Созвездие мертвеца

Сойкин рассказывает Ане, как он нашел тексты

Знать бы, что из этого всего выйдет, обошел бы этот замок за сто верст, бой бы принял, в штрафбат ушел, хотя никаких штрафбатов нет уже в помине. Но сделанного не воротишь. Не бери чужого, будь то трофей или золотая чушка на дороге.

Это происходило тогда, когда в Тирасполе штурмовали румыны горсовет. На нашем берегу реки тишь да благодать. Мы вышли к замку в местечке Замшелово в пять утра. У меня в группе было одиннадцать человек. Это как бы и не разведка была, а так. Второй эшелон, осмотр местности.

Была здесь воинская часть, а при ней заводик один, шуточный. За оборудованием с него нас и послали. А я по этим станкам едва ли не последний в стране знаток.

Протока, пруд, канал. Замок весь был окружен водными преградами. Ближайшая опушка в полукилометре. От нее до ворот замка ровное место. Идеальные условия для стрельбы. Но разведчики клялись, что место чистое. По крайней мере два часа назад здесь не было никого. Я послал двух человек вперед. Они ушли. Когда я увидел условный сигнал, тряпку красную на штык-ноже, послал еще двоих. Так все мы перебрались в замок. Через канал по мостику подорванному, но устоявшему. Я как воспрянул. Снова себя при цели почувствовал.

Замок этот небольшой, словно игрушечный. Башенки, лесенки, подвал чистый, лабиринт какой-то, как для игры. У нас был миноискатель, и первые несколько часов ушли на обретение спокойствия. Хранились здесь украденные или ворованные предметы искусства. Остались уложенные в ящики картины, книги, но не запакованные. Уходили они в спешке. Но немного всего осталось. Коньяка французского не было, но местной водки ящик, яиц свежих ведро в погребе, сало, картошка, баночки какие-то с консервами. Обычный джентльменский набор. Я выставил посты, и мы сели ужинать. Прежде ванну принимали. В замке было две ванных комнаты и котел на угле. Протопили, отмылись, переоделись в чистые рубахи… Утром нам нужно было сдать объект в другие руки и двигаться дальше. Командиром я стал по недоразумению. Бардак у нас вечен. Потерялись отцы-командиры. Меня и назначили по рации. А я и не в обиде.

Ночью я встал посты проверить. Канонада за рекой не умолкала, фронт рядом, расслабляться нельзя. Потом воды попил, и тут-то все и случилось. В комнате, где я спал один, на правах начальника, никакой мебели, за исключением тахты сказочной и двух стульев. Картины со стен сняты и унесены. Подсвечник на полу валялся. Я утром побриться решил, и непременно у себя в апартаментах. Не люблю, когда мне при этом занятии мешают, а зеркало свое накануне разбил. Хорошее было зеркальце, дареное. Да и примета нехорошая. И я отправился слоняться по замку, по тем комнатам, где не было никого, чтобы зеркало найти. Из ванных все бритвенные и туалетные принадлежности унесены. Ничего путного не обнаружив, кроме антикварных часов с боем, остановившихся, и подшивок газет, я было отправился к себе, но вдруг отражение свое на стене увидел. Передвигался я с фонариком, и вот огонек словно бы ответный увидел. Днем этого зеркала я не заметил. На уровне лица, слева от камина, в большой зале. Рамка дубовая, мореная, покрытая лаком. Я стал снимать его со стены, но не тут-то было. Оказалось, что оно прикручено декоративными болтами. Но до того оно мне понравилось, круглое, сантиметров пятнадцать в диаметре, что решил я его взять. Это и будет мой трофей. Был у меня нож, с двенадцатью лезвиями, и на нем отверточка. Отличная немецкая сталь. И стал я шурупы откручивать. Они прикипели. Наконец один подался. Длинный, бронзовый…

Последний покинул свое законное место минут через двадцать. Я просунул отвертку между стеной и рамкой, но рамка не поддавалась. То ли приклеена, то ли на цемент посажена. Тогда я самое широкое лезвие открыл и попробовал снять рамку. Не вышло снова. Я стал всю эту конструкцию поворачивать сначала по часовой стрелке, потом против, чтобы хоть так сдернуть. И дело пошло.

— Что ты тут, командир, шарашишься? — Это Колыванов пошел до ветру.

— Ты что же не в туалет? Поживи хоть день как человек.

— Мне как собаке привычней. Воздуха мне тут мало. Зеркальце, что ли, облюбовал?

— Да свое разбил. А это смотри какое.

— Знатное. А чего? Не снимается?

— Да снял почти.

Зеркальце поворачивалось на оси, и я уяснил, что оно посажено еще на один болт. Осевой.

— Водки не выпьем? Там много еще осталось.

— Давай, по чуть-чуть.

Колыванов нацедил по полстакана.

— Ну, будем.

— Угу.

— Ну как?

— Пошло, пошло.

— Ну и я пошел.

И хорошо, что пошел. Потому что за зеркальцем оказалась дверка. Обратная сторона рамки была цельнобронзовая, и к ней припаяна шпилька с резьбой, сантиметра два длиной. Тонкая работа, а гнездо под шпильку оказалось в стальной дверке. В дверке скважина замочная. Сейфик, заподлицо со стеной. Дверка в диаметр рамки.

Ключи от всех помещений уцелели. Связка торчала в одной из дверных скважин. Я не поленился принести ее и поискать подходящий. Но ничего у меня не получилось, не было там такого ключа. Бросить бы это дело. Ну что там могло быть? Золотые монеты, царские десятки или дублоны какие-нибудь. Подобные находки полагалось сдавать командиру подразделения по акту.

Пыль времен лучше всякого цемента держала рамку. Ее очень давно не снимали со стены.

В хозяйственной постройке я нашел не что иное, как ручную дрель, с набором сверел, вполне пристойным. Вот о таких вещах нужно и можно сожалеть. Вообще много инструмента осталось в замке. Ведь и хозяйство большое. Котел, приспособления всякие, мост подъемный, наверняка действовавший до недавнего времени.

Никаких дублонов там не оказалось. Шкатулка деревянная, очень красивая. А в ней те самые тексты.

Бумага старая, источившаяся от времени. Мелким шрифтом набрано, на пишущей машинке, по-французски, с подписями и исходящими номерами.

— И что это есть?

— Грамоты какие-то. На латыни, что ли. Похоже на французский. Думаю, в штабе они ни к чему. Доберемся до дому, сдам в Университет. Или в Эрмитаж.

— Коробочка-то знатная. Давай меняться, командир?

— А вот коробочку никому не отдам. И вообще, вон посыльный из штаба. Водную преграду преодолевает. Готовиться всем к построению.

Мы ушли дальше, по этому же берегу, в другой населенный пункт. Днем в замок вошел взвод ОМОНа, возвращавшийся после отдыха. Но семнадцатое января того года я запомню хорошо. В полночь я отвечал на вопросы в штабе. Потому что взвод тот, в Замшелово, был перебит полностью.

— То есть как? — не поверил я.

— А вот так. Никто ничего толком и сообразить не смог. Десант. Спецы. По телам видно — наши подвергались допросу, и серьезному.

— А посты?

— Что «посты»? Ты хоть понимаешь, что такое настоящая диверсионная группа?

— Румынская?

— Бери выше. Что они там могли искать? Ты все сдал?

— Все, — солгал я.

— На самом деле все?

— Все. И бойцы ничего не взяли. Все картины и книги мы сдали. Ну, разве безделушки какие. Вроде часов.

— Каких часов?

— Настенных, каминных, наручных. Этого добра каждый день хватает. Да еще шкатулка…

— Какая?

— Из сейфа, — сказал я, понимая, что родной «СМЕРШ» до всего дознается. И до сейфа, и до листочков. Только больно не хотелось мне их отдавать. Словно они меня об этом просили.

— Так, — обрадованно сказал молодой человек, сидевший до того в углу комнаты, в тени, — и что же там было?

— Бумажки какие-то. Манускрипты.

— На каком языке?

— На латыни.

— Оперативных документов не было?

— Никак нет.

— И где эти листочки?

— Потерял. Сжег.

— То есть как «сжег»?

— Виноват. Оплошность какая-то жуткая. С растопкой перепутал.

— Где шкатулка? — поинтересовался особист.

— У меня в «сидоре». В расположении части.

— Пишите все, что сказали. Вот там сядьте и пишите. Все пишите. Что видели в замке, что слышали, кто приходил, что спрашивал.

— Никто не приходил и не спрашивал.

— А сейф как нашли?

— Зеркальце со стены снимал.

— И где оно?

— В расположении части. В сидоре.

— Когда напишете, свободны. И помалкивайте там. Про диверсантов.

— Слушаюсь.

Вот и все. Я вернулся к себе, листочки из шкатулки вынул, подумал хорошо, планшет подпорол, вложил туда пачечку, а она тонкая, небольшая, и прихватил суровой ниткой. И вовремя я это сделал.

Через три дня, демонтировав оборудование, в автобусе мы ехали в сторону России. Это был уже тыл. Ехали спокойно. Остановил нас пост, проверил документы. Старший лейтенант, два ефрейтора, рядовой. Камуфляж с иголочки, оружие новое. Я еще позавидовал: вот как кое-кого стали снабжать.

Нам было велено посадить в салон троих танкистов. Велено так велено. Открылись дверки, и мы поехали.

Если бы мы вернулись к посту через три минуты, то никаких новых форменок уже бы не обнаружили. А еще через пять минут следовавший с десятиминутным интервалом Ковалев на своем КамАЗе не обнаружил на дороге нашего автобуса, а проехав еще километров семь, увидел его на опушке леса, вдалеке. Никому, кроме Ковалева, он был неинтересен, и, не заметь он его, я бы сейчас этого не рассказывал. А произошло вот что.

Знакомства на фронте коротки и мгновенны, как расставания. Про замок злополучный танкисты узнали довольно скоро. Убедились, что мы именно те, кого они разыскивают, а мы убедились, каковы в деле диверсанты. «Диверсанты», впрочем, — слишком убогое название. Спецназ, одним словом. Еще через пять минут мы лежали за автобусом на той самой опушке, рожами вниз, руки стянуты за спиной. А «танкисты» быстро и умело производили досмотр личных вещей. Коробочку ту они нашли сразу и меня оттащили в сторону. Посадили спиной к дереву, и старший, с капитанскими погонами, спросил:

— Из замка шкатулка?

— Из него, родимого.

— А то, что внутри?

— Были какие-то бумажки.

— И где они?

— Сжег.

— То есть?

— Я уже в штабе говорил.

— Ты, видать, на той войне видал виды. Зеркальце-то знатное.

— Забирайте.

— Спасибо. Непременно заберу. А бумаги…

— Сжег.

— Зачем?

— Растопка нужна была.

— А газета «За Родину» не годилась?

— Намокла.

— А карта, бланки приказов?

— Вы папку мою, планшетку посмотрите. Мокрая.

Капитан из планшетки все вытряхнул. Бумаги действительно подмокли, что было видно по характерной желтизне и загнутым краям. Капитан подержал то, что искал так основательно, и бросил на траву.

— В замке вы, что ли, были? — уточнил я.

— Да. Помолитесь немного. Или там товарища Зюганова помяните. — Он дал отмашку, и заработали ножи. Это убивали моих товарищей. Я закрыл глаза…

…— А вы с нами пойдете. А то мне не поверят. И еще к вам вопросы будут.

Когда меня усаживали со связанными за спиной руками в автобус, накинув сверху шинель, КамАЗ Ковалева свернул с дороги и медленно стал приближаться к опушке. Спецы были спокойны и деловиты. Они отвлеклись на мгновение, и тогда я ударил того, что был ближе ко мне, сапогом по яйцам, упал и подкатился под автобус, потом каким-то безумным усилием вынырнул с другой стороны, поднялся, чтобы Ковалев мог меня увидеть, и побежал. А пробежав метров десять, упал, ровно в тот миг, когда по мне выпустили очередь. Но главное произошло: Ковалев оценил обстановку и, встав на подножку, стал стрелять из своего «Калашникова» с ходу, а водитель развернул машину резко вправо, потом бросил влево. Это и решило все дело. Ни в какой автобус они не бросились, а побежали в лес, потому что со стороны дороги уже бежали бойцы. Движение-то было интенсивным. А народу шаталось по лесам немерено. Ушки у всех были на макушке.

— Мать честна, майор! Что же это?

— А то, Ковалев, что прежде мне руки развяжи.

Я поднялся и первым делом нашел свою планшетку. Потом шкатулочку. Зеркальце же «капитан-танкист» унес с собой. Выполнил обещание.

В штабе я доложил о происшедшем и через два часа опять говорил с особистами. Потом в течение недели еще несколько раз. И все. Бог миловал. Теперь я просто был обязан узнать, что было написано на этих листочках.