сюда?

Л и я. Над фильмом о сталактитах… и сталагмитах. О терпении. Идея комментария — сходство людей со сталактитами и сталагмитами. Глупый комментарий! (Какое-то время прислушивается к упражнениям Мелании.) А если он не приедет?

М а р к у (удивленно). Онига?!

Л и я. Как бы там ни было, я должна вернуться двенадцатичасовым ночным поездом. Можно отсюда позвонить в Бухарест?

М а р к у. Конечно. Вот телефон. (Ведет ее в соседнюю комнату.)

Их силуэты видны сквозь старинную стеклянную стену, отделяющую гостиную от столовой. Улыбаясь, М а р к у возвращается со стопкой газет. Медленно, как зачарованный листает их, его взгляд выражает радость. Вдруг появляется П е т р е, будто он все время находился на сцене. Не вынимая рук из карманов кожаной куртки, молча смотрит на отца. У него вид раздосадованного человека, который неоднократно присутствовал при этой сцене, сам ее не одобряет, но ничего поделать не может. Марку поднимает глаза и видит его. Чуть улыбаясь, продолжает заниматься газетами. Берет несколько из них, хочет показать сыну, затем нетвердой рукой кладет на место и начинает снова их перебирать. Просматривает. Его взгляд выражает множество чувств: укор, страх, усталость, нежность, одержимость, гордость, любовь, стыд… Оба молчат. Из соседней комнаты тихо, монотонно доносится голос Лии. П е т р е, взглянув в комнату, где виден силуэт Лии, исчезает так же незаметно, как появился. М а р к у уходит. Раздается звонок. Входит О а н а, нагруженная покупками.

О а н а. В этом доме некому дверь открыть. (Смотрит вверх, прислушивается к упражнениям Мелании.)

Л и я (появляясь из соседней комнаты). Разрешите вам помочь?

О а н а (с симпатией). Милая моя, разрешать-то разрешаю, да что толку? Все пакеты неразрывно связаны между собой. Иначе я не смогла бы их дотащить до дому. Лучше пройдите в ванную и приведите в порядок ресницы. Тушь стерлась. (Присвистывает от удивления при виде бутылок.)

В дверях появляется М а р к у, покашливает. Л и я направляется в ванную.

(Выкладывает покупки.) Надо надеяться, я не зря закупила весь рынок.

М а р к у. Ониге всегда нравилось, как ты стряпаешь.

О а н а. С тех пор прошло немало времени. Да и у него прибавилось… (Воздерживается от язвительного слова.) Я хочу сказать, он прибавил в весе, и в должности его повысили. Постарел. А с возрастом люди становятся привередливыми.

М а р к у. Но он же мой ровесник. И ты прекрасно знаешь, что я никогда не был привередливым.

О а н а. Ты ешь все, что тебе подадут, потому, что ты молод и останешься молодым до последнего вздоха. И знаешь почему? Ты просто-напросто не успеваешь стареть… Ты так занят, настолько поглощен своей работой, что забываешь о самом главном. (Смеется.) Интервью готово?

М а р к у. Я отложил беседу до приезда Ониги. Может быть, девушка возьмет интервью у нас обоих. (Довольно посмеивается.) Правда, это хорошая и полезная идея? Два старых товарища по оружию!..

О а н а. А она согласна?

М а р к у. Она еще не знает… Думает, что я в плохой форме и поэтому откладываю интервью. (Смеется.)

О а н а. Отодвинь, пожалуйста, пиво.

М а р к у. «Рон»… Я отодвину, но это «Рон»… если бутылке можно присвоить название ее содержимого.

О а н а. Где Петре?

М а р к у (с легким отчаянием в голосе). Не понимаю, что с ним творится. Как только он узнал, что приезжает Онига, перестал со мной разговаривать. Не выходит из своей комнаты.

О а н а. Ты с ним поругался…

М а р к у. Вовсе нет… Он просто злится. Вот недавно он неожиданно явился сюда, я в это время просматривал газеты. Когда я поднял глаза, то увидел его взгляд. В нем была ирония. Не знаю, чем ему мешают мои газеты. По-моему, его раздражает, что я сохраняю их, листаю иногда. (Чуть улыбается.) Он говорит, что я листаю свое прошлое. Допустим, это так… Но я не пойму, почему он злится за то, что я люблю свое прошлое, дорожу своими воспоминаниями…

О а н а. Не против твоего прошлого он настроен… Он относится к нему с уважением, но опасается, как бы ты не превратил это прошлое в миф…

М а р к у (удивленно). Как бы я не превратил в миф то, что являлось для меня всем?.. Да у меня на это и времени не хватило бы. (Пауза.) Значит, потому он…

О а н а. Вероятно, потому… Когда он перестанет этого опасаться, думаю, что и твои газеты не будут ему мешать.

М а р к у. Он стоял и глядел на меня, как на маньяка. Затем внезапно исчез, так же, как появился.

Пауза.

О а н а (закончившая наконец сортировку покупок). А ты здесь пил и морочил голову девушке сказками про войну.

Марку делает странный жест.

(Смягчает тон.) Которые рассказывают детям на сон грядущий. Это ты умеешь.

Мгновение они смотрят друг на друга не двигаясь, улыбаясь каким-то воспоминаниям. Из ванной комнаты приходит Л и я.

М а р к у (хватает кипу газет, чтобы унести в соседнюю комнату, проходя). Там, в горах, было очень холодно. И вьюга. Ясные дни выпадали крайне редко. Но зато ударял такой мороз, что нельзя было отделить одну банку консервов от другой даже штыком. В сильные морозы мы тесно прижимались друг к другу, чтобы согреться. (Выходит.)

О а н а (улыбаясь). Он такой же человек, как мы все. Но у него слишком много воспоминаний. Впрочем, у кого их нет! Я тоже, помню, в те годы все ждала весточки от него; я тогда была беременна Меланией; изредка спускался с гор Онига и сообщал мне, что Марку здоров. (Берет несколько пакетов и направляется на кухню.) Я должна приготовить что-нибудь поесть, Онига может явиться с минуты на минуту. А поездка возбуждает аппетит… (Выходит.)

Почти тотчас же в дверях появляется М а р к у, подходит к Лии. Он несколько смущен.

М а р к у. Жена считает, что мы затеяли слишком большую суету, чтобы принять Онигу. Но разве это не естественно? Чего стоит дружба, если мы не в состоянии пойти на жертвы во имя ее? (Спокойно.) У вас есть друзья?

Л и я (уклончиво). Не знаю… Иногда есть, иногда…

М а р к у. Не понимаю!.. Друг — либо он у вас есть, либо его нет!

Л и я (коротко). Тогда — нет.

М а р к у. Это печально, не иметь друга.

Л и я. Я предпочитаю печаль другому чувству.

М а р к у. Какому?

Л и я. Чувству привязанности… Налагающему всевозможные обязанности.

М а р к у. А я люблю быть привязанным к кому-нибудь. И не считаю это обязанностью. Даже если, как вы хотели сказать, в подобной ситуации не может не возникнуть ощущения собственной зависимости.

Л и я. Я вижу, вы меня прекрасно поняли.

М а р к у. Понять-то я понял, но вы не правы. Мы живем среди людей, и никуда от этого не деться. Без друзей мы можем оказаться оторванными от всего… одинокими.

Л и я. А так вы чувствуете себя менее оторванным?

М а р к у. Ведь остается возможность диалога, не так ли?.. Убеждение, что ты все же не одинок…

Л и я. И вы не боитесь?

Пауза.

М а р к у. Бояться?.. Чего?

Л и я. Что вас могут предать.

М а р к у (глубоко вздыхает). Вы еще молоды, не можете понять, что иметь друга — это привилегия. Мы живем в преходящем мире и не можем себе позволить отречься от самого главного. Очень важно, когда есть человек, о котором думаешь, которому при случае придешь на помощь. Чтобы этот человек понял тебя, если ты чем-то недоволен или совершил ошибку.

Л и я. А почему надо совершать ошибки?

М а р к у. То у тебя неприятности, то тебе нездоровится… А еще можно ошибиться как раз тогда, когда надо на чем-то сосредоточиться, а ты думаешь…

Л и я. О своем друге.

М а р к у. Право же, вы шутите? Пауза.

Л и я. Да, я пошутила. (Ходит по комнате, заглядывает за ширму.) А здесь что?

М а р к у. Выход в сад.

Л и я (удивленно). У вас и сад есть?

М а р к у. Теперь он не наш. Сосед его отсудил. Вот мы и поставили ширму перед дверью в сад, чтобы его не видеть. Правда, мы сентиментальные провинциалы?

Г о л о с Л и и (из-за ширмы). У вас и шезлонг есть. (По-видимому, она села.) Он удобный. (Пауза. Громче, чтобы было слышно.) Правда, что товарищ Онига повредил ногу во время аварии?

М а р к у. Я вам не рассказывал, как это случилось? (Громче, так как не видит Лию.) Мы вместе ждали самолета. Онига должен был лететь за новыми указаниями. Было холодно, как всегда в горах, и никакой посадочной площадки. (Пауза. Улыбается воспоминаниям.) Итак, мы все ждали, я уж думал, никто не прилетит, и вдруг мы услышали! (Пауза.) Услышали шум самолета, сигнальный костер оглушительно трещал, и на узкую горную тропинку опустилась этакая отчаянно дребезжащая жестяная махина…

Появившийся на прежнем месте П е т р е стоит прислонившись к стене.

(После короткого колебания продолжает так же громко, делая вид, что не заметил сына.) А знаете, как много железа нужно для самолета? (Пауза.) «Онига, — сказал я ему, — побереги себя, а то эту жестяную птичку малость поела ржавчина…». (Пауза.) Затем я узнал, что у них была вынужденная посадка и что он в больнице.

Пауза. Петре, медленно спустившись по лестнице, выходит на авансцену.

(Окидывает его взглядом.) Ты все еще злишься?

П е т р е (с отсутствующим видом). Ну и что, если злюсь?

М а р к у. Могу я спросить… почему?

П е т р е (с тем же безразличием). Можешь.

М а р к у (мягко). И я могу надеяться на ответ?

П е т р е (глядит в окно). А что тут отвечать?

М а р к у (после короткой паузы). Вот как!.. Значит, и спрашивать нечего? (Несколько раздраженный молчанием Петре.) В наш просвещенный век все ясно, по крайней мере в этом отношении, да?.. Все наши намерения, все наши поступки не нуждаются в объяснении. (Наливает себе в стакан.) Как в шахматах — ходы противника выдают его намерения, так?

П е т р е (скучающе). Зачем нам?..

М а р к у. Зачем нам спорить? Это ты хотел сказать? (Торопливо, как обычно, когда нервничает.) Что в наше время порядочный человек задает вопрос не затем, чтобы получить ответ, а просто ищет повод для спора, так? (Рассуждает дальше.) И что я нарочно пристаю к тебе как банный лист, почему, мол, ты злишься, что тебе не нравится в Ониге?

П е т р е. Но я его даже не знаю.

М а р к у. Вот-вот! Ты его даже не знаешь! Чем же он тебе не угодил?

П е т р е (резко, но бесстрастно, как прежде). Я хотел бы, чтобы ты меня не пичкал всякой всячиной.

М а р к у. Подумать только, как он разговаривает!..

П е т р е. Чтобы мне не читали нотации по любому поводу — когда я пришел домой, когда ушел из дома, почему я поступаю так, а не этак, почему я не сделал того-то…

М а р к у (сдержанно). Ладно… ладно…

П е т р е. Не хочу видеть этой суеты, когда выхожу из своей комнаты. Хочу иметь возможность сделать хоть один шаг, не боясь испортить что-то, специально приготовленное к приезду великого строителя и друга Ониги; выпить хоть чашечку кофе, не опасаясь нарушить запас, приготовленный к приезду великого строителя и друга Ониги.

Пауза.

М а р к у (радуясь некоторому перемирию). Выпьешь что-нибудь? Кофе?

П е т р е. А Онига разрешит? (Продолжает, несмотря на недоуменный взгляд Марку.) Какого он мнения о Брижитт Бардо?

М а р к у (стараясь успокоить его). Он считает, что она постарела. Актриса она хорошая, но постарела.

П е т р е. Вот наконец точка, где наши мнения с ним сходятся.

М а р к у. На этом все сходятся.

П е т р е. Да, но главное — это его мнение. (Иронически.) Мне всегда нравились люди такого рода… Волк-моралист!.. Берется авторитетно судить о жизни других, но вряд ли может быть судьей своей собственной жизни. Требует от других того, на что сам, вероятно, не способен. Как это приятно!.. Просто великолепно!..

М а р к у. Откуда тебе знать, каков он, Онига? Что тебе взбрело в голову? Он никому не стал бы предъявлять требований, идущих вразрез с его убеждениями. Надо же такое придумать!

П е т р е. А как же? Я вот учусь на юридическом, а собирался подавать документы в Институт физкультуры. Это мне было по душе, хотя я не рассчитывал стать знаменитым, как Нэстасе{119}… Но я мог по крайней мере попытать счастья. Так нет же, пришлось поступить на юридический, — он тебе позвонил и сказал, что это весьма перспективная профессия.

М а р к у. В этом отношении он был прав. То есть в этом отношении тоже.

П е т р е. Он всегда прав.

М а р к у. Он мой друг. Мы вместе сидели в окопах. (Торопливо.) И Мелании он может оказать содействие.

П е т р е. Теперь я начинаю понимать!.. Ты очень занят и решил, что Онига как раз располагает достаточным временем и энергией, чтобы прийти на помощь Мелании…

М а р к у. Ничего ты не понимаешь… Мне жаль тебя, мальчик!

П е т р е. Как знать, с его энергией и связями он еще, чего доброго, сделает из нее великую скрипачку…

М а р к у. Ты ничего не понимаешь и горячишься… Только это и умеешь…

П е т р е. Да, это я умею… А ты, разве ты немного не витаешь в облаках?.. И частенько отстраняешься от повседневных дел?.. Я понимаю, ты человек незаурядный, ученый, твоя работа тоже особенная, ты пользуешься уважением окружающих, и, чего греха таить, я тебе даже завидую… Но все это не освобождает тебя от обязанности время от времени спускаться на землю, где живет наша семья и где ты возложил на маму решение всех вопросов, хотя иной раз действовать надо было именно тебе… Хотя бы история с этим несчастным садом, куда сейчас нам даже ступить нельзя, поскольку это собственность соседа. Явись ты тогда в суд, и сад принадлежал бы нам. Но как раз в тот день, когда слушалось дело, тебе приспичило задержаться в лаборатории, а когда ты опомнился, сосед по решению суда уже был хозяином сада.

М а р к у. Зачем тебе сад?..

П е т р е. Не знаю… Просто так, из принципа… у всех соседей есть сады. Так принято в любом… городе…

М а р к у. Договаривай. Ты ведь хотел сказать — в любом провинциальном городке, правда?.. Ты понятия не имеешь, Петре, как много значит для меня этот город. Для моих исследований… Что бы ты ни говорил, он для меня — все. Это мой мир…

П е т р е. Куда наконец соизволил пожаловать Онига. Строитель!.. Человек, для которого изложить принципы типового строительства все равно что для нас — пошевельнуть мизинцем.

М а р к у. Мой бывший боевой друг.

П е т р е (передразнивая). С войны сорок четвертого. Со второй мировой войны. После которой пришел мир. Длительный мир!

М а р к у. С тобой невозможно серьезно разговаривать.

Слышится шум, Л и я выходит из-за ширмы.

Л и я (виновато). Вообще я хотела выйти на веранду, но…

П е т р е. Вас бы ожидал сюрприз. (Отчетливо.) Знаете, нашу дверь на веранду забили гвоздями.

Л и я. И, вероятно, это сделали не вы.

М а р к у (прерывая разговор). Кто хочет выпить что-нибудь?

П е т р е (продолжает). Я всегда восхищался людьми, которые все понимают с полуслова. Вы, кажется, относитесь к их числу. (Неясно, серьезно ли он говорит или посмеивается над ней. Он часто разговаривает в такой манере, и это свойственно его сложной, противоречивой натуре — он то серьезен, то склонен к пародированию.) Что же вы думаете по этому поводу?

Л и я (нерешительно). Во всяком случае, если мое присутствие вам помешало…

М а р к у. Не беспокойтесь. Ваше присутствие — приятное явление в этом доме. Но я ведь задал вам вопрос… Разве виночерпий не предлагал вам налить?

П е т р е. Отец, дай же ей ответить!

М а р к у (подает Лии стакан). Пейте, девушка… пейте. Это ром. Кубинский ром.

Л и я. Ответить?.. По поводу чего?

П е т р е (с легкой иронией). По поводу сада. Не так уж важно, чтобы вы ответили, но это представляет интерес с принципиальной точки зрения.

Л и я. Почему именно я должна ответить?.. Извините, но мое присутствие здесь…

П е т р е. Вот-вот!.. Много лет я не мог понять, почему мне не нравятся некоторые фильмы и репортажи. Посмотришь их, и затем кажется, что они говорят: «Извините нас, но наше присутствие здесь»…

Л и я (чуть раздраженно). По-моему, всем должно быть ясно: не надо рассчитывать на то, что кинематограф и актеры разрешат все ваши семейные неурядицы. (Прежним тоном.) Извините меня, но я сказала то, что думаю.

М а р к у (с удовлетворением). Вы очень хорошо сказали… Прекрасно.

П е т р е (чеканя слова). И — тогда — вы — лишь — снимаете — их — на — пленку.

Л и я. Что?

П е т р е. Неурядицы. Вы их не разрешаете, а только снимаете на пленку.

Л и я (после короткой паузы). Я сожалею, что стала свидетельницей спора, который меня не касался.

М а р к у. Касался, не касался, принимайте все как есть. А вот Петре не всегда надо принимать всерьез.

П е т р е (раздумывая, продолжать ли разговор). Это, пожалуй, так. Меня не волнует телевидение. И поставим на этом точку.

М а р к у (довольный). Наконец-то!.. Я хочу, чтобы сегодняшний день был прекрасным днем. (Смотрит на настенные часы и присвистывает от удивления.) Уже скоро… Пойду к Оане. А насчет интервью мы договорились, да? Вы берете два.

Л и я. Раз вы так настаиваете, то возьму одно.

М а р к у. Одно??!

Л и я. У приятеля, которого вы ждете. Первое уже готово.

М а р к у. Как?

Л и я (разводит руками). Магнитофон все-таки был включен.

М а р к у (сначала пораженный, затем с восхищением). Ничего не скажешь… (Идет к двери.) Как бы вы тут не растерзали друг друга!.. (Выходит.)

Продолжительное молчание.

П е т р е (глядя на Лию). Отправляется в двенадцать часов.

Л и я. Что вы сказали?

П е т р е (вызывающе). Поезд. Ведь вы не хотите опоздать на поезд?

Л и я (соглашаясь с тем, что ее поняли). Откровенно говоря, не хочу.

П е т р е. Вас, вероятно, ждут в Бухаресте. И у вас ощущение, что здесь вы зря теряете время.

Л и я (не включаясь в игру). Неужели? (Возвращается к сути дела.) Правда ли, что ваш отец охранял склад оружия в горах вместе с…

П е т р е (с досадой). Да… да… да… И не спрашивайте меня, почему я сыт по горло этой историей. Я думаю, что отец стал идолопоклонником, хотя не признается в этом… Не видеть человека много лет и сохранить по отношению к нему ту же любовь, дружбу, преданность, восхищение. Чего ради? (После короткого молчания, возобновляет атаку.) Вам двадцать три года, правда?

Л и я. Почти.

П е т р е. Жених есть?

Л и я (утвердительно, но не очень уверенно). Возможно.

П е т р е. Он работает на телевидении, да?

Л и я (держа стакан у рта). Ага… (Пауза.) Что вы еще хотите узнать? Какие сигареты он курит?.. Какие галстуки любит? Вам ведь надо лишний раз доказать свою проницательность и подчеркнуть дурной вкус ваших ближних мужского рода.

П е т р е. Все это я и без вас знаю: он курит «Снагов» или «Мэрэшешть»{120}, а раза два-три в неделю покупает пачку иностранных сигарет, чтобы пустить пыль в глаза, не так ли?.. Да, это так, ответите вы. Ваше спокойствие меня удивит, более того, раззадорит, и я скажу, что для самолюбия посредственного мужчины вполне достаточно пускать пыль в глаза один-два раза в неделю.

Л и я. Вам этого было бы недостаточно.

П е т р е. Знаете, что мне в вас не нравится? Излишняя самоуверенность. И уверенность во мне. То есть уверенность, что этот пока еще туманный диалог потечет по определенному руслу. Вот вы сидите в кресле и будто говорите: «Пойдет такой-то кадр из такого-то фильма. А сейчас последует реплика номер пять из диалога «внезапно влюбившегося сердца».

Л и я (смеется). Или «ария возбужденного петуха».

П е т р е (бросает на нее растерянный взгляд, хочет нагрубить, но передумывает). Да… что-то в этом роде. (Резко меняет стиль разговора.) Не могли бы вы сойти с королевского трона известных и скучных ритуалов, которым вы подчиняетесь в силу соображений о наивысшей пользе, слегка отдающих снобизмом?.. Зачем? А затем, что я тоже, может быть, скажу что-нибудь интересное… неожиданное, смешное даже… Или мне удастся удачно сострить, черпая вдохновение в ваших красивых коленках и в интеллекте, который от них исходит. (Этот стиль разговора ему вдруг наскучил, и он поправляет себя, как режиссер на репетиции трудной сцены.) Нет, нет, нет! И это избито!.. Лучше я вам буду отвечать на любые вопросы насчет отца. (Цитирует, больше для себя.) «Надеюсь, я не испортил настроение госпоже Эллиот».

Л и я. Что это?

П е т р е. Реплика из глупой пьесы. Она мне нравится, потому что абсолютно бессмысленна.

Л и я. Вы часто бываете в театре?

П е т р е. Всякий раз, когда портится телевизор.

Л и я. Извините меня. Ответ достоин вопроса. Я немного устала. Дорога сюда, это ожидание…

П е т р е. Зато ожидание увенчается успехом. Когда придет Онига, вы явитесь свидетельницей встречи Буффало Билла{121} и его брата по крови Виннету{122} в пенсионном возрасте. Встреча с гиканьем, кострами, плясками на вершинах Скалистых гор, которые наконец электрифицированы совместными усилиями этих двух людей.

Л и я. Вы довольно забавно пародируете. Не помню, в каком фильме я видела такой персонаж.

Петре делает жест отвращения.

Вы довольны?

П е т р е. Откровенно говоря, я уже сожалею, что паясничал. «Это была минута хорошего настроения; вообще-то мой критический склад ума не становится достоянием посторонних, но я сделал исключение, потому что сначала вы мне понравились». Следует цитата в цитате: «То было благоухающее дуновение чувства, но аромат развеялся и скука вновь захватывает владение, где начертано мое имя». (Кланяется.)

Л и я (смеется, «представление» Петре сняло с нее напряжение). Почему вы так часто пародируете? И зачем столько цитат? Зачем вы так торопитесь?

П е т р е. Если бы я хотел произвести впечатление, я сказал бы, что это печать века. Но я не хочу… Какие сигареты вы курите?.. Не говорите «Кент», у меня их нет. Если любите «Снагов», возьмите. Сегодня не тот день, когда у меня водятся иностранные сигареты.

Л и я. И тонкий и резкий. Теперь бы вам еще стать симпатичным.

П е т р е. Я не актер театра или кино.

Л и я (шутливо). Тем не менее вам все время хочется нести околесицу. Или изрекать: «Надеюсь, я не испортил настроение госпоже Эллиот». (Серьезно.) Видите, и у меня иногда появляется желание гикнуть.

Пауза.

П е т р е (опасаясь возможного сентиментального перемирия). Не хотите ли организовать на пару союз по гиканью и выкрикам?

Л и я. Совсем не остроумно…

П е т р е. Вопрос остается в силе.

Л и я. Я ценю вашу искренность, но найдите ей другое применение.

П е т р е (растерянно). Извините. Как это понимать? Что у вас действительно есть жених?.. Что вы мать четверых детей, из коих двое — близнецы — родились в поезде, в то время как вы снимали на пленку встречу профсоюзной делегации из Ютландии? Что вы любовница какого-нибудь начальника отдела эстрады и что он, как всякий скромный женатый мужчина, очень ревнив?.. Удивительное дело: одной простой фразы, брошенной наугад без особой цели, хватило, чтобы у вас сработали все защитные рефлексы. Поверьте, я не сделал ни одного ядовитого намека.

Л и я. Ни одного?

П е т р е. Я чист как… слеза. (Разражается смехом.)

Л и я (тоже смеется). Ну ладно.

П е т р е. Помиримся?

Л и я. Разве мы были в ссоре? (Пауза.) Вы очень забавная личность. У вас какой-то запутанный ход мыслей, неожиданные ассоциации, и все только затем, чтобы не казаться банальным… Да еще эта манера изводить собеседника, пародируя излишнюю чувствительность и прочие… сентиментальности… Собственно говоря, кого вы ненавидите или презираете и откуда такая сила ненависти?.. Какие враги обошлись с вами так жестоко, что вы не забываете нанести удар, даже если разговариваете с девушкой?..

П е т р е. Я и враги!.. Разве вы не слышали? У меня нет никаких проблем, мое будущее обеспечено, передо мной открыты все пути, и не только подъездные пути, уверяю вас. Кого же я могу ненавидеть при данных обстоятельствах? Сожалею, но должен вас разочаровать: ваша интуиция на сей раз вам изменила. Вот к чему приводит поспешное диагностирование. Изучайте меня не спеша и внимательнее… Надеюсь, вы разглядите живого человека.

Л и я. Мне кажется, я все же права. Не забудьте, у меня глаз наметан. Я вас хорошо понимаю, но не могу заключить в определенные рамки. Очень уж вы неугомонны.

Петре, довольный, отвешивает поклон.

Тем не менее я хочу составить себе о вас мнение.

П е т р е. Встретимся еще. Если я к тому же смогу вам быть полезным для интервью…

Л и я. Опять вы за свое?..

П е т р е. Ладно, ладно… Я перестану изображать из себя пресыщенного сердцееда: «Знаешь, милая, вновь открылся танцевальный зал. Не пойти ли нам туда в четверг после обеда? У них три саксофона и великолепный ударник — такого даже в «Красном и Черном» нет. Паркет натерт до блеска, так что скольжение обеспечено. Сведение счетов, драки и лузганье семечек в холле рядом с туалетом».

Л и я. Ну и ну!.. А это у вас откуда?

П е т р е. Вы забываете, что я прохожу практику в Бухаресте, в суде. Можно продолжать?

Л и я. Нет, хватит.

П е т р е. Тогда что дальше?

Л и я. Я уже говорила, что не до конца разгадала вас. Я еще не знаю, что вы за человек. Чего вы хотите…

П е т р е (раздраженно). Чего я хочу?.. Бог ты мой!.. По крайней мере три тысячи раз мне задавали этот вопрос!..

Л и я. И вы каждый раз злились?

П е т р е. Нет. (Сразу становится серьезным.) Всего один раз. Знаете когда? Когда я сам себе задал этот вопрос. А знаете почему? (Пауза.) Я где-то читал о человеке, который решил в одиночку пересечь океан на лодке, но отказался от своей затеи, будучи почти у цели. Махнул рукой на славу и на деньги, заявив, что не хочет нанести оскорбление морю. Он говорил, будто одиночество нельзя превращать в состязание. И это после того, что он долгие месяцы плавал один и видел только звезды. Когда я об этом прочитал — а надо сказать, и мне, как всем смертным, свойствен инстинкт состязания, хотя бы с точки зрения оценки результатов, — так вот, прочитав это, я ощутил гордость, будто сам продолжил плавание… Вы удивлены, что я вам все это говорю?.. Вы ведь меня спросили, чего я хочу от жизни. И я, как тот человек, многое понял и скажу вам, что жизнь нельзя превращать в состязание. (Смягчившись, смеется.) Вот я вам и ответил… Впервые. Может быть, мне следовало бы поблагодарить вас за это. Но я могу только сказать (очень спокойно, мягко): «Надеюсь, я не испортил настроение госпоже Эллиот».

Л и я (помолчав). Послушайте… в этой истории с лодкой нет намека на Онигу? В том смысле, что он превратил жизнь в состязание?

П е т р е. Не знаю… Возможно. (После некоторого колебания.) Не могу поверить в дружбу между отцом и Онигой, в такую, какой она выглядит сейчас. Понимаете, я студент, и кроме того, чему меня учат на факультете, я и сам, несмотря на мое пристрастие к пародированию, составил себе представление о том, каким должен быть настоящий человек. Я хочу сказать, что у меня тоже есть друзья, сокурсники, и я могу распознать, кто чего стоит. (Возвращается к прежней теме.) Я чувствую… Я уверен…

Л и я. В чем вы еще уверены?

П е т р е. Что Онига не приедет.

Л и я (удивленно). Не приедет? Почему?

П е т р е. Не такой он человек. Он появляется только тогда, когда можно извлечь какую-нибудь выгоду. А в этом плане наша семья не представляет для него интереса. Отец работает в другой области… А дружба… (Машет рукой.)

Л и я. Вы действительно очень плохого мнения об Ониге… Почему?

П е т р е. Потому, что я его знаю…

Л и я. Вы его знаете? Я и не подозревала…

П е т р е. Я был у него… В прошлом году. Однажды, после занятий, я вдруг решил его повидать… Не спрашивайте почему, допустим, это было внутреннее побуждение. Мне было интересно, какую мину он состроит, когда перед ним появится сын его друга Марку Онофрея. Я рассчитывал, что мое имя — Петре Онофрей — сразу извлечет его из скорлупы «ответственного лица». А он даже не пожелал меня видеть. Вышла секретарша и объявила, что у товарища Ониги совещание.

Л и я. Может быть, она сказала правду.

П е т р е. Какое там… Вот и сейчас… Сообщает о приезде и заставляет себя ждать, как звезда эстрады. Думает поразить нас своим появлением. Но меня не так-то просто поразить. Если мне захочется поглядеть на звезд, то поеду в Бухарест, там гастролирует квартет «Гоулден Гейт». Вот и весь фокус… (Пауза.) Вам нравится этот ансамбль?

Л и я (рассеянно). Да…

П е т р е. А мне — нет.

Неожиданно гаснет свет.

Л и я. В чем дело?

П е т р е. Короткое замыкание. Оставайтесь на месте и ждите, пока снова станет светло. (С легким раздражением, иронией.) Не удивляйтесь.

Л и я. Вы ничего не можете сделать?

П е т р е. Я?

Л и я. Да.

П е т р е. А что я могу сделать?

Л и я. Включить свет… Пролить свет на это состояние ожидания.

П е т р е. Какой свет?

Л и я. Которым обеспечивает ваш город предприятие по снабжению газом и электричеством.

П е т р е (разражается смехом). Ну его к…

Л и я (оскорбленная). Я попрошу.

П е т р е. Извините.

Л и я. Пожалуйста.

Вдруг оба начинают смеяться, слышен их хохот. Через некоторое время они уже смеются друг над другом. Молчание.

П е т р е (уверенно). У вас нет жениха.

Л и я (безразлично). Почему вы так решили?

П е т р е. Вы не рассердились, когда я не очень лестно отзывался о нем. (Смеется, довольный своей «системой».)

Л и я. Вы все же не хотите попытаться исправить освещение?

П е т р е. Мне очень приятно так, рядом с вами. Вы знаете, я мог бы вас поцеловать. В темноте, без свидетелей, даже без уверенности, что это было наяву… Вот мы вместе здесь ждем, и наше молчание равноценно…

Л и я. Нет, прошу вас.

П е т р е (снова пародируя, на одном дыхании). Не знаю, понимаете ли вы меня, но в это мгновение мне кажется, что мы помимо нашей воли подвластны определенным законам и наши поступки приобретают особый смысл.

Л и я. Вы часто произносите подобные речи? Часто вам приходится сидеть наедине с девушками, когда электричество выходит из строя?

П е т р е. Знаете, о чем я думаю? Что, если мне поехать с вами в Бухарест?.. А?.. В самом деле?

Л и я. Вы никогда не умолкаете?

П е т р е (удивленно). Вот, молчу… Не произнесу ни единого слова… Если и вы не будете разговаривать, это все равно что мы поцелуемся. Нет… пожалуйста не говорите ничего… Это подарок, который я у вас прошу. Теперь я не шучу…

Л и я. Вы не заставите меня молчать… Вы не заставите…

Продолжительное молчание. Зажигается свет, оба сидят чинно, положив руки на колени. Некоторое время они не двигаются, затем Петре встает со стула.

П е т р е (с отвращением). Как это нелепо… У меня даже не хватило смелости… (Смотрит наверх, где появилась Мелания.) А вот и дочь Черной Тучи. До сих пор она играла на скрипке. (Снова пародирует.) Вскоре она отправится на машине, извергающей дым, в многоэтажный вигвам, где ее будет слушать множество людей. Своей игрой она прославит племя апачей.

М е л а н и я (кивнув Лии). Что, Петре, все споришь?

П е т р е. Вопрос в стадии изучения, сестренка… Как на тебе отразился перерыв в освещении?

М е л а н и я. Онига не приехал?

П е т р е. Жди, приедет он!.. Как всякий уважающий себя человек, он явится в последнюю минуту. До чего скучен этот неизменный церемониал. На его месте я прибыл бы первым и позабавился, наблюдая подготовку к моему приему. Или вовсе не приехал бы, подался бы по ошибке на какой-нибудь остров Гвадалахары{123}.

М е л а н и я. В Гвадалахаре нет островов.

П е т р е. Тогда на Гваделупу… Не в том суть, просто пора отменить условности, этот ложный церемониал. (Немного помолчав, снова идет в наступление.) Я несколько раз смотрел кинохронику. Наибольшее впечатление на меня произвели кадры, где ветер колышет хлеба, а в углу видно крыло самолета и рука оператора. (Умолкает, наблюдает за произведенным эффектом.) Продолжать?.. И эпизод, где показан сборочный цех, где фигурируют гигантские котлы и станки, но люди, то есть именно те, кто их создал, отсутствуют. А в комментарии подчеркивается идея величия этих огромных и очень нужных вещей. (Умолкает, у него слегка усталый вид. Нервно оглядывает девушек и, словно опасаясь, что Мелания заговорит с Лией, становится между ними лицом к Лии.) Не пугайтесь, мадемуазель, хочет сказать моя дорогая сестренка, вообще-то он не чокнутый. Нет, он не чокнутый. (Будто цитирует Меланию.) Он страдает манией ораторского величия, позаимствованного из пьес, но, если не считать, что он порой принимается кричать, он не приносит вреда окружающим. Мы к нему привыкли и не слушаем его. Я говорю, мы привыкли… А он к себе не привык. Вот уж двадцать четыре — обратите внимание: двадцать четыре года, как он предается этим утомительным и неблагодарным упражнениям без какой-либо конкретной пользы, и, если не считать, что он вызубрил тексты нескольких законов и научился восклицать: «Ох, надеюсь, я не испортил настроение госпоже Эллиот!», можно сказать, что его старания ничего ему не принесли. (Будто разговаривая по телефону.) Да… Ему двадцать четыре года. Что у него еще?.. Белая рука с пятью пальцами, сударь. И еще одна белая рука с пятью пальцами, сударь. И этими руками, стоит ему захотеть… (Будто гладит воздух рукой.) Простите? Вы спрашиваете, что он делает? Пока ждет. Чего ждет? Ждет господина Онигу… И ждет, пока он сам к себе привыкнет. Мудрецы утверждают, что с годами это проходит, и быть может, они правы, ведь какие-нибудь двадцать-тридцать лет — пустяки, если тебе выпадает великое счастье вновь увидеться со старым другом, которого ты продолжаешь ждать и любить, сколько бы времени ни прошло, как в устарелом мелодраматическом фильме, который смотришь в пыльном кинозале, заполненном молчаливыми, сентиментальными зрителями… (Кладет воображаемую трубку на рычаг, девушкам.) Вы заметили, что самые ярые любители кинематографа — слабые, заурядные люди? Их неумолимо влечет к сказочному миру, они горят желанием отдать все внимание большим, панорамным экранам и оказаться в нереальном мире, окружающем повседневность… (Умолкает, переводит дух. Затем, словно актер, прорепетировавший свой номер.) Ну как, неплохо?.. (Рассерженный оттого, что ему не отвечают.) Говорите же, завистницы, правда ведь, неплохо? (Глядит широко раскрытыми глазами на Лию, которая хранит молчание. После минутной растерянности, Лии, резко.) Ну давайте, стегайте меня, скажите что я паяц, провинциальный Гамлет, жалкий провинциальный Гамлет.

Л и я (бесцветно). Как монолог это совсем неплохо. Но, как любой монолог, он был субъективным и грешил преувеличениями. Но о монологах: или — хорошо, или — ничего…

Петре бледнеет, словно ему отвесили пощечину. Подносит руку к лицу, размышляя, как быть дальше.

Знаете, что мне кажется странным?.. Я приехала в этот город, чтобы взять интервью у выдающегося ученого, а все наперебой преподносят мне факты, идеи, мнения о жизни, даже об искусстве, — все, за исключением того, ради которого я приехала. (Пауза.) Но сказанное мною не значит, что я не слушала вас со всей серьезностью и с чувством юмора, на который я способна. (Молчит, но понимает, что необходимо еще что-то сказать.) А за те несколько минут, когда вы были самим собой, я вам благодарна.

П е т р е (обезоруженный). А ты что скажешь, сестренка?..

М е л а н и я. Стоило ли передразнивать отца ради этой глупой инсценировки?

П е т р е (стоя прямо, неподвижно). Ты права, сестренка!.. Прости меня… (Смеется, разглядывая свою руку.) Это была инсценировка. Белая рука с пятью пальцами!.. Как глупо! Чтобы наказать себя, я удаляюсь… (Уходит танцующей походкой, в дверях оборачивается к Лии.) Не принимайте меня всерьез. Я пошутил. Увидимся еще? (Исчезает.)

Продолжительное молчание. Лия подходит к столу и принимается листать старые газеты Марку.

М е л а н и я (несколько секунд глядит в окно, затем в задумчивости). Скоро должен приехать Онига. Мне всегда было интересно узнать, как он выглядит… (Немного поразмыслив.) Он влиятельный человек, правда?

Л и я. Да.

М е л а н и я. Значит, при желании ему ничего не стоило бы мне помочь, не так ли?

Л и я. Вероятно.

М е л а н и я (торопливо, без тени смущения). Не следует меня осуждать. Ведь вырваться из провинциального города так трудно! Иногда — просто невозможно. А я не хотела бы похоронить себя здесь на всю жизнь, стать учительницей музыки… Я много трудилась, пока научилась прилично играть, а теперь я обязана сделать все, чтобы завоевать свое место в жизни, не так ли?.. И если кто-нибудь может мне помочь в этом, я не вижу смысла ломаться…

Л и я. Скажите мне, что Петре не поделил с Онигой?

М е л а н и я. С чего вы это взяли?

Л и я. Все эти иносказательные тирады… эти беспредметные нападки… Извините… можете не отвечать…

Пауза.

М е л а н и я. По правде говоря, мы ждали от него помощи… Это было давно… очень давно… сразу после войны. Здесь была линия фронта, город несколько раз переходил из рук в руки, и ничего, ни одна балка, ни одно окно не уцелели, дом оказался непригодным для жилья, да и саду досталось…

Л и я. И Онига вам помог?

Мелания не отвечает.

В дверях незаметно появляется О а н а. Понимая, что ее не видят, хочет дать о себе знать, но, передумав, стоит неподвижно и слушает.

М е л а н и я. Как вам сказать… Должен был бы помочь. Думаю, что именно поэтому Петре злится на Онигу, хотя никогда не признался бы. Вот как было дело: дом оказался разрушенным, и отец послал Ониге письмо, обрисовал наше положение и попросил выручить нас. В ту пору Онига уже был ответственным работником в области строительства, и, пожелай он послать несколько машин с материалами и людей, все отремонтировали бы в кратчайший срок. (Отвечая на недоуменный взгляд Лии.) Создалась странная ситуация — они не виделись со времен войны, и это было первое письмо, которое написал ему отец… письмо с просьбой… (Пауза.) И Онига ему не отказал, но и не помог. Ответил ему, и в письме между прочим, да, между прочим говорилось, что он понимает все его трудности и готов помочь, как водится между друзьями, но только если эта помощь ему очень нужна. Потому что, видите ли, строительные материалы предназначены для других целей, но он готов сделать исключение, только лишь если эти материалы нам нужны позарез… И просил отца написать еще письмо.

Продолжительная пауза.

Л и я. И ваш отец не написал.

М е л а н и я. Нет, не написал. Худо-бедно сами вышли из положения. (После продолжительной паузы, другим тоном.) Теперь он приедет.

О а н а (будто только что вошла). Пойдемте в ту комнату. Стол накрыт, ждем только Онигу…

М а р к у (появляясь на секунду). Пойдемте… Пойдемте… (Исчезает.)

М е л а н и я (развеселившись). Будто мы готовимся к праздникам!.. (Выходит в соседнюю комнату.)

Л и я (остается, листает газеты). Они очень давние.

О а н а. Военного времени. Марку не может с ними расстаться. Будто среди этих выцветших листов бумаги запрятана его молодость. Вам это, вероятно, покажется смешным, но порой и я считаю, что каждый человек одержим желанием оставаться вечно молодым или бессмертным. Любой человек. Самый незначительный. А там, в горах, Марку и Онига, пока они воевали, были близки к бессмертию! (Нежно, мечтательно улыбаясь, будто рассказывает сказку.) Какой-то миф или народная сказка утверждает, что люди после смерти не могут кануть в небытие, что их душа остается над дверью крыльца, охраняя дом, где они жили. Остается вместе с семьей. Вместе с жизнью. Но чтобы невидимая, прозрачная душа оставалась рядом с теми, кого она любила, да еще чтобы никто ее не заметил, не ощутил ее присутствия, — вот чего я никак не возьму в толк. (Некоторое время глядит вдаль. Затем резко берет Лию за руку.) Ну пойдемте… Пойдемте же.

Обе уходят в столовую. Минута тишины, затем появляется П е т р е.

П е т р е (поглядев им вслед, с досадой). Какая наивность! (Подходит к окну и смотрит на вечерние огни.)

Тишина. М а р к у приходит из столовой, оглядывается вокруг, затем своей характерной, какой-то нерешительной походкой приближается к столу и обнаруживает там несколько газет из своей коллекции. Берет их и, прижимая к груди, несет к шкафу и кладет на место. Затем направляется в столовую. По дороге останавливается у столика в углу, где лежит посылка, рассматривает ее.

М а р к у (сам с собой). Безукоризненно упакована… Интересно, что там может находиться?..

П е т р е (стоя около ширмы). Мы, вероятно, узнаем последние…

М а р к у (не удивленный присутствием Петре). Тем не менее ничего не стоит ее вскрыть!

Петре глядит на него с жадным любопытством.

(Смущенный.) Почему ты на меня так смотришь?

П е т р е (удивленно). Как?

М а р к у. Как-то странно… Будто ты разглядываешь что-то незнакомое.

Несколько секунд они смотрят друг на друга не двигаясь. Вдруг раздается звонок.

(С суетливой радостью.) Слышишь… Это он!.. Он!..

П е т р е (торопливо и тихо, будто боится, что его услышит звонивший). Право же, отец!.. Почему ты воспринимаешь его таким, каким он был когда-то, и упорно не хочешь видеть его таким, каким он стал сейчас… Проявляешь к нему чрезмерное уважение, весьма тягостное, когда речь идет о воспоминании.

М а р к у. Иначе нельзя… Он мой друг.

Снова раздается звонок.

(Направляясь к двери, кричит.) Приехал! Оана!.. Слышишь?.. Онига приехал.

О а н а появляется на пороге. За ней М е л а н и я и Л и я.

П е т р е (который успел выглянуть в окно). Нет… Это сосед!..

М а р к у. Сосед?!!

П е т р е (победоносно шествует к двери и распахивает ее). Прошу вас…

Нерешительно входит с о с е д. На нем широкое пальто, в котором он выглядит очень неуклюжим; кажется застенчивым, стыдливым.

С о с е д. Извините за беспокойство… (Достает из кармана листок бумаги.) Вам телеграмма. Мне передал ее почтальон, когда я шел домой. А я поднялся к себе и забыл вам ее принести.

Марку берет телеграмму и распечатывает.

О а н а (успокаивая соседа). Ничего, ничего, не надо волноваться.

С о с е д (настаивая). Понимаете… Я поднялся к себе, принялся за чтение и совсем о ней забыл. (Очень смущен.)

О а н а. Не огорчайтесь. Бывает.

С о с е д. Да, но видите ли!.. Если бы не положение, создавшееся из-за сада… Мне не хотелось бы, чтоб вы думали, будто я это сделал нарочно. (Хочет удалиться и вдруг высказывает то, что его мучает.) Знаете, я давно хотел вас спросить, почему вы не выходите… (жест в сторону окна) в сад… Я весь день на работе, прихожу усталым по вечерам, у меня нет желания сидеть на воздухе, сразу заваливаюсь спать. (Смущенно смеется, будто устыдившись какой-то глупости.) Вообще-то… вся эта старая история оказалась… сущей ерундой. Может быть, забудем ее? Тем более что я… (Доверительно.) И цветы стали вянуть. Одним словом, как хотите, но цветы пропадают, жаль ведь… Ну вот, я ухожу. (Быстро идет к выходу. Оборачивается.) Извините меня, пожалуйста, за беспокойство… А насчет сада — подумайте еще… (Выходит.)

П е т р е (передразнивая его). Извините меня, пожалуйста, извините меня, пожалуйста, но цветы пропадают, жаль ведь…

О а н а. Он, может быть, от чистого сердца…

П е т р е. Разве ты не поняла, чего ему надо? Теперь он хочет, чтобы мы ухаживали за его цветами… Какое лицемерие…

М а р к у (сложив телеграмму, кладет ее на стол; хрипло). Он не приедет… Не может приехать. В другой раз…

П е т р е (удовлетворенно смеется). Этого следовало ожидать.

О а н а. Петре!

П е т р е. Петре! Петре!.. Вечно вы меня одергиваете… Но сейчас я ни в чем не виноват. (Поворачивается спиной.)

Марку подавлен полученным известием.

М е л а н и я. В детстве я больше всего любила рождество. Не так сами праздники, как подготовку к ним. Отец брал меня с собой в лес, за елкой; в этом я видела что-то прекрасное, величественное, и мороз и метель были нипочем, раз уж привозили с гор красавицу елку. А сейчас у меня впечатление, будто я возвращаюсь из леса, но без елки.

О а н а. Ты уже не ребенок, Мелания. Тебе пора привыкать к поездкам, откуда возвращаются без елки.

Пауза.

Л и я (решительно). Я должна идти.

О а н а. Но ужин готов.

П е т р е. Ее поезд уходит через полчаса. И она не хочет опоздать.

Л и я (собирается уходить). До свидания.

О а н а. Всего хорошего.

М е л а н и я. До свидания.

Л и я. До свидания, Петре.

П е т р е. Я провожу вас.

Лия направляется к выходу.

М а р к у (будто только что вспомнил). А посылка… Вы не берете ее с собой?

Л и я (удивленно). Но это же не моя посылка. (Поняв всю нелепость предложения Марку.) Почему именно я?

М а р к у. Потому что, оказывается, это вовсе не сюрприз Ониги. (Пауза.) И все-таки Онига мог бы… (Снова подходит к посылке.) Что же это? (Смотрит на Меланию.) Ты не знаешь, как она сюда попала?

Продолжительное молчание.

И ты, Петре, не знаешь?

П е т р е. Нет.

О а н а (нерешительно). И все-таки…

М а р к у. И все-таки — что?

О а н а. Почему ты решил, что это сюрприз Ониги?

М а р к у. Что же это еще могло быть? (Хочет подойти к посылке, но останавливается.)

М е л а н и я (резко). Я поднимусь к себе.

М а р к у. Иди… Не беспокойся. (Подумав.) Стало быть, это не сюрприз.

О а н а. Потому что Онига не приехал. Не смог приехать.

М а р к у. Но почему он не смог приехать? (Испугавшись своей горячности, возвращается к посылке.) Меня больше выводит из себя то, что никто не знает, как здесь оказалась эта посылка. Кому она нужна? Кто просил ее присылать? (Помолчав, раздраженно.) Отвечай же, я спрашиваю… (Кричит.) И не говори так много об Ониге.

О а н а (устало). Бывают вещи, существующие помимо нашего желания.

М а р к у. Неужели?

О а н а (устало объясняет). Бывают вещи, которые ты ни у кого не просишь, ты их не желаешь, и вдруг выясняется, что надо считаться с их существованием.

М а р к у. Да… Но они не должны стоять на первом плане. Они не должны мешать тебе делать то, что хочешь… Ведь прежде всего это наш дом, не так ли? Здесь мы прожили долгие годы, не так ли?

О а н а. Так. Здесь мы прожили долгие-долгие годы. Но вот сейчас… (Запинается.)

М а р к у (помогая ей). И сейчас — это наш дом… Все об этом знают. Он представлял и представляет, как бы сказать, уверенность в завтрашнем дне. Мы заработали это право честным трудом. Особенно сейчас… у нас есть это право… Право жить счастливо в родном доме. Радоваться ему. Приглашать друзей.

С улицы слышен шум затормозившего автомобиля. Пауза. Хлопанье дверки машины. Петре идет к окну.

Онига?..

П е т р е. Да.

Все словно окаменели, за исключением П е т р е, который демонстративно выходит из комнаты, как только появляется О н и г а. Старые друзья смотрят друг на друга. Свет постепенно гаснет.

З а н а в е с.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

В комнату входят М а р к у и О н и г а. Вскоре появляется О а н а. Онига молчалив, задумчив. Марку почти все время смеется, он счастлив, слегка под хмельком.

О н и г а (волочит правую ногу, плавно передвигает ее, пытаясь скрыть — весьма успешно — свое увечье. Во всем его облике чувствуется уверенность, властность, говорящая об отсутствии каких бы то ни было комплексов). Спасибо тебе, друг. Эти фотографии доставили мне большое удовольствие. Я был тощим в те времена.

М а р к у. Доходягой, вот кем ты был. (Весело смеется.)

О н и г а. Только снег да пули. Не пойму, как мы выжили.

М а р к у. Честное слово, Онига, гляжу я на тебя, и не верится, что ты наконец-то здесь.

О н и г а. Право же, я не мог вырваться раньше. Вот и сегодня шофер думал, что совещание затянется, и послал телеграмму. Едва успел ее отправить, а я уже спускаюсь по лестнице, чтобы поехать к вам. Надеялся прибыть до телеграммы. Но вместо того, чтобы исправить ошибку, я вспугнул эту девушку из газеты, не сказал ей и двух слов. (Удивленно.) Ты говоришь, она хотела со мной побеседовать?

М а р к у. Брось, не волнуйся.

О н и г а. Нет, меня это волнует.

М а р к у. В ее профессии такое часто случается.

О н и г а. Я отказался дать ей интервью. Почему бы это? (Искренне удивлен.)

М а р к у. У тебя своя личная жизнь.

О н и г а. У меня нет личной жизни.

М а р к у. Как?

О н и г а. Одни капризы. (С любопытством.) Между прочим… Ты говоришь, Петре отправился вслед за ней?

М а р к у. Поехал на твоей машине.

О н и г а (довольный). Тогда все хорошо. (Оглядывается вокруг.) Ты счастлив, Марку?

М а р к у (застигнутый врасплох). Да.

О н и г а (осмотрев комнату и поглядев на Оану). Еще бы…

М а р к у. Я бы покривил душой, если б не сознался, что порой испытываю огорчения.

О н и г а (не обращая внимания на его слова). С такой семьей! Знаешь, вы все такие же. Как тогда. Ничуть не изменились.

М а р к у. Мы тоже изменились, Онига…

О н и г а (убежденно). Нет. Не изменились. И у вас красивые дети! (Торопливо, как бы между прочим.) Если им что-нибудь понадобится…

М а р к у (тем же тоном, почти одновременно). Возможно, Мелания скоро поедет на гастроли в Федеративную Германию. Есть еще кое-какие трудности, но…

О н и г а. Да что ты!

М а р к у. Сюда приезжал какой-то импресарио, и, как говорится, она произвела на него большое впечатление.

О н и г а. Ничего удивительного.

М а р к у (смеется, отвергая намек). Нет… Не думай, что из-за… Она очень талантлива.

О н и г а. Верю… Верю…

Натянутое молчание.

Я в этом отношении не могу похвастаться. Нечем. (Вдруг, помрачнев.) Я болен, Марку! Скоро умру.

М а р к у. Что на тебя нашло!.. Не успел к нам приехать и… (В необузданном порыве.) Ты даже себе не представляешь, как я рад твоему приезду.

О н и г а. Так всегда говорят гостям.

М а р к у. Нет, нет… Твое присутствие имеет для нас гораздо большее значение, чем ты думаешь… Знаешь, Онига, дети перестали верить в нашу дружбу!

О н и г а. Может быть, они правы. (Отвечая на изумленный взгляд Марку.) Столько воды утекло с тех пор!..

М а р к у (торопливо). Но я ждал тебя все время. Разве ты не писал мне, чтобы я тебя ждал?..

О н и г а (искрение удивленный). Я тебе писал, чтобы ты меня ждал?..

М а р к у (убежденно). Писал… У меня сохранились все письма… Ты просил оставаться дома и ждать тебя.

О н и г а (помолчав). У вас найдется что-нибудь выпить? (Марку, возвращаясь к прежней теме.) Я не смог приехать, Марку.

М а р к у (довольствуясь этим). Ничего, не беда.

Короткое молчание.

Как… твоя рана?

О н и г а. Не беспокоит. С тех пор я еще приобрел желудочное заболевание. Бесконечные совещания, нерегулярный режим питания… (Указывает на посылку.) Учтите, эта посылка не от меня.

О а н а. Марку утверждал, что ты хотел нам сделать сюрприз.

О н и г а. Когда-то я любил такие шутки. Но сейчас тут, видимо, какая-то ошибка.

О а н а. А если ошибки нет?

М а р к у (испуганно, с недоумением глядя на нее). А я-то что могу поделать?

О н и г а (смотрит на него с любопытством и интересом). Ты все тот же!.. Ничуть не изменился! Марку склоняет голову. (Снова смотрит на посылку.) Что бы там могло быть?

М а р к у (желая переменить разговор). Лучше поговорим о нас.

О н и г а. Видишь ли, последнее время я очень много думал о тебе… Ты — известный исследователь, у тебя красивая жена, талантливые дети… (Вздыхает.) Я тебе завидую!

М а р к у. Ты преувеличиваешь. Я живу как все…

О н и г а. По дороге к вам одна мысль не давала мне покоя.

М а р к у. Какая мысль?

О н и г а. Дело в том, что у меня есть сослуживец. Мой приятель, что ли… С некоторых пор он в какой-то растерянности. Он пришел ко мне посоветоваться, что делать в подобной ситуации.

М а р к у. Ты дашь мне сигарету?

О н и г а. Конечно… Конечно. (Достает из кармана пачку иностранных сигарет.)

М а р к у (берет одну). Английские?

О н и г а. Сделанные в Америке… Бывают и американские, изготовленные в Европе.

М а р к у. Рассказывай дальше.

О н и г а. Мой сослуживец посвятил всю жизнь своей профессии. Ему ничего не было нужно, кроме работы — работы в том широком смысле, какой он ей придавал. (Пауза.) Но вот настало время выйти ему на пенсию, и он оказался дома в полном одиночестве. (Задумчиво.) Петре и Мелания назвали бы это состояние сиротливостью. (Посмеивается.) Без жены, без детей… И тогда лишь он понял, что, несмотря на лихорадочно прожитую жизнь, он себя обокрал. (После продолжительного молчания.) И почувствовал он, что потерял ориентировку…

М а р к у. Ну и что?

О н и г а. Он пришел ко мне посоветоваться. Как должен поступить человек, который не знает уже, где север… (Пауза.) Что, по-твоему, я должен был ему ответить?

М а р к у. Понятия не имею… Что угодно… Чтобы он придумал свой север.

О н и г а. И шел в том направлении без колебаний?

М а р к у (просто). Да… Если он действительно намеревается идти на север.

О н и г а (помолчав). Я сказал ему то же самое… (Смеется.)

М а р к у. Твой приятель весьма наивный. В жизни все гораздо сложнее, чем в туристском походе. Если задумываться над подобными вопросами, ничего в жизни не добьешься. Сколько ему лет?..

О н и г а. Ну… Достаточно… (Смеется.) Ты прав, он наивен. Я рад, что наши мнения совпадают. (Оглядывается вокруг.)

М а р к у. Пойду за Меланией. (Собирается подняться по лестнице, но останавливается у перил.)

О н и г а (догадываясь о его намерениях). Только не надо опять упреков… Я не мог приехать к вам, потому что работал как вол… Нет города, где бы не возвышались дома, построенные мною. И поверь мне, они отнюдь не безобразны. Что ты так на меня уставился?

М а р к у. Просто смотрю на тебя… Говори еще… Меня… очень, очень интересует твоя работа, в настоящем и… в прошлом… (Готов вернуться.) Хорошо, если бы тебя послушал Петре. Может быть, он перестал бы так… (Умолкает.)

О н и г а. Пустяки… Ты же знаешь, я не люблю говорить о себе…

Марку с сожалением вздыхает.

Иди, старик, за Меланией… (Оане.) У вас хороший дом!..

О а н а. Был вначале… И верандой мы пользовались… Странная вещь, мы даже не знаем, как лучше — с верандой или без нее. Правда, у нас площадь была бы больше, Мелания смогла бы там заниматься, Марку — спокойно читать газеты…

Марку собирается уходить.

О н и г а. Погоди!.. Куда ты идешь?

М а р к у. Пойду позову Меланию. (Исчезает.)

О н и г а. Да… Мелании здесь нет…

О а н а. Думаю, она робеет перед тобой… Для нее ты мифическая личность, от прикосновения которой все превращается в золото…

О н и г а. А Петре?

О а н а. Жестокий и непримиримый. Всегда беспокойный. Если бы еще оставались неразведанные земли, он стал бы первопроходцем.

О н и г а (глядя вслед Марку). Знаешь, что меня в нем больше всего восхищает?

О а н а. Тебя в нем что-нибудь восхищает?

О н и г а. Святая наивность в его мироощущении. У него всегда свежее восприятие, он всегда полон энтузиазма. Откуда у него такая способность растрачивать себя, даже не сознавая этого?

О а н а. Способность растрачивать себя?

О н и г а. А вот дети — это большая радость… (Молчание.) У меня нет детей, я, кажется, уже говорил вам.

Пауза.

О а н а. Я хочу тебя кое о чем спросить.

О н и г а. Спрашивай.

О а н а. Что тебя сюда привело?

Молчание.

О н и г а (будто не слышал вопроса). Это — не самое главное. (Вдруг с теплотой.) Иногда мне дома скучно, чувствую себя очень одиноким, и тогда волей-неволей вспоминаю… Знаешь, Оана, порой и для меня все не так уж… (Умолкает.) Может быть, и для меня старая дружба… И этот приезд… (Пауза.) Но время…

Молчание.

Это называется тоска? (Смеется.) Ты знаешь, как мы боролись против буржуазной морали, против ловушек, которые расставляли перед нами — строителями нового мира, основанного на порядочности и гуманистических принципах? И вот сегодня то же слово… тоска… начинает поднимать голову, и некоторые из нас не отвергают его так решительно, как прежде, а, наоборот, считают, что своей упорной борьбой и трудом они завоевали право на какую-то долю тоски.

Молчание.

(Замечает изумленный взгляд Оаны.) К черту, я шучу… Последнее время я стал часто острить. Побеседуем о чем-нибудь другом. Приезд к вам растрогал меня, привел в состояние какой-то нелепой расслабленности и разного рода… (Машет рукой.) Впрочем, я уеду… Пребывание у вас не идет мне на пользу.

О а н а. Шутишь!.. Что скажет Марку?.. Ты же ему писал, что пробудешь у нас продолжительное время… (Резко.) Скажи, Онига… Почему ты писал ему на протяжении многих лет, чтобы он тебя ждал?

О н и г а (неожиданно сухо). Разве я писал, чтобы он меня ждал?

О а н а. Да… Писал, чтобы ждал. И что, когда ты приедешь, вы не так быстро расстанетесь. Почему?

О н и г а (глядя в пространство). Я не смогу пробыть долго… Я думаю, мне вообще не следовало приезжать. Я должен уехать…

О а н а. Хотя бы несколько дней…

О н и г а (удивленно). Несколько часов, и то было бы очень много… Даже одного часа не могу.

О а н а (не веря своим ушам). Один час? Зачем же ты тогда приехал? Не мог же ты приехать просто так, без причины, всего на один час!

О н и г а. Зачем я приехал… Может быть, у меня было кое-что на уме… (Несколько секунд пытливо смотрит на нее, затем примирительным тоном.) Не удивляйся. Меня ждут дела… Дома растут… Люди переезжают на новые квартиры, проектные институты разрабатывают проекты… а ты хочешь, чтобы я торчал здесь целую вечность. (Смеется, поглаживает ее по плечу.) Как продвигаются его исследования?

О а н а. Иногда мне кажется, что цель близка… Очень близка… Затем она снова отдаляется. Что поделаешь? Такова эта работа… научно-исследовательская.

О н и г а. Пусть форсирует… пусть форсирует… Ведь его могут обогнать! Что он теперь разрабатывает?

О а н а. Новый вид колоса… Более тяжелый… С большим количеством зерен и сокращенным периодом созревания…

О н и г а. Да… да… ясно. (Пауза.) Оана!.. Скажи, ты веришь?

О а н а. Во что?

О н и г а. В его исследования?

О а н а (с искренним удивлением). А как же?.. Разве может быть иначе?

О н и г а. Извини меня, но я сейчас представил себе его таким, каким он был на войне: он охраняет склад; война туда докатилась и проследовала дальше, а он все охраняет…

О а н а. Ты, конечно, не мог бы смириться с подобным положением вещей?

О н и г а (внимательно глядя на нее, резко). Видишь ли… Я не занимаюсь исследовательской работой, я строю. Знаешь, что я делаю, чтобы уменьшить процент риска?.. Выбираю себе людей. И это нелегко… (Смотрит на посылку.) Что бы там могло быть?

О а н а. Ты никогда ни на минуту не расслаблялся, даже шутки ради…

О н и г а (рассеянно, избегая этой темы). Тем более что… (Расхаживает по комнате, рассматривая на расстоянии посылку.) Знаешь… порой люди подобны этому предмету… Зачехленные во всякие условности, нераспознаваемые… (Смеется.) Невозможно понять, что прячется под этими оболочками. (Очерчивает рукой контур посылки.) И вот начинаешь ходить вокруг да около, вызывать на разговор, шутить, пытаешься казаться развязным, авось отпадет какая-либо условность и удастся заглянуть под одну из оболочек… Правда, иной раз тебе хочется действовать прямо, решительно разорвать все оболочки. (Делает жест, но сразу же останавливается.) За такую огромную ошибку пришлось бы тут же расплачиваться. (Садится в кресло.)

Наверху появляются М а р к у и М е л а н и я.

М а р к у (услышавший последнюю фразу). Я доложу вам, когда поступлю подобным образом… Что вам эта посылка покоя не дает?

О н и г а. Напишешь и мне, что в ней находилось… Меня разбирает любопытство. (Мелании.) Вы явились, мадемуазель? Я слышал, что вы передо мной робеете…

М е л а н и я. А если это правда?

М а р к у (удивленно, Ониге). То есть как — написать тебе?

О а н а. Онига скоро собирается уехать… Через час-два…

М а р к у. Уехать?.. Но он не успел приехать… Не верится. Онига, хотя бы несколько дней…

О н и г а (коротко). В другой раз… Сейчас я должен срочно закончить ряд работ… (Смеется.) Как знать… Может быть, последние работы…

М а р к у. Но нам надо столько сказать друг другу. К тому же я у тебя в долгу…

О н и г а. Брось, не беспокойся. Когда я уеду, ты утратишь это ощущение…

О а н а (недовольная тоном Ониги). Не понимаю. Это что, угроза?

М а р к у. Что за глупости ты говоришь, Оана… Какая еще угроза? От Ониги может исходить только хорошее… Мы ведь друзья, не правда ли?

О н и г а. И люди, Марку!.. Люди жаждущие…

М а р к у. Но перед тобой ром.

О н и г а (подумав). Ром?.. С некоторых пор я не пью. Разве что немного виски… Нужно было приобрести желудочное заболевание, чтобы появились изысканные вкусы… Виски у вас нет?.. Капли…

М а р к у. Оана!

О а н а. К сожалению, я об этом не подумала.

О н и г а (примирительно). Ничего… Я не буду пить…

М а р к у. Э, нет! Не для того ты ко мне приехал, чтобы проявлять умеренность…

О н и г а. Не волнуйся… Я побуду здесь еще совсем немного.

О а н а. В центре города есть бар, там продают виски.

О н и г а (торопливо). Поезжай на машине… Да, но ведь мой шофер уехал с Петре.

М а р к у (шутя). Не хочешь рома?.. Прекрасный напиток… Правда, после него болит голова… Но если голова у тебя крепкая…

О н и г а. Не стоит… Все равно я долго здесь не задержусь… Просто хотел выпить с вами стопочку… (Оане.) Еще не хватало тебе идти в центр.

О а н а (собираясь уходить). Пошлешь за мной шофера в бар. Мне доставит удовольствие вернуться на машине.

О н и г а. Хорошо… Если ты настаиваешь…

О а н а (объясняет). К центру ведет одна-единственная дорога.

О н и г а. Ты не обиделась?

О а н а. Я же сказала, что это доставит мне удовольствие.

О н и г а (тоном человека, которого поставили перед свершившимся фактом). Хотя, ради тех нескольких минут, пока я буду здесь находиться…

О а н а быстро выходит.

(Смотрит на Марку.) Все та же…

М а р к у. Мне бы очень хотелось, чтобы ты не уезжал так скоро. Я до того поражен, что слов не хватает. Я столько должен тебе сказать…

О н и г а. Правда?.. А ты, Мелания, тоже хотела бы, чтобы я остался?

М е л а н и я. Думаю, что да.

О н и г а (оглядывает их, наслаждаясь атмосферой дружелюбия, в центре которой находится). А Петре? (Вспоминает.) Нет, у Петре есть все основания желать моего отъезда. Он считает, что я дурно обошелся с той девушкой…

М а р к у. Да что ты!.. Мы все тебя любим. («Шантажирует» его.) Если ты некоторое время побудешь у нас… (Не осмеливается высказать конкретную мысль.)

О н и г а (больше в шутку). Я еще не уехал… Подышу еще несколько минут воздухом этого дома, напоенным покоем… Погляжу вокруг. (Осматривается.) Знаешь что?.. Возможно, ты и прав. (Показывает на посылку.) А вдруг взорвется? (Видя, что Марку принимает его слова всерьез.) Я пошутил… пошутил… (Смеется.) Мой добрый Марку. (Мелании.) Ты бы вскрыла ее?

М е л а н и я (подумав). Если бы знала, что там скрипка Страдивари…

О н и г а (довольный). Так… так…

М а р к у. Послушай, Мелания, ведь…

О н и г а. Марку, ты же мне только что говорил, что она очень талантлива… (Мелании.) Ты сыграешь мне что-нибудь? Так просто, на прощание? Я не бог весть что в этом смыслю, но все же несколько раз был в филармонии. Знаете, людям моей профессии перепадают контрамарки…

М е л а н и я. Если я откажусь, буду выглядеть трусихой… (Первая поднимается по лестнице.)

О н и г а. Ты не идешь, Марку? (Встает.)

М а р к у. Я еще немного побуду здесь…

О н и г а и М е л а н и я скрываются в комнате девушки. Марку мгновение стоит неподвижно, глядя им вслед. Через несколько секунд доносятся звуки скрипки. М а р к у какое-то время слушает, затем направляется на кухню и исчезает. Пауза. Раздается шум, и появляется запыхавшийся, разъяренный П е т р е. Он удивлен, что никого нет. Сверху льются звуки скрипки. Петре делает несколько шагов к лестнице, останавливается и оборачивается к шкафу, где Марку хранит газеты. Подходит, берет ключ со шкафа, сует в замочную скважину. Слышится шум, Петре кладет ключ в карман и отходит от шкафа. Из кухни выходит М а р к у.

М а р к у. Ты прибыл?

П е т р е (глядя наверх, где комната Мелании). Что?

М а р к у. Ты успел?.. На вокзал… (Поясняет, поскольку Петре не перестает глядеть на дверь комнаты Мелании.) Ты поговорил с ней до отхода поезда?

П е т р е. Я ее не догнал… Поезд уже тронулся… Какой болван спроектировал вокзал так далеко от города?..

М а р к у. Ну ничего… Найдешь ее в Бухаресте.

П е т р е (пораженный). Разыскивать ее в Бухаресте? Зачем? Я должен был найти ее здесь… Вы отнеслись к ней, как самые… чуть ли не выгнали… А теперь продолжаете всякие инсинуации… (Раздраженный.) Лучше бы он не приезжал. (Кивком головы показывает на верхние комнаты.)

М а р к у (встревоженный, на одном дыхании). Знаешь что? Может быть, ты позволишь мне радоваться приезду друга, с которым мы вместе воевали, причем не в кинозале?

П е т р е (на миг смягчившись). Ладно, радуйся. А где мама?

М а р к у. Пошла за виски.

П е т р е (не веря своим ушам). За виски?

М а р к у. Да…

П е т р е. Ну и ну, госпожа Эллиот! Вот так эмансипация.

М а р к у (торопливо объясняет). Онига не пьет. То есть не пьет ничего другого… То есть не пьет, но если пьет… А вообще, какое тебе до этого дело?.. (Спокойнее.) У него больной желудок.

П е т р е. И виски лечит…

М а р к у (с досадой). Не лечит, но он хороший…

П е т р е (подводя итог). И ради этого он погнал маму из дома в такой поздний час.

М а р к у. Он обещал послать за ней машину.

П е т р е. Маму он отправил в центр за виски, а сам сидит в комнате Мелании и слушает музыку.

М а р к у. Он скоро уедет… (Внезапно решается проявить больше твердости.) А пока он будет находиться здесь, веди себя, пожалуйста, как цивилизованный человек.

П е т р е. В самом деле?

М а р к у (раздраженный). Да… И перестань прикидываться бунтарем, без всякой причины… И следи за своими выходками, не строй из себя судью, не закончив даже первый курс юридического. Ты смешон!

П е т р е. Говоришь, без всякой причины?.. Ты прекрасно знаешь, что причина есть.

М а р к у. Какая?

Молчание.

Видишь, тебе нечего ответить… Почему ты молчишь?.. Сам не знаешь… Почему не говоришь?

П е т р е. Потому что не могу.

М а р к у. Не находишь что сказать…

П е т р е. Допустим…

М а р к у. И ты принимаешься все ворошить, оспаривать, отрицать…

П е т р е. Может быть, это и есть способ поиска истины… Я не утверждаю, что он единственный… Хотя я не согласен, что я только и делаю, что поношу, оспариваю, отрицаю. (Пауза.) И я не могу не сказать, что не понимаю (переходит на более высокие тона), как человек, который объявляет себя твоим лучшим другом, мог на протяжении стольких лет не приехать повидаться с тобой, не оказал тебе помощь, когда было необходимо, и как ты мог пройти мимо всего этого с улыбкой на устах. С улыбкой на устах, будто ничего не произошло… Или будто он помог тебе… Ведь в прошедшие годы у тебя были большие трудности, тебе приходилось бороться на работе против различных конъюнктурных точек зрения чиновников от науки — трусов или приспособленцев, пока ты не добился лаборатории и не получил результаты, подтвердившие твою правоту… И, что ни говори, нам тогда приходилось не сладко, мы и сейчас ощущаем отголоски того напряженного периода, не так ли?.. И вот является человек, который при желании мог помочь нам построить приличный дом, мог помочь тебе спокойно вести работу и который много лет держал тебя в состоянии вечного ожидания, — является этот человек и, улыбаясь, спрашивает, как ты жил все эти годы, а ты, тоже улыбаясь, отвечаешь, что хорошо, мол, друг мой, очень хорошо! (Повторяет, захлебываясь от ярости.) Хорошо, друг мой, очень хорошо!.. Разве не так?.. Я могу это смело утверждать, несмотря на то, что я лишь около года учусь на юридическом…

М а р к у (после продолжительного молчания). Возможно, ты и прав. Впрочем, сегодня, сейчас я тоже могу сказать… Ты прав.

Пауза.

П е т р е. Ты это искренне?

М а р к у. Да, я даже завидую тебе… Как прекрасен возраст всеотрицания!

П е т р е. Иногда в этом возрасте можно очень многому научиться. Скажи, знаешь ли ты, каковы мои дела в институте последнее время?

М а р к у. Надеюсь, хороши… (Встревоженный.) Надеюсь, что ты не… Насколько мне известно, ты числился среди хороших, умных студентов.

П е т р е. Есть две градации. Как говорит Белиган в той американской пьесе: «Умный, самый умный, безумный»…

М а р к у. Представь себе, мне сейчас не до американских пьес.

П е т р е. Тогда возьмем другой вид сравнения. «Умный, менее умный»…

М а р к у. Я разговаривал с одним из твоих преподавателей. Он мне сказал, что ты не из самых лучших, потому что тебя это не интересует. Почему?

П е т р е. Сказать — почему?

М а р к у. Скажи.

П е т р е. Это произошло на занятии по психологии животных.

М а р к у. Вы изучаете и психологию животных?

П е т р е. Да, хотя это не «предмет первой необходимости», но что поделаешь, приходится готовиться к занятиям. А я чертовски хорошо подготовился именно по этому предмету. Накануне вечером я никуда не пошел, остался в общежитии… Так что понимаешь, как я хорошо знал материал и мне не терпелось увидеть, как вытянутся от удивления лица моих сокурсников, когда я буду отвечать… И вот до меня вызывают другого, моего близкого, я бы сказал, очень близкого друга… А он — ни в зуб… Ну ничегошеньки не знает… Помню, я пришел в уныние, вся моя тщательная подготовка казалась смешной, ничтожной, почти что бесполезной, и я понял, что, если я отвечу, это будет позором для меня, для всех нас… Я встал и попросил преподавателя вызвать меня в следующий раз, поскольку, мил, я не подготовлен к ответу. Может быть, так оно и было, раз мой лучший друг не знал материала… (Пауза.) Тебе интересно, ответил ли я безукоризненно на следующем занятии? Да, мы оба ответили без запинки, и преподаватель был в восторге.

Пауза.

М а р к у. Ты более чувствителен, чем хочешь казаться…

П е т р е (глядя на комнату, где находится Онига). И все же этот человек…

М а р к у. Опять ты за свое?

П е т р е. Я ему не верю… Почему?.. Вероятно, он что-то скрывает…

М а р к у. Ладно, не сейчас… Как тебе втолковать очевидную истину?.. Сейчас он ничего не скрывает. Приехал сюда повидаться со мной…

П е т р е. Он ведет себя излишне самоуверенно. Хочет произвести на нас впечатление.

М а р к у. Ни на кого он не хочет произвести впечатление, он всегда такой.

П е т р е. Посмотрим… (Садится в кресло.)

М а р к у. Не занимай кресло, здесь сидит Онига.

Петре раздраженно встает.

(Мягче.) Не понимаю, почему мы то и дело ссоримся… Если бы не твоя привычка все умалять… Правда, ты всегда этим грешил, но сейчас, с приездом Ониги, тебе совершенно изменило чувство меры.

П е т р е. Меня выводит из себя эта чрезмерная забота о старой дружбе… о вашей дружбе. На твоем месте я был бы осмотрительнее. Не знаю, как он вел себя когда-то, но сейчас он ведет себя весьма странно.

М а р к у. Что же ты мне посоветуешь?.. Отказаться от старого друга, с которым я связан всю жизнь? Так просто, всего за один вечер? Лишь потому, что его поведение тебе кажется странным?

П е т р е. Я только сказал, чтобы ты был осмотрительнее.

М а р к у. Осмотрительнее? Тогда позволь тебя спросить, как ты мыслишь свою дальнейшую жизнь? Как ты представляешь свое будущее, свой дом, если его не посетит твой друг и ты не посадишь его в самое удобное кресло?

Сверху доносится звонкий смех Ониги.

П е т р е (удивленно). Что там происходит?

Слышны неясные звуки, затем дверь комнаты Мелании внезапно открывается и появляется М е л а н и я рядом с О н и г о й.

О н и г а (громко, непринужденно смеясь). Мелания, ты избалованный ребенок, но очень талантливый. А жизнь сурова, надо уметь постоять за себя, одного таланта мало.

П е т р е (не понимая причины доносившегося шума). Что там произошло?..

М е л а н и я (удивленно). Где?

П е т р е. Я слышал наверху шум.

Все смотрят на него с недоумением.

(Продолжает.) Что вы так на меня уставились? Был шум или нет?..

М е л а н и я. Был… (Глядит на Онигу, смущенная тем, что ей приходится рассказывать о каком-то незначительном эпизоде, затем продолжает.) Что могло произойти? Я играла на скрипке…

О н и г а (включается в разговор). Бах, Иоганн Себастиан Бах.

Мелания понимает, что ей не нужно больше ничего говорить…

(Глядит на Петре.) Ты вернулся, Петре?.. Надо мне пойти сказать шоферу, чтобы он поехал за Оаной в бар… (С досадой качает головой.) Думаю, она напрасно проделала этот путь… У меня не остается времени даже выпить рюмку.

М а р к у. Но, Онига…

О н и г а. Нет… нет… Время, «наш неумолимый страж», как сказал бы поэт. «Какой поэт?» — спросил бы Петре, чтобы загнать меня в тупик, и, клянусь богом, загнал бы. Но сейчас его мысли заняты другим… (Глядит на него с любопытством игрока.)

П е т р е (хмуро). Не это сейчас важно…

М а р к у. Нам нет дела до того, что для тебя сейчас важно.

О н и г а. Не будь таким строгим, Марку, не будь строгим… Дети тоже бывают правы. (Мягче, но не переставая играть.) Ты хотел знать, что произошло наверху. Я слушал музыку… (Переводит дух, объясняет.) Я сидел в кресле в ее комнате; я страшно люблю широкие, удобные кресла в комнате юного существа, люблю ощущать его свежее и в то же время робкое дыхание, пока я потягиваю кофе, приготовленный на электроплитке, которая часто потрескивает, когда нагревается тонкая спираль; и вот сидишь и слушаешь музыку, исполняемую на скрипке или пианино, музыка может оказаться сочинением Иоганна Себастиана Баха; а иногда слушаешь стихи или — почему бы и нет? — смотришь, как занимается балерина…

П е т р е (возвращается к теме). Итак, моя сестра играла…

О н и г а (смотрит на него с приятным удивлением, словно человек, имеющий на руках хорошие карты, когда увеличивается ставка). И прекрасно играла…

М а р к у (испытывает смущение перед Онигой, хочет прервать разговор). Угомонись, Петре!

О н и г а (грубо). Отвяжись ты наконец…

М а р к у (растерянно, будто получил удар в спину). Как?..

О н и г а. А вот так… (Мягче, понимая, что перегнул палку.) Мы с ним беседуем. И я не нуждаюсь в твоей защите.

Марку кивает, будто говоря: «Хорошо, друг мой, хорошо…»

(Продолжает, глядя на Петре.) Немцы сделали блестящее приобретение. (Указывая на Меланию.) Она великолепно играет… Если будет нужно, я помогу ей пробить себе дорогу. Такой талант нужно поддержать. Не так ли, Марку?

М а р к у (еще не опомнился от грубости Ониги и не знает, соглашаться ли или изображать из себя обиженного). Да… Мелании всегда везло… Есть люди, которым всегда улыбается счастье… Но в данном случае нам надо радоваться, ведь это счастье Мелании.

О н и г а. Правда ведь? (Смеется.)

Марку, пришедший в себя, тоже смеется.

П е т р е (не оставляя старую тему). А что же все-таки произошло?.. (Смотрит на сестру.)

О н и г а. Почему ты ему не скажешь, Мелания? Ты играла и была настолько поглощена музыкой, настолько далека от всего, что забыла о моем присутствии… Ничего тут удивительного нет, ты бесподобно играла… (Обращаясь к Марку, который согласно кивает.) Будто даже не она играла, а «зефир струил эфир». Так, что ли, говорят, Петре?.. Закончив играть, она, совершенно преображенная, собралась положить скрипку в футляр, подняла взгляд и, увидев меня, опешила… (Смотрит на Меланию.) От потрясения она уронила футляр, я вскочил, чтобы помочь ей, и получилась форменная свалка. (Смеется.) Клянусь богом, я тоже испугался. (Мелании.) Правда, ты испугалась, Мелания?

Мелания подтверждает кивком головы.

(Петре, естественным тоном.) Видишь?

П е т р е (с сомнением). Стало быть «зефир струил эфир», и вы для нее не существовали. До тех пор пока он не перестал «струить эфир».

О н и г а. Пока она не перестала играть… (Считает, что сказал все.) Мне нужно пойти послать шофера за Оаной, не то она способна вернуться пешком. Проводишь меня, Марку? (Выходит легкой походкой, глядя на Петре.)

Марку идет вслед.

П е т р е (Мелании). Теперь, когда он вышел, ты скажешь мне, что произошло?

М е л а н и я. Ты не можешь оставить меня в покое? Тебе совсем не подходит роль Мегрэ. Восстанавливай справедливость где тебе угодно, а меня уволь… Ничего не произошло… Приезжает человек в наш дом, а ты ведешь себя с ним так… словно он собирается у нас что-то забрать…

П е т р е. Откуда тебе знать, зачем он приехал? (Посвистывает.) А что если… Если он хочет забрать тебя…

Продолжительная пауза.

М е л а н и я (чувствуется, что эта фраза ее поразила. После короткого молчания, решительно). Пусть он скажет только слово, слышишь? Одно только слово… Вырваться из-под твоей назойливой опеки, из этой запыленной провинции. (Решительно.) Я мечтаю уехать, слышишь? Мечтаю…

П е т р е (подражая ей). Здесь все старо, как мир, и плесень, и запах, и эти изъеденные молью газеты, и картина нашей семьи, представшая перед глазами чужого человека, который, поглядев на все это, восклицает, уходя: «Как возвышенно, как трогательно это постоянство, означающее не что иное, как семейное счастье!», тогда как на самом деле мы постоянно сожалеем о несбывшихся надеждах…

Входят О н и г а и М а р к у.

О н и г а. Все в порядке. (Оглядывает молодых людей.) Что с вами? Вы еще не…(Петре, с укоризной.) Ну, молодой человек, что вы придираетесь к сестре? Я ведь рассказал, как было дело… Марку!

М а р к у (тоном человека, который обжегшись на молоке дует на воду). Я ничего не говорил…

О н и г а. Ладно, ладно… (Более сухо.) Я все равно уеду. (Садится на подлокотник кресла.) Я уезжаю, Петре… Не беспокойся.

М а р к у (оживившись). Нет!.. Не бывать этому! Ты — мой друг, и останешься здесь столько, сколько пожелаешь…

Молчание.

О н и г а (оборачивается к Петре). Я же рассказал, что произошло там, наверху. (С легким раздражением.) Перестань меня подозревать.

П е т р е. А хотя бы и подозревал вас. Разве вам это не безразлично?

О н и г а. Безразлично? Возможно, и не безразлично… (Посмеиваясь.) Ты прав. (Возвращается к прежней теме.) Все же это нелепо… Как ты мог подумать, что человек моих лет… Я и не пил совсем… Нет… Меня не прельстило бы подобное… (ищет подходящее слово) происшествие.

П е т р е. Даже в порядке эксперимента?

О н и г а (искренне). Нет. (Понимает, что над ним подтрунивают.) Послушай-ка…

П е т р е. Прошло время слушать… Наступил час, когда мы все можем высказаться. Пусть это кое-кому придется не по душе… Я так хочу: я говорю, а вы слушаете… Идет?

О н и г а (поколебавшись). Идет… идет…

М а р к у (страшась возможных последствий).

П е т р е… Ты же обещал, что…

О н и г а (включившись в игру Петре). Твое выступление — следующее, старик! Тебя что, не учили? Соблюдай порядок… (Весь внимание.) Я слушаю, Петре…

М а р к у (продолжая). Коль скоро и ты не возражаешь… (Все же выговаривает Петре.) Петре, не забудь, что я тебе сказал… Он… Важно то, что…

П е т р е (спокойно). Сейчас важно… другое.

О н и г а. Оставь, Марку!.. Откровенно говоря, мне любопытно знать, что он считает важным.

П е т р е. Вас разбирает любопытство?

М а р к у. Да брось ты этот тон. Он ведь гость…

П е т р е. Что вас в действительности сюда привело?..

О н и г а (спрашивает себя). Что меня в действительности сюда привело?.. Сказать вам? А вы поверите, если я скажу?..

М а р к у. Не утруждай себя объяснениями, Онига. Мы с тобой знаем, зачем ты приехал…

О н и г а. Скука… Огромные, пустые, безжизненные комнаты, где гуляет ветер одиночества. Странно, но с некоторых пор я сильно ощущаю одиночество. Одинок!.. Странное слово!.. Выйдешь из машины, хлопнешь дверкой и слышишь, как автомобиль трогается. Шофер торопится домой, к жене, к детям… Шаги отдаются грустным эхом, кажется, что попадаешь в чужой мир. Стол холодный, руки, лежащие на нем, коченеют в ожидании ужина, а когда подают ужин и надо есть, ты чувствуешь, что пальцы онемели, и не можешь пошевелить ими. Так что поднимаешься к себе голодным, с онемевшими руками и ложишься, подложив под голову то же онемевшие руки; ложишься в холодной, пустой комнате с громоздкой, молчаливой мебелью… (Оглядывает присутствующих.) Продолжать?

М е л а н и я (завороженная ритмом его речи). Продолжайте!

О н и г а (с едва уловимой улыбкой). Утром начинается обычный ритуал: спускаешься к завтраку. Больше не смыкаешь рук над ледяным столом, прячешь их в карманы, затем быстро выпиваешь чай и снова бежишь к машине, к делам, к людям, которые тебя ждут, но которые чаще всего тебе не знакомы; порой ловишь себя на том, что повторяешь одни и те же слова, иногда по два-три раза одно и то же слово… Да… Да… (Меняет интонацию.) Да, да, да…

Молчание.

Не стоит поэтому удивляться, что я счел естественным приехать к своему другу.

П е т р е. И очутились в комнате Мелании.

О н и г а (пораженный откровенностью намека). Да… В комнате, где так хорошо играли на скрипке. Я себя прекрасно чувствовал… Я себя там прекрасно чувствовал… Молчание.

П е т р е. По правде сказать, эта история с руками мне понравилась. Онемевшие — пальцы — на — ледяном — столе. А что касается монолога об одиночестве, он мог бы быть впечатляющим, если б вы не забыли об одной детали: каждый человек сам выбирает себе образ жизни. Никто вас не заставлял оставаться одиноким.

О н и г а. Верно…

П е т р е. Подобно тому как никто не может заставить нас восхищаться вами за это.

М а р к у. Петре, как… Как ты позволяешь себе судить его?..

П е т р е (Ониге). Почему вы не женились, почему не завели детей? Не хотели?..

О н и г а (глухо). Может быть, хотел…

П е т р е. А теперь вы являетесь сюда и рассказываете сказки с привидениями, с огромными пустыми комнатами, где ветер треплет занавески, как в «Больших надеждах», и хотите, чтобы мы уважали вас, восхищались вами, как необыкновенным гостем… Но вся штука в том, что вы не являетесь необыкновенным гостем…

О н и г а. Что же я тогда?

П е т р е. Выцветшее изображение, вырезанное из старых отцовских газет.

О н и г а. Так уж и выцветшее?.. (Пауза, прохаживается, заложив руки за спину.) Какого ты мнения о такой профессии, как моя?

Петре не отвечает. Онига оборачивается к Мелании.

М е л а н и я. Смотря что представляет собой подобная «профессия»!

О н и г а. Ну скажем… все. Или почти. (Перечисляя, что придет на ум.) Дом, сад, машину, друзей, деньги, возможность творить добро, а порой… и зло.

П е т р е (раздраженный). Абстрактные понятия… Слова…

О н и г а. Слова?.. А если это не слова? Если от тебя зависит, чтобы слова превратились в реальность?

П е т р е. Как это понимать?

О н и г а. А что если помимо этих слов, я сказал бы тебе, что стоит тебе проявить больше терпимости и понимания, и у тебя будет и дом, и возможности, и связи, и машина, к примеру подарок от меня.

П е т р е. Но кто вас просил? (Ошеломленный.) Машина?!

О н и г а (торопливо, хрипло). Поедем со мной, и она — твоя.

П е т р е (придя в себя). Я не мечу так далеко.

О н и г а (продолжает игру). Любой человек метит туда, куда его ведут возможности и воображение. Но при соответствующей поддержке…

М а р к у. Не понимаю… Это что, предложение?

О н и г а (коротко). Я шучу.

М а р к у. А!.. Ясно!..

П е т р е. Почему?

О н и г а. Почему я шучу? Или почему я взял бы тебя к себе? (Смеется, затем серьезно.) С некоторых пор я не могу похвастаться здоровьем.

Пауза.

М а р к у. Глупости!.. У тебя всегда было железное здоровье.

П е т р е (остолбенев). И это все, что ты можешь ему сказать?!

М а р к у. А что мне ему еще сказать? Он был очень крепким.

П е т р е. Да, но ведь он хочет захватить меня с собой, как вещь, и прямо говорит мне об этом!..

М а р к у. Я всегда ценил его искренность.

П е т р е. Мне кажется, я схожу с ума. Я же не скаковая лошадь. Я тоже имею право на…

О н и г а (прерывает его, язвительно). Все мы имеем право на… Но у меня больше тузов в запасе. (Смотрит на него с любопытством.) Эх, глупости! (Пауза. Затем, со скучающим видом.) Ну что ж, поступай как знаешь, но мне сдается, что в конце концов… (Пауза, затем смеется.) Вот ты все протестуешь, но эта идея уже начинает пускать ростки в твоей душе…

П е т р е (ошеломленный). Как вы сказали?

О н и г а. А что?.. (Устало.) Ну полно, не принимай всерьез, я пошутил. Как я сказал?..

П е т р е (задыхаясь от ярости). Вы являетесь сюда неожиданно, ставите отца в неловкое положение перед всей семьей, усаживаетесь в самое удобное кресло, посылаете маму за выпивкой на другой конец города, выгоняете людей из дома, делаете двусмысленные предложения. И все это под предлогом шутки? Как вы себе такое разрешаете?

О н и г а. Но, Петре, милый…

П е т р е (выведенный из себя). Не позволю!.. Возьмите свои слова обратно!.. Возьмите все свои слова обратно!..

О н и г а (после короткой паузы). Хорошо… Беру их обратно. Ты доволен?

Марку беспокойно вздыхает.

(Внимательно смотрит на Петре.) А теперь что будем делать?

Молчание.

Раз я взял свои слова обратно, что мы будем дальше делать? Ведь что-нибудь надо делать, правда?.. Надо что-нибудь делать с собой, правда?.. Не молчать же нам, пока придет машина, не так ли, Марку? (Понимающе смеется, глядя на Марку.)

М а р к у (пытаясь изобразить беззаботный смех). Конечно же. Надо же чем-нибудь заняться, пока придет машина, правда?..

П е т р е (подавленный). Вы все забавляетесь. Все забавляетесь…

О н и г а (просто). А почему бы мне не позабавиться? Не думаешь ли ты, что я приехал сюда разыгрывать мелодраму? Благодетель, который держался в тени, приезжает повидаться с другом и, пустив слезу, уходит под звуки старомодного вальса. (Жестче.) Глупости!.. Подобные сцены годятся для фильмов с Сарой Монтьель{124}… У меня на это нет времени… ты думал, что меня тронет твой жалкий лепет о совести и сострадании. Это все лицемерие, мальчик. Лицемерие, я говорю тебе. На войне с подобными никому не нужными речами можно было десять раз погибнуть. Сплошной мрак! Хочешь знать мое мнение? На твоем месте я начал бы все сначала. И я тебе дам еще один совет, если позволишь… Радуйся, что я обращаюсь на «ты» — к тебе и к твоей сестре. Я очень редко веду себя запросто с кем бы то ни было — лишь тогда, когда я чувствую себя непринужденно; за подобное удовольствие я обычно расплачиваюсь, понимаешь?.. Очень щедро расплачиваюсь, потому что это единственный случай, когда я могу не быть настороже… Так вот, парень, те, кто находятся в такие минуты рядом со мной, могут этим воспользоваться. Понятно тебе, парень?.. Радуйся, что я тебе «тыкаю» и делаю тебе предложения, даже если ты воспринимаешь их как двусмысленные, вот так-то… (Смеется, побуждая Петре тоже рассмеяться.) И слушай, что я тебе говорю, а то повторять не стану… Будь себе на уме, парень…

Напряженная пауза. Во время монолога Ониги Марку стоял с опущенной головой, настороженный, все больше страдая от каждого «жестокого» слова Ониги. Он несколько раз пытался вмешаться — с искаженным от боли лицом, — но передумывал, понимая, что его не послушают.

П е т р е (сразу раскованный). Хорошо… (Тоже смеется.) Попробую, вот так-то… Попробую, старик!..

О н и г а (несколько растерявшись от развязности Петре, но примирительным тоном). Вот-вот…

П е т р е. И все же я хотел бы задать вам еще один вопрос… Можно?

О н и г а. Пожалуйста, любой…

П е т р е. Откровенно?

О н и г а. А как же иначе?

П е т р е. Почему вы послали маму в центр за выпивкой?..

О н и г а. Она сказала, что это ей доставит удовольствие.

П е т р е (менее «свирепо»). Тем не менее…

О н и г а (чувствуя себя хозяином положения). Внесем ясность, юноша. Я не люблю условностей, ненавижу ложь, и в этом отношении мы с тобой похожи. Она сказала, что ей это доставит удовольствие. И никаких сомнений быть не может, как бы я на это ни смотрел. Ей доставит удовольствие пойти за виски, мне доставит удовольствие выпить рюмку. Не хотела — могла бы не ходить.

П е т р е. И вы послали бы меня или Меланию?

О н и г а. Возможно…

П е т р е. Или, может, отца…

О н и г а. Или мы пошли бы с тобой на пару…

П е т р е. Исключено… Вы мне были бы неприятны…

Внезапное молчание.

О н и г а. Вот оно что?.. (Хлопает себя по протезу.) Дело в этой доске? (Пауза.) Знаешь, иной раз я вынужден ее смазывать… Специальным маслом… Это не самое лучшее времяпрепровождение, но ничего не поделаешь… Будь ты моим сыном, ты наверняка старался бы избавить меня от этого нелепого занятия… (Пауза, смеется.) Думаю, с твоей чувствительностью ты приходил бы ночью, тайком, когда я сплю. (Снова хлопает себя по протезу.) Это благороднее дерево… Из ценных пород. Знаешь, сколько курительных трубок можно было бы из него сделать… (Пауза.) Да, я думаю, что протез скрипел бы, если бы мы пошли вместе… Да, точно, скрипел бы… (Пауза, невесело смеется.) Я его давно, очень давно не смазывал… (Смотрит на Меланию, затем на Петре.) Знаешь, юноша, ты мне нравишься… У тебя острый, беспощадный взгляд, который меня будоражит, бросает в дрожь, честное слово!.. И я люблю чувствовать, что меня не щадят… Так я приучен с самого раннего… (Устало машет рукой.) Если б кое-что из моих шуток до тебя дошло… (Пауза.) Я очень хотел поглядеть на вас… Много лет откладывал встречу. Собственно говоря, зачем спешить, рассуждал я, в конце концов все равно придется увидеться… Не правда ли?.. (Пауза.) Не думай, что я возлагал какие-либо надежды на эту встречу, не думай, что я надеялся найти у вас понимание… (Холодно.) Просто мне было любопытно… И вот я приехал… Приехал, да. (Смотрит на Петре.) Что касается тебя, у меня почти-не было сомнений. Я знал, как ты будешь себя вести. Каким образом выразишь мне свое недоверие.

П е т р е. Недоверие? Я?

О н и г а. У тебя вызывает недоверие все, что связано со мной… Мое прошлое, настоящее… (Спокойнее.) Послушай, мальчик, кого ты из себя строишь?.. По какому праву ты нас судишь?..

П е т р е. Я не судил вас… Во всяком случае, не «вас» во множественном числе, как вы сейчас пытаетесь мне внушить…

О н и г а (будто не слышал последней реплики). Как легко ты, с высоты настоящего, ставишь оценки. Выставлять оценки нам… По какому праву?

П е т р е (раздраженно). Я никому не ставил оценок… Пожалуйста, без инсинуаций…

О н и г а (продолжает). Ставить оценки за то, что мы делали в прошлом… Послушай, парень, откуда тебе знать, что тогда происходило? Когда мы начали строить. Фашисты, железногвардейцы, кулаки, помещики… И все было в их руках… Деньги, мука, кукуруза, сахар и другие виды оружия, — ведь тогда все эти продукты питания служили им оружием против нас… И это было крайне опасное оружие… И мы должны были убеждать только словом и делами… Конечно, мы могли бы добиться и большего… Но в тех условиях… И я… И у меня… думаешь, было тогда время судить о своих действиях, руководствуясь твоими нынешними сентиментальными кодексами? Увязать в разных сентиментальных сиропах, когда люди сидели со всем скарбом у свежевырытых котлованов и ждали вселения в дом, проект которого не был еще нанесен на кальку? А враги на каждом шагу занимались саботажем. Конечно, порою я вел себя жестоко, никого не щадил, даже твоего отца, так же как и себя самого. (Тяжело дышит.) Почему, думаешь, я не женился?.. Почему не нашел себе девушку по душе?.. Почему у меня нет детей?.. (Стучит кулаком по столу.) И не надо злиться, что я тогда не помог твоему отцу… Не помог, потому что не имел права помочь ему, так было написано в наших законах, в законах коммунистов… Мы — в последнюю очередь… И он это понял… Должен был понять. В то время слово «должен» употреблялось чаще, чем сейчас… И вот что я тебе еще скажу… Я тогда пребывал в таком состоянии… что если бы твой отец, если бы мой друг… не понял этого… если бы он не мог доказать кому бы то ни было, да хотя бы и мне, свою способность понять, что мы не имеем права оказывать друг другу такого рода помощь… если бы он не смог понять… (Тяжело дышит.) Но он понял, да… понял… У него не было иного выхода, и он понял. (Внимательно смотрит на Петре.) Хорошо, если бы ты хоть что-нибудь понимал. (Молчание, затем неожиданно обращается к Марку.) Знаешь, что меня привлекает в Петре? Он темпераментный собеседник, вызывает во мне прилив энергии…

П е т р е поворачивается и выходит.

(Глядит ему вслед.) Да… он темпераментный собеседник…

Это утверждение встречается молчанием.

Ну и прием же вы мне оказали!.. Даже не дали промочить глотку. Но хватит шутить, я должен ехать… Мелания, посмотри, пожалуйста, приехал ли шофер с Оаной.

М е л а н и я выходит.

Мне очень жаль, что мы не можем продолжить беседу. Но если ты когда-нибудь приедешь в Бухарест… Или Петре. Я приму вас с удовольствием. Сколько бы вы ни оставались… (Снова глядит на Марку, замечая, что тот страдает при любом упоминании о Петре.) Да ты же трезв как стеклышко!

М а р к у. Думаю, я всегда был таким… Но я тебе благодарен, что именно ты это сказал… Как раз теперь.

О н и г а. За ту грубость прости меня, пожалуйста. С некоторых пор нервы пошаливают. Зря я так на тебя налетел…

М а р к у (после паузы). Онига, ты не можешь остаться хотя бы на несколько часов?

О н и г а (пораженный). Ты прямо как ребенок…

М а р к у (смущенный). Хорошо. Спасибо и на том… Что касается предложения… предложения, которое ты сделал Петре, это была всего лишь шутка, не правда ли?

О н и г а. Не понимаю…

М а р к у. Ну, дружище, что же это?.. Ты сделал определенное предложение, так?

О н и г а (безразлично). Сделал. Ну и что?

М а р к у (смеется). Не знаю, как понять… Это была шутка или…

О н и г а. Хочешь, я тебе скажу?

М а р к у. Хочу ли я? (Горячо.) Конечно, хочу. (Спокойнее.) То есть я хочу верить, что у тебя нет оснований…

О н и г а. Наступает день, когда стареешь, чувствуешь, что силы на исходе и надо уступить место кому-нибудь помоложе, и вдруг понимаешь, что с твоими обязанностями может справиться и молодой работник, и что тебя даже не огорчает; но вот дома… (Пауза.) Возвращаешься домой и впервые замечаешь, что ты одинок…

М а р к у (окончательно отрезвленный). Да, но ведь… Приедешь ко мне. Я ждал тебя столько лет, во время которых… ждал тебя уйму лет, чтобы вновь увидеться, радоваться встрече и… (Громко.) Ты мой друг!.. (Снова очень благожелательно.) Я только и делал, что ждал тебя, ждал тебя с открытым сердцем, а ты приезжаешь и…

О н и г а (чеканя слова). Марку, я сказал только, что чувствую себя одиноким, ничего другого я не говорил…

М а р к у. Погоди, погоди, все не так просто. Я не настолько наивен, чтобы не понимать того, что ты не выразил словами…

О н и г а. Да ну… Что ты такое говоришь!.. Я сожалею, что завел разговор о Петре… Я же сказал, это была лишь шутка…

М а р к у. Значит, так? А если бы эту шутку приняли за чистую монету? Вот ведь что получается… Многие годы ты жил вдали от нас, не приезжал повидаться, хотя понимал, какое колоссальное значение это имело бы для меня. И что же теперь, когда ты наконец явился? Бросаешь, будто невзначай, шутку, авось клюнет… И это после того, как ты не был у нас целую вечность!

О н и г а. Ты же говорил… Забудем.

М а р к у. Забудем, забудем, но не только то, что нам выгодно забывать. Вот ты сейчас говоришь, что чувствуешь себя одиноким. И ничего не просишь, но даешь понять, что есть выход из положения… Но я очень боюсь, что если уж ты действительно начинаешь ощущать одиночество, то это происходит из-за того, что ты стал смотреть на людей, как на предметы… В таком случае тебе нужен не Петре…

О н и г а. Что ты все разглагольствуешь… Это была невинная шутка!.. Не понимаю, зачем столько рассуждений!..

М а р к у. Позволь, позволь… Ты не заставишь меня замолчать. Раньше я молчал, потому что был ошеломлен. Твоя новая манера поведения — даже по отношению ко мне, к твоему другу, равному тебе, — лишила меня дара речи. Я молчал еще и потому, что здесь была моя семья и я счел неэтичным выяснять с тобой отношения в присутствии всех. Но теперь, наедине, я могу спросить тебя со всей откровенностью, со страхом, с беспокойством: что с тобой происходит, Онига? Почему ты так изменился? Что тебя заставило измениться до такой степени? До того, что ты даже забыл, с чего мы начинали?

О н и г а (принужденно смеется). Ты принимаешь слишком близко к сердцу случайно оброненные слова… Последнее время я изменился, это верно, но только внешне… Тон у меня стал более резким, а слова — нет…

М а р к у. Ты не прежний Онига!..

О н и г а. Неужели? И когда ты пришел к такому выводу?

М а р к у. Только что… Да, только что. (Уверенно.) Когда мы оба смеялись. Когда я глядел на твое смеющееся лицо. И вдруг мне стало немного страшно…

О н и г а. Ты преувеличиваешь, Марку… Право же.

М а р к у. Не знаю, за тебя ли мне стало страшно или за нас обоих…

О н и г а. Честное слово, к этому не было оснований… Поверь мне.

М а р к у. Знаю… Но пока мы смеялись, глядя друг другу в глаза, мне казалось, что мы какие-то…

О н и г а. Перестань, Марку… А даже если бы так, ты совсем ни при чем… Однако все это плод твоего воображения.

М а р к у. Как я мог допустить, чтобы ты до этого докатился… Я должен был разыскать тебя, выяснить, что с тобой происходит… И если, как ты утверждаешь, ты не изменился, не мог стать другим, значит, Онига, ты болен…

О н и г а (помолчав, хрипло). Может быть, я и болен. (Тише.) В некотором роде я устал… Возраст…

М а р к у. Почему ты не приезжал к нам?

О н и г а. У меня не было времени… К тому же… (Впервые без обиняков.) В некотором роде я тебе завидовал. Не хотел, чтобы вы это прочитали на моем лице. И я старался быть высокомерным… (Смеется с виноватым видом.) Иногда и высокомерие может сослужить службу.

М а р к у. Возможно… Но я не могу с этим согласиться. Потому что ты мой друг. И надо иметь мужество для… (Пауза.) Что нам делать?.. Это должны решить мы… Потому что сейчас тебе тяжело. Раз уж… и к прежнему возврата нет… Знаешь, время… (Пауза.) Так что же нам делать?..

О н и г а. Ничего… Я все равно должен уехать… И обо всем этом остальные знать не должны.

М а р к у. Остальные?

О н и г а. Твоя жена… Дети. (Решительно.) Я хотел бы, чтобы для них все выглядело так, как прежде… (Устало.) Я и так не очень-то пришелся ко двору. (Смеется с виноватым видом.) Впрочем, я бы и не хотел… не мог бы заставить себя казаться другим, чтобы изменить их мнение обо мне. (Пауза.) Я ощущаю только страшную усталость. (Садится в кресло.)

М а р к у. Ты плохо себя чувствуешь?

О н и г а. Не мешало бы выпить воды…

М а р к у. Сию минуту. (Выходит.)

Около входной двери слышен шум и появляется неясный силуэт О а н ы. Затем она входит, покашливает. Онига не делает ни малейшего движения.

О а н а (подходя к нему). Я давно здесь. (Шепотом.) Я почти все слышала. А о том, что не расслышала, я догадывалась… Ты никогда не приезжал к нам без дела… Поэтому я сперва очень удивилась, когда Марку мне сообщил, что ты решил посетить нас, затем поняла, что у тебя есть определенная цель…

Онига в полумраке, делает усталый жест.

(Поспешно продолжает.) Ты помолчи… Теперь говорю я. Имей в виду, я никогда к тебе тепло не относилась, я просто жалела тебя за твою утомительную самоуверенность, и я заявляю это теперь, нравится тебе или нет…

Пауза. Онига пытается сделать последний жест отрицания.

(Продолжает.) Вот теперь, когда ты услышал правду, когда понял, что напрасно приехал, знаешь, как я поступила бы на твоем месте?.. Уехала бы.

Пауза.

(Кричит.) Уезжай! Уезжай!..

Онига не двигается с места.

Никому ты здесь не нужен, не теряй времени зря…

Онига не двигается с места. Оана подходит и трясет его. Онига не реагирует.

З а н а в е с.

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Вскоре после предыдущего разговора М а р к у нервно расхаживает по комнате. О а н а, сидя неподвижно, глядит на него. Посылка в углу комнаты исчезла.

М а р к у. Что ты ему сказала? Я к нему зашел, а он даже разговаривать со мной не захотел. Попросил оставить его одного, пока за ним не придет шофер. Что ты ему сказала?

О а н а. Сказала, что ему не следовало приезжать.

М а р к у. Как это глупо!.. Как ты могла так поступить? Как ты могла его оскорбить?.. Он удалился в соседнюю комнату и попросил оставить его одного, пока за ним не придет шофер. Даже взглянуть на меня не захотел. Представляю себе, как он воспринял твои слова. Если бы они исходили от Петре или Мелании, это еще куда ни шло, но именно от тебя!.. Ты же прекрасно знаешь, с каким трудом он оторвался от дел, чтобы повидаться с нами. И сколько я его ждал. Много лет…

О а н а. Слишком много лет…

М а р к у. Тем более мы должны были вести себя подобающим образом. Он ведь близкий друг, не так ли? И человек незаурядный… (Останавливается, просительным тоном.) Может быть, ты все-таки пойдешь к нему и извинишься…

О а н а. Он все равно собирался уехать.

М а р к у (делает вид, что не слышал). Я не поверил бы, я не мог бы предположить двадцать лет назад, что одному из двух борцов, фотография которых была помещена в провинциальной газете… (Пауза.) Знаешь, за время пребывания Ониги у нас я уяснил для себя уйму вещей, происшедших с нами… множество подробностей, которые я сохранил в отдаленных уголках памяти, сам того не подозревая, и которые вдруг сразу всплыли, стоило ему здесь появиться… Память не стареет, Оана, не увядает… (Снова смотрит в сторону комнаты, где находится Онига.) И ты ни с того ни с сего заявляешь, что ему не следовало приезжать… Как ты могла? Теперь он стоит у окна, ждет шофера и обдумывает твои слова — слова жены его лучшего друга. Ты ему сказала, чтобы он уехал?

О а н а. Не помню. Я была очень возбуждена. Ведь я слышала почти весь ваш разговор… и, уверяю тебя, он не доставил мне ни малейшего удовольствия.

М а р к у. Ерунда…

О а н а. Он стал нехорошим человеком.

М а р к у. Возможно… Но я не могу в это поверить, ведь он всегда был среди нас самым лучшим!..

О а н а. Знаю… Знаю. Ты мне уже говорил. Но то было тогда.

М а р к у. А теперь, когда он сюда приехал… (Удивленно.) Гнать из дома лучшего друга.

О а н а. Я не извинюсь перед ним, даже если ты этого хочешь.

М а р к у. Не говори так громко, он услышит.

О а н а. Марку, он приехал не ради тебя.

М а р к у. Я столько лет ждал, что он приедет, сядет в это кресло. Что мы потолкуем, что все будет как тогда…

О а н а. Он так долго жил вдали от тебя!..

М а р к у (удивленно). Что ты хочешь этим доказать? Он жил одиноко, спал, когда придется. Много работал. Так же много, как воевал. Он думал только об одном — тогда и сейчас.

О а н а. Ты так считаешь?

М а р к у. Тогда не было ничего дороже, чем победа над врагом… Не было ничего дороже, чем победа каждого над самим собой. И это мы оба знали, Оана.

О а н а. До какой степени вы, мужчины, находитесь во власти идеалов. Ничего не видите, кроме цели.

М а р к у. Но я же не претендую на исключительное право делать выводы; если хочешь, мы можем заняться этим вместе, раз уж ты ощущаешь такую потребность.

О а н а. Игнорируя истинное положение вещей?..

М а р к у. Ты считаешь, что мы имеем право игнорировать истинное положение вещей?.. Что можно рассматривать все, не углубляясь в суть? Полностью пренебрегая ею? Никогда нельзя игнорировать истинное положение вещей. Что делает Петре?

О а н а. Сидит в своей комнате.

М а р к у. Он хороший парень. Я его всегда по-настоящему любил. (Вдруг рассмеявшись.) Посмотрела бы ты на лицо Ониги, когда Петре взял его в оборот… Я думаю, что никто с ним так не разговаривал много лет. Поэтому-то, вероятно, сын нравится Ониге… Потому что он горд и беспощаден… Правда, Оана?

О а н а. Да… Он очень гордый… И это прекрасно. Марку, тебе не кажется, что гордость является источником мудрости?..

Пауза. Слышен звонок. О а н а встает и направляется к входной двери. Появляется высокий м у ж ч и н а в темно-сером форменном костюме. Он строго, почти официально кланяется.

Ш о ф е р. Я за товарищем Онигой. Машина на улице. (Оглядывается с любопытством.) Но я не вижу его здесь.

М а р к у. Заходите, пожалуйста, Онига в соседней комнате. Он сейчас придет.

Ш о ф е р. В соседней комнате? Странно.

М а р к у. Почему странно?

Ш о ф е р. Прошу меня извинить… Но мне это кажется странным. Он приехал повидаться с лучшим другом и… Извините, что я вмешиваюсь… Может быть, мне не стоит высказывать свое мнение. Хотя…

О а н а. Продолжайте, пожалуйста, раз уж вы начали…

Ш о ф е р. Извините, что я вмешиваюсь… (Замолкает.)

М а р к у. Онига сейчас придет… Пойду позову его… Может быть, ты пойдешь за ним?..

О а н а (коротко). Нет.

Глядят друг на друга.

Ш о ф е р (после небольшой паузы). Стало быть, вы поссорились.

М а р к у. Нет!.. Кто вам сказал?

Ш о ф е р. В таком случае извините, что я вмешиваюсь…

М а р к у. Пойду позову его… Хотя я бы его еще оставил у себя на некоторое время.

Ш о ф е р. Я думаю, для него будет лучше, если он уедет как можно скорее.

М а р к у. Конечно… Конечно… Но вы можете нам сказать?..

О а н а (Марку). Думаю, ты должен за ним пойти.

Ш о ф е р. Я подожду.

М а р к у. И все же… (Колеблясь.) Мы с Онигой старые друзья, и мне хотелось бы узнать, почему он… (Умолкает в растерянности.) Почему вы сказали, что ему лучше уехать как можно скорее?

О а н а. Марку, ступай позови Онигу.

М а р к у (не слушая ее). Мы старые друзья, когда-то рисковали жизнью в одном окопе. (Молчит, понимая, что произнес пустую фразу.)

Ш о ф е р. Собственно говоря… Если хотите знать…

М а р к у (поспешно). Конечно, хотим.

Ш о ф е р (шепотом). Не стоило с ним ссориться…

М а р к у. Я все-таки пойду позову его.

Ш о ф е р. Может быть, мне не следовало бы вам говорить… Но я очень к нему привязан и не могу не сказать…

О а н а. Не понимаю, почему он так задерживается… (Направляется к комнате, где находится Онига.)

Ш о ф е р (Оане, в нерешительности). Хотите знать, в чем дело?.. Он болен. Тяжело болен. Врачи вынудили его отказаться от работы. Он не может работать, должен выйти на пенсию.

Оана останавливается на полпути.

Из-за возраста… Ему уже не под силу такой объем работы.

Оана делает несколько шагов.

Его вывели на пенсию.

Оана снова останавливается.

Он сдал кабинет, стройки, механизмы, самосвалы, проекты — все. (Оглядывает супругов.) И я больше при нем не состою. Это наш последний совместный рейс… Он много трудился, ему пора отдохнуть…

М а р к у. Значит, он больше не работает!..

Ш о ф е р. Может быть, я поступил некрасиво, что сказал вам это, но я должен был сказать. Я очень к нему привязан. Может быть, если б вы знали правду с самого начала, не пришлось бы ходить в соседнюю комнату звать его… Но он хотел от вас скрыть, что он больше не… Что он больше не работает… Теперь он остается один… Я привезу его домой, затем поступлю в распоряжение нового начальника… фактически я уже не числюсь за товарищем Онигой, но он попросил: «Поезжай со мной, ты мне приносишь счастье»… (Пауза.) А на поверку не очень-то счастливо все обернулось… Извините, что я вмешиваюсь… (После продолжительного молчания.) Теперь самое главное, чтобы он уехал домой. (Пауза.) Я подожду его на улице. (Выходит.)

М а р к у. Ну и ситуация. Что же делать?

О а н а. Думаю, что ничего нельзя исправить.

М а р к у. Вывели на пенсию… (Подумав, твердо Оане.) Извинись перед ним… (Все больше волнуясь.) Извинись, слышишь?

О а н а. Он не примет моих извинений.

М а р к у. Предложим ему остаться с нами… Попросим, если потребуется. Он ведь всегда этого желал.

О а н а. То было в молодости… Теперь… (Задумчиво.) Он больше не работает…

М а р к у. Тем не менее я ему предложу… Он приехал сюда, надеясь найти точку опоры… До чего неверно мы его поняли!.. А сослуживец, о котором он говорил, — это он сам!.. (Задумывается.)

О а н а. Все не совсем так…

М а р к у. Вы его не поняли… Нелегко оказаться на пенсии… Даже если возраст подошел…

Слышатся шаги.

(Торопливо.) Я попытаюсь оставить его у нас. Он ведь наш друг. А ты в любом случае будь с ним любезной. И пусть он ведет себя, как ему заблагорассудится, пусть проявляет высокомерие, иронию, пусть держится вызывающе, как угодно, слышишь?.. Как угодно… Это его право…

О а н а (более уверенно). Попробую.

Появляется О н и г а.

М а р к у (глядит на него, склонив голову). Онига… Оана хотела бы извиниться за то, что произошло…

О н и г а (вызывающе улыбаясь). Извиниться? Это я должен быть ей благодарен. Мой приезд к вам явился лишь признаком слабости, и она открыла мне на это глаза. Тебе покажется смешным, но из всех споров именно ее слова заставили меня это понять. Но если я причинил вам огорчения, теперь, перед отъездом, я прошу у вас прощения.

М а р к у. Какие огорчения?! Никаких огорчений ты нам не причинил!

О н и г а. Я столько раз обещал тебе приехать и не приезжал.

М а р к у. Ты не мог.

О н и г а. Да… да… Не мог. (Смотрит на Оану.) В том-то и дело.

О а н а. Выпьешь чашечку кофе?..

О н и г а. Нет, спасибо. Но коль скоро ты ходила в центр…

О а н а. Конечно… Конечно… Я достала твой любимый напиток. (Наливает ему.)

М а р к у (нерешительно, словно эхо). Онига… ты хочешь остаться?..

О н и г а (поглядев на напиток, шутливым тоном). Ваше здоровье!

М а р к у. Вот, и я и Оана предлагаем тебе остаться…

О н и г а. Ты тоже, Оана?

О а н а. Да.

О н и г а (помолчав). Если бы я не был так загружен работой… Нам ведь надо построить целый мир… (Смеется.) Ну не целый мир, но… (Смеется, Марку.) Я все тот же, не правда ли? (Смотрит на Марку.) Тебя очень взволновал мой приезд… Выше голову, старик, мы же воевали в одном окопе. Спеть тебе один из наших маршей?..

М а р к у (глядя на него). Неплохо бы тебе угомониться. Годы не щадят. А шофер говорил…

О н и г а. Он был здесь?

О а н а. Был.

О н и г а. И прочел вам лекцию о состоянии моего здоровья?..

Супруги молчат.

И о том, что мне нельзя перечить, о том, какое огромное значение имеет моя личность… для стройки, которая ожидает меня. Вздор… Не обращайте внимания.

М а р к у. Надеюсь, тебе у нас понравилось. (Тише.) Онига, я знаю…

О н и г а (делая вид, что не слышал). Было очень приятно. Сожалею, что доставил вам хлопоты.

М а р к у. Никаких хлопот ты не доставил, Онига. Почему ты мне не сказал?..

О н и г а (передразнивая). Не доставил, не доставил, но вам не терпится, чтобы я уехал.

М а р к у. Нам?.. Послушай, Онига, как ты можешь о нас так думать? Мы изо всех сил стараемся тебя задержать, а ты… (Удивленно качает головой.)

О н и г а (смеется). Я пошутил… Я пошутил, Марку!..

М а р к у. В таком случае…

О н и г а (не сразу). Знаешь, что меня ошеломило, как только я оказался в вашем доме? (Пауза.) Эта простота, граничащая с наивностью… и тишина… (Пауза.) К тому же здесь все пропитано каким-то знакомым запахом… запахом айвы, что ли?..

О а н а. В саду растут айвовые деревья.

О н и г а. Этот запах как бы ударил меня по темени, стал пьянить, как в детстве.

О а н а. Я не знала, что у тебя «айвовая аллергия». Раньше ты этим не страдал.

О н и г а. Да… да… Раньше… Не надо больше об этом говорить. Кто может помнить, как было в детстве? Сейчас время торопит, подгоняет так, что дух захватывает, и тогда тебе кажется, что нужно опустить монетку в какую-то металлическую штуковину, чтобы вдохнуть озона… (Пауза.) Необычным для меня здесь было то, что я почти не пил. (Пауза.) И еще одно необычное обстоятельство… (Пауза. Устало машет рукой.) Вздор!.. (Пауза.) В один прекрасный день я вам напишу…

Наверху появляется П е т р е и молча слушает.

Я напишу вам когда-нибудь… Когда не смогу больше работать, не смогу расхаживать и отдавать распоряжения… Отекшими, дрожащими руками я достану белый лист бумаги и напишу для вас несколько строк… Но это будет очень не скоро.

М а р к у (искренне). Пожалуйста, напиши… Я тебя очень прошу…

О н и г а (глядя вверх, на Петре). А ты что скажешь, Петре?..

П е т р е (безразлично). Не знаю… Напишите…

О н и г а (через несколько секунд). Написать…

М а р к у. Пожалуйста, напиши… Я тебя очень прошу. (Смеется.) Вот ведь он какой! Еще не успел уехать, а заставляет меня… Опять заставляет ждать…

О н и г а. Нет… Нет. Это письмо не придется ждать напрасно, оно придет, уверяю тебя… (Пауза.) Будто вижу картину… Изнурительная жара, я сижу у окна и держу ручку, а лицо прикрыто огромным носовым платком… (Смеется. Пауза.) Эх, я разволновался… Поеду… (Кричит.) Я уезжаю, Марку…

О а н а. Ты не простишься с детьми?

О н и г а. С детьми? (Вспоминает.) А, да!.. Конечно.

М а р к у. Собственно говоря, Петре здесь… Появился…

О н и г а. Словно архангел. Но поскольку он не любит сентиментальные сцены… Этакие приторные домашние наливки из смородины…

О а н а. Пойду за Меланией.

О н и г а. Да… да… Иди… Впрочем, не надо. Я хотел бы… (Пауза.) Пусть не спускается. (Пауза.) И Петре, с его холодным… безразличным взглядом, пусть тоже остается там. (Тяжело дышит, затем лукаво, почти зло посмеивается.) Пусть меня проводит один Марку. Мои лучший друг.

М а р к у. Разумеется, дорогой, разумеется…

Оана направляется в комнату Мелании.

О н и г а. Кажется, этот отъезд все-таки привел меня в состояние… (Обрывает себя.)

С улицы доносится автомобильный гудок.

О а н а. До свидания, Онига.

О н и г а. До свидания.

Оана исчезает.

(Глядит на Марку.) А ты, Марку, ничего не скажешь мне на прощание?

М а р к у. Что я могу тебе сказать? Я тебя всегда ждал, хотел, чтобы ты приехал — для меня это имело колоссальное значение, ибо я всегда задавался вопросом… (Взволнованно.) Да, копаясь в своих бумажках, решая разные задачи, я не переставал задаваться вопросом: кто мы, Онига?.. Два друга? (Убежденно.) Два друга, принадлежащих к поколению, которое попыталось перестроить часть земного шара. И эти попытки увенчались успехом. (Тише.) Успех был не полным, отчасти потому, что в сложную систему резких и очень важных изменений и перестроек вплеталась наша человеческая суть, — а ведь людям свойственны слабости, волнения, опасения… Смогут ли нас понять те, кто придет на смену?.. (Из-за волнения ему все труднее говорить.) В изменяющемся мире… Да… да… Вот теперь я говорю обо всем этом и ясно вижу только лица моих детей… порой я счастлив, что они могут меня любить, а иной раз — что они могут судить меня…

О н и г а. Они и меня судили…

М а р к у (с воодушевлением). Поэтому я так дорожил нашей дружбой… Потому что для нас дружба превыше всего… Хотя, когда ты приехал, я почувствовал: что-то изменилось между нами…

О н и г а. Ничего не изменилось…

М а р к у. Нет… нет… изменилось… И хорошо, что изменилось… В противном случае все превратилось бы в прошлое… Мысли, воспоминания… поступки… волнения… Даже наша дружба незаметно для нас стала бы достоянием прошлого…

О н и г а (задумчиво). Дружба остается дружбой.

М а р к у. Но ты уезжаешь.

О н и г а. Небо ясное… Шофер будет доволен…

М а р к у. Шофер… будет доволен?! Чем?

О н и г а (естественно). Тем, что дорога хорошая… (Направляется к двери, но останавливается в нерешительности.) Дружба остается дружбой… Может быть, я не осознавал этого до сих пор… Но теперь, когда я уезжаю, я в этом убежден, Марку. Когда я ехал к тебе, я испытывал некоторые опасения… отчужденность… может быть, лелеял слабые надежды. Теперь я уезжаю. И у меня такое чувство, будто я опять ухожу в горы. (Смеется.) Это уже достижение, правда? (Тяжело дышит, будто ему было очень трудно все это произнести. Оборачивается к Петре.) Ты любишь поэзию, Петре? Последнее время я начал ее открывать для себя…

Слышен гудок.

(Набрасывает на плечи плащ и декламирует.) «Синева, синева, наши кони словно крик».

Сверху доносится тихая, грустная мелодия.

(Не ясно, с иронией или с грустью.) «И это сердце… И это сердце, более покорное, более дикое, более изношенное, чем истертая корабельная метла».

Пауза. О н и г а выходит, М а р к у следует за ним. Петре не делает ни малейшего движения. Наверху Мелания продолжает играть. Пауза. Доносится звук отъезжающего автомобиля. Петре секунду прислушивается, затем устремляется к выходу. Постояв у двери, возвращается на середину комнаты. Снова направляется к входной двери. Оборачивается, делает несколько шагов и, остановившись перед ширмой, рассматривает ее, затем складывает и прислоняет к степе. Сцена освещается. Петре направляется на середину комнаты. Пауза. Затем он идет к двери, ведущей в столовую, но передумывает и снова останавливается у входной двери. Пауза. Возвращается на середину комнаты, не зная, куда податься. Взволнованно оглядывается вокруг и вдруг замечает шкаф с газетами отца. Достает из кармана ключ, подходит к шкафу, отпирает его и берет стопку газет. Садится на ковер, где раньше листал их Марку, и принимается медленно читать. Его лицо становится все более внимательным, заинтересованным, сосредоточенным. Сверху снова доносятся звуки скрипки. В то время как Петре листает газеты, в дверях неожиданно появляется М а р к у. Петре бросает на него взгляд, затем продолжает читать.

М а р к у. Уехал. (Пауза.) По-моему, он остался доволен пребыванием у нас… (Помолчав, с паузами.) Вообще-то ты правильно делал, что не соглашался с ним во всем. Он любит резких, задиристых людей… Поэтому нам так хорошо было вместе. Сейчас, когда он уехал, я могу тебе сказать… Дело в том, что он больше не работает.

Петре глядит на него с удивлением.

Сидит один в больших пустых комнатах… (Пауза.) И его манера поведения — высокомерие, злобствование — всего лишь маскировка. (Пауза.) Ширма, за которой он прячет свое одиночество. (Пауза.) Знаешь, что он мне сказал перед отъездом? Что если бы ты захотел приехать к нему в гости… Если бы ты захотел… Он принял бы тебя как родного сына. «В любое время, друг» — так он сказал. (Пауза.) И я думаю, тебе следовало бы его посетить. Хотя бы для того, чтобы помириться. (Пауза.) Он болен и одинок. Я его понимаю… (Очень ласково.) И ты мог бы его понять…

Сверху снова доносятся тихие звуки скрипки.

Кстати, хочется рассказать один случай… Давний случай, о котором я до сих пор не мог тебе поведать… Ударил сильный мороз, я замерзал. Была ночь, и луна поблескивала, далекая и холодная. Меня поражал ее призрачный, а может быть, и реальный, но все же неопределенный блеск… И думаю, что именно решая эту дилемму, я закоченел, перестал ощущать руки, ноги. Я понял, что замерз лишь тогда, когда захотел поднести руку к подбородку, но не смог, и в следующее мгновение сообразил, что я проделал это простейшее движение только мысленно… (Короткая пауза.) Я сидел неподвижно, как пень, и меня бесило, что я это сознаю, а холод пробирал меня все больше, и одежда одеревенела, и лицо превратилось в ледяную маску, под которой металась только мысль, будто затравленный зверь или волк, готовый на все, чтобы спастись. Но одна только способность мыслить ничем не могла помочь. (Продолжительная пауза.) И, казалось, все это происходит не со мной, а с кем-то другим… где-то в другом месте!.. Случись это со мной, беда оказалась бы, неотвратимой, потому что Онига спустился с гор на встречу со связным и должен был вернуться лишь на второй день… (Смеется. Короткая пауза.) Может быть, поэтому я тогда подумал не о вас, а об Ониге. Я думал о нем и о том, что перед его уходом мы сильно поссорились; я не помнил, почему мы поссорились, причина ссоры становилась все более расплывчатой и отдаленной, не имеющей к нам никакого отношения; и вот Онига ушел, и он скоро не возвратится, разве что у него вдруг возникнет какое-то предчувствие. (Пауза.) Затем очнулся в окопе, увидел костер; на второй день, когда пришел Онига, я спросил его, кто меня спас, а он ответил, что не знает… (Короткая пауза.) С тех пор я несколько раз задавал ему этот вопрос. Он неизменно отвечал одно и то же… А ведь никто, кроме него, не мог туда явиться; он же мог вернуться, только если бы у него возникло какое-то предчувствие. Так было дело, и я думаю, что мой рассказ заставит тебя в корне изменить мнение об Ониге… Он мой друг на всю жизнь… И такую дружбу невозможно разрушить за один вечер… Всего за один вечер…

З а н а в е с.