Созвездие мертвеца

Бомж Иван Хорьков

Я пришлый. Тыщи две километров отсюда. Между Иртышом и Обью степи есть. Слыхали о таких? Там такие черноземы, что и в Воронеже не стыдно показать. Озера там и пресные, и соленые. Такие там случаются солончаки, что любо-дорого. Про те края мало кто в Рассее знает. Поля пшеницы, кукурузы. Кукуруза — вещь хорошая и давно выращивается. Это из-за Хрущева ее смешным растением стали считать. А через всю нашу Кулунду — сосняки. Это здесь раньше реки текли. Ледник таял, и они текли и высыхали. Потом ветер песок в дюны сгонял, и на них сосна росла.

Несправедливо это. Почему-то белые ночи — Ленинград. Дюны — Юрмала. У нас этого добра хватает. И без латышей и чухонцев. И растет там только сосна. Отборная. Красивая. Редко где березка на отшибе или осина. Ни пихты, ни кедра. Просто здесь, кроме сосны, ничего расти не может. Почва такая. Летом жара до шестидесяти градусов, не смейся, дядя. Зимой морозы под сорок и ветра. И осадков самый минимум. Ленточные боры называется это. И сосна своими корнями почву скрепляет и держит суховеи. Я бы русским деревом не дуб сделал, а сосну. Наше оно. Неистребимое. Там, в Кулунде, дерево хвою по пять лет не сбрасывает. Силы экономит. И нам бы так.

Наверху она кронами сцепляется, а внизу на мхах черника, брусника, травы… Сколько девок на этих травах перепорчено! И нигде такой калины ярой нет. А зимой тоже счастье. Красота дикая.

В эти спокойные края, что ни Европа, ни Сибирь и как-то к Северу поближе, но и не Север, я попал во время Горбатого. Предпринимательством занялся. А потом, как водится, ни квартиры, ни семьи, на хвосте братаны. Все, что наработано, отобрано убойным блоком чиновник-братан, при ликовании присутствующих. Пить — не работать. Сострадать и завидовать — любо-дорого. Сострадать себе любимому. О судьбах родины опять же под исландскую сельдь доходчиво можно излагать.

Образование у меня высшее техническое, а порода эта известна. Та девка, что страну на соревнованиях продвигает, а потом в «Плейбое» сиськи показывает, — наша. Сиськи эти с виду никчемные, а на руке тяжелы. Есть у наших баб такая особенность. Основательность, при видимой легкомысленности. Но порода неоспорима. Единство и борьба противоположностей.

В Мадино я уже год. Обжил дом. Аккуратно в населенные пункты наведываюсь. Огород у меня. Сетку ставлю на рыбу. В принципе, можно вернуться в мир. Начать все сначала. Только срок не вышел моему здесь сидению. Так мне Полкан поведал. Не собачка дворовая, не продукт галлюциногенный. Полкан — это Бог. Тот же Кентавр. Только наш. Русский.

Он часто во сне ко мне приходит. Как посланник. Я уже серьезно собирался уходить отсюда. Дом запер. Крест-накрест забил двери и окна. Собрал все, что нажил тут. Мелочь всякую. Вещи личные, немножко денег, что зашакалил. В Питер-город собрался. Голова есть, руки приделаны, не старик еще. Я бы там зацепился и поднялся. Но сон был — не уходить. Гость, дескать, будет, и от него великое преображение не только моей жизни, а всякой.

Вначале я в деревне был не один. Здесь жила пара семейная. Фермеры бывшие. Так же как и я, кинутые на кредитах. Лехе сорок лет, Крале около того. Имени ее никто не знал, и кроме как Кралей он ее не звал. Я думал, каприз такой, а это, как они объяснили, тотем. Прошлая жизнь, прошлое имя. Как вернутся, так и назовется по-новому. Не вернулись. Думали здесь перезимовать только, но она заболела. В прорубь провалилась, а лекарств, кроме хлебного вина, под рукой не было. Я предлагал тащить ее в больничку, и мы уже отправились было, но Краля умерла. Мы ее на погосте зарыли, и гроб хороший сделали. Материала много. Крест справили. А Леха потом долго не в себе был и сгинул. Я думаю, из болота не вернулся. Он там стал силки ставить на птичку. Сутками пропадал. К тому времени у нас инструмент кой-какой собрался, посуда. Даже иконки нашарили по чердакам. Поселения эти на три ряда следопыты вычистили. Но если живешь здесь и суглинок этот просеиваешь сквозь пальцы каждый день, то в культурном этом и бытовом слое можно все для жизни отыскать.

Жителей здесь нет давно вовсе. Неперспективная деревня. У нее и при перспективах как-то с властями не сложилось, а старики все вымерли. Участковый бывал здесь раз-другой, еще при Крале; понятно, у нас один документ на троих, и тот комсомольский билет Лехи. Но бомж, как несчастье. Он неискореним, и страна вся потихоньку в это сословие переходит. Участковый парень здравый. Поговорил с нами с полдня, по ориентировкам своим прикинул, отпечатки взял и, попросив не баловать, отбыл. Мы государству обуза, а так оно как-то само по себе все сделается. И естественно, если кто еще появится в нашем департаменте, доложить по инстанции.

Не все так плохо при нынешней власти. Вот приемнички эти, за сто рублей, а подороже и вовсе приличные. Я батарейки берегу, слушаю только перед сном и в семь вечера. Узнаю, не идет ли Красная армия. Ан нет. Буржуинство сыплется, но держится.

Чужого человека я почувствовал, еще когда он к деревеньке приближался. Когда в кустах сидел и выжидал, я был на той самой колоколенке, на которую он пялился. И я когда увидел этого человека на нашей главной улице, подумал: а вдруг вот оно? Случилось. Ему и оставлю все хозяйство. А сам в Питер или на небо. Только я еще не знал тогда, насколько близок к истине в последней инстанции.

Вел он себя очень осторожно, и это мне сразу не понравилось. Просто бомж или отморозок так не прячется. Мне только беглого с бабками не хватало. Бежать отсюда уже некуда, потому что бессмысленно.

Сразу подходить нельзя. Разведка прежде всего. И я решил ждать его на колоколенке. У меня тут оборудован запасной аэродром. И одеяло, и чай в литровой банке. А бинокль я еще давно выменял в городском бомжатнике на полмешка картошки.

Уже под утро, когда я прислал чуток, отключился, звук случился. Это гость из дома вышел, по малой нужде, во-первых, а во-вторых, солнышку порадоваться. Время утра, предзимнего, когда уже не осень, но зима крылья свои не расправила над лесом, когда солнышко повисло, тепло первое обозначилось, — время это нужно на улице встречать. И то, что человек этот выполз наружу, показало его не совсем бросовым. Отлить он мог и у себя в развалинах. Он повернулся ко мне лицом, а я бинокль поднял. Не явно я на него смотрел, а сквозь щель, бойница вроде под бинокль, а может, еще для чего. Лицо у него ничего так. Не спитое, не толстое. И взгляд не командирский. К бизнесу, пожалуй, отношения не имеет. Такая у меня выходила физиономистика, но это через стекла, а они и исказить могут. Только в панораме, за спиной гостя, мелькнуло что-то. Я бинокуляр приподнял и на самой окраине, там, где дорога старая, его и увидел. Полкана. Лик его был ужасен. Он от природы такой. И тот, что во сне приходил, был более похож на человека. А этот копытом трахнул по земле, постоял немного и исчез. Это знак мне. Значит, гость пришел именно ко мне.

Я сел, прижавшись спиной к деревяхе истлевающей, и задумался. Есть такие вещи, как Явь и Навь. Явь — это проявленная сущность бытия. То есть то, в чем мы живем. Для нас это, кроме дерьма и черного нала, свет утренний этот, который из Нави пришел. А Навь — это непроявленная сущность бытия, мир невидимый и потусторонний. Тонкий мир, тот свет, мир духов и душ. А это значит, что только что приоткрылась для меня форточка в тот мир. Для меня или для гостя. Полкан просто так сюда не выйдет. Его призывали для битв. И предки наши вместе с Полканом были непобедимы. Когда снова я посмотрел на дорогу, гостя там уже не было. Ушел погреться чуток и сообразить, как день прожить.

К дому, занятому гостем, я подошел со стороны огорода, с тем чтобы на случай непредвиденный ноги унести. Упасть, перекатиться и лечь за старый колодец, за сруб. А потом кувырком и в кусты. А там я недосягаем. Лес за спиной. Потом и появление свое нужно было обставить поэффектней. Вот пенек на хозяйственном дворе, чурочка. Я сел на нее и прутик подобрал. Стал прутиком этим на земле чиркать. Гость не почувствовал меня, не обозначился. Значит, к мужским играм не годен. И тут я ошибался…

Когда гость заломал меня, повернул харей вниз, кисть за спину завел и сел сверху, я понял, что, кроме зыбкой гармонии потустороннего и здешнего, присутствует третья ипостась бытия — Правь, и что она вступила в свои права. Правильно нужно все было делать.

— Как догадался? — спросил я.

— Блик от оптики. Ты ж против солнца смотрел.

— А ты кто вообще?

— А ты?

— Я местный житель. Светлану знаешь?

— Ну?

— Я родственник ее. Правда, дальний. На седьмой воде. Ты меня отпусти. Больно…

Гость меня обыскал, помял немного и слез. Значит, тоже парень школу жизни прошел. Пока я спускался с колоколенки, он хату покинул и оборудовал себе точку в тех самых кустах, на которые я рассчитывал. И взял меня. Теперь он сидел на пеньке и смотрел, как я отряхиваюсь.

— Один здесь?

— Почем знаешь?

— Сам и на наблюдательном пункте, сам и на задержании.

— Ты не из ментов?

— Я из других. Мне менты не указ. И слово какое-то нехорошее. Грязное слово. И чтобы ты знал, меня в свое время вся полиция Франции искала.

— Охотно верю. В дом-то что не зовешь?

— Да не прибрано там.

— А какой сегодня год? — спросил я его, чтобы окончательно увериться в значимости сегодняшнего дня.

— Семь тысяч пятьсот девятый…