Спасенье погибших

Чужие письма

Двери, взвизгивая колесиками по рельсам, разъехались. Меж них, как на сцене, явился мужчина весь кожано-джинсовый.

— Фирма! — сказал кто-то из моих за спиной.

Кожаный и оказался Левой. Я объяснил суть дела.

— Нам нужно посмотреть вчерашние поступления, мы ищем случайно попавшие в макулатуру нужные бумаги.

Я объяснил, что пришел не так просто, от его знакомых.

— Этаким коллективом явились. Значит, бумаги нужные. Дорогие?

— Кому как.

Сбоку от себя я увидел дядю Сережу.

— Слухай че, — сказал он Леве, — еще валенки надо с галошами.

— А тебе кто позволил? — закричал на него Лева, но не успел я заступиться, как мои орлы гаркнули:

— Дед с нами!

— Миль пардон, — поправился Лева.

— «Миль пардон, мадам», — радостно вспомнили ребята рассказ Шукшина, мы читали на уроке.

Лева отвел меня в сторону и спросил, не являются ли искомые бумаги облигациями. Нет? А то случается, попадают. Может, какая-то история в документах и ее надо скрыть или же, напротив, обнародовать? Нет?

— Это письма Жозефины к Наполеону, — отшутился я, — и частично архив Третьего отделения. Также рукописный каталог библиотеки Грозного. Шучу.

— Вы-то шутите, а мои хлопцы шутить не умеют, могут и не допустить к разысканиям.

— Для вас это не имеет ни малейшей ценности.

— Но ведь вам нужно, стало быть, есть же интерес, — отвечал Лева почти цитатою из «Мертвых душ».

Тут я пошел на такую фразу:

— Найдем, вам покажем, тогда вместе и определим ценность.

Лева кивнул и повел нас по территории. Вчера был субботник, сказал он, много поступлений. И правда, бумага, картон, газеты пачками и россыпью горбатились выше забора. Со стороны ворот к горе подъехал самосвал, добавил еще, с другой стороны макулатуру обрабатывали — прессовали в огромные тюки, тюки стояли штабелями.

— Где-то здесь вчерашнее, — показал Лева и ушел.

— Приступайте, — сказал я ребятам. Сам же обернулся на настойчивые подергивания за рукав. Дядя Сережа объяснил, что работал здесь и знает, где искать галоши и валенки.

— Был на старой квартире? — спросил я, как-то забывая, что новой у дяди Сережи нет.

— Не пустили. У порога постоял, еще кой-что под ноги выкинули, а про остальное спросил, говорят, нету.

— Давай вместе сходим.

В резиновом старье мы отыскали новехонькие галоши, с валенками оказалось труднее, но нашли и их. Дядя Сережа сразу же и переобулся. В груде тряпья подобрали подходящее пальто.

— Все по уму, — говорил довольный дядя Сережа, — все законно.

Мы вернулись к ребятам. Работа у них не кипела. Они забавлялись. Обнаружили огромный клубок телеграфной ленты и наперебой тащили из него тексты телеграмм.

— «Еду восьмого вагон девятый встречай много вещей мама»! — объявлял Пчелинцев.

— «Поздравляю днем восьмого…», — начал Потапов, но ребята закричали, что сколько можно поздравительных, поздравительных, чур, больше не читать, тексты как из инкубатора.

— «Доехал прекрасно тоскую ужасно володя», «Срочно выезжай мама…»

— О смерти не читать!

— «Встретить не могу нужен ли твой заезд пермь решай сама», «Твою мать беспокоит твое молчание коля», «Днями буду артур».

— Друзья, — я повысил голос, — все это весело, но через час нас отсюда попросят.

Пчелинцев первый разглядел перемену в гардеробе дяди Сережи.

— С обновочкой вас, — по-приказчичьи льстиво поздравил он.

— Усе понимаю, — отвечал дядя Сережа.

Пачки газет, бланков, ведомостей, картона мы отбрасывали, искали машинописные тексты или написанные от руки. Таких тоже хватало. То и дело кто-либо из ребят, не выдержав, громко зачитывал:

— «…не верь лекарствам, все лекарства заменяет движение. А для нервов я читала журнал, там на примере японцев советуют в домашних условьях в горшке вырастить карликовую сосну с пышным кроном…» Слышьте, ребя, так и написано, «с пышным кроном», не верите?

— Не отвлекайтесь, держите наш почерк в памяти.

Но кто-то вновь не выдержал:

— «Как вы уехали, зять снова запил. Он перед вами выказался хорошим, а без вас постоянно истязатель какой. Говорит: пью, чтоб тебя не видеть, а посадишь — и спасибо, тем более не увижу».

Одергивая ребят и невольно вслушиваясь, я думал: почему же и письма сдают?

— Алексей Васильич, послушайте: «Если ты не вернешь мне этих денег…»

— Володя, нехорошо читать чужие письма.

— Они теперь не письма, а макулатура.

— «Всем внукам связала по носочкам, но шерсть кончилась, у нас не купить, все сдают на разные товары, на ковры, на машины, и никто не прядет…»

За работой и разговорами мы забыли о дяде Сереже. Вдруг увидели его, поспешающего к нам, он издали показывал листок.

— Это, что ли?

— Этот, этот! — Я выхватил листок, сразу узнав руку Олега. — Этот! Где?

— Уж погрузили, — сказал дядя Сережа, — Я на пробу с края выдернул. Снизу и сверху картон. Вон к воротам поехала.

Володя и Сережа кинулись за отъезжающей машиной, уцепились за борт, машину тряхнуло на выбоине, я ахнул, но ребята перекинули ноги и вскочили в кузов. Машина исчезла за воротами.

— Слухай че, — теребил меня дядя Сережа, — пора, а то приду к обеду, и два рубля вечером не дадут. Пойдем еще Олега помянем.