Вид мой Славика совершенно потряс. Но не впустить меня он не мог. Вернее, прежде впустил, а уже впуская, стал поражаться. Одежды кровавой на мне уже не было, но общий дух скотобойни и полная загнанность в глазах выдавали меня с потрохами.
— Как жизнь? — скромно спрашиваю я своего товарища.
— Да так как-то.
— Твоя-то где?
— Придет скоро.
— Я у тебя посижу немного?
— Конечно-конечно.
— У тебя планы какие?
— Да никаких.
— Выпить не хочешь?
— Да нет.
— А я бы выпил.
— А у меня нет.
— А я бы денег дал. Не сходишь?
— Да не хочу я.
— Да ты не пей. Посиди только. А я потом уйду.
— Да ладно. Сиди уж. — Он идет в комнату, приносит неоткрытую поллитровку. — Я ей слово дал, что неделю не прикоснусь. Придется нарушить.
— Спасибо тебе.
Он крошит на сковородку три сосиски, пару картофелин вареных, луковицу. Разбивает три яйца. Приносит рюмки. Я беру стакан, свинчиваю пробку. Выпиваю стакан в три глотка, тыкаю вилкой в сковороду и кладу на язык кругляк луковый.
— Понятно, — говорит Славик, встает из-за стола, одевается и уходит.
Он возвращается через пять минут с пакетом томатного сока и еще одной поллитровкой. Славик выливает оставшееся в бутылке в чайную чашку, морщится, медленно выпивает. Потом долго ест. Опомнившись, срезает уголок на картонном кирпиче с соком и нацеживает с полстакана. Я совершенно трезв, и это возмутительно, и потому я прошу у Славика извинения, наливаю еще полстакана и выпиваю одним глотком. Потом сока и потом поесть. Только кусок стоит в горле.