Современная румынская пьеса

Перевод Е. Азерниковой

Ведущий спектакля }

Китлару, заместитель главного редактора газеты «Факел» }

Актер, исполнитель роли Китлару } — все три роли, разумеется, играет один актер.

Отилия, сотрудница газеты }

Джина, актриса, исполняющая роль Отилии }

Никулина Гологан, назовем ее домохозяйкой }

Марчика Тунсу, птичница } — все четыре роли, безусловно, играет одна актриса.

Режиссер спектакля «Общественное мнение».

Помощник режиссера.

Осветитель.

Кристиною, которого еще называют Шеф, главный редактор газеты «Факел».

Паскалиде, сотрудник газеты.

Туркулец, ответственный секретарь газеты.

Бэженару, заведующий редакцией.

Ионицэ }

Манолеску }

Думитраш }

Брахару }

Каламариу } — сотрудники газеты.

Секретарь главного редактора.

Чорей Георге, обиженный гражданин.

Возмущенный зритель по имени Йон Йон, рабочий.

Женщина из зала.

Константин Брана, министр по делам печати }

Общественное мнение, неперсонифицированная метафора } — обе роли, конечно, играет один актер.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Сцена представляет два плана. На первом — два простых письменных стола и два стула, на втором, в глубине, возвышается массивный письменный стол с тремя телефонами и мягкое кресло. Эти два сценических плана — два места действия — при необходимости разделяет занавес, сделанный из газет.

Г о л о с Р е ж и с с е р а (из-за кулисы). Внимание! Приготовились! Начали!

П о м о щ н и к р е ж и с с е р а (высунувшись из-за другой кулисы). Давать звонок?

Г о л о с Р е ж и с с е р а. Никакого звонка. Свет!

О с в е т и т е л ь (показываясь из ложи). Куда дать свет?

Г о л о с Р е ж и с с е р а. На суфлерскую будку! Вместо оранжевого поставь голубой. Усиль свет! Так! Хватит!

О с в е т и т е л ь. И сколько времени так держать?

Г о л о с Р е ж и с с е р а. Я махну тебе рукой.

Г о л о с П о м о щ н и к а р е ж и с с е р а. Готово!

Г о л о с Р е ж и с с е р а. Открыть занавес!

Г о л о с П о м о щ н и к а р е ж и с с е р а. Да он же открыт!

Г о л о с Р е ж и с с е р а. Тогда давайте звонок.

Звонок. На сцену выходит В е д у щ и й.

В е д у щ и й. Уважаемые зрители, дирекция театра попросила меня перед началом спектакля дать вам кое-какие пояснения. Пьеса, которую вы сегодня увидите, по сути дела, не пьеса. Она хотела бы ею стать, но не стала. Герои ее не типичны, ситуации не реальны, в ней мало положительных персонажей и слишком много отрицательных; сюжет — основа основ пьесы — не отражает действительности, не дает убедительного представления о нашей жизни. В пьесе нет четкой идеи, и потому она не доходит, да и не может дойти, до зрителя. Пьеса не призывает, не мобилизует, не воспитывает. Так что наши требовательные зрители могут задать справедливый вопрос, почему же, несмотря на все эти недостатки, мы ее все-таки поставили? Потому что, во-первых, мы сами не без недостатков. Во-вторых, мы не хотели дать пищу для разговоров, будто мы не ставим национальную драматургию. И в-третьих, надо выполнять финансовый план. Не выполнишь плана — не получишь премию. И, наконец, комедия, если, конечно, эту пьесу можно назвать комедией, обладает бесспорным достоинством: она не нуждается ни в специальных костюмах, ни в особых декорациях. Все, что вы видите на сцене, мы смонтировали за один день из реквизита, хранящегося в театральных мастерских. Мы не особенно старались — пьеса вряд ли будет пользоваться успехом. Кстати, благо автора нет в зале, скажу вам честно, его пьесы не делают сборов, так что я удивлен, зачем вы пришли в театр?! Лично я на вашем месте остался бы дома. Вы можете сказать, что по телевидению сегодня нет ничего интересного: ни хоккея, ни фигурного катания. Но разве мало других развлечений: кино, например, картишки или, на худой конец, хороший детектив. Ну, уж раз пришли — так пришли. Только должен предупредить: вы будете скучать, зевать, скрипеть стульями. Вам придется извинить нас, если мы будем забывать текст, некоторые сцены повторять, другие пропускать. Не рассматривайте сегодняшний спектакль как законченную работу, достойную нашего театра, отнеситесь к ней как к репетиции. Генеральной, если хотите, но все же репетиции. (К кулисе, за которой, Режиссер.) Нужны еще какие-нибудь пояснения?

Г о л о с Р е ж и с с е р а (из-за кулисы). Да!

В е д у щ и й. Так вот. Мы в редакции местной газеты. Автор назвал ее — это его личное дело — «Факел». Как видите, здесь одна из комнат редакции. За этим столом работаю я. За другим — мой коллега Паскалиде.

Входит П а с к а л и д е.

Ты вошел раньше времени. Выйди!

П а с к а л и д е уходит.

Это мой лучший друг. Я имею в виду, по пьесе. В жизни — не будем уточнять… (В кулису.) Теперь входи!

Входит П а с к а л и д е и садится за свой стол.

На заднем плане…

Занавес, разделяющий два плана, поднялся.

…кабинет Кристиною, нашего главного редактора. Некоторые называют его Шеф. Девять часов утра, и в редакции начинается обычная лихорадочная деятельность.

Одновременно звонят три телефона: на столе Китлару — так зовут Ведущего, — на столе Паскалиде и на столе К р и с т и н о ю.

К и т л а р у (поднимает трубку, слушает, кладет трубку). Летучка. Пошли, Паскалиде.

К и т л а р у и П а с к а л и д е уходят. Телефон Кристиною продолжает звонить. На третьем звонке наконец входит сам К р и с т и н о ю. Это мужчина лет сорока — пятидесяти. Он хорошо одет, более того, строго элегантен, за одиннадцать лет руководства газетой он приобрел импозантность.

К р и с т и н о ю (поднимает трубку и одновременно просматривает гранки газеты). Да… Да… Да… Да… (Прежде чем закончить разговор, хватает трубку второго звонящего телефона.) Разумеется… Разумеется… Разумеется… (Продолжает просматривать гранки.)

Звонит третий телефон.

(Еще не положив трубку второго, хватает третью.) Исключено! Исключено! Исключено!

Снова звонит первый телефон.

Да… Разумеется… Исключено! (Кладет трубку.)

В дверях уже появилась с е к р е т а р ш а.

Туркульца и Бэженару ко мне.

С е к р е т а р ш а исчезает. Шеф продолжает изучать гранки; входит ответственный секретарь газеты Т у р к у л е ц — ему сорок лет, держится он с достоинством — и Б э ж е н а р у, заведующий редакцией. Он в том же возрасте, но выглядит моложаво.

Садитесь. (После многозначительной паузы, из которой ясно, что шеф не в духе.) Вот что, друзья мои, я хотел задать вам один-единственный вопрос: вы что, хотите, чтобы я принял решительные меры?! Даю вам слово, я это сделаю. Но помните, вы меня к этому вынудили!

Т у р к у л е ц (спокойно, потому что он тысячу раз присутствовал при подобных сценах). Почему, товарищ главный редактор?

К р и с т и н о ю. Почему?! То есть как это почему, Туркулец?

Б э ж е н а р у (Туркульцу). Подожди, сейчас нам все объяснят. Почему, товарищ главный редактор?

К р и с т и н о ю. Ах вы не знаете… (Сдержанный, но все нарастающий гнев.) А то, что я совершенно один, — это вы знаете? Что у меня нет заместителя — знаете? Что некого назначить — вам известно? И за все это я в ответе, мне не на кого опереться, не от кого ждать помощи. (В качестве аргумента.) Сколько времени прошло с тех пор, как я просил подготовить предложения по реорганизации редакции? Напомнить? (Перелистывает календарь.)

Б э ж е н а р у. Это было в среду.

К р и с т и н о ю. Во вторник. У меня записано. И вы обещали через три дня дать предложения. Ну хорошо, сказал я тогда, пусть будет через четыре. В пятницу вы заявили, что работаете над этим. В понедельник — та же история. В среду — прошла уже неделя — вы заверили, что в пятницу все будет у меня на столе.

Б э ж е н а р у. В пятницу вас не было в редакции.

К р и с т и н о ю. Да, но я был в субботу. Наконец, сегодня — понедельник, а предложений нет. Хочу вам напомнить, речь идет об экономии, о проблеме чрезвычайно важной. Государственной! (Ему себя жалко.) Зачем же, друзья мои, вы вынуждаете меня принять решительные меры? Где ваши предложения?

Б э ж е н а р у. Все готово, товарищ главный редактор.

К р и с т и н о ю. Готово?! Где готово?! У меня ничего нет!

Т у р к у л е ц (слабо). Это очень щекотливый вопрос…

К р и с т и н о ю. А иначе зачем бы я к вам обращался? Слава богу, вы ответственный секретарь редакции, много лет работаете со мною, у вас есть опыт, практика, организаторские способности. Вы прекрасно ориентируетесь. (Бэженару.) И вы тоже. Ну и как же вы сориентировались? Сколько единиц мы должны сократить?

Б э ж е н а р у. Пять.

К р и с т и н о ю. Конкретно! Мне нужны фамилии. Из отдела «Жизнь страны» кого вы предлагаете?

Т у р к у л е ц. С этим отделом сложно…

К р и с т и н о ю. Почему — сложно? (Звучит как афоризм.) На свете нет ничего сложного, стоит только захотеть… На ком же вы остановились?

Б э ж е н а р у (знает, что именно хочет услышать шеф). Китлару! Сократим Китлару.

Т у р к у л е ц. Могут возникнуть всякие разговоры.

К р и с т и н о ю. Какие же?

Т у р к у л е ц. Ну, например, что его сокращают за критику, что это самая настоящая расправа.

К р и с т и н о ю (пространно). Я… незлопамятен… И потом, почему я должен быть против Китлару? Больше того, признаюсь вам по секрету, он мне даже симпатичен. Очень… (Категорично.) Но не могу же я тянуть на собственном горбу всех непригодных к работе людей, стать предводителем неудачников. Я пожертвовал университетской карьерой, чтобы поднять газету на должную высоту… Прошу вас, не вынуждайте меня прибегать к решительным мерам. Иначе, даю вам слово, я пойду к начальству и попрошу освободить меня от занимаемой должности.

Б э ж е н а р у (словно произошла катастрофа). Это невозможно! Вы уйдете из газеты? Уж лучше уйдем мы.

К р и с т и н о ю (принял «ответственное решение»). Вот соберу вещи, позвоню куда следует, меня примут, пусть через неделю, и подам заявление об уходе.

Б э ж е н а р у. Но почему?

К р и с т и н о ю. А потому, что товарищ Туркулец, которому ситуация известна не хуже, чем мне, защищает и покрывает Китлару. Что у меня общего с Китлару? Он меня критиковал? Это его право, это его дело, это его одного касается. Вы можете мне объяснить, чем занимается этот Китлару последние шесть месяцев? Три непошедших материала и одна статья, да и ту я правил. Вот и вся его работа.

Т у р к у л е ц. Но он готовил все материалы, поступавшие в редакцию от читателей.

К р и с т и н о ю. Все! Решено! Подаю заявление… Я не могу своим именем покрывать бездарность, товарищ Туркулец. Имя, которое я ношу, досталось мне не по наследству. Я его сам сделал. И издеваться над ним не позволю. Я ухожу, пусть другой займет мое место, и выкручивайтесь тогда как знаете.

Б э ж е н а р у (с сочувствием к «страданиям» шефа). Не понимаю, зачем так расстраиваться! Мы ведь сокращаем Китлару. Это решено.

Т у р к у л е ц. Как это — сокращаем? Увольняем? А с какой мотивировкой?

Б э ж е н а р у (с готовностью). Безделье, статья семьдесят шестая. И пусть сам ищет себе работу, трудоустраивать я его не буду.

К р и с т и н о ю (под бременем ответственности). Подумайте сами. Речь идет о государственных деньгах! Это вопрос сознательного отношения к делу. Государство прилагает огромные усилия. Результаты грандиозны. Страна вышла на международную арену во всех областях. Мы тоже обязаны сделать все, чтобы не ударить в грязь лицом. В воскресенье я был на строительстве гидростанции Арджеш{35}. Вы были там, Туркулец? Вам нужно обязательно побывать там. Если хотите, я поеду с вами еще раз. Клянусь, я был потрясен.

Звонит телефон.

(Снимает трубку.) Разумеется. (Кладет трубку.) Итак, вы говорите, что предложения готовы?

Б э ж е н а р у. Так точно, готовы.

К р и с т и н о ю. В двенадцать ноль-ноль принесите их мне на подпись. В одиннадцать тридцать пришлите ко мне Китлару. Я сам с ним поговорю.

Т у р к у л е ц. Мне кажется, что он знает.

К р и с т и н о ю. Знает? Как это — знает? Разве разработка предложений не держалась в секрете?

Т у р к у л е ц. Именно потому он и знает. «Секретно» — значит все всё знают.

К р и с т и н о ю. Впрочем, это не имеет значения. Я должен ему объяснить. Конечно, разговор будет малоприятный, но и это я беру на себя. Так, что еще? Послезавтра у нас профсоюзное перевыборное собрание… Что вы решили? Кого мы предложим?

Б э ж е н а р у. Вэздэуцану.

К р и с т и н о ю (неприятно удивлен, но спокоен). Вэздэуцану. А что он умеет делать, ваш Вэздэуцану?

Б э ж е н а р у. Я говорил, что он слабоват.

К р и с т и н о ю. Слабоват? Очень слаб. Никакой энергии. Никакого кругозора.

Б э ж е н а р у. Кандидатура Белчу была бы лучше.

К р и с т и н о ю. Безусловно.

Б э ж е н а р у. Тогда предложим Белчу.

К р и с т и н о ю (после «зрелого размышления»). Впрочем… Если вы решили Вэздэуцану, пусть будет Вэздэуцану… Попробуем… Так, что еще? Кого вы предлагаете включить в состав делегации журналистов для поездки в Швецию?

Б э ж е н а р у. Предложения готовы. (Лихорадочно ищет в портфеле.) Черт возьми, где же они? Вот, пожалуйста.

К р и с т и н о ю. На ком вы остановились?

Б э ж е н а р у. На вас.

К р и с т и н о ю (тоном «жертвы»). Опять я!

Б э ж е н а р у. Но это необходимо! Ведь это же международный конгресс. Нам рекомендовали послать туда ответственного товарища. Значит, вас. Жена ваша сможет поехать?

К р и с т и н о ю. Нет, на этот раз я возьму сына. Дальше. Что там еще? Ах да… Список представляемых к награждению в связи с двадцатилетием нашей газеты.

Звонит телефон.

(Снимает трубку.) Исключено! (Кладет трубку.) Список приготовили?

Б э ж е н а р у. Готовят.

К р и с т и н о ю (словно мученик). Готовят! Готовят! Меня бесит это слово! Не готовят, а готово — вот как нужно отвечать! Когда вы научитесь экономить время? Время не ждет… Подумайте над этим. И не вынуждайте меня прибегать к решительным мерам! Прошу вас!

Снова звонит телефон.

(Слушает, закрывает трубку рукой. Присутствующим.) Вы не могли бы на минуту выйти?

Т у р к у л е ц и Б э ж е н а р у уходят.

Да… Разумеется… Исключено. (Кладет трубку.)

Занавес из газет опускается.

К и т л а р у (у рампы, зрителям). Я каждый раз задаю себе вопрос: кто поддерживает шефа? И не нахожу ответа. А вот почему он сам отсюда не уходит — это я знаю. Раньше, например, были поместья, заводы, банки, пароходы. Они принадлежали иксу, игреку, зету. Они приносили доход, давали власть, открывали пути к развлечениям. Как известно, поместья, заводы и пароходы были национализированы. Но остались в человеке тщеславие, зависть, жажда власти. От них так легко не избавишься! Стул, простое кресло, мягкое кресло обеспечивают власть. (Жест в сторону кабинета шефа.) Да-да. И здесь, как и везде, существует своя иерархия. Работа его не интересует, он ничего не понимает, ничем не увлечен — вот он и держится за свой стул обеими руками. Я спрашивал себя, почему люди молчат? И понял: одни по инерции, другие из страха, третьи из равнодушия. Не ровен час и сам скатишься ступенькой ниже. И все же будем объективны. Не все молчат. Вот я, например, говорю. При каждом удобном случае. А теперь, как сказал Туркулец, расхлебываю. Надеюсь, вы поняли, что речь здесь шла обо мне. Я — Китлару. (Выйдя на игровую площадку.) Паскалиде, как ты думаешь, меня выгонят?

П а с к а л и д е (не отрывая глаз от бумаг). Выгонят!

К и т л а р у. Ты уверен?

П а с к а л и д е. Даю голову на отсечение. (Взглянув на Китлару.) Но в этом виноват не шеф, а ты сам!

К и т л а р у. Я?

П а с к а л и д е. А кто же? Я тебя тысячу раз предупреждал: не лезь на рожон. Взбрендило критиковать начальство — критикуй… Если уверен, что начальство висит на волоске, иначе рискуешь прослыть не просто глупцом, но человеком неблагоразумным. (Уходит с корректурой.)

Входит О т и л и я, редактор отдела «Жизнь семьи». Красива без вызова, кокетлива в меру, вежлива без угодливости.

О т и л и я. Материал готов.

К и т л а р у. Как вы его назвали?

О т и л и я. «Отцы и матери, которые пишут за детей сочинения, виноваты больше, чем их дети».

К и т л а р у. Потрясающий заголовок! А что, если сократить? (Берет рукопись, правит.) «Родители-второгодники».

О т и л и я (встав за спиной Китлару, вместе с ним просматривает рукопись). Это правда?

К и т л а р у. Что?

О т и л и я. Вы уходите?

К и т л а р у. Нет. Меня выгоняют.

О т и л и я. Но это невозможно.

К и т л а р у. Почему же?

О т и л и я. Потому что вы прекрасный работник, способный человек!

К и т л а р у. Как раз поэтому и выгоняют. (Читает, ошеломленно.) Что это? «Родители по самой своей сути — демагоги».

О т и л и я. Простите. Не «демагоги» — «педагоги». Я сама печатала и ошиблась, а исправить забыла.

К и т л а р у. Что с вами, Отилия?

О т и л и я. Со мной?

К и т л а р у. Да. Когда вы пришли в газету?

О т и л и я. Шесть месяцев и четыре дня тому назад. Девятого сентября шестьдесят третьего года.

К и т л а р у. Прекрасно. Я снова узнаю ваши деловые качества: точность, пунктуальность, собранность, которые делают из вас журналиста, я боюсь сказать, безупречного, но, во всяком случае, перспективного.

О т и л и я. Спасибо.

К и т л а р у. Не благодарите. Ибо сегодня, увы, я не могу этого о вас сказать. Вы стали апатичны, равнодушны. Не слушаете…

О т и л и я. Смотря о ком говорят…

К и т л а р у. Что-нибудь случилось? Неприятности? Вы чем-то расстроены?

О т и л и я. Нет.

К и т л а р у. Тогда что же?

О т и л и я (смущенно, но искренне). Я влюблена.

К и т л а р у. Влюблена. Разве этого плохо? Сколько вам лет?

О т и л и я. Тридцать.

К и т л а р у. Тридцать… Конечно, это ваше дело, но я не вижу повода для огорчения. Выходите замуж…

О т и л и я. Оставим этот разговор.

К и т л а р у. Как хотите. Но поверьте, что я говорю это лишь из глубокой симпатии к вам.

О т и л и я. Я вам симпатична?

К и т л а р у. Конечно. (Продолжает читать рукопись.) Вот этот кусок надо вычеркнуть, это повторение того, о чем вы уже сказали на первой странице.

О т и л и я. Вы правы. Так лучше… (После большой паузы.) Выходите замуж… Легко сказать!

К и т л а р у. Что?

О т и л и я. Вы сказали: «Выходите замуж». Для этого минимум надо, чтобы меня любили.

К и т л а р у. А он что, не любит вас?

О т и л и я. Он даже не подозревает, что я его люблю.

К и т л а р у. Так скажите ему.

О т и л и я. Смелости не хватает.

К и т л а р у. Он высокомерен?

О т и л и я. Просто очень занят.

К и т л а р у. Тогда станьте его любовницей. Для этого всегда находят время.

О т и л и я. Невозможно. Он не начальник.

К и т л а р у. Тогда — сдаюсь. Других предложений у меня нет. Несите статью в секретариат, она пойдет в воскресный номер. Третья страница, без продолжения.

О т и л и я (с подтекстом). Без продолжения. Понятно. (Уходит.)

Китлару звонит. Входит с е к р е т а р ш а.

К и т л а р у. Меня кто-нибудь ждет?

С е к р е т а р ш а. Да, несколько человек.

К и т л а р у. Просите.

С е к р е т а р ш а уходит. Входит Ч о р е й, мужчина лет пятидесяти. У него усталый вид.

Ч о р е й. Здравствуйте.

К и т л а р у. Добрый день.

Ч о р е й. Чорей Георге. Бывший работник мясокомбината в Салонте{36}.

К и т л а р у. Садитесь, пожалуйста.

Ч о р е й. Надеюсь, вы обо мне знаете.

К и т л а р у. Нет.

Ч о р е й. Странно. Я несколько раз писал в редакцию.

К и т л а р у. Возможно. Видимо, ваши письма попали в другой отдел.

Ч о р е й (оскорбленно). Три письма — и ни одного ответа.

К и т л а р у. Сочувствую.

Ч о р е й. Расскажу с самого начала. В прошлом году я обнаружил жулика, Георге Саке, из комиссии по определению пенсий. Знаете, как чисто он работал…

К и т л а р у. Именно это я и хотел бы узнать: в чем заключалось нарушение закона.

Ч о р е й. За пятьсот лей он записывал в трудовую книжку любой стаж, и нечестные люди незаконно получали пенсию больше, чем им положено.

К и т л а р у. Интересно. А как вы об этом узнали?

Ч о р е й. Он и мне предложил такую махинацию. Я написал на него жалобу.

К и т л а р у. Куда?

Ч о р е й. В местком.

К и т л а р у. И?!.

Ч о р е й. И мне ответили, что лучше бы я занимался делом, а не кляузами.

К и т л а р у. И вы сложили оружие…

Ч о р е й. И не подумал. Я написал жалобу на имя директора комбината.

К и т л а р у. Прекрасно.

Ч о р е й. Прекрасно, да не очень. Меня проработали на собрании и вкатили выговор.

К и т л а р у. Выговор?

Ч о р е й. С предупреждением. Тогда я написал в главное управление.

К и т л а р у. Так… И?..

Ч о р е й. Меня проработали еще раз и шестнадцатого февраля шестьдесят четвертого года меня уволили с работы.

К и т л а р у. Не может быть!

Ч о р е й. Может. У меня с собой копия приказа. А вчера утром я раскрыл вашу газету и прочел, что Георге Саке осужден за мошенничество с трудовыми книжками. Жулик причинил государству ущерб на миллион лей. Понимаете?

К и т л а р у. Понимаю. Справедливость восторжествовала.

Ч о р е й (со скрытой болью). Восторжествовала. Но не для меня: я-то не работаю.

К и т л а р у. Ваш адрес? Где вы живете?

Ч о р е й. В Салонте?

К и т л а р у. В Бухаресте.

Ч о р е й. У свояченицы. Улица Кэлэрэш, девять.

К и т л а р у. У вас есть телефон?

Ч о р е й. Нет.

К и т л а р у. Тогда зайдите еще раз, в четверг, в это же время. (Провожает его до двери.) Следующий.

Пауза.

Следующий.

Пауза.

(Обеспокоенно.) Следующий.

Пауза; за сценой беспорядочные звонки.

Г о л о с Р е ж и с с е р а (из-за кулис). Что случилось? Почему не выходит Нели?

Беготня за сценой.

Михэилеску! Ты что делаешь? Где Нели?

П о м о щ н и к р е ж и с с е р а (выходя на сцену). Ее нет.

Р е ж и с с е р (выходя на сцену). Как это — нет?

П о м о щ н и к р е ж и с с е р а. Не явилась. Она и на репетиции всегда опаздывала. В первой сцене Нели не занята, и я начал спектакль, уверенный, что она придет.

Р е ж и с с е р. Может, она не знала, что сегодня спектакль?

П о м о щ н и к р е ж и с с е р а. Как это — не знала? Знала! Я разговаривал с ней утром по телефону. (Удрученно.) И Василиу не пришла.

Р е ж и с с е р. Я с ума сойду. Не пришла! Как это — не пришла?

П о м о щ н и к р е ж и с с е р а. Позвонила и сказала, что охрипла… Говорила не она, а ее муж.

Р е ж и с с е р. Почему же ты мне не передал?

П о м о щ н и к р е ж и с с е р а. Я думал, что к вечеру хрипота пройдет.

А к т е р (который играет Китлару). Что будем делать? А то я стою здесь как дурак… Публика смеется.

Р е ж и с с е р. Отменим спектакль.

А к т е р (выходит к рампе). Дорогие товарищи, мы просим нас извинить… (Смущенно импровизирует.) Произошел неприятный инцидент… Непредвиденный… Совершенно неожиданный… С одной нашей актрисой, вернее, с двумя, произошел несчастный случай. Нам, видимо, придется отменить спектакль. Одну минутку, простите… (Режиссеру.) Так что будем делать?

Г о л о с и з з а л а. Надо было отменять спектакль с самого начала, а не сейчас…

Д р у г о й г о л о с. Раз у вас играть некому, то и билеты не надо продавать.

В о з м у щ е н н ы й з р и т е л ь (подходит к рампе или даже поднимается на сцену). Товарищи, я билет покупал на заводе. С трудом! Чтобы достать билет на этот спектакль, мне пришлось взять в нагрузку еще четыре билета на другие спектакли. Я на них и идти-то не собираюсь. У меня деньги не краденые. Что там у вас произошло — меня не касается. Я требую, думаю, и другие меня поддержат: продолжайте спектакль. С актерами, без актеров — ваше дело, но продолжайте!

Г о л о с и з з а л а. Правильно говорит товарищ!

А к т е р (исполнитель роли Китлару). Одну минуту…

Р е ж и с с е р. Джина здесь?

Д ж и н а (исполнительница роли Отилии выходит в рабочем халате на сцену). Я здесь, маэстро.

Р е ж и с с е р. Костюм в вашей гримерной?

Д ж и н а. Да.

Р е ж и с с е р. Переоденьтесь и выходите на сцену. Можете читать текст или говорить под суфлера.

Д ж и н а. Я знаю пьесу наизусть. Все роли.

П о м о щ н и к р е ж и с с е р а (в сторону). Сколько времени она ждала такого случая!

Р е ж и с с е р (Китлару). Извинитесь перед зрителями, и продолжим спектакль.

А к т е р (у рампы). Уважаемые зрители, простите за этот неприятный инцидент, уж и сам не знаю, как это еще назвать. Мы глубоко сожалеем. Но вы теперь сами поймете, в каких условиях нам порой приходится работать. В начале сезона мы включили в репертуар «Ромео и Джульетту». Два месяца репетировали, оставалось три недели до премьеры — и пожалуйста, в один прекрасный день является кинорежиссер и забирает у нас Ромео на съемку в Марамуреш{37}. Целый месяц мы прождали Ромео и только собрались возобновить репетиции, как Джульетта уехала в Женеву на конгресс многодетных матерей. Чтоб спасти план, начали репетировать легкую комедию, но за два дня до премьеры Министерство культуры заявило, что пьеса слаба и недостойна нашего театра.

Г о л о с Р е ж и с с е р а. Все готово. Продолжаем!

А к т е р. И так далее. И тому подобное. (К кулисе, где находится Режиссер.) Откуда продолжать?

Г о л о с Р е ж и с с е р а. Повторите последние реплики из сцены с Чореем. Пусть он войдет.

П о м о щ н и к р е ж и с с е р а. Его нет. Он не знал, что еще может понадобиться, и уехал на телевидение.

Р е ж и с с е р. Беги за ним.

А к т е р (у рампы, зрителям). Телевидение — это наш бич. Когда тебя приглашают — это еще куда ни шло. Но когда приглашают других — это катастрофа. Не с кем играть. Нет партнеров.

В пальто торопливо входит и с п о л н и т е л ь р о л и Ч о р е я, и повторяются последние реплики.

К и т л а р у. Справедливость восторжествовала.

Ч о р е й. Восторжествовала. Но не для меня: я-то не работаю.

К и т л а р у. Ваш адрес? Где вы живете?

Ч о р е й. В Салонте?

Г о л о с и з з а л а. Эту сцену мы уже видели.

В зале шикают.

К и т л а р у. В Бухаресте.

Ч о р е й. У свояченицы. Улица Кэлэрэш, девять.

К и т л а р у. У вас есть телефон?

Ч о р е й. Нет.

К и т л а р у. Тогда зайдите еще раз, в четверг, в это же время.

Ч о р е й уходит.

Следующий… Следующий.

Входит разряженная Н и к у л и н а Г о л о г а н — Джина, исполнительница роли Отилии.

Товарищ?

Н и к у л и н а. Никулина Гологан.

К и т л а р у. Садитесь, пожалуйста. Слушаю вас.

Н и к у л и н а. Я, товарищ редактор, пришла к вам с жалобой на вашу газету. Вы поместили против меня статью.

К и т л а р у. Против вас?

Н и к у л и н а. Да. Она у меня с собой. (Разворачивает газету.) Вот, рубрика «Нам пишут читатели», статья «Скандал в доме». Все в ней — ложь и клевета, или, как сейчас говорят, инсинуации. Вы пишете, будто в моей квартире на шестом этаже всю ночь гуляют, магнитофон орет и весь дом будит, а я вовсе даже в десять спать ложусь — так мне врач прописал, о чем у меня даже справка есть. Можете проверить. (Кладет справку на стол.)

К и т л а р у. Я вам верю.

Н и к у л и н а. А скандалит моя соседка, Динка Маргарита, которая не работает по причине отсутствия кругозора, а сейчас хоть и поступила на временную работу диспетчером, так это по блату, о чем и на профсоюзном собрании говорили. Ее заклеймили как тунеядку. Вот выписка из протокола — можете посмотреть. (Кладет на стол.)

К и т л а р у. Не надо.

Н и к у л и н а. А что касается скандала, о котором написано в газете, будто он имел место четвертого сентября вечером, — тут уж никакого соответствия! Потому что было это в пять утра, когда вернулся мой муж из командировки, а я в спальне была.

К и т л а р у. Ну и что, это ваше право.

Н и к у л и н а. Да. Но я была не одна! А со знакомым интеллектуалом, мы с ним литературу обсуждали, а мой муж дверь взломал и стал грозить, что подожжет дом, хотя он не имеет никакого полного права, потому что это моя жилплощадь, а не его. Когда он перебрался в Бухарест, у него и прописки-то не было… Потому что он жил в Лугоже{38} и работал на фабрике «Арома»…

К и т л а р у. Сигареты?

Н и к у л и н а. Да нет! Томатный сок в бутылках. Потрясающий. Идет на экспорт. Хотите я вам принесу попробовать? Или не уважаете?

К и т л а р у. Не уважаю.

Н и к у л и н а. Так вот. Столковались они, значит, с соседкой, между ними давно уже шуры-муры, вот она и дала ему телеграмму, чтобы он в среду приехал. Обычно-то он в субботу возвращается. И все это — чтобы отнять у меня жилплощадь, о чем у меня есть доказательства и документы — вот, можете убедиться. (Кладет их на стол.)

К и т л а р у. Не надо.

Н и к у л и н а. Что же касается драки, так ее и вовсе не было, потому как увидел интеллектуал, какая заварушка получается, вышел из комнаты и сказал «Куки, дорогая, я не выношу скандалов» — и ушел через черный ход.

К и т л а р у. И больше не пришел?

Н и к у л и н а. Как же он мог прийти, если ему ключицу сломали? Так что напишите статью в газете, которая восстановит факты и осудит тех, кто нарушает покой трудящихся, чтобы отнять у них жилплощадь, которую, сами знаете, не так легко получить… Статья завтра появится?

К и т л а р у. Завтра нет, но непременно появится.

Н и к у л и н а. Когда?

К и т л а р у. Когда и у нас будет площадь.

Н и к у л и н а. Боже мой, и у вас проблема площади!

К и т л а р у. Конечно.

Н и к у л и н а. Ну, это уж ваше дело. Я не вмешиваюсь, не люблю влезать в чужую жизнь… А товарищ Бэженару где работает?

К и т л а р у. Этажом выше.

Н и к у л и н а (собирая бумаги). Так что я вас не буду задерживать, вижу, вы заняты… Успеха в труде! (Собирается уйти, вдруг вспомнила.) Да! Про ключицу, пожалуйста, не пишите, между нами говоря, хоть мой друг — интеллектуал, а и он двинул. Привет, товарищи! (Уходит.)

Пауза. Китлару и Паскалиде работают.

К и т л а р у. Паскалиде, ты что делаешь? Пишешь?

П а с к а л и д е. Пишу.

К и т л а р у. Ну и получается?

П а с к а л и д е. Да где там.

К и т л а р у. Знаешь, а мне не хочется уходить. Обидно как-то.

П а с к а л и д е. Ну, сделай что-нибудь.

К и т л а р у. Что?

П а с к а л и д е. Возмутись! У тебя же незапятнанное прошлое.

К и т л а р у (иронично, с оттенком грусти). В том-то и беда. У меня чистое прошлое, у меня светлое будущее, у меня только нет настоящего.

Паскалиде встает, включает радио. Звучит музыка, по усмотрению режиссера, не громкая и не слишком джазовая.

Мне жаль расставаться с газетой, с людьми. Я привык к тебе, Паскалиде. Мне будет не хватать тебя.

В этот момент радио передает: «Сегодня утром возвратился из Варшавы министр по делам печати товарищ Йон Пэскэлою. В аэропорту Отопень{39} его встречали…»

П а с к а л и д е (выключает радио). «Мне будет не хватать тебя!» Велика важность! Тебе будет не хватать Паскалиде… Другого, поприличнее друга ты не мог найти? Был бы ты хоть другом Пэскэлою.

К и т л а р у. Чьим?

П а с к а л и д е. Пэскэлою. Чтобы ты мог громко заявить: «Сегодня вечером я ужинаю в «Атэне-Паласе»{40} с моим другом Пэскэлою». — С кем? — «С Пэскэлою». И чтобы однажды, когда твои дела будут из рук вон плохи, здесь раздался телефонный звонок. Простой звонок. «Товарищ Пэскэлою просит товарища Китлару». Простой звонок… Ты знаешь, дружище, как через века будут писать о предыстории и истории нашей планеты? Был каменный век, бронзовый век, век железа и век телефонов…

Б э ж е н а р у (входя, замогильным голосом). Китлару, тебя ждет шеф…

П а с к а л и д е. Если меня будут спрашивать, я в отделе проверки. (Выходит.)

К и т л а р у (зрителям). Меня ждет шеф! Пробил мой час… Последний час… Любой час ранит, последний убивает. Кто это сказал? Не помню. Забыл. (Уходит.)

Медленно поднимается внутренний занавес. В своем кабинете К р и с т и н о ю снимает телефонную трубку, одновременно читает, вернее, просматривает машинописный текст.

К р и с т и н о ю. Да… Да… Да…

Прежде чем он произносит последнее слово, звонит второй телефон.

(Вешает трубку, отвечает по второму телефону.) Разумеется. (Продолжает читать рукопись.)

Звонит третий телефон.

(Снимает трубку.) Исключено! (Кладет трубку.)

Входит К и т л а р у.

(Застыл в задумчивости. Наконец он «заметил» Китлару, что-то пробормотал.) Пожалуйста, Китлару. Садитесь.

Китлару подходит к столу.

Я вас вызвал вот по какому поводу…

Входит с е к р е т а р ш а.

Попросите ко мне Бэженару!

С е к р е т а р ш а уходит.

Садитесь, прошу вас… (Нарочитая вежливость.) Нам надо кое о чем поговорить. Будьте уверены, мне это в достаточной степени тяжело. Очень тяжело… Я бы предпочел вызвать вас и сказать…

Входит с е к р е т а р ш а.

Что случилось?

С е к р е т а р ш а. У телефона товарищ министр Пэскэлою. По прямому. (Уходит.)

К р и с т и н о ю (от страха готов сбежать, но овладевает собой, поднимает трубку). Да… Да… Конечно. Он рядом со мной. (Закрывает рукой трубку, потрясенный событием, шепчет Китлару.) Товарищ Пэскэлою.

К и т л а р у (берет трубку). Да, я… Не могу, старик, клянусь, не могу. Никак… Когда?.. Хорошо, старик, хорошо… Да разве от тебя можно отделаться? В восемь — точно. В «Атэне-Паласе». Обнимаю. (Кладет трубку.)

К р и с т и н о ю (после небольшой паузы). Значит, на чем мы остановились? Ах да… Что и мне очень тяжело. А почему вы не садитесь? Садитесь, пожалуйста. Чашечку кофе? Коньяк? (Звонит.)

Входит с е к р е т а р ш а.

Кофе и коньяк.

К и т л а р у. И стакан воды.

К р и с т и н о ю. Минеральной!

С е к р е т а р ш а выходит.

Так о чем я говорил? Ах да… О здоровье. Как вы себя чувствуете?

К и т л а р у. Хорошо.

К р и с т и н о ю. У вас, кажется, было что-то с печенью. Смотрите, не играйте с огнем. Здоровье — прежде всего. Выглядите вы прекрасно. Лучше, чем в прошлом году. В прошлом году меня даже беспокоило ваше состояние. И я сказал Бэженару: «Знаешь, меня очень волнует Китлару. Человека, подобного ему, не так-то легко найти».

Входит с е к р е т а р ш а с кофе, двумя рюмочками коньяку, стаканом минеральной воды.

Пожалуй, вам лучше коньяк не пить. (Пьет сам.) Итак, на чем мы остановились? Ах да. Что и мне очень тяжело. Не хватает людей, нет заместителя, не на кого опереться. Кроме вас, никто меня не поддерживает. Туркулец, по-моему, совсем в маразме…

К и т л а р у. Туркулец — очень способный человек.

К р и с т и н о ю. Способный-то он способный, но устарел непоправимо. Могу привести лишь один пример. Вы, конечно, в курсе дела кампании за экономию. Как понимаете, проблема чрезвычайной важности.

К и т л а р у. Государственной…

К р и с т и н о ю. Совершенно верно. Вот уже месяц, как прошу Туркульца и Бэженару разработать мне этот вопрос — и ничего не удается добиться.

Входит Б э ж е н а р у.

А мы тут беседуем о сокращении бюджета.

Б э ж е н а р у (с вопиющей бестактностью). Все готово. Я принес…

К р и с т и н о ю (метнув на него угрожающий взгляд). Разве я тебя просил? (Китлару.) Это очень щекотливый вопрос, согласен, но его надо решать… (Звонит.)

Входит с е к р е т а р ш а.

Почему не пришел Туркулец? (Китлару.) Вот видите? Его надо три раза вызывать, прежде чем он явится. Итак, на чем мы остановились? Да… Так вот, не хватает людей…

Входит Т у р к у л е ц.

(Нервно.) Входите, входите. Вы что, хотите, чтобы вас встречали с духовым оркестром? Садитесь. (Китлару.) Я вчера был у начальства. И снова говорил о нехватке людей, о заместителе. Выдвини кого-нибудь из редакции, сказали мне. Прекрасно, говорю, если даете мне это право — выдвину. И я вот что подумал и считаю, что решил правильно. Китлару, идите ко мне заместителем.

К и т л а р у. Я?

К р и с т и н о ю. Вы. Человек вы образованный, квалифицированный, мы столько лет работаем вместе. Я вас знаю, вы меня знаете.

К и т л а р у. А если я не соответствую?

К р и с т и н о ю. Вырастете. Изучите вопрос о сокращении бюджета — точно, конкретно, без спешки, без суеты, внимательно, компетентно и ответственно. Это очень деликатная проблема, чрезвычайно. В ваших руках — судьба человека. Но я не беспокоюсь — вы справитесь… Если будут трудности (молчаливый и сообщнический жест в сторону телефона), посоветуетесь с товарищами… А вы (адресуется к Туркульцу и Бэженару, застывшим в изумлении) помогите товарищу Китлару. И пожалейте меня. Поставьте себя на мое место. Вы, товарищ Китлару, человек тонкий, и вы меня поймете: не могу же я тянуть на собственном горбу непригодных к работе людей, стать предводителем неудачников.

Б э ж е н а р у. Не можете, товарищ главный редактор. Этого никто не имеет право от вас требовать, никто.

К р и с т и н о ю. Я пожертвовал университетской карьерой, чтобы поднять на должную высоту газету. Прошу вас, не вынуждайте меня прибегать к решительным мерам. Иначе, даю вам слово, я пойду к начальству и попрошу освободить меня от занимаемой должности.

Б э ж е н а р у. Это невозможно! Вы уйдете из газеты? Уж лучше уйдем мы.

К р и с т и н о ю. Что скажете, Туркулец? Теперь вы довольны?

Т у р к у л е ц. Очень.

К р и с т и н о ю. Сколько дней вам нужно?

Б э ж е н а р у. Три.

К р и с т и н о ю. Даю вам четыре. Хорошо, неделю. Главное — серьезно отнестись к заданию. Подумайте сами: речь идет о государственных деньгах. Это вопрос сознательного отношения к делу. Государство прилагает огромные усилия. Результаты грандиозны. Страна вышла на международную арену во всех областях. Мы обязаны сделать все, чтобы не ударить в грязь лицом. В воскресенье я был на строительстве гидростанции Арджеш.

Б э ж е н а р у. А Железные ворота{41}? Это грандиозно.

К р и с т и н о ю. О Железных воротах и говорить нечего!

Б э ж е н а р у. А нефтеперегонный комбинат в Брази{42}?!

К р и с т и н о ю. Что — нефтеперегонный комбинат?

Б э ж е н а р у. Просто так, к слову…

К р и с т и н о ю (компетентно). Это совсем другое дело. Другой профиль, другой технологический процесс… Что там у нас еще? Да… Китлару, дорогой, вы должны нам пойти навстречу… Помочь. Послезавтра у нас перевыборное собрание. На ком мы остановились?

Б э ж е н а р у. На Вэздэуцану.

К р и с т и н о ю. Ну ответьте мне, пожалуйста, что может Вэздэуцану? Пустое место.

Б э ж е н а р у. Абсолютный нуль.

К р и с т и н о ю. Вот мы и подумали: возьмите на себя эту нагрузку.

К и т л а р у. Как же совмещать все это?

К р и с т и н о ю. Соглашайтесь.

К и т л а р у. Сумею ли я?

К р и с т и н о ю. Сумеете. Главное — организовать работу, создать актив. Как говорится, взялся за гуж, не говори, что не дюж. И еще надо рекомендовать кого-нибудь в состав делегации журналистов для поездки в Швецию.

Б э ж е н а р у (снова допуская ошибку). Да уже все готово, все оформлено.

К р и с т и н о ю (кидает возмущенный взгляд). Кто тебя просил?! Разве я не сказал, что не поеду? (Китлару.) Должен был ехать я. Теперь — ни в коем случае. Поезжайте вы.

К и т л а р у. Именно теперь? Как же так, брошу газету, местком и поеду в Швецию?..

К р и с т и н о ю. В командировку. Меня это не беспокоит — вы справитесь. Надо составить список представляемых к награждению в связи с двадцатилетием нашей газеты. У вас есть награды, Китлару?

К и т л а р у. Значок «Отличнику противопожарной охраны».

К р и с т и н о ю («удивлен и возмущен»). Значок…

К и т л а р у. Помните, когда загорелась печка…

К р и с т и н о ю. Это несправедливо. Бэженару! Орден Труда второй степени — товарищу Китлару. Договорились?

Б э ж е н а р у. Не беспокойтесь. Списки готовят.

К р и с т и н о ю (снова нахмурился). Опять готовят! Готовят! Меня бесит это слово. Я весь киплю от возмущения. Не готовят, а готово. Когда вы научитесь экономить время? Время не ждет… Подумайте над этим. И не вынуждайте меня прибегать к решительным мерам.

Звонит телефон.

(Берет трубку.) Да. Разумеется. Разумеется… Исключено!

Занавес из газет падает на стол его величества главного редактора.

К и т л а р у (у рампы). Стоит пьесе добраться до этого места, как критики, асы своего дела, немедленно начнут придираться, обнаружив уязвимое место. Потому что одно из двух: если я герой положительный, то я должен откровенно и честно заявить шефу, что звонил не министр по делам печати Пэскэлою, а мой добрый приятель Паскалиде. А если я стану молчать и попытаюсь извлечь выгоду из этой ситуации, то, значит, я персонаж отрицательный. Что делать? (После недолгих размышлений.) Решил! Пусть я буду отрицательный, зато перейду к положительным действиям. (Берет телефонную трубку.) Анжела, всех сотрудников редакции — ко мне.

Приоткрыв дверь, всовывает голову Б э ж е н а р у.

Что у тебя, Бэженару?

Б э ж е н а р у. Что у меня может быть? Тружусь.

К и т л а р у. Над кем? (Поправляется.) Над чем?

Б э ж е н а р у. Над вопросами экономии.

К и т л а р у. Давай, действуй…

Б э ж е н а р у. Конечно, только всякие неприятности отвлекают.

К и т л а р у (с деланной заинтересованностью). Какие еще неприятности, старик?

Б э ж е н а р у. С машиной.

К и т л а р у. Какой машиной?

Б э ж е н а р у. Я ведь, если помните, купил «Таунус»{43}. По случаю, не новый, конечно. У одного актера — Белчугэряну. Знаете такого?

К и т л а р у. Понятия не имею.

Б э ж е н а р у. Так вот, Белчугэряну не сказал мне, что вывез машину из-за границы, не уплатив за нее пошлину. Понимаете?

К и т л а р у. Нет.

Б э ж е н а р у. Я с ним полностью расплатился, а теперь получил повестку с требованием уплатить пошлину.

К и т л а р у (с деланной тревогой). Да что ты? Много?

Б э ж е н а р у. Тридцать тысяч лей. Теперь она мне встанет дороже новой. И я подумал…

К и т л а р у. Подумал?! Это уже прогресс. О чем же ты подумал, Бэженару?

Б э ж е н а р у. Стоит только вам захотеть… Я ведь, когда вам было туго…

К и т л а р у. Ну, ну…

Б э ж е н а р у. Я не был среди тех, кто кидал в вас камни. Я защищал вас, как брата родного.

К и т л а р у. Ну как же, старик, как же…

Б э ж е н а р у. Так что стоит вам захотеть…

К и т л а р у. Что я должен захотеть?

Б э ж е н а р у. Замолвить за меня словечко сегодня вечером…

К и т л а р у. Перед кем?

Б э ж е н а р у. Перед товарищем… Вам-то он не откажет.

К и т л а р у. И что я должен его попросить?

Б э ж е н а р у. Освободить меня от пошлины.

К и т л а р у. Пиши заявление.

Б э ж е н а р у. У меня нет бумаги.

К и т л а р у. Вот бумага.

Б э ж е н а р у. Нечем.

К и т л а р у. Держи ручку.

Б э ж е н а р у. С чего начать?

К и т л а р у. Сначала… «Министру по делам печати…» (Садится за стол Паскалиде.)

Входят Б р а х а р у — отдел «Международная жизнь», И о н и ц э — «Сельское хозяйство», М а н о л е с к у — «Наука и культура», О т и л и я — «Жизнь семьи», Д у м и т р а ш — из отдела «Массовая культура», и, кроме того, он занимается страничкой юмора — и Т у р к у л е ц.

Входите, друзья, входите. А где Паскалиде?

Т у р к у л е ц. В отделе проверки. Сейчас придет.

К и т л а р у. Где Иосиф?

Т у р к у л е ц. В командировке.

Б э ж е н а р у (подходит с заявлением в руках). Готово.

К и т л а р у. Все изложил?

Б э ж е н а р у. Все.

К и т л а р у. Отлично. (Рвет заявление и бросает в корзину.) Отказать. Мошенничество мы не поощряем. Вы свободны.

Бэженару выскакивает как ошпаренный.

(Собравшимся сотрудникам.) Я созвал вас, товарищи, чтобы ввести в курс дела: меня назначили заместителем главного редактора. В этом качестве я должен сделать — и мы это сделаем вместе — из нашего «Факела» современную газету. Современную — не в смысле модную. Под современностью я понимаю подлинную тягу к новому. Для этого нам придется расстаться с самыми стойкими врагами газеты.

М а н о л е с к у («бдительно»). Неужели среди нас есть враг?

К и т л а р у. Хуже, Манолеску, он — в нас самих. Это шаблон. Шаблон мышления, шаблон выражения мыслей. (Брахару.) Ты не знаешь, что значит шаблон мышления? Это леность воображения, паралич фантазии, боязнь самостоятельности. В то время как первая обязанность человека и коммуниста — прежде всего быть самим собой, личностью единственной и неповторимой. Не стоит упрекать меня в высокомерии, и не становитесь в позицию ложной скромности — она хуже любой надменности. Мы должны вычеркнуть из нашего словаря семьдесят пять слов, с помощью которых излагаем свои мысли, — они стерты, их никто не слышит, — и сорок восемь фраз, переделывая которые мы маневрируем согласно необходимости. Они не убеждают, Туркулец, и это самая печальная ошибка, в которой мы продолжаем упорствовать. Мы должны пересмотреть всю систему нашей работы над печатным словом. Не постулаты — аргументы. Вместо патетических деклараций — веские доказательства, скупые, как цифры. Но чтобы научиться писать таким образом, надо повернуться лицом к действительности. Особое внимание следует уделить вопросам экономики. Проблема должна быть рассмотрена — чувствуете, как я сам увяз в шаблонах — с компетентностью опытного специалиста. Журналист, который, придя на завод, знает меньше, чем главный инженер, выглядит профаном, болтающим о вещах, в которых он ровно ничего не смыслит, или глупцом, которого легко провести, ибо он не в силах ничего проверить. Пора кончать с дилетантством, нам нужны газетчики с серьезной профессиональной подготовкой. Такой журналист не может сиднем сидеть в редакции. Сколько человек работает у нас в промышленном отделе, Туркулец?

Т у р к у л е ц. Девять.

К и т л а р у. Все должны отправиться на фабрики, на заводы и стройки. Мы должны знать, о чем думают люди, что их беспокоит. Ионицэ, сколько лет ты работаешь в сельскохозяйственном отделе?

И о н и ц э. Пять.

К и т л а р у (с глубокой скорбью). Я читал твои материалы. Они ниже всякой критики. Написаны непрофессионально.

И о н и ц э («оправданное» возмущение). А другие говорят, что они вполне проходимы.

К и т л а р у. Статья, которая «проходима», более опасна, чем плохая статья. Потому что плохая пойдет в корзину, а та, которая «проходима», — в газету. Кто тебя привел в редакцию?

И о н и ц э. Шеф.

К и т л а р у. Где он тебя нашел?

И о н и ц э. В сельскохозяйственном институте.

К и т л а р у. Он ошибся, Ионицэ. И в отношении тебя и в отношении газеты. Тебе нечего делать в журналистике. Если ты останешься в газете — погибнешь. Став неудачником, ты начнешь подкапываться под людей, лгать, клеветать. Будь честным, Ионицэ, и возвращайся к своей профессии. Лучше хороший агроном, чем неудавшийся журналист. Остальных людей из отдела — в село. И это не просто короткая кампания. Это надолго, пока вы работаете в газете.

И о н и ц э. Между прочим, и до сегодняшнего дня мы там бывали.

Б р а х а р у. И я могу подтвердить: бывали.

К и т л а р у. На прогулке! С каких пор вы не были в родильных домах, Отилия?

О т и л и я. С рождения.

К и т л а р у. Мой вам совет: встаньте завтра пораньше и отправляйтесь в больницы. Вы должны знать, отчего страдают люди. Не от каких болезней — это дело врачей, — а от каких неполадок. Пойдите в родильные дома, в загсы, выясните, сколько людей вступают в брак и почему разводятся. Побывайте в суде: каждый человек — это неповторимая драма, неореалистический фильм. Думитраш, ты чем занимаешься?

Д у м и т р а ш. Страничкой юмора.

К и т л а р у. Тогда отправляйся в морг.

Д у м и т р а ш. Куда?

К и т л а р у. Ты не ослышался: в морг. Выясни, почему люди кончают жизнь самоубийством — ведь еще случаются подобные вещи, — отчего произошел несчастный случай. Я не хочу сенсационного репортажа, но хочу подробностей — живых, точных и ясных.

Д у м и т р а ш. Где находится морг?

К и т л а р у. Попробуй броситься под троллейбус — узнаешь. Несколько дней назад я смотрел румынский фильм «Небо в осенние сумерки». Ты его видел, Манолеску?

М а н о л е с к у. Нет, но слышал о нем. В Мар дель Плато{44} он получил премию.

К и т л а р у. За лучшие титры.

М а н о л е с к у. Вы хотите рецензию о фильме?

К и т л а р у. Нет, ты же занимаешься экономическими вопросами. Вот и отправляйся на студию «Бухарест» и выясни, во что этот фильм обошелся государству. Проверь все по документам.

М а н о л е с к у. А если мне их не дадут?

К и т л а р у. Добейся. Мы должны оживить газету, в репортаж ввести загадочность, последним известиям вернуть живость, интервью — интеллигентность, «круглому столу» — дух полемики. И еще, Туркулец, отмени внизу вахтера.

Б р а х а р у. Прекрасно.

К и т л а р у. Пусть к нам приходит кто хочет. Ну вот, кажется, все. А теперь за работу.

Р е д а к т о р ы выходят. Т у р к у л е ц поспешно возвращается.

Что случилось, Туркулец?

Т у р к у л е ц. Забыл макет полосы. А Манолеску хочет зайти к тебе.

К и т л а р у. Зачем?

Т у р к у л е ц. Понятия не имею.

К и т л а р у. Тогда я тебе скажу: сначала он признается, будто счастлив, что именно я, а не кто другой стал заместителем главного редактора, а потом пойдут сплетни. Что А «болтает», что Б «бездельничает», что В «за вами следит», что Г «вхож к начальству», что Д «развел здесь семейственность», что Е «обладает кое-какими достоинствами, но ленив», а Ж — «язва», что З «пьет», что И «ничем, кроме денег, не интересуется», что К «молчит, но это самое опасное», что на Л, М, Н, О, П, Р, С, Т «нельзя положиться», что У «подозрителен», а о Ф и говорить нечего, все знают.

Т у р к у л е ц. Ты преувеличиваешь.

К и т л а р у. Наоборот. Упрощаю. Хочешь, докажу? (В телефон.) Манолеску, зайдите ко мне. Ничего не поделаешь, Туркулец! Действительность порой оказывается схематичнее, чем скверная пьеса.

Входит М а н о л е с к у.

Пожалуйста, Манолеску, садитесь. Что нового?

М а н о л е с к у. Ничего, товарищ Китлару… Просто хотел вам сказать, что я рад… Поздравляю вас от всего сердца.

К и т л а р у (Туркульцу). Что я говорил!

М а н о л е с к у. Хотя должен предупредить: вы взялись за нелегкое дело.

К и т л а р у. Почему, Манолеску?

М а н о л е с к у. Как будто вы не знаете?! Вы думаете, будто все рады. Нет. Отдельные товарищи отнюдь не в восторге.

К и т л а р у. Кто?

М а н о л е с к у (скромно). Это не столь существенно.

К и т л а р у. Ну все-таки.

М а н о л е с к у. Думитраш.

К и т л а р у. Думитраш?

М а н о л е с к у. Вас это удивляет. Что делать, я должен сказать: Думитраш — самый опасный из всех.

К и т л а р у. А еще кто?

М а н о л е с к у. Это не существенно.

К и т л а р у. Но все же любопытно узнать.

М а н о л е с к у. Не подумайте только, что я преследую какую-то цель. Ну вот Иосиф. Помалкивает себе в тряпочку и копает исподтишка.

К и т л а р у (Туркульцу). Убедился?! Увы, Манолеску, что делать? Таковы люди, а жизнь — чего греха таить — как маятник: протянешь к нему руку, а он себе гуляет по загранице.

У Манолеску от удивления отвисла челюсть.

Поразмышляйте-ка на досуге об этом.

М а н о л е с к у выходит, словно получил удар под дых.

Т у р к у л е ц (после паузы). Не понял.

К и т л а р у. Что?

Т у р к у л е ц. Сравнения с маятником.

К и т л а р у. Ах с маятником. Да так, бессмыслица. Но вообрази только, может ли Манолеску допустить мысль, что его шеф брякнул чушь. Ведь единственный смысл своего существования он видит в том, чтобы делать вид, будто он меня обожает. Кстати, и ты должен привыкнуть к мысли, что отныне ты имеешь дело с необыкновенной личностью. Но все это — полбеды. Беда, если я когда-нибудь поверю, что ты именно так и думаешь. Так рождается круговая порука, фальшь, ложь. Самая опасная, ибо принимает обличье правды. Кстати, оставь мне на первой полосе тридцать строк для статьи «Иллюзия правды».

Т у р к у л е ц. Ты меня режешь. Когда же мы теперь выйдем?

К и т л а р у. Ты или выйдешь вовремя, или навсегда исчезнешь из моего сердца.

Т у р к у л е ц уходит. Китлару звонит, появляется с е к р е т а р ш а.

Там кто-нибудь ждет?

С е к р е т а р ш а. Девушка.

К и т л а р у. Пусть войдет.

С е к р е т а р ш а выходит. Входит, в национальном крестьянском костюме, девушка. Это Д ж и н а, актриса, уже сыгравшая роль Отилии и Никулины Гологан.

Д е в у ш к а. Это газета?

К и т л а р у. Да.

Д е в у ш к а. Значит, сюда. Я — Марчика Тунсу. Может, слышали?

К и т л а р у. Как?

М а р ч и к а. Марчика Тунсу. Не слыхали? Из сельскохозяйственного кооператива «Первый май», Гидичский район. Слыхали? Нет? А пришла я к вам с жалобой, чтобы вы ее в газете пропечатали, с фотографиями.

К и т л а р у. Посмотрим, что за жалоба. (Берет в руки бумагу.)

М а р ч и к а. Пишите. Я, Марчика Тунсу… Написали?

К и т л а р у. Написал.

М а р ч и к а. До первого августа тысяча девятьсот шестьдесят четвертого года я работала на птицеферме, заведовала цесарками. Я сама эту ферму организовала, потому как раньше у нас ни одной цесарки не было. Яйца принесла, пересадила на них наседку, и она сперва высидела восемь цесарок, а потом из восьми получилось шестьдесят, а из шестидесяти — четыре сотни цесарок. Так что к первому августу текущего момента мною было высижено, выкормлено и выращено две тыщи двести шесть цесарок. Вот. А тут явился Вангеле Ион, чтоб ему пусто было.

К и т л а р у. Кто?

М а р ч и к а. Бухгалтер. Может, слыхали? Двоюродный брат председателя — дяди Захарии Лунгу. Он и говорит: это почему Марчика Тунсу работает на цесарках, пусть, мол, теперь Иляна, племянница бригадира Влада, поработает, а Марчику на известку кинем. А я никуда не пойду, говорю, потому как цесарки без меня погибнут. А он мне: «Иди-ка ты, Марчика, подальше, а то хуже будет». Тут я прямым ходом в районный совет, нашла там кого следует и говорю: «Я, Марчика Тунсу…»

Звонит телефон.

К и т л а р у (в трубку). Как?

М а р ч и к а. Марчика. Оглохли?

К и т л а р у (в трубку). Хорошо. (Кладет трубку.)

М а р ч и к а. Так вот, говорю, вы должны приказать, чтоб я работала с цесарками, чтоб меня забрали с известки, потому как я их высидела, выкормила, а когда ушла, на них болесть напала. Ящурная холера называется, по-вашему, по-ученому. Из двух тыщ двести шести осталось восемьсот цесарок, дай то несушек из них, дай бог, пять наберется. И мне ответили: хорошо, мол, проверим факты, а вы пока возвращайтесь на свою известку.

К и т л а р у. И вы возвратились?

М а р ч и к а. Погоди. Не перебивай. Сейчас самое интересное начнется. Прямо кино. Я как увидела, что, пока по начальству языком чешу, цесарки мои мрут как мухи, так и дунула в область, нашла там хорошего человека и говорю ему: «Я, Марчика Тунсу, пришла протестовать по проблеме цесарок, поскольку они являются народным достоянием». И давай и давай… Что из восемьсот осталось три сотни. Пусть, мол, поедут на место происшествия — сами убедятся. Прошел месяц, прошло два, и, когда приехал к нам этот товарищ, дяденька Захария — председатель и дядюшка Вангеле — бухгалтер, чтоб им ни дна ни покрышки, сказали, будто у нас тех самых цесарок и в помине не было, будто они ничего о том слыхом не слыхивали, будто это Марчика Тунсу рехнулась и у нее там всякие… гальюнцинации перед глазами крутятся. Так что я решила: уж раз я все равно здесь, у вас в Бухаресте, выступаю с ансамблем песни и пляски нашего района на республиканском смотре — между прочим, я и три года назад тоже пела, и если бы наш дирижер Каркуляну не пялил глаза на Тицу Василе, то я, а не она получила бы первую премию… Так вот, я и подумала: почему бы мне не прийти к вам, чтобы вы пропечатали это в газете?

К и т л а р у (с теплой улыбкой). А на фестивале что вы поете?

М а р ч и к а. «Не едет мой милый, не едет…».

К и т л а р у (приветливо). А мне не споете?

М а р ч и к а. Спою, если напечатаете!

К и т л а р у. Конечно, напечатаю.

М а р ч и к а. Тогда спою.

И пока она поет, сцена наполняется удивленными, остолбенелыми с о т р у д н и к а м и, застигнутыми врасплох этим необычным зрелищем.

П а с к а л и д е (вбегая, искренне встревоженный). Что с тобой, старик, ты с ума сошел?

К и т л а р у. Да!.. И прекрасно!.. И замечательно!.. И здорово!.. (У рампы.) Товарищи, не презирайте сумасшедшего. Разве первый человек, который в космическом корабле отправился к звездам, не был безумцем? А тот, кто, склонившись к кроватям прокаженных, остался с ними в Африке на целых сорок лет, не был сумасшедшим? А неизвестный, который, чтобы доказать меру человеческого терпения, прошел сквозь «пылающую пустыню», где тлеет кожа на теле человека! Разве его не называли сумасшедшим? Граждане, не бойтесь безумцев, опасайтесь предателей, лицемеров, иуд и подлецов… (Пауза.) Но мне кажется, что вы устали. Нет? А я устал. Так что предлагаю антракт на пятнадцать минут. Согласны? Спасибо!

З а н а в е с.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Та же декорация. Несколько дней спустя.

П а с к а л и д е. Ты чего там строчишь, Китлару?

К и т л а р у. Статью.

П а с к а л и д е. Ты, наверное, и по поводу моей смерти статьей разразишься.

К и т л а р у. Ради такого случая я издам экстренный выпуск. (В телефон.) Манолеску ко мне.

Входят О т и л и я и Б р а х а р у.

Садитесь.

Входит М а н о л е с к у.

(В трубку.) Туркулец, зайди ко мне со вчерашними телеграммами из-за рубежа. (Со сдержанной резкостью.) Манолеску, твои материалы не пойдут. Ни один. Возьми их и прочитай еще раз.

У Манолеску вытянулось лицо.

А ты, Брахару, просто издеваешься над читателями.

Б р а х а р у. Я?

К и т л а р у. Именно. Ты, видимо, или считаешь их наивными дурачками, или рассчитываешь, что газету никто не читает.

Входит Т у р к у л е ц.

Туркулец, дай-ка мне полосу. (Брахару.) Заголовок (читает): «Конрад Аденауэр{45} выехал в Париж для встречи с де Голлем{46}». Это заголовок, а теперь содержание. (Читает.) «Конрад Аденауэр выехал в Париж для встречи с де Голлем». Точка. Журналистика подобного типа оскорбительна для читателя. Вот уже пять дней, как мы пытаемся как-то изменить работу газеты.

Т у р к у л е ц. И результаты заметны.

К и т л а р у. «Заметны», «наблюдаются». Не должно наблюдаться, должно бить в глаза. Отилия, давайте прочтем ваш материал.

Все остальные выходят.

(После паузы.) Отилия, я — невозможный тип.

О т и л и я. Вы?

К и т л а р у. Я — неудобный, неуравновешенный, резкий… Это идет от…

О т и л и я. Застенчивости.

К и т л а р у (удивленный). Вы так думаете? (Коротко.) Ну ладно, оставим психоанализ. Заголовок? Какой заголовок? (Читает.) «Преждевременные роды, преждевременные браки, преждевременная смерть». Это о чем речь?

О т и л и я. Во-первых, о роддомах. Я видела, как выращивают детей, рожденных раньше срока. С какой самоотверженностью выхаживают преждевременно родившихся. Я присутствовала на бракоразводном процессе, ей семнадцать, ему девятнадцать. Они познакомились восьмого января, поженились двадцать седьмого, подали на развод пятого февраля.

К и т л а р у (читает). «Преждевременные браки…». Хорошо… Хорошо… Очень хорошо… Отлично. (Находит в рукописи листок.) Что это?

О т и л и я. Простите. Это к статье не имеет отношения.

К и т л а р у. Стихи? Вы пишете стихи? (Читает.) «Упрек. Ему».

(Ставит свою «визу» на «материале».) Пойдет. Во всяком случае, стихи ясные, понятные… Ну-ка, прочитаем еще раз. «Упрек… Ему». (Искренне удивлен.) «Ему». Кому «ему»?

О т и л и я. Этого я не могу сказать.

К и т л а р у. Почему, Отилия?

О т и л и я. Потому что не хочу.

К и т л а р у. Что значит — не хочу? Я же ваш начальник.

О т и л и я. Ах начальник?! Тогда другое дело. Так что — это приказ? Вы не догадываетесь?

К и т л а р у. О чем я должен догадываться? Я знаю, что вы влюблены. В кого, Отилия?

Долгая и неловкая пауза.

В меня?

О т и л и я (просто). Да… (Выйдя из образа.) Давай пропустим эту сцену.

А к т е р. Почему?

Д ж и н а. Я ее не репетировала как следует, и вообще она ужасная. (Режиссеру в кулисах.) Маэстро!

Р е ж и с с е р (входя). Что случилось?

Д ж и н а. Пропустим эту сцену.

Р е ж и с с е р. Почему?

О т и л и я. Она фальшивая. Кто я такая в этой пьесе? Автор дает общую ремарку: «Отилия Паску, тридцати лет». А дальше? Что я знаю о себе? Что было в моей жизни? Что я пережила? Какие у меня были радости, какие огорчения? Могу я узнать, почему я его люблю?

А к т е р. Законный вопрос!

Д ж и н а. Потому что он неуклюжий, замкнутый, замороченный работой, но одаренный мужчина? Но в Румынии по меньшей мере несколько миллионов одаренных мужчин. Не могу же я любить всех!

А к т е р. Меня ты вполне убедила.

Д ж и н а. Может, вы мне объясните, какого рода чувство я к нему питаю? Я его люблю застенчиво, скрытно, не имея мужества признаться. Почему у меня нет мужества? Может, это запрещено законом? И откуда вы вытащили на свет божий эти схемы? Где автор? (Выходит к рампе.) Вы в зале? Ничего не видно — свет прямо в глаза. Маэстро, не сердитесь… Может быть, вы сумеете объяснить мне роль, чтобы я знала, что мне играть. Молчите… (Огорченно.) Просто не знаете, что сказать… Маэстро, вы написали семнадцать пьес, я их прочла, в некоторых из них даже играла: в них нет ни одной мало-мальски приличной женской роли. Это вас не тревожит?

Р е ж и с с е р. Пожалей его — ему и так нелегко.

Д ж и н а. Нелегко? А мне — легко? И вообще я вас не понимаю. Кто мешает автору писать честно? Разве у нас не любят? Не страдают? Не расходятся? Не лгут? Не ищут друг друга? В зале есть женщины? Есть, конечно. Вы хоть скажите, неужели я не права! Может быть, у нас нет покинутых, отвергнутых, несчастных? Никто не страдает? Не умирает?

А к т е р. Ого! Если бы не умирали, то за последние двадцать лет население увеличилось бы вдвое.

Д ж и н а. Где пьесы с большими страстями? Где ревность, ненависть, месть, раскаяние, где страсти, страдания? Куда девались великие роли? Где Эдип, Лир, Гамлет?

А к т е р. Видишь, ты ссылаешься на мужские роли.

Д ж и н а. Где Федра, Андромаха, Медея? Где Офелия, черт возьми!

Р е ж и с с е р. Именно сегодня тебе приспичило получить ответ на все твои вопросы?!

Д ж и н а. Маэстро, — я к вам обращаюсь, к автору, — может быть, вы плохо знаете жизнь людей. Выберите время, и я расскажу вам, что значит тридцать пять лет в жизни женщины…

А к т е р. Попробуй — расскажи. И в награду получишь не роль, а ребенка.

Д ж и н а. Дальше так продолжаться не может. Эту пьесу я знаю наизусть. Но эту роль, как она написана, я играть не буду. Не потому что не хочу — не могу. Чем жевать эту жвачку на сцене, лучше пойти домой пожарить котлеты… Или устроить себе какую-нибудь халтурку через Госконцерт. Пусть надо мной издеваются, что я так низко пала, так ведь есть за что. Нет, я не могу играть. Я охрипла, у меня нет голоса, я сиплю…

Р е ж и с с е р. Джина, это невозможно. Так нельзя. Ты меня режешь. Я попрошу автора переделать твою роль.

А к т е р (шепотом). Джина, в зале зритель.

Д ж и н а (в полный голос). Откуда начнем? (Суфлеру.) Где мы остановились?

Г о л о с с у ф л е р а (из будки). О чем я должен догадываться?.. Я знаю, что вы влюблены…

К и т л а р у (повторяет сцену с легким, едва заметным оттенком иронии). О чем я должен догадываться?.. Я знаю, что вы влюблены… В кого, Отилия? В меня?

О т и л и я. Да.

К и т л а р у. Ужасно.

О т и л и я. Что же тут ужасного?

К и т л а р у. Вы понимаете всю трагичность ситуации? Скажем, решил я дать вам премию — и поди разберись: то ли вы ее заслужили, то ли это награда за чувства непринципиального характера, которые вы ко мне питаете. Разве это не ужасно?

О т и л и я. А у меня ведь самые чистые намерения…

К и т л а р у. С другой стороны, я должен задуматься. Поскольку все обернулось так серьезно, значит, я допустил ошибку и должен сделать выводы.

О т и л и я. Какие выводы?

К и т л а р у. Еще не знаю какие, но должен сделать.

О т и л и я. Нет уж. Чем заставлять вас мучиться, лучше мне уйти. Попрошу перевода в «Женщину». В худшем случае — в «Крестьянку». Нет-нет, и, пожалуйста, не отговаривайте меня. Дайте мне побыть одной и пересмотреть свою жизнь.

К и т л а р у. Жизнь прекрасна, ее надо не пересматривать, а любить. Надеюсь, я убедил вас.

О т и л и я. Окончательно.

К и т л а р у. Тогда все в порядке.

Отилия уходит, входит Т у р к у л е ц.

Что случилось?

Т у р к у л е ц. Я принес полосы.

К и т л а р у. Как настроение людей?

Т у р к у л е ц. Как никогда в жизни. Великолепное!

К и т л а р у. Правда? Это самый большой подарок, который ты мог мне сделать.

Они уходят. Поднимается занавес — газетный. В кабинете главного редактора — К р и с т и н о ю, Б э ж е н а р у, И о н и ц э, М а н о л е с к у и Б р а х а р у.

Б э ж е н а р у. Товарищ главный редактор, скажу вам откровенно, как говорил всегда: этот человек творит бог знает что.

К р и с т и н о ю. Ты о Китлару?

Б э ж е н а р у. Конечно, мы все несем ответственность, но я вас должен предупредить: с вас спросят в первую очередь. Я не журналист, не пишу, не вмешиваюсь в редакционные дела, но за столько лет административной работы я кое-чему научился. И я вас спрашиваю: разве это газета?!

К р и с т и н о ю. Как идет продажа?

Б э ж е н а р у. Я не проверял. И меня это не интересует. Разве наша цель — любой ценой увеличить тираж? И это называется газета?! Разве мы так привыкли работать, а мы в газете с первого дня! Люди мне жаловались… Он меняет, переделывает, подгоняет, не дает никому перевести дух. Позавчера ночью всю газету переделал. Плакали государственные денежки. Или он возместит из своего кармана?

К р и с т и н о ю (еще «объективно»). Надо признать все же, газета выглядит лучше.

Б э ж е н а р у. С чисто формальной стороны. А содержание?

К р и с т и н о ю. Содержание более живое, более разнообразное…

Б э ж е н а р у. Но как он ведет себя с людьми! Ионицэ, скажите.

И о н и ц э. Я бы не хотел, чтобы потом говорили, будто я субъективен… Поскольку он сказал, что мне не хватает профессиональных навыков и мне нечего делать в редакции. Но разве вы так разговариваете с нами?

К р и с т и н о ю (польщенный). Надеюсь, что нет.

И о н и ц э. Разглагольствует: «Кто тебя сюда устроил?»

К р и с т и н о ю (первый тревожный сигнал). Кто это спросил? Китлару?

И о н и ц э. Конечно! Да к тому же при всех! «Кристиною?» Делает паузу, смотрит на Паскалиде со своей ядовитой усмешкой. И снова с намеком: «Шеф?» А потом делает вывод: «Он ошибся. Дважды ошибся. По отношению к тебе и к редакции».

К р и с т и н о ю (размышляя). «Ошибся»? Кто? Я?

И о н и ц э. Вы! А Китлару еще раз повторяет: «Ошибся». (Кричит, стуча кулаком по столу.) Я вас спрашиваю — и не сомневайтесь, повторю свой вопрос в любой инстанции, — кто здесь главный редактор, а кто заместитель?!

Звонит телефон.

К р и с т и н о ю (берет трубку). Исключено! (Кладет трубку.)

И о н и ц э. Пользуясь своими связями, он хочет меня запугать. А я приехал из деревни, мой отец и братья работают в кооперативе. Я, простите меня, я взволнован, но… (Вот-вот расплачется.)

Б р а х а р у. Хватит, Ионицэ, возьми себя в руки. (Шефу.) Хотя я его понимаю… Что, собственно, хочет доказать Китлару? Что до него газета не существовала? Прав Бэженару, мы опытные работники, с первого дня в газете. Не на готовенькое явились — потрудиться пришлось.

М а н о л е с к у. Я вам приведу лишь один пример. Приношу я ему материал, а он говорит: «Хорошо». На следующий день: «Манолеску, я читал твой материал — в корзину его». Я говорю: «Его читал главный». — «Ну пусть он и публикует в своей газете, если ему нравится».

Звонит телефон.

К р и с т и н о ю (еще более раздраженно, в трубку). Исключено! (Бросает трубку. Видно, он с трудом себя сдерживает.) У вас нет сигареты?

Брахару протягивает ему пачку.

Б э ж е н а р у. Да что говорить, его намерения ясны. Он собрал свою клику — Паскалиде, Туркулец, Отилия. С Отилией вообще одному богу известно, что там за шуры-муры.

И о н и ц э. Не богу, а всем известно.

Б э ж е н а р у. И хочет прибрать к рукам газету. Он так и сказал: «Надо провести чистку». Так что это цветочки, ягодки впереди.

К р и с т и н о ю. Теперь-то вы понимаете, как я был прав, когда говорил: «Помогите мне принять решительные меры!» Вы не помогли…

Б э ж е н а р у. Мы ошиблись, что уж говорить.

К р и с т и н о ю. С вашим головотяпством вы его еще и в Швецию пошлете!

Б р а х а р у. К тому же он демагог. Упразднил вахтера: пусть, мол, ходит кто хочет.

Снова звонит телефон.

К р и с т и н о ю (снимает трубку, он на пределе нервного напряжения — вот-вот сорвется). Разумеется. (Бросает трубку.)

Б э ж е н а р у. А как он ведет себя с посетителями! У меня наверху сидит гражданка Гологан. Она была у него с жалобой. То, что он ей сказал, а вернее, предложил, я даже повторить не могу.

К р и с т и н о ю. Он не совсем здоров…

Б э ж е н а р у. А позавчера какую он гулянку устроил?

К р и с т и н о ю. Здесь?

Б э ж е н а р у. Пьяные выкрики были слышны внизу в типографии, так что мне рабочим в глаза стыдно смотреть.

Б р а х а р у. Ну, это не так уж страшно.

К р и с т и н о ю (у него лопается терпение). Не страшно?! Ты сказал — «не страшно»?!

Б р а х а р у. Страшно другое. Он хочет скомпрометировать вас и выгнать из газеты. Он громогласно заявил: «Пока я его не выгоню — не успокоюсь».

Входит Т у р к у л е ц.

К р и с т и н о ю. Что случилось, Туркулец?

Т у р к у л е ц. Принес макет полосы.

К р и с т и н о ю. Прекрасно. Оставь.

Т у р к у л е ц. И сообщение Аджерпрес{47}.

К р и с т и н о ю. Что там? (Берет листок, читает.) «Товарищ Пэскэлою освобожден от обязанностей министра по делам печати как не справившийся с работой». (Читает еще раз.) «Освобожден». О-сво-бож-ден!

Т у р к у л е ц уходит.

Что скажете, товарищи? (Перечитывает, не веря своим глазам.)

Б р а х а р у. Пора!

И о н и ц э. Послужил — и хватит.

К р и с т и н о ю. О-сво-бож-ден, как не справившийся с работой. (Твердо и решительно.) И этот несчастный Китлару, этот абсолютный нуль, этот тупица воображает, что все сойдет ему с рук? Это у кого? У меня?! У меня, который пожертвовал университетской карьерой, чтобы поднять на должную высоту нашу газету! (В крайнем раздражении.) Собрание. Немедленно провести собрание! Открытое! (Приказывает.) Бэженару, срочно готовь сообщение. Короткое, до с перечислением всех фактов… Брахару, поговорите с людьми! Пусть скажут все.

Звонок телефона.

(Берет трубку.) Да. Разумеется! Исключено! (Кладет трубку.) Собрание!

Б э ж е н а р у. Кто будет его вести?

К р и с т и н о ю. Я.

Б э ж е н а р у. Кого в президиум?

К р и с т и н о ю. Меня, Бэженару, Брахару. Манолеску, ты выступишь с предложением.

М а н о л е с к у. Кто будет вести протокол? Это очень важно.

К р и с т и н о ю. Ионицэ. Его предложит Каламариу. Подготовь его. Вообще, людей следует подготовить: пусть говорят открыто, смело, принципиально и конкретно, пусть не распыляются по мелочам, пусть покажут, какое зло причинил этот человек нашей газете. Пусть расскажут, какой он беззастенчивый карьерист и авантюрист. И кстати, пусть напомнят о его знакомстве с Пэскэлою.

М а н о л е с к у (ошарашен радостным известием). Он знаком с Пэскэлою?

К р и с т и н о ю. Друзья-приятели.

М а н о л е с к у. Черт знает что! Дружок Пэскэлою смеет критиковать мои материалы!

И о н и ц э. А мне — говорить, что у меня ни капли таланта и мне не место в газете!

К р и с т и н о ю. Ладно. Теперь мы посмотрим, кто вылетит из газеты. Манолеску, ты подымешь вопрос о его дружбе с Пэскэлою. И вообще, пусть расскажет о своей личной жизни. Где эта гражданка?

Б э ж е н а р у. Какая?

К р и с т и н о ю. Которой, как ты сказал, он предложил…

Б э ж е н а р у. У меня. У меня наверху.

К р и с т и н о ю. Пусть задержится. Может понадобиться на собрании. Поговори с ней. Ну что?! Разве я не говорил вам, что надо перейти к решительным действиям. Пришло время.

Звонит телефон.

(В трубку.) Разумеется! Разумеется! Разумеется!

Внутренний занавес падает, как гильотина.

Кабинет Китлару.

К и т л а р у (разговаривает по телефону). Вы нас прервали. Соедините еще раз, пожалуйста… Товарищ председатель? Говорит заместитель главного редактора газеты «Факел», Китлару. У меня к вам вот какой вопрос. В вашем хозяйстве были цесарки?.. Да или нет?.. Це-сарки!.. И да и нет? Не понимаю… Были, а сейчас нет. В бухгалтерских отчетах не значатся? Допустим. А на птицеферме?.. У вас нет птицефермы? А птичница Марчика Тунсу есть?.. Как это была? А сейчас почему ее нет?.. На фестивале? Получила первую премию? Примите мои поздравления! Обязательно сообщим в газете. Скажите, а зачем вы ее перевели на известку?.. Клевета? Неужели?.. Ах переведете обратно?! Когда же?.. Когда будут цесарки. А когда будут цесарки?.. Тогда, когда вы переведете на ферму Марчику Тунсу. Все понятно. В четверг я у вас буду. (Кричит.) Да не нужны мне цесарки! Я не ем цесарок! Я вегетарианец! Понятно? Ве-ге-та-ри-а-нец! (Кладет трубку. Нажимает на кнопку звонка.)

Входит с е к р е т а р ш а.

Попросите, пожалуйста, товарища Чорей.

С е к р е т а р ш а уходит. Входит Ч о р е й.

Садитесь. Я занимался вашим делом. Кажется, вы правы.

Ч о р е й. «Кажется». Когда говорят «кажется, вы правы», это значит, что ты или не прав, или что, хоть правда на твоей стороне, тебе от этого ни тепло ни холодно.

К и т л а р у. Вы правы. Я созвонился с Салонтой, там новый директор, видимо порядочный человек. Он говорит, что вы правы. Единственное, что, по его словам, не соответствует действительности, — это история с собранием. Вы говорите, что было устроено собрание специально с целью вас снять.

Ч о р е й. У меня есть резолюция.

К и т л а р у. А он говорит, что собрания не было, что вы сами подали заявление об уходе. Где правда? Мне-то кажется, что невозможно устроить собрание с единственной целью — уволить человека. Поезжайте в Салонту и держите меня в курсе дела.

Ч о р е й уходит. Входит П а с к а л и д е.

Что с тобой, Паскалиде? Ты мрачен, как могильщик.

П а с к а л и д е. Метко сказано.

К и т л а р у. Ты потерпел кораблекрушение?

П а с к а л и д е. Полное. Ты видел сообщение?

К и т л а р у. Нет. Что за сообщение? (Берет листок, читает.) «Товарищ Пэскэлою освобожден от обязанностей министра по делам печати как не справившийся с работой». Освобожден. Что ты на это скажешь?

П а с к а л и д е. Что ж тут говорить?

К и т л а р у. Был у меня в этом мире приятель, который меня поддерживал, да и того сняли.

П а с к а л и д е. Что мне сказать?! С тех пор как я позвонил от его имени, я словно влез в его шкуру. Себя зауважал. С собой стал считаться. Себе открывал дверь и пропускал вперед. Смотрел на себя в зеркало и говорил: «Ты видел, какой силой обладаешь? Тебе достаточно одного звонка…» И вот — освобожден. Меня освободили, Китлару. Словно я умер и присутствую на собственных похоронах. Пойду напишу о себе некролог. (Уходит.)

К и т л а р у (у рампы). Даю вам честное слово, хотя настроение у меня неважное — такую «руку» потерял в Министерстве, — все равно я счастлив. «Освобожден от занимаемой должности…». Всего несколько слогов — ОС-ВО-БОЖ-ДЕН! Но какой в них глубокий смысл! Они напомнят кое-кому, что никто не рождается министром и не обязан умереть министром.

Внутренний занавес поднимается. И два кабинета становятся как бы единым помещением, набитым людьми. Весь к о л л е к т и в р е д а к ц и и в сборе.

К р и с т и н о ю. Товарищи! Занимайте места. Начинаем собрание.

К и т л а р у (удивленно). Какое собрание?

П а с к а л и д е. Понятия не имею… Может быть, траурный митинг в честь Пэскэлою.

К р и с т и н о ю. Товарищи, общее собрание редакции, посвященное некоторым аспектам работы газеты, считаю открытым. Для ведения собрания необходимо избрать президиум в составе трех человек. Возражений нет? Голосуем. Единогласно. У кого есть предложения по составу?

Поднимается рука.

Пожалуйста, товарищ Манолеску…

М а н о л е с к у. Я предлагаю в состав президиума товарищей Кристиною, Бэженару и Брахару.

К р и с т и н о ю. Как будем голосовать? Списком? Кто за? Против? Воздержался? Спасибо. Прошу президиум занять места. Нам надо выбрать секретаря собрания. Какие будут предложения? (Тому, кто поднял руку.) Пожалуйста, товарищ Каламариу.

К а л а м а р и у. Предлагаю секретарем товарища Ионицэ.

К р и с т и н о ю. Нет возражений? Нет. Пожалуйста, товарищ Ионицэ. Президиум поручил вести собрание мне. Товарищи, на повестке дня нашего собрания всего один вопрос: некоторые аспекты деятельности газеты за последнее время. Слово для информации предоставляется товарищу Бэженару. Договоримся о регламенте. (Улыбаясь.) Товарищ Бэженару, надеюсь, сообщение будет кратким.

Б э ж е н а р у. Кратким…

К р и с т и н о ю. Пусть это сообщение послужит основой для дискуссии — искренней, честной, без реверансов. (Садится, но, вспомнив, добавляет.) Давайте договоримся — перерыв будем делать каждые два часа работы. Курить не будем. Согласны? Пожалуйста, товарищ Бэженару.

Б э ж е н а р у (у микрофона, читает). «Товарищи, в работе редакции за последнее время — я имею в виду последние шесть месяцев — наметились значительные успехи. Всякий, кто перелистает газету за полгода, сможет убедиться, что наша газета стала более живой, интересной, насыщенной важными материалами. Наши связи с читательскими массами расширились… (Не увидел точку.) Расширились. Приведу только одну цифру. Три месяца назад мы отметили рост тиража, который по сравнению с соответствующим периодом прошлого года увеличился на девять процентов. Но успехи эти не могут заслонить наших недостатков. Тем более что основные недостатки связаны с деятельностью товарища, занимающего в редакции высокий пост. Я имею в виду товарища Китлару.

Движение в зале.

(Выпил воды.) Товарищ Китлару был принят в нашу газету в тысяча девятьсот пятьдесят первом году бывшим руководством. Откровенный выскочка, карьерист, человек без угрызений совести, Китлару сразу после прихода в редакцию занял ведущие посты: заместителя заведующего отделом «Жизнь страны», потом — заведующего этим отделом и в последнее время, обманув доверие руководства, пробрался на важнейший пост — заместителя главного редактора. Все это время Китлару развивал деятельность, несовместимую с высоким званием журналиста. Китлару не желал повышать квалификацию, отказывался поднимать свой политический уровень и неуклонно вел линию на подрыв престижа газеты и ее руководства, на ослабление идеологических позиций нашей газеты… (Не поставил точку.) Газеты. Материалы, подготовленные или написанные Китлару, были пропитаны духом дешевой сенсации. Под прикрытием так называемой борьбы за качество, сражаясь якобы за «журналистику высокого класса», Китлару протаскивал статьи ошибочные, а порой и враждебные».

Д у м и т р а ш. Какие? Назовите!

К р и с т и н о ю. Мы вам предоставим слово. Подшивка у нас. (Бэженару.) Продолжайте.

Б э ж е н а р у. «Руководство газеты, и в частности главный редактор товарищ Кристиною, множество раз обращало внимание на недостойное поведение Китлару, но Китлару продолжал проводить свою недостойную линию. Окружив себя людьми без опыта, со слабой теоретической подготовкой, лишенными бдительности, Китлару направил свой удар на основные кадры редакции, против старых работников, имеющих огромный опыт, беспредельно преданных газете. Высокомерный, не признающий критики, безответственный, Китлару преследовал единственную цель — расколоть коллектив редакции и захватить руководство газетой. Можете представить себе, что бы произошло, если бы его замысел удался. Надо сказать прямо, что все эти годы передовые сотрудники редакции неоднократно сигнализировали о недостойном поведении Китлару, требовали удаления его из редакции. Если этого до сих пор не случилось, так только потому что, с одной стороны, Китлару умел ловко маскировать свои истинные намерения демагогическими декларациями, с другой — потому, что руководство проявило слишком большую терпимость, надеясь, что Китлару исправится. Но этого не случилось да и не могло случиться. Сегодня облик Китлару нам всем ясен. Мы уверены, что собрание серьезно, со всей ответственностью проанализирует деятельность Китлару, осознает опасность, которая угрожала редакции, сделает соответствующие выводы и примет необходимое решение». (Садится.)

К р и с т и н о ю. У кого есть вопросы? Нет? Предлагается вопросы задавать в письменном виде. Нет возражений? Принято. Информация, конечно, могла быть более подробной, но и в таком виде, я думаю, она дает хорошую основу для дискуссии. Кто хочет выступить?

Тишина.

Давайте, товарищи, давайте… Кто-то должен начать.

Молчание.

Товарищ Паскалиде?

П а с к а л и д е. Нет… Возможно, позже.

К р и с т и н о ю. Пожалуйста. Но я все же тебя записываю. Давайте, давайте, товарищи. (Записывает по мере поднятия рук.) Итак, товарищ Отилия, товарищ Туркулец, товарищ Думитраш, товарищ Манолеску, Ионицэ, Брахару. Кто еще? Кто еще? Тогда я предлагаю не подводить черту. Желающие выступить могут записаться в перерыве. Переходим к прениям. Слово имеет товарищ Ионицэ.

О т и л и я. Но я записалась раньше.

К р и с т и н о ю. Порядок выступлений определяет председатель собрания.

Шум в зале.

Пожалуйста, товарищ Ионицэ.

И о н и ц э. Я целиком и полностью согласен с товарищем Бэженару, хотя его сообщение и могло быть более обширным, аргументированным, основанным на большем количестве конкретных примеров.

К р и с т и н о ю. Справедливо.

И о н и ц э. Считаю своим долгом заметить, что было бы лучше, если б наше собрание состоялось значительно раньше. Это избавило бы редакцию от ошибок, рассеяло бы тяжелую атмосферу, которая давит на коллектив редакции.

О т и л и я (возмущенно). Откуда вы взяли тяжелую атмосферу?

К р и с т и н о ю. Вы получите слово. Пожалуйста, продолжайте.

И о н и ц э. И хотя товарищ Отилия отрицает, я хочу подчеркнуть — и это не только мое мнение, — что в редакции царит нездоровая, гнетущая атмосфера, которую с упорством, достойным лучшего применения, создает товарищ Китлару. Товарища Китлару я знаю давно и не боюсь сказать откровенно: не считаю его порядочным человеком. Я всегда спрашивал себя, каковы его намерения, какую цель он преследует, кому служит.

О т и л и я (едва сдерживая возмущение). Это невозможно слушать!

К р и с т и н о ю. Прошу соблюдать дисциплину на собрании.

П а с к а л и д е. Это называется «собрание»?

К а л а м а р и у. Товарищ председатель, вы должны призвать Паскалиде к ответственности. Пусть не забывает, где он находится.

К р и с т и н о ю (Паскалиде). Прошу не забывать, где вы находитесь. Не мешайте вести собрание и не вынуждайте меня принять решительные меры! Пожалуйста, товарищ Ионицэ, продолжайте…

И о н и ц э. Я уже сказал, что давно знаю Китлару. В выступлении товарища Бэженару говорилось о слабой профессиональной подготовке Китлару, о низком идейном уровне. Это общеизвестно. А теперь о моральном облике. Китлару прилагал немало усилий, чтобы выглядеть в глазах людей честным человеком. Перед лицом всего коллектива я заявляю: Китлару не был честным ни в больших, ни в малых делах. Не буду останавливаться на мелочах, как, например, использование редакционной машины в личных интересах, не стану напоминать, как он сам себя выдвинул на премию, — это всем известные факты. Считаю нужным раскрыть другой аспект. Вам известно, что в последнее время он визировал все материалы. Спрашивается, какими критериями он руководствовался? Я могу доказать, что он пропускал материалы тех сотрудников, с которыми был связан денежными или другого рода интересами.

О т и л и я (возмущение, дошедшее до апогея). Ты подлец! Ты негодяй!.. Я не первый раз слышу это. Поначалу я думала, что ты по крайней мере веришь в то, что говоришь. Теперь я уверена: ты не веришь… Ты не идиот… Ты — негодяй.

К р и с т и н о ю. Товарищ Отилия, прошу вас.

И о н и ц э (не сдерживая гнева). Товарищи… Я не позволю… Я из села… Мои отец, мать…

О т и л и я. Это подлость! Я не могу здесь больше оставаться. Мне плохо… Прошу меня отпустить.

В зале откровенный шум.

И о н и ц э. Папа… мама… братья… все работают в кооперативе…

К р и с т и н о ю. Ставлю на голосование. Кто за то, чтобы отпустить товарищ Отилию? Пожалуйста, товарищ Отилия. Можете уйти.

О т и л и я уходит.

Продолжаем работу. Пожалуйста, товарищ Ионицэ.

И о н и ц э (садясь). Я кончил, остальное дам в письменном виде.

К р и с т и н о ю. Слово имеет товарищ Брахару.

Б р а х а р у (тихий, сама скромность). Прежде всего я хочу осудить поведение товарищ Отилии, которое является свидетельством той нездоровой атмосферы, о которой говорил товарищ Ионицэ… Вина за создание подобной атмосферы целиком ложится на товарища Китлару, который, вместо того чтобы спаять наши ряды, прибегал к самым низким средствам разложения коллектива: сплетням, доносам, инсинуациям, клевете. Хочу привести один пример. Чтобы завоевать дешевую популярность, товарищ Китлару упразднил вахтера у входа, чем поставил под угрозу безопасность работников редакции. Учитывая эти факты и многие другие, говорить о которых нет времени, я высказываю свое полное согласие с тем, что сказал товарищ Бэженару, и с организационными выводами, которые из этого вытекают. (Садится.)

К р и с т и н о ю. Товарищ Манолеску.

М а н о л е с к у. Мне хотелось бы задать товарищу Китлару несколько вопросов.

К р и с т и н о ю. Пожалуйста.

Китлару, который до сих пор молчал, ошеломленный столь неожиданно развернувшимися событиями, словно речь шла о ком-то другом, а не о нем, встает.

М а н о л е с к у. Почему вы злоупотребляли своим близким знакомством с бывшим министром по делам печами Ионом Пэскэлою?

К и т л а р у. Я его не видел ни разу в жизни. Я с ним не знаком.

К р и с т и н о ю. Не знакомы?

К и т л а р у. Нет.

К р и с т и н о ю. Отлично! Я возьму слово. Позже!

М а н о л е с к у. И связанный с первым — второй вопрос. Правда ли, что ваш отец был крупным промышленником?

К и т л а р у. У меня не было отца.

К р и с т и н о ю. Как это, Китлару? Каждый человек имеет отца.

К и т л а р у. Мой погиб до моего рождения. В Лупени{48}, во время восстания.

И о н и ц э (который все записывает). Где?

К и т л а р у. В Лупени. В тысяча девятьсот двадцать девятом году, как известно, долина Жиу была охвачена народным восстанием.

М а н о л е с к у. Товарищ председатель, если не ошибаюсь, мы здесь собрались не для того, чтобы Китлару преподавал нам историю.

К и т л а р у. Я не преподаю историю, а мой отец был среди ее творцов.

М а н о л е с к у. И наконец, третий вопрос. Не было ли у вас грехов, так сказать, морального плана?

К и т л а р у. Нет.

К р и с т и н о ю. Значит, у вас короткая память, чрезвычайно короткая. Бэженару, позови гражданку.

В зале шум.

Б э ж е н а р у. Минутку.

Входит разряженная Н и к у л и н а Г о л о г а н.

К р и с т и н о ю. Прошу соблюдать порядок. Пожалуйста, сюда.

Будьте добры, расскажите собранию все, что вам известно…

Н и к у л и н а. Я пришла сюда, чтобы обжаловать статью, которая была напечатана в вашей газете и содержала клевету на меня. Она написана под нажимом моего мужа, а он задумал выселить меня с площади. Сам он, когда мы поженились, даже прописки бухарестской не имел. И я пришла к товарищу жаловаться, потому что кому приятно, когда его выгоняют с площади без всякого права!

К р и с т и н о ю. Не вдавайтесь в подробности, они не имеют значения.

Н и к у л и н а. А адвокат сказал, имеют.

К р и с т и н о ю. Расскажите лучше, что с вами произошло в редакции.

Н и к у л и н а. Я пришла сюда, потому что верю в печать. И товарищ Бэженару мне объяснил, что газета — это коллективный организатор…

К р и с т и н о ю. Это мы знаем.

Н и к у л и н а. А я сегодня узнала. Так вот, стала я жаловаться, что меня просто так, за здорово живешь муженек с моей жилплощади выписывает…

П а с к а л и д е (в тон Никулине, повторяет ее фразу). «…а он, когда мы поженились, даже бухарестской прописки не имел…»

Н и к у л и н а (не чувствуя иронии). Совершенно верно, товарищ.

К р и с т и н о ю (останавливая Паскалиде). Прошу вас… А что вам сказал товарищ Китлару?

Н и к у л и н а. Сначала он меня внимательно слушал, а потом… (Бэженару.) Все говорить?

К р и с т и н о ю. Все.

Н и к у л и н а. Он сказал: зачем нам здесь разговаривать, пойдем лучше в другое место… Я говорю: «В «Катангу»{49}?»

П а с к а л и д е. Куда?

Н и к у л и н а. В кафе «Катангу», потому что туда я ходила обычно со своим другом интеллектуалом поговорить о литературе. И тогда он сказал: зачем идти в «Катангу», лучше пойти к нему домой. Сказал, что живет один. Я ему ответила: «Товарищ, я сюда пришла не за тем, за чем вы думаете». Тогда он начал… приставать… Я испугалась и закричала.

В этот момент в зрительном зале начинается движение.

В о з м у щ е н н ы й з р и т е л ь. Так больше нельзя! Пустите меня!.. Так невозможно… Если в газете случается подобное, значит, завтра такое может случиться и со мной… Так нельзя! Да я же был здесь и все видел собственными глазами. Эх вы, товарищи! Как же вы позволяете этой особе так бессовестно врать? (Вскакивает на сцену.)

К р и с т и н о ю. Товарищ!

В о з м у щ е н н ы й з р и т е л ь. Я вам не «товарищ». Кончайте эту лавочку… Я здесь сидел и все видел… (Китлару.) А вы почему молчите, почему не поставите их на место?! Где тут главный? Эй, товарищ! (Режиссеру спектакля, который выходит из-за кулис.) Вы здесь главный?

Р е ж и с с е р. Товарищ?

В о з м у щ е н н ы й з р и т е л ь. Йон Йон — сборщик завода имени Двадцать третьего августа{50}. А вы куда смотрите? Почему разрешаете так врать? Ведь у человека из-за этого могут быть неприятности!

Р е ж и с с е р. Так написана пьеса…

В о з м у щ е н н ы й з р и т е л ь. Пьеса пьесой, но пусть правду говорит. Пока истину не восстановим, я отсюда не уйду. (Садится на сцене.)

Н и к у л и н а (Кристиною). А мне что делать? Стоять?

В о з м у щ е н н ы й з р и т е л ь (Никулине). Освободи! Освободи площадь!

Н и к у л и н а. Площадь? Так я об этом же. (Президиуму.) Желаю успеха в вашей работе.

В о з м у щ е н н ы й з р и т е л ь (Никулине). Давай, проваливай!

Н и к у л и н а уходит.

Ж е н щ и н а (из зала). Йон, иди сюда.

В о з м у щ е н н ы й з р и т е л ь (со сцены). Отсюда лучше видно.

К р и с т и н о ю. Продолжим, товарищи, должно выступить много народу. Поступило предложение ввести регламент. Согласны? Согласны! Слово имеет товарищ Туркулец.

Т у р к у л е ц. Я давно знаю Китлару. Могу даже сказать, что мы друзья. Быть другом не означает быть слепым или быть необъективным. Напротив…

К р и с т и н о ю. Туркулец, не обижайся, но ты отклонился от темы…

Т у р к у л е ц. Я сначала хочу сказать о натуре и характере Китлару. Это энтузиаст, человек, который не может мириться ни с инерцией, ни с застоем. Застой, товарищи…

К р и с т и н о ю. Туркулец, твое время кончилось. Слово имеет товарищ Думитраш.

Д у м и т р а ш. Я бы хотел сказать несколько слов о том, как товарищ Китлару мне помог… И не только мне. Всей молодежи редакции. И то немногое, что я сегодня знаю, — это…

К р и с т и н о ю. Думитраш, твое время истекло. Товарищ Паскалиде.

П а с к а л и д е. Товарищи! Я знаю, мое время истекло. Я кончил. (Садится.)

К р и с т и н о ю. Если нет желающих выступить, дадим слово товарищу Китлару. Прошу!

К и т л а р у (подходит к микрофону. Он взволнован. Мы так и не узнаем, может быть, он прикидывается, чтобы подчеркнуть пародийный характер своей самокритики). Товарищи, поверьте, мне очень тяжело. (Бессвязно, без знаков препинания. Видно, что ему трудно собраться с мыслями.) Я осознал свои ошибки и с помощью товарищей сумею… Товарищи, я заблуждался, и очень серьезно… Я обязан не только признаться в этом, но более глубоко проанализировать причины этих ошибок… Я обязан задать себе вопрос: «Почему могли произойти подобные факты?» Подобные факты… Я думаю, товарищи, что многое… зависело от того, что в последнее время я потерял контакт с жизнью и, как следствие этого, утратил перспективу… Я, товарищи, должен честно признать, что за деревьями не увидел леса… и не случайно… не случайно… я оказался сегодня, как справедливо отмечали товарищи, лишенным способности разобраться в жизненных проблемах… Я потерял перспективу потому, что у меня притупилась… и прежде всего, не имея твердой позиции, потеряв почву под ногами, я не приложил никакого усилия, чтобы иметь… или не иметь… Потому что ясно, что у меня нет… нет…

В этот момент на сцену поднимается из зала м у ж ч и н а лет сорока пяти — пятидесяти, со спокойным, улыбающимся лицом.

К р и с т и н о ю. Ваша фамилия?

Б р а н а. Константин Брана — новый министр по делам печати. Не беспокойтесь, пожалуйста… Я сяду здесь… Я узнал о вашем собрании и решил присутствовать. (Садится рядом с Китлару.)

К р и с т и н о ю. Вы нам окажете большую честь, прошу вас сюда…

Б р а н а. Пожалуйста, не беспокойтесь… Как я уже сказал, я хоть и новый человек, но вопросами печати занимаюсь давно… Вот уже много лет я наблюдал за вашей газетой. Должен сказать, что меня радуют те успехи, которые произошли у вас за последнее время… Успехи эти весьма ощутимы. Мы в курсе дела, какие усилия приложило руководство газеты, чтобы утвердить новый стиль работы. Нам известно и о том, как много сделал в этом плане товарищ Китлару, о его инициативе, о вашем общем стремлении выпускать газету живую, интересную, политически острую. (Китлару.) Привет, старина! Как поживаешь?

К и т л а р у (ясно, что он его никогда в жизни не видел). Прекрасно, дружище. А ты-то как?

Б р а н а. Как я уже сказал, я пришел, чтобы на месте познакомиться с вашей работой, послушать, что скажут люди, узнать, какие есть еще недостатки, каковы ваши планы, чтобы суметь обобщить и использовать ваш опыт. Продолжайте, товарищи…

В о з м у щ е н н ы й з р и т е л ь. Вот это мне нравится… Честное слово, здорово. (В зал, туда, где сидит его жена.) Джета, иди домой. Здесь дело, видно, затягивается.

К р и с т и н о ю. Товарищ, прошу вас.

В о з м у щ е н н ы й з р и т е л ь. Если разрешите, я хочу добавить пару слов. Я полностью согласен с только что выступавшим товарищем. (Показывает на Брану.) Газета в последнее время действительно стала намного лучше. Я ее, правда, получаю с опозданием, вместо вторника — в пятницу, и все же она стала лучше. Особенно с тех пор, как появилась рубрика «Маленькие объявления». Я не могу сказать, что она стала очень хорошая, но, во всяком случае, намного лучше…

К р и с т и н о ю. Конечно, лучше, это ясно каждому. Прошу вас, товарищи, прошу. (Министру.) Вы пришли вовремя — прения в полном разгаре… Правда, прения очень жаркие, все это потому, что таков стиль, который я внедрил в работу коллектива редакции. Без реверансов, по-деловому. (Вдруг весело.) Давайте, товарищи, кто хочет слово? Товарищ Паскалиде?..

П а с к а л и д е. Я уже выступал.

К р и с т и н о ю. Туркулец, давай, Туркулец…

Т у р к у л е ц. Я уже все сказал…

К р и с т и н о ю. Думитраш… Давай, Думитраш!

Д у м и т р а ш. Пусть скажут другие, а я уже выступал…

К р и с т и н о ю. Товарищ Отилия не вернулась? Жаль!.. Тогда предоставляю слово товарищу Брахару.

Б р а х а р у. Я с удовольствием беру слово второй раз — поскольку строгий регламент не позволил мне обо всем сказать… Работа в печати — это работа прекрасная. Она требует полной отдачи…

К р и с т и н о ю. Безусловно. Без отдачи у нас нельзя.

Б р а х а р у. В первой части моего выступления я, может, был излишне строг к товарищу Китлару. Но почему, товарищи? Из любви к нашей газете и к самому Китлару. Он достоин нашей любви. Ту дерзкую смелость, с которой он работает, мы должны всячески поддерживать и развивать. (Садится.)

К р и с т и н о ю. Прошу, товарищ Ионицэ.

И о н и ц э (с повадками заправского оратора). Товарищ Брахару сказал все, что я собирался сказать, так что, рискуя повториться…

К р и с т и н о ю. Рискуйте, рискуйте.

И о н и ц э. …хочу подчеркнуть тот факт, что если мы критикуем недостатки работы редакции, то с единственной, конструктивной целью…

К р и с т и н о ю. Конструктивной, и никакой другой…

И о н и ц э. …или если обращаем внимание на недостатки… главного редактора…

К р и с т и н о ю. Обращайте, прошу вас, не бойтесь.

И о н и ц э. …или заместителя главного редактора, то мы делаем это только потому, что нас побуждает к этому святая неудовлетворенность, о которой говорил на последнем заседании товарищ Китлару. Мы, так же как и он, не можем мириться с застоем. Товарищи, вы прекрасно знаете, что я пришел в редакцию прямо из села… Мой отец, мать, братья и родственники — все работают в кооперативе…

К р и с т и н о ю. Прекрасно. Но послушаем и других… Манолеску…

М а н о л е с к у. Я считаю необходимым сказать, что, хотя у нас и были в последнее время, как сказал новый министр, несомненные успехи, они могли бы быть более значительными, если бы главный редактор, загруженный по горло делами, все же чаще бывал в нашей среде.

К р и с т и н о ю. Совершенно правильно!

М а н о л е с к у. Справедливость требует сказать, что в последнее время все тяготы редакционной работы пали на плечи товарища Китлару. Заместитель главного редактора, выражаясь фигурально, тянет, как настоящий тягач. Но мы должны ему помочь. Ни один человек, как бы талантлив он ни был и какие бы добрые намерения ни имел, не может дать максимального коэффициента полезного действия, если ему не помогают. Что же касается меня, то я беру обязательство — поддерживать руководство, перенимать опыт товарища Китлару, отдавать газете все свои силы и знания, чтобы вместе со всем коллективом поднять нашу газету на должную высоту. (Садится.)

К р и с т и н о ю. Есть еще желающие выступить?.. Тогда разрешите сказать несколько слов мне. Товарищи, прежде всего позвольте мне поблагодарить нашего нового министра по делам печати за то, что он оказал нам честь, придя на наше собрание. Во-вторых, выразить глубокое удовлетворение добрыми словами, сказанными им в адрес нашей газеты. Эти слова должны стать путеводной звездой в нашей повседневной работе… А также привлечь наше внимание к нашим недостаткам. Лично я не могу быть доволен тем, как работали в последнее время отдельные товарищи, такие, как Брахару, Ионицэ, Манолеску, и другие. Я уже не говорю о сложившейся в работе администрации газеты ситуации, которая становится с каждым днем все более тревожной, — речь идет о товарище Бэженару. Мы посоветуемся с товарищем Китлару и примем самые решительные меры. В то же время считаю необходимым отметить плодотворную работу товарищей Туркульца, Паскалиде, Думитраша, Отилии — жаль, что ее здесь нет, — чей вклад ощутимо сказался на улучшении работы нашей газеты. И конечно, я должен от всего сердца поблагодарить моего самого близкого сотрудника товарища Китлару, в деятельности которого были кое-какие недостатки, но ему на них быстро указали, и это прекрасно, ибо каждый из нас должен относиться к своей работе с большей дозой самокритики. И прежде всего это касается меня самого. Товарищи, через несколько дней нашей газете исполняется двадцать лет. Может быть, это и мало по сравнению с историей, но в жизни каждого из нас двадцать лет неустанной работы, когда никто не мыслил себя вне газеты, — это очень много. Так воспользуемся же этой славной годовщиной, чтобы превратить страницы нашей газеты в строительную площадку, достойную нашей великой эпохи. И на этом, если вы не возражаете, закроем собрание.

Сцена постепенно пустеет. Каждый из у ч а с т н и к о в исчезает вместе со своим стулом. Внутренний занавес опускается.

К и т л а р у (у рампы). Итак, собрание состоялось. Что последует дальше? Возможно, будет новое собрание, потому что, как перед каждым собранием проводят собрание, на котором готовят собрание, после каждого собрания проводят собрание, анализирующее собрание, которое состоялось. И наконец, новое собрание — для подготовки будущего собрания. Следовательно, собрание!

Внутренний занавес поднимается. В кабинете главного редактора — К р и с т и н о ю, Б р а х а р у, Б э ж е н а р у, М а н о л е с к у. По радио звучит торжественная музыка.

К р и с т и н о ю (в полном изнеможении). Что ты наделал, Бэженару?

Б э ж е н а р у. Не сориентировался.

К р и с т и н о ю (в агонии). Что ты наделал, Брахару?

Б р а х а р у. Кому могло прийти в голову, что этот тип — всеобщий приятель?

М а н о л е с к у. И к тому же нового министра он сюда привел. Срочно. Это он его привел. Ясно как божий день.

К р и с т и н о ю. Я знал, что у меня нет верных людей, что мне не на кого опереться, но такой катастрофы я все же не ожидал. Думаете, Китлару мне это простит? Он не простит никому из нас, он нас будет теперь преследовать до гробовой доски. И он будет прав. Это называется информация, Бэженару?!

Б э ж е н а р у. Краткая.

К р и с т и н о ю. Разве мы так с вами договаривались?

М а н о л е с к у. Но ведь в конце собрания положение выправилось…

К р и с т и н о ю. Ничего не выправилось, ничего не выправилось.

В этот момент радио передает: «Сегодня в двенадцать часов коллективу Министерства по делам печати представлен новый министр товарищ Константин Брана…»

(Выключает радио.) Сегодня в двенадцать!

Б р а х а р у. Да, в двенадцать!

К р и с т и н о ю. В двенадцать, сказали?!

Б э ж е н а р у. Точно.

К р и с т и н о ю. Сейчас который час?

Б э ж е н а р у. Двадцать минут первого.

К р и с т и н о ю. У вас правильные часы?

Б э ж е н а р у. Проверял по радио.

К р и с т и н о ю. Тогда кто же это был? (С возрастающим бешенством.) Кто это был?

И все словно окаменели.

К и т л а р у (у рампы). Кто это был? Вам-то, конечно, ясно, что я его не знаю. Я не видел его никогда в жизни. И все же прекрасно знаю, кто это был. Необыкновенная личность! Человек, которого можно встретить где угодно и всюду. В городе, в селе, в поезде, на улице… У него разное обличье — это рабочий, крестьянин, государственный служащий, солдат, студент — все, кому дороги интересы нашего народа, нашей партии. Он разного возраста — молодой или старый. Это может быть женщина или мужчина, коммунист или беспартийный, но от его внимания ничего не ускользнет. Его нельзя ввести в заблуждение, он думает, оценивает… Это общественное мнение… Уважаемые зрители, начиная с этого момента наша пьеса может пойти по разным путям, развиваться в разных вариантах. Например…

Застывшие Кристиною и его подпевалы оживают.

К р и с т и н о ю. Кто это был? Кто был это? Это кто был?

Б р а х а р у. Кто это мог быть? Министр, кто же еще? Возможно, его назначили не сегодня, а вчера.

К р и с т и н о ю. Ясно. Оставьте меня одного, прошу вас. (Звонит.)

Появляется с е к р е т а р ш а.

Китлару! У меня нет людей, мне не на кого опереться!

С е к р е т а р ш а, Б р а х а р у, М а н о л е с к у уходят. Кристиною включает радио: раздается приятная, успокаивающая музыка. Входит К и т л а р у.

Заходи, Китлару, садись… Как поживаешь?

К и т л а р у. Хорошо.

К р и с т и н о ю. Как сердце? Могу поклясться, что во время собрания я все время думал о твоем сердце. (В отчаянии.) Что скажешь, каковы люди! Ты хоть почувствовал, как я все время пытался их утихомирить?.. Все время пытался успокоить.

К и т л а р у. Почувствовал.

К р и с т и н о ю. Что делать, Китлару! Таковы люди. С такими мне приходится жить и работать — других взять неоткуда… Но в конечном итоге собрание прошло хорошо… Очень хорошо… И я уверен, министру понравилось. Когда ты собираешься в Швецию? Воспользуйся случаем, отдохни, ни о чем не думай, займись своим здоровьем. Я тебя очень прошу…

К и т л а р у (у рампы). Таков оптимистический вариант… Но события могут повернуться совсем по-другому!

К р и с т и н о ю (та же поза, та же реплика, тот же тон). Кто это был? Кто был это? Это кто был?

Б р а х а р у. Я ничего не понимаю.

Б э ж е н а р у. И я.

М а н о л е с к у. Давайте позвоним в министерство.

К р и с т и н о ю. Верно. (Звонит.)

Входит с е к р е т а р ш а.

Соедините меня с министерством.

С е к р е т а р ш а уходит.

Кто это мог быть?

Входит с е к р е т а р ш а.

С е к р е т а р ш а. Приемная министра. (Уходит.)

К р и с т и н о ю (в трубку). Алло! Говорит Кристиною. Министр у себя?.. Да? Еще у себя… у него люди?.. Скажите, он давно в министерстве?.. С утра, с восьми? И не выходил? Еще один вопрос, у министра есть заместитель?.. А, еще не назначен?! Спасибо… (Положив трубку, собрался, успокоился, он снова хозяин положения.) В конце концов, почему я должен ломать себе голову? Меня это не интересует… И знать не хочу и узнавать не собираюсь… Собрание было?.. Хорошее?! Настоящее?! Принципиальное? Люди сказали свое слово! Открыто, честно, принципиально. Так ведь, Брахару?

Б р а х а р у (все возрастающее ликование). Конечно!

К р и с т и н о ю. Моя обязанность — прислушиваться к мнению коллектива и принять решительные меры. (Звонит.)

Входит с е к р е т а р ш а.

Китлару ко мне! Оставьте нас одних, пожалуйста!

Все уходят. Звонит телефон.

(Снова обрел привычный апломб.) Да. Разумеется. Исключено! (Кладет трубку.)

Входит К и т л а р у.

Послушай, Китлару, вот что я хочу тебе сказать…

К и т л а р у. Я знаю.

К р и с т и н о ю. Откуда?

К и т л а р у. По вашему лицу. Вы принадлежите к типу людей сердечных, открытых, у которых все написано на лице…

К р и с т и н о ю. Спасибо, что хоть какие-то положительные качества ты у меня заметил…

К и т л а р у. Вы принадлежите к категории людей, которые не опасны, когда им грустно, неспокойно или что-нибудь угрожает. Тогда вы добры, великодушны, полны участия. Вы принадлежите к людям, которые становятся опасными, когда находятся в хорошем расположении духа, веселы и счастливы. Тогда вы способны на любые преступления. Я это знаю. Потому — ухожу. Все кончено.

К р и с т и н о ю (скрытая угроза). Нет, еще не кончено, Китлару! Только начинается!

К и т л а р у. Что со мной может случиться? Самое страшное — я умру. Тут все понятно: одни умирают сразу, другие медленно угасают.

К р и с т и н о ю. Да? А я к какой категории принадлежу?

К и т л а р у. К третьей: вы давно мертвы, но еще не знаете этого. (Подходит к рампе.) Это пессимистический вариант. Не исключено, что события могут развернуться и по-другому. И чем больше я думаю, тем яснее вижу наиболее вероятный вариант. Общественное мнение скажет свое веское слово, заставит к себе прислушаться. И теперь я понимаю, почему автор настаивал, чтобы у Общественного мнения и у министра был один и тот же облик. Автор хотел выразить простую мысль: справедливые стремления людей должны находиться в гармоническом единстве с решениями и действиями руководителей.

К р и с т и н о ю (та же реплика, тот же тон). Кто это был? Кто был это? Это кто был?

М и н и с т р (входя). Зачем вы пытаетесь разгадать тайну, которая тайной не является. Вы не в силах понять одну простую истину: я был и там и здесь. Разве в обязанности руководителя не входит всегда быть повсюду? Знать обо всем, быстро принимать решения. Например, вы, товарищ Кристиною. Вы безнадежно устарели и не видите перемен, происшедших в стране. Вы освобождены от занимаемой должности. Освобождены! Главным редактором назначен товарищ Китлару. (Обращается к Брахару, Бэженару и Манолеску.) А с вами мы подумаем, как поступить. (Китлару.) Желаю успеха!

Внутренний занавес опускается, горят настольные лампы. К и т л а р у редактирует рукопись. П а с к а л и д е пишет.

К и т л а р у (поднимает глаза от рукописи). Паскалиде…

П а с к а л и д е. Да…

К и т л а р у. Что бы ты сказал, если бы узнал, что два часа назад меня назначили главным редактором?

П а с к а л и д е (продолжает писать). Что в период перехода от капитализма к коммунизму расцветает все самое прекрасное в человеке, но одновременно вылезают наружу его низкие и подлые качества. Поэтому в этот период я руководствуюсь тремя заповедями: не удивляйся, не жалуйся и не бойся. (Уходит с рукописью.)

Входит Т у р к у л е ц.

К и т л а р у. Я тебя слушаю, Туркулец.

Т у р к у л е ц. Начал поступать сигнал. (Собирается уходить.)

К и т л а р у. Подожди, не уходи. Что бы ты сказал, если бы узнал, что два часа назад меня назначили главным редактором?

Т у р к у л е ц. Что за двадцать лет моей работы я многое видал, но у меня нет времени удивляться. Я из тех, кто работает. Делает газету. (Уходит.)

Появляется О т и л и я.

К и т л а р у. Что с вами, Отилия? Почему вы в этот час в газете?

О т и л и я. Я сегодня дежурю по номеру. Как говорят, «свежая голова».

К и т л а р у. Вот человек, который мне нужен. Что бы вы сказали, Отилия, если бы узнали, что два часа назад меня уволили?

О т и л и я (суфлеру). Не суфлируйте. Я вынуждена отойти от текста. (Китлару.) Давай импровизировать. Спроси меня еще раз.

К и т л а р у. Что бы вы сказали, Отилия, если бы узнали, что два часа назад меня уволили?

О т и л и я. Что я рада. Такого рода опыт не помешает. Вы были слишком уверены в себе, защищены от любой ошибки. Ты понимаешь, как фальшиво написал автор мою роль, если требовал, чтобы я любила тебя с самого начала пьесы. (Короткая пауза.) Но во время собрания, когда я увидела тебя растерянного, сбитого с толку градом обвинений, не понимающего, что происходит, огромная симпатия, на этот раз подлинная и глубокая, затопила мое сердце.

К и т л а р у. Это значит, что ты можешь меня полюбить…

О т и л и я. Ну зачем говорить глупости? Совершенно ясно, что надо готовить хэппи-энд пьесы, чтобы обеспечить ей успех.

К и т л а р у. Итак?

О т и л и я. Итак? Если действительно вас выгнали, значит, приготовьтесь к трудным дням… К долгим тяжелым дням, когда не звонит телефон, никто не стучит в дверь, когда лучший приятель забудет ваш адрес и плотная тишина окружит вас… В такие дни человек, который придет к вам, — настоящий человек. Потому что он человек.

К и т л а р у. Вы бы пришли, Отилия?

О т и л и я. Зачем вы пытаетесь вырвать у меня признание? Думаю, пришла бы. И знаете почему? Презираю трусость. Если сравнивать преступника с трусом, преступник мне кажется менее жалкой фигурой. Он хотя бы рискует.

К и т л а р у. Я тебя люблю, Отилия.

О т и л и я. Неужели? Может быть, ты даже хочешь меня поцеловать?

К и т л а р у. Нет! Я хотел бы задать тебе еще один вопрос. Что бы ты сказала, если б узнала, что меня назначили главным редактором?..

О т и л и я. Я бы расхохоталась и сказала бы, что именно теперь я должна присматривать за тобой, как бы слава не опьянила тебя. (Уходит.)

К и т л а р у (у рампы). Дорогие зрители, вы видели несколько возможных вариантов и можете выбрать тот финал, который вас больше устраивает. Что касается меня, я вам обещаю: как бы ни развернулись события, я останусь таким, каким был. Простым, ровным, спокойным, готовым протянуть руку любому вошедшему, который скажет: «Добрый день». (Став Ведущим.) На том наш спектакль кончается. В эпилоге комедии «Как вам это понравится» Шекспир просит, чтобы актерам аплодировали. Наш автор, не будучи классиком, на это не претендует.

Пока он кланяется, падает занавес.