Созвездие мертвеца

Дядя Ваня

Когда я поймал блик от бинокля, а более ничего быть на колокольне не могло, голова моя была настроена на этот образный ряд, где СМЕРШ, оперативники и стрельба по-македонски, то сообразил, что это никак не могли быть мои преследователи, для них сидеть на колокольне с биноклем слишком мелко. Деревня давно была бы прихвачена и зачищена. Это абориген. Но кроме подзорной какой-нибудь трубы у него мог быть арсенал обрезов всяких и парабеллумов. В такой-то глуши…

Я дом покинул через задний выход, где стены вовсе не было, а так, пристенок, аккуратно пробрался на задворки и залег в кустах. Ждать пришлось недолго. Мужик крепкий, поджарый, образ жизни располагает. Камушек поднял, бросил, потом прутиком почертил. Видимых признаков оружия не наблюдается. Это он к «терке» со мной готовится и прокачивает объективку. Что он в оптику свою разглядел и какие выводы сделал.

— Веди меня в дом, хозяин. Я не жрамши сутки и заболеваю, кажется.

— Болеть не нужно. Хотя на погосте нашем места достаточно.

— Ты мне потом мое место покажешь. Чаю дай…

— А ты кто таков? Не дизертир? Не каторжник бутырский?

— Я раб обстоятельств. Ты один в деревне?

— Все тебе расскажи. Много нас. И все под контролем. У тебя выпить с собой нет?

— Ни выпить, ни закусить.

— А от кого бежишь?

— От судьбы.

— Оно и видно. Ну пошли. Спал-то как сегодня?

— Хреново. Голова болит.

— Так ты черемухи наломал. Голова садовая. Теперь долго болеть будет.

— Дух приятный.

— Весной под ней даже рыбу не ловят. Дурман. Ну пошли.

Хозяин деревни дом свой обиходил. Двор прибран, дрова поколоты, ведра какие-то, кадки. Крыша подправлена, и крыльцо стоит неколебимо, с видимыми следами ремонта. Стекла в оконцах. Я вошел внутрь. Ведро с чистой водой справа от входа в прирубе, потом еще одна дверь со следами затесов и подгонки и то, что было горницей. В углу кровать с панцирной сеткой, стол, табуретки, кресло-качалка, посуда на полках. На печи чугунок.

— Тебя как звать, хозяин?

— Хорьков. Бомж.

— А по имени?

— А тебя?

— Иван. Дядя Ваня.

— А меня Леша. Леший то есть. А в миру меня по-другому звать. Только я имя себе поменял.

— Ну и ладно. Я разуюсь?

— Чего спрашиваешь? Сейчас печь притоплю и чаю попьем. Кирза у тебя хиляет?

— Перловка?

— Она родимая.

— Годится.

Печь старая мгновенно полыхнула. В доме и без того тепло, но еда — дело первое. Да и действительно холод какой-то из низа живота поднимался, и голова отяжелела. Леший чугунок вынес на улицу, сполоснул, поставил на печь, отмерил воды и сыпанул крупы, соли. Чайник старый медный налил до половины. В печи уже гудело.

— Посуда у тебя уникальная.

— И не только она. Я вообще-то много тут на пузе облазил. Из черепков да блюдечек колотых все и собрал. Хоть в музей отдавай. И прялка есть.

— Так и отдай. Бабки заработаешь.

— Бабки, детки. Кто ж из дома последнее уносит?

— Ты же не деревенский. Пришлый.

— Почем знаешь?

— Потём. У тебя вуз технический на лбу написан.

— А зори здесь тихие…

Водку он выставил, но сам пить не стал. Дескать, с утра не приучен, а дел полно еще. Мне же для здоровья была необходима. Каша в чугунке удалась мастерская. Я налупился ее до тех пор, пока не полезла из горла назад. Чай он заварил смородиновый, сахара немного добавил и малину дал в блюдечке. Полный курс лечения. Через пятнадцать минут я спал в дальней каморке на вполне пристойной раскладушке, под ватным одеялом.

Пакет тот самый перед падением в черную яму сна переложил себе в трусы, потом лег на живот, обхватив руками тяжелую подушку в цветастой, засаленной наволочке.